Текст книги "Судьбы человеческие"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
Пропала!
Нелл спала в ту ночь в самой ужасной комнате, которую ей доводилось видеть: это был алжирский квартал Парижа, где у мистера Блоттона водились друзья. Со стен были содраны обои, и из-под их остатков постоянно шмыгали взад-вперед отвратительные насекомые. Постель была без простыней; лишь накрыта одеялом. Нелл, однако, спала, как убитая; свой голод ей пришлось утолить тарелкой страшно наперченного супа. Мистер Блоттон уложил ее в постель, но, когда она проснулась, его уже не было. Она была и рада этому, и огорчена, так как стала еще более одинока. Во сне она однажды кричала и плакала, и звала маму, но вошла молодая темноволосая и темнокожая женщина и успокоила ее. Она говорила на непонятном Нелл языке, но показалась ей доброй.
Женщина – а ее звали Марией – оглядела карманы платья Нелл и нашла там записку из детского сада о том, что предстоит поход в театр. Мария выбросила ее.
– Не делай этого, – предупредила Нелл, – мисс Пикфорд будет сердиться.
Затем Мария нашла изумрудный кулон.
– Не выбрасывай его, – попросила Нелл, озабоченная предыдущим опытом, – это мамин.
Темная женщина села, посмотрела на Нелл, затем на кулон, и заплакала. Слезы потекли по ее гладким щекам. Затем она вышла, но быстро вернулась с детской брошью в руке; брошь была оловянная, дутая, и изображала толстого медвежонка на огромной булавке, Нелл молча наблюдала, как Мария отвинтила мишке голову, опустила внутрь кулон с его прекрасной серебряной цепочкой и привинтила голову на место. Затем она приколола брошь к отвороту кофточки Нелл.
– Вот так, – сказала она по-французски. – Вот так хорошо.
Как много детей провозило наркотики в таких вот мишках через таможню, причем о том не подозревали ни таможенники, ни сами дети. Надсечка под головой медвежонка была сделана незаметной, и никто не догадывался, что голова откручивается, кроме тех, кто хорошо знал это.
– Бедняжка, – сказала Мария, – маленькая бедняжка.
И она вновь уронила слезу. Множество преступников, проституток и злодеев скорбит над бедами детей. Может быть, заглядывая в глаза детям, они видят самих себя?
Надо сказать, что если бы Мария продала кулон, она бы ушла из борделя (а малышка Нелл оказалась сейчас именно в борделе) и начала бы достойную жизнь. Но, возможно, Мария была вполне довольна своей жизнью – и не желала менять ее. Во всяком случае, она хорошо относилась к Нелл, в этом мы можем быть уверены. Нелл, проснувшись в ночи от тоски по маме, заснула, успокоенная Марией, и спала спокойно, чего нельзя сказать о ее матери и о родственниках тех, кто летел рейсом ZOE – 05. Мария также не спала: ночь для нее была рабочим временем. Она неплохо заработала в ту ночь, и полагала, что это награда Господа за ее доброту к ребенку.
Мистер Блоттон также хорошо, глубоко спал: так спят те, кто пережил глубокий шок – черным, глубоким сном без сновидений. Не станем предполагать в нем черствости и бесчувственности только потому, что он преступник. Он был настолько ошеломлен, что осознал весь свой полет из рая, так сказать, в ад только наутро. Когда он поднялся с грязной, засаленной кровати, натянул вчерашнюю испачканную рубашку и попытался перед треснувшим зеркалом побриться лезвием, что дала ему Мария (она брила им свои ноги), он спросил ее, все еще изумленный:
– Почему я спасся, а другие – нет?
Но Мария ничего не могла ответить ему, вернее, она даже и не поняла, о чем ее спрашивают.
