Текст книги "Судьбы человеческие"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
Исцеление
Хелен провела уик-энд с детьми в Эпплкоре. Отец более не довлел над нею со своими запретами. Теперь она даже ощущала его любовь и одобрение – и не понимала, как же она обходилась без них в прошлом. Теперь в доме была пристройка для гостей. Для того, чтобы ее сделать, спилили яблоню. Ту самую, на которой ранее всегда беззаботно щебетала малиновка. Может быть, та малиновка щебетала свои предвидения? Обещала спокойствие и примирение? (Но как была огорчена Хелен!)
Пристройка были благоустроенной и отапливаемой. И у детей теперь был собственный телевизор. (Джон Лэлли не терпел в своих владениях ни детей, ни телевизора). Постели были новыми, мягкими; а подушки, подумала Хелен, сделаны из гусиного пера опытной рукой. Что только Эвелин, чье тело при жизни вечно укладывалось на промятый матрас, чья голова покоилась на жесткой старой подушке, не отдала бы за эту роскошь! И как легко Мэрджори извлекала из мужа все лучшее, как она изменила его – и как заарканила! Хелен не уставала удивляться, но теперь уже без упрека и ревности. Маленький Джулиан, сын Мэрджори и сводный брат Хелен, был на вид тупым, вялым, скучным ребенком, как полагается быть ребенку самых обыкновенных родителей. Ее же мальчики рядом с ним казались чрезмерно живыми, проворными и уязвимыми. Однако они вместе играли в крикет, бегая по лужайке, которая не так давно была овощным огородом Эвелин. Мэрджори приказала ее задернить.
– Отец прекрасно выглядит, – сказала Хелен Мэрджори.
Они сидели в новой, специально оборудованной кухне. У Хелен болела голова. Стены между кладовой и кухней были сломаны. Ничто теперь не напоминало о тех странных тенях, что бродили в полумраке. Все было ярко и разумно.
– А я не даю ему больше пить домашнего вина, – сказала Мэрджори. – И тем самым закончила со многими его недугами.
– Но как вам удалось остановить его?
– Я просто вылила вино.
Бедняжка Эвелин! Сезон за сезоном, в интересах экономии и экологической чистоты, лето за летом: посев, прополка, подрезка, прививка, вскапывание огорода, приправы, запасы; консервирование, парение, кипячение, растирание, фильтрование, снова запасы – и все это вылить, просто вылить!
Хелен почувствовала прилив ненависти к Мэрджори: она не смогла справиться с ним. У нее еще больше заболела голова. Она опустила голову на руки.
– В чем дело? Что-то случилось? Ты такая бледная, почти побелела.
Ее мачеха (Хелен никогда прежде не называла ее так, даже про себя) была опечалена и очень внимательна к ней.
Хелен заплакала.
– Просто в моей голове такие мысли, которых я бы не желала, – ответила она.
У Мэрджори и на это был ответ – у нее всегда был ответ.
Она полагала, что если имеется проблема, то обязательно найдется и ее разрешение.
Она сразу же порекомендовала Хелен доктора Майлинга, услугами которого пользовалась сама. Он был психиатр холистической школы.
– Какой школы? – переспросила Хелен.
– Совершенно неважно, как это называется, – уверила Мэрджори. – Говоря по правде, все эти новые врачеватели – просто священники под другим именем.
– Но я совершенно нерелигиозна, – ответила Хелен. – Во всяком случае, не слишком в это верю. – Она вспомнила, что бывали времена, когда она инстинктивно молилась Богу, хотя, будучи ребенком, никогда не ходила в церковь.
Затем ей показалось на какой-то период, что мир прекрасен, и понадобилось просто обожествлять его. Но в последующий период пришел конец и этому. Что же это было? Ах, да, конечно, смерть Нелл. Хелен наконец-то поверила в нее. Она смирилась. И тогда тучи над ее головой, вместо того, чтобы рассеяться, потемнели еще больше. И эта тьма начинала давить на нее почти физически, будто хотела смешать ее с прахом, сделать частью самой этой тьмы.
– Я вижу, – сказала с усилием Хелен, – что, когда человек верит, то эта вера излечивает его душу, как излечивается от болезни тело. Но я не верю. К сожалению. Я бы хотела поверить.
Это желание, будучи высказанным, позволило Мэрджори взять на себя труд договориться с доктором о первом сеансе, а также написать для Хелен адрес доктора Майлинга.