Но мистер Блоттон видел во всем этом руку господню, и, вероятно, был прав, хотя бы отчасти; скорее всего, Господь спасал не Эрика Блоттона, а Нелл, сидящую рядом с ним. Конечно, мистер Блоттон не понял бы этих путей Провидения. Он дважды в день начал благодарить Бога: первое благодарение относилось к его решению бросить курить, а второе – к тому, что он решил не продавать Нелл одному своему другу (такие вот друзья у мистера Блоттона), который поставлял всей Европе малолетних проституток, а решил за большую цену продать Нелл другому другу, который нелегально поставлял детей богатым усыновителям. Поэтому он оставил Нелл на попечение Марии и пошел договориться о цене.
– Девочка, белая, здоровая и красивенькая, – вот и все, что успел сказать мистер Блоттон, и Нелл была с жадностью выхвачена из его рук. На нее уже согласились, не глядя, бездетные супруги, живущие в замке неподалеку от Шербура: они не могли, по некоторым соображениям, удочерить ребенка легально. Эрик Блоттон получил сто тысяч франков – достаточно, чтобы прожить безбедно некоторое время, «опуститься на дно» и не появляться, пока не будет выплачена страховка.
– Выходит, я родился в рубашке, – сказал мистер Блоттон на прощанье Марии и громогласно рассмеялся, что с ним случалось не часто.
Таким образом, еще до наступления темноты Нелл была перевезена в свой новый дом и уложена в постель в спальне с башней; и ничего, что ветви деревьев скребли ночью по решеткам окон, что стены спальни были из неотесанного древнего камня, а пауки спускались и плясали на концах своих шелковых нитей.
Наконец-то руки, уложившие ее в постель, руки новых мамы и папы, были любящими, а мама и папа были добрыми и не ссорились друг с другом.
Слишком поздно!
Тем временем Клиффорд поехал в Женевский аэропорт, чтобы встретить Эрика Блоттона с дочерью. Он приехал чуть позднее: тем более был он ошеломлен, увидев на табло, указывающем прилет самолетов, зловещее «Опаздывает».
Клиффорд первоначально намеревался послать за дочерью свою секретаршу Фанни: ту самую Фанни, с белой лебединой шейкой, неземным личиком и степенью магистра по истории искусства, всегда исполнительную, доброжелательную и вежливую. Но Фанни своим милым голосом и очень твердым тоном сказала, что чем быстрее увидит девочка знакомое лицо после перелета, тем будет лучше. И Клиффорду пришлось ехать самому. Он ненавидел слоняться без дела, ждать – и вообще пребывать в компании обыкновенных людей, разве что эта компания сулила какую-нибудь выгоду.
Фанни сказала, что девочка может быть травмирована:
– Не каждый день случается, что малышку похищает совершенно незнакомый мужчина.
Вас, очевидно, уже не удивляет, что Фанни стала очередной любовницей Клиффорда. Клиффорду нужно было, чтобы в его доме жила женщина и ухаживала за ребенком. Он рассчитывал быть еще более занят, чем всегда: предстояла большая работа по открытию дочернего предприятия, и времени на ребенка явно не будет.
И это предложение не удивило Фанни: она была не дурой, несмотря на свою мягкость и доброту.
– Но ты же не любишь меня, Клиффорд, – возразила она, когда он поднял голову с подушки (было это за неделю до того, когда мистер Блоттон должен был вылететь с Нелл) и попросил ее жить вместе с ним в Женеве.
Фанни часто бывала до того в постели Клиффорда, но обычно не всю ночь: у Клиффорда был обычай отсылать ее в два часа ночи на такси домой.
Однако она полетела с ним в Женеву, в его только что отстроенный дом, спроектированный архитектором с мировым именем: все в изгибах, углах, стекле и стали. За проект и постройку платили из денег Леонардос. Дом приютился на краю скалы, окнами на озеро, и был схож с крепостью. Дом был весь оборудован электротумблерами: автоматика контролировала кондиционеры, пылесосы, закрывание и открывание окон, кухонные комбайны, а также охранную сигнализацию и оборону. На этом настаивали страховщики Клиффорда. Клиффорд и желал бы жить попроще, однако в стране богатых нужно соблюдать традиции. К тому же, Клиффорд, наконец, вынул из запасников картины своего бывшего тестя, и теперь они гляделись достойно, во всю стену, вместе с творениями Питера Блейка, Тильсона, Ауэрбаха, а также парой гравюр Рембрандта. Все это должно было быть хорошо защищено. Лэлли в такой компании только набирал себе цену. Хотя бывшая жена была потеряна и приносила лишь издержки, зато тесть будет с ним до конца – и принесет немалый доход.
Картину Лэлли, изображавшую мертвую утку и охотника с сумасшедшими глазами, Клиффорд повесил над кроватью. Это напоминало ему о том случае, открыто говорил он всем, кто спрашивал, когда бывший тесть напал на него, обнаружив их с Хелен в постели. Да, множество драм впоследствии становятся заобеденными анекдотами. Это форма излечения от ран. Клиффорд все еще говорил о разводе с болью, хотя всем (нормальным людям) было известно, что именно он начал бракоразводный процесс, и что его ни на миг не тронули слезы и очевидное раскаяние Хелен. Нет ничего более иррационального, чем предательство; еще более странно, что можно привыкнуть к предательству!
Теперь, под картиной с мертвой уткой, Клиффорд говорил Фанни:
– Я люблю тебя настолько же, насколько люблю всех окружающих. Конечно, это немного. Если бы мне пришлось выбирать между Фрэнсисом Бэконом и тобой, осмелюсь сказать… я выбрал бы Бэкона. Но мне нужно, чтобы кто-то смотрел за домом и за Нелл, поэтому я прошу тебя. Я думаю, мы уживемся.
– Надо было оставить ребенка дома с матерью, – резко ответила Фанни. Она не боялась Клиффорда и никогда не придавала значения его грубостям. – Ребенку в три года нужна мать, а не отец.
– Ее мать – безответственная, ленивая женщина, алкоголичка и дрянь, – проговорил Клиффорд. По его тону и набору слов можно было сделать вывод, что он и ненавидел Хелен, и любил ее.
Фанни вздохнула: она поняла это. Ее всегда огорчали не сами слова Клиффорда, а их подтекст.
– Мать – есть мать, – кратко резюмировала она, вставая и одеваясь. У Фанни были красивые стройные и длинные ноги, стройнее и длиннее, чем у Хелен. Если у Хелен и были внешние недостатки, то это были ноги: теперь, ближе к тридцати ее годам, они начали полнеть. Она часто носила брюки.
Фанни, в те благословенные дни, когда женщины носили все, что угодно, лишь бы привлечь внимание: чем глупее, чем более вызывающе, тем лучше – могла носить и мини, и шорты, и все к своей выгоде. Именно в тот день, когда она явилась в офис в шортах, Клиффорд сказал ей, что благообразные буржуа не одобрили бы это; и тогда же начался их роман.
Клиффорд полагал, что не имеет привычки спать со своими секретаршами, даже напротив. Но оттого, что они были в чужой стране, что она поехала с ним, что у нее была ученая степень в искусствоведении и ее мнение Клиффорд ценил – от всего этого они сблизились. Он, по крайней мере, мог поговорить с умным и знающим собеседником. Конечно, у нее не было этого феноменального чутья и на искусство, и на деньги, но у кого, кроме Клиффорда, оно было?
– Ты стал так вульгарен, Клиффорд, – сказала Фанни. – Похищение ребенка – большой грех.
– Как ты можешь украсть то, что и так принадлежит тебе? – вопросом ответил Клиффорд. – Я украл этого ребенка, как украл бы бесценное творение искусства из сырой, прокисшей церкви. Неужели, видя, что картина гибнет, я буду еще просить разрешения? Я спас своего ребенка от ее матери. Все, что мучает тебя, Фанни, это ревность: ты не хочешь делить меня с Нелл.
Клиффорд, как и многие мужчины, чистосердечно верил, что он является центром вселенной для женщин, окружающих его, и что эти женщины, хотя и могли судить его эмоционально, не имели права на моральное суждение о нем.
И должна сказать с сожалением, Фанни сделала вид, что сдалась, засмеялась легко и сказала:
– Думаю, ты прав, Клиффорд.
Фанни хорошо понимала, что ее присутствие в доме Клиффорда зависит от присутствия здесь же Нелл. А жить в доме на авеню де Ринз с великолепным видом на Альпы и с бассейном с подогретой водой, и со слугами, значительно лучше, чем снимать маленькую квартирку над магазинчиком; ее зарплаты секретаря здесь, в Женеве, хватило бы только на это. Потому что, хотя Леонардос высоко оплачивал должность председателя, директоров и давал проценты своим инвесторам, обычные служащие в этом заведении – а это были, в основном, женщины – должны были выбирать между низкой зарплатой и престижной работой – или наоборот, но это вряд ли. (Обычный способ показать женщине ее место, принятый во всем мире, и я думаю, вы уже на себе это испытали, мои читательницы). И Фанни должна была признать, что вокруг множество столь же красивых, столь же талантливых, как и она, девушек, слишком жаждущих занять место помощницы великолепного, знаменитого, блестящего Клиффорда Уэксфорда, и даже претендовать на меньшее, чем она.
А уж поскольку у вас с шефом роман, вам лучше делать то, что он требует, поскольку теперь он непременно будет смешивать и вас – и ваши должностные обязанности, и не следует при этом ждать от него последовательности и логики.
Но опасаюсь, что Фанни просчиталась. Фанни начала действовать заодно с Клиффордом и поэтому перестала разубеждать его отказаться от услуг мерзкого мистера Блоттона. В ее защиту я могу сказать только, что, хотя Фанни и не была в восторге от личности Клиффорда, от его социального облика и его финансовых делишек, но любовь имеет мало общего с восхищением личностью и уважением. Фанни же любила Клиффорда – вот и все. Клиффорд, между прочим, был превосходным любовником – нежным и страстным. Я говорила это уже прежде? И, к тому же, он был так красив. Его страстные обвинения Хелен в суде сделали его суровое лицо еще более красивым, не говоря уже о его фотогеничности. Не удивительно, что фото– и просто журналисты так любили его в те дни.
Но Фанни удалось-таки настоять, чтобы Клиффорд сам встретил Нелл в аэропорту. И Клиффорд, взглянув на ужасное слово «Опаздывает», пошел выпить стакан вина (он редко пил что-то крепче) в буфете для персонала аэропорта. У него были полезные для его дела друзья во многих аэропортах. Поэтому он сидел, потягивал вино и наблюдал за табло из комфортабельного кресла, но это не придало комфорта его душе. Нет. Если бы была известна причина опоздания, он бы не находил себе места, но не позволил бы этому отразиться на своем лице. Затем слово «Опаздывает» сменилось на длинную трехрядную надпись «Просьба: проконсультируйтесь в бюро «Контакты с ZARA». Слово «просьба» было, конечно, совершенно излишне, поэтому несло еще более зловещий смысл.
Клиффорд смотрел на толпу, обступившую бюро «Контакты с ZARA», и уже понимал, что произошло наихудшее. Он не присоединился к толпе. Он пошел к своим друзьям я позвонил Фанни. Фанни сразу приехала.
Позже, когда стало все ясно, Фанни и было поручено позвонить Хелен и все рассказать.
Похищена!
Можете себе вообразить состояние Хелен, когда она приехала за дочкой в детский садик. Это случилось в 3.15, и Нелл была уже далеко.
– Шофер ее отца забирал девочку, – сообщила мисс Пикфорд. – Он приехал в «роллс-ройсе», – добавила она, будто этот факт извинял инцидент.
В те невинные дни похищение детей с целью выкупа, а также иные случаи жестокого обращения с детьми бывали не столь часты: во всяком случае, в газетах и на экранах телевизоров они не мелькали еженедельно, как сейчас; так что Хелен не пришло в голову, что ребенка забрал незнакомый человек. Она просто сразу же поняла, что это дело рук Клиффорда, но, но крайней мере, сомнений в том, что девочка физически вне опасности, у нее не было. Она сразу же позвонила Саймону в «Санди таймс» и своему поверенному, затем в сердцах попрекнула мисс Пикфорд, и только затем разразилась слезами.
– Как он мог так поступить? – спрашивала она друзей, знакомых, свою мать, – как он может быть таким злобным человеком? Ну что ж, она вырастет – и станет ненавидеть отца, моя бедняжка Нелл, и только это утешает меня, Я желаю, чтобы ребенок был у меня немедленно – и пусть Клиффорда отправят в тюрьму!
Саймон, который немедленно приехал, чтобы утешить свою плачущую жену, высказал мнение, что тюрьма не исправит Клиффорда. Нелл, вне сомнения, тоже этого не захочет.
Кутберт Вэй, поверенный, также приехал быстро, отложив все свои дела, и увидел потрясающе прекрасную – хотя и на четвертом месяце беременности – Хелен, но утешить ему ее было нечем: он был уверен, что Клиффорд забрал Нелл в Швейцарию, а оттуда ее очень трудно будет заполучить. Разве что засадить Клиффорда в тюрьму – но это все равно что посадить кота среди голубей.
Боже мой, в Швейцарию! Впервые Хелен услышала о том, что Клиффорд в Швейцарии. Она не читала колонок слухов в газетах: она была слишком занятой женщиной. Ей нужно было и обслуживать дом на Машвел-хилл, и отвозить и забирать Нелл, и дискутировать со своими и Клиффорда адвокатами относительно прав Клиффорда на ребенка, и покупать для дома то, что в те дни звалось «ерундой», а теперь называется предметами «викторианской эпохи» и даже иногда «поздним антиком». И еще, и еще раз сквозь слезы она говорила себе и всем утешавшим, что у нее не было времени читать газеты – а следовательно, откуда ей знать, что Клиффорд построил себе очень дорогой дом на берегу Женевского озера, без сомнения, укомплектованный детской комнатой и всяческой прислугой.
Но причины, по которым Хелен не читала газет, были далеко не те. Ей было больно читать в газетах об очередной любовнице (или, как говорят в прессе, «симпатии») Клиффорда. Она все еще не могла вынести мысли об этом, хотя была счастлива в браке, поэтому причин для ревности вроде бы и не было. Саймон, конечно, знал, что Хелен все еще любит Клиффорда; так же, как Фанни знала, что Клиффорд все еще любит Хелен; но ни один из них не заострял на этом внимания. Потому что, какая от этого польза – кроме вреда для самих себя?
Кутберт Вэй, поверенный, заверил Хелен, что он, конечно, подаст иск в международный суд, но это потребует времени. Внезапно Хелен прекратила плакать и гневаться на Клиффорда – и стала смертельно бледной: она инстинктивно почувствовала, что происходит что-то ужасное. Ужасное, ужасное! (Как ни странно, это произошло именно в тот момент, когда толчок воздуха снес часть обшивки – самолета).
Затем зазвонил телефон, и Хелен ожила и встрепенулась, когда уже казалось, что ничто не выведет ее из глубочайшего шока.
– Кто это? Кто? Фанни – какая Фанни? – (прикрывая рукой телефон): Это последняя любовница Клиффорда! Он теперь снизошел до секретарши. Как она смеет звонить! Сука! – Да?
И тут последовали новости, реакцию на которые не описать. Это слишком ужасно. Мы знаем только, что Нелл была жива; а Хелен почти нет. Не хотела бы я оказаться на ее месте в тот момент.
Могу сказать в заключение одно: с той поры Хелен пошла по жизни спокойнее, стала относиться ко всему сущему добрее; ее более не подвергали оплевыванию. Ее горе уважали.
Жить по правилам – и достойно
Смерть ребенка – не тема для шуток или насмешек. Это событие, после которого жизнь течет по-другому; и жизнь не станет той же, поскольку она вобрала в себя противоестественное событие. Мы ни в коем случае не ожидаем, что переживем своих детей, и никогда не желали бы этого. С другой стороны, жизнь должна продолжаться, хотя бы во имя тех, кто остался жить, и более того, наш долг – научиться вновь наслаждаться ею. Иначе почему бы мы так скорбели о тех, кто безвременно ушел из жизни – как не потому, что они не смогут более наслаждаться жизнью вместе с нами? Если мы желаем придать должное значение их уходу – и нашей скорби, – мы должны уметь наслаждаться жизнью, которая дана как привилегия нам, а не им, и жить без недостойных пререканий и вражды.
Увы, но из множества людей Хелен и Клиффорд, вероятно, были наименее способны жить по правилам и достойно. И, хотя на самом деле, как мы знаем, Нелл была жива и спала в мягкой кровати всего в сотне километров от дома матери, оба, Клиффорд и Хелен, приехали на место происшествия. Мы бы все желали, чтобы трагедия объединила их во взаимном горе, а не разводила их еще дальше друг от друга в бессильной ненависти.
«Я виноват во всем, – мог бы сказать в этом случае Клиффорд. – Если бы я не вел себя как идиот, то ничего бы не случилось. И Нелл была бы сейчас жива».
«Если бы только я не изменила тебе тогда, – могла бы сказать Хелен, – мы были бы вместе, и Нелл вместе с нами».
Но нет: они глядели друг на друга с враждой и ненавистью; они стояли на этих печальных песках, где недавно были разбросаны останки погибших. Хелен прилетела благотворительным рейсом из Лондона, он приехал на машине из Парижа. Они стояли – и спорили. Горе обоих было слишком глубоко, чтобы плакать, но, оказывается, недостаточно глубоко для того, чтобы перестать обвинять друг друга. На заднем плане работали краны, драги, тракторы; стояла никому не нужная «скорая помощь». И, по мере того, как отступал прилив, он обнажал с каждым дюймом ужасные последствия крушения.
– Ни единого уцелевшего, – сказал Клиффорд. – Если бы ты была благоразумна – то она могла бы приехать морем, а потом поездом, и никогда не оказалась бы в этом самолете. Я надеюсь, Бог покарает тебя. Я надеюсь, ты с этого дня будешь жить в сплошном аду, зная это.
– Это ты украл ее, – вполне спокойно проронила Хелен. – Вот почему Нелл мертва. А что касается ада, то это ты – его посланник, это ты тащил меня за собой в ад; а вот теперь ты погубил Нелл.
Она не кричала, не ударила его; может быть, ее беременность слегка притупила чувства – я надеюсь, что это так. Потом Хелен скажет, что эти несколько дней, когда она верила, что Нелл умерла, были самыми тяжелыми и отчаянными днями ее жизни; но и тогда, в сразившем ее горе, она знала, что во имя неродившегося еще ребенка, она не может позволить себе сломиться. Она не смогла бы жить иначе, если бы не думала о другом ребенке.
– Возвращайся к своей любовнице и своим деньгам, – сказала она Клиффорду. – Для тебя смерть Нелл – ничто! Крокодиловы слезы.
– Возвращайся к своему блядству и к своей поденной лошадке, этому жалкому малорослому журналистику! – парировал Клиффорд. – Мне жаль твоего будущего ребенка: ты и его убьешь!
Так они и расстались: Клиффорд сел в свой «роллс-ройс» с персональным шофером, а Хелен уселась на пустынном пляже и предалась своему горю. Клиффорд отказался идти на идентификацию останков умерших.
– Мне этого не нужно, – сказал он. – Нелл больше нет – и это все.
Он даже не понимал, зачем он приехал; разве что затем, что под давлением горя лучше действовать, чем бездействовать.
Саймон сказал Хелен, что ей не следует идти на опознание самой, и пошел за нее. Сам он копался и искал останки Нелл среди собранных, пронумерованных, сосчитанных костей с обрывками ткани. Власти любят, чтобы подобные вещи аккуратно были сложены и пронумерованы с поистине религиозной точностью. Мы все, ушедшие и настоящие, должны быть обозначены, пронумерованы, сложены и переписаны, иначе стихийное умножение человечества рассеет нас в своем море. Кроме того, существует еще вопрос страховки.