То было не просто желание сделать кому-то одолжение, согласившись. Никто не подталкивал Хелен, она желала излечиться – и поэтому легко согласилась.
– Иногда, – напутствовала ее Мэрджори, – исцеление зависит не от нас самих. Нужен еще кто-то, кто бы взял нас за руку и повел к этому исцелению.
– Вы знаете, люди не отправляются в наркотические фантазии в одиночку, а берут с собой приятеля, – добавила она.
Странно, что ей пришла на ум эта аналогия: это был предмет обсуждения, совершенно ей незнакомый. Именно в такого рода «фантазиях», как вы помните, отец Маккромби сопровождал лорда Себастьяна, и потерял по пути свою первоначальную сущность, как некоторые теряют багаж между Сингапуром и Парижем.
Доктор Майлинг принимал на Уимпоул-стрит, где делил приемную комнату, тихую, огромную и уродливо обставленную, с другими врачами, большинство из которых были ортопедами, погруженными в рассматривание трещин и переломов в костях, а также ощупывание скрипучих суставов.
Тишина и скрип – скрип скрипучих суставов – Хелен с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Она вспомнила, как долго не смеялась, однако вроде бы не время и не место было смеяться? Даже собственное веселье удручало ее теперь.
Доктор Майлинг был молодой человек, ему едва можно было дать тридцать. У него была тяжелая челюсть и спокойный, внимательный взгляд, который считается подходящим для врача среди экспертов, ведущих прием в медицинские школы.
Она объяснила ему свой недуг: тяжелые, мерзкие, навязчивые мысли об убийстве – и тут же подумала, что он станет расспрашивать ее о детстве, или предложит курс седативных средств, или предположит, что у нее началась ранняя менопауза – и пропишет курс гормонотерапии.
«У вас есть мысли об убийстве?» – обычно такой вопрос задают женщинам, у которых подозревают недостаток эстрогена в гормональном балансе.
Вместо этого он спросил, не мог ли кто сглазить ее.
– Понятия не имею, – в изумлении ответила она. – Но если даже кто-то и сглазил, то что бы я смогла сделать против него?
Доктор подумал, быстро задал несколько вопросов о прошлом Хелен и об ее родительском доме, а затем предложил помолиться и воззвать к тени матери. Хелен вновь, к собственному изумлению, рассмеялась – и сказала, что ей не верится в то, что ее мать, будь она жива или мертва, могла бы на что-то повлиять.
– Вам это будет удивительно слышать, – сказал доктор, – но люди меняются. – (Что он имел в виду, интересно?) – Придите ко мне через пару недель, и, если это не поможет, то мы попробуем таблетки. Но только после молитвы.
Хелен добросовестно попыталась молиться, обращаясь к матери, и, возможно, дух Эвелин задул мерзкое пламя дешевых черных свечей отца Маккромби; возможно, добрая и здоровая по сути душа Хелен одолела это наваждение сама, но ночные кошмары прошли, и Хелен вновь стала спать спокойно. Она уплатила доктору Майлингу по счету сорок пять фунтов – и сейчас же забыла об этом.
Клиффорду же было некому молиться; некому было и заступиться за него, а возможно, он и не допустил бы никого к своим проблемам в силу гордости и рационализма.
Поэтому его дела пошли хуже, а не лучше.
Тревога
Наша Нелл вновь в беде! Страшно подумать. Но даже самые легкие и очаровательные люди проходят через пару-другую «плохих» годов, особенно в период отрочества, когда они ходят вечно хмурые и дерзят, и оскорбляют всех на свете; когда сам себе кажешься больным, уродливым, грязным и неблагодарным – и ничто не в силах это изменить. В такие годы люди будто бы находят наслаждение в том, чтобы всем причинять неприятности.
Родным и близким в такой период остается лишь стиснуть зубы и ждать, когда доброта и спокойствие вновь снизойдут на души детей. У Нелл такой период случился между семнадцатью и девятнадцатью годами.
Может быть, теперь, когда ее будущее, наконец, стало более или менее ясно, Нелл имела право взбунтоваться? В свои ранние годы она была раздираема злою судьбой на части, одно несчастье следовало за другим, как будто то добрые, то злые ангелы по очереди склонялись над ее изголовьем, каждый отстаивая свое право на несчастное дитя.
Клиффорд бушевал в ярости, а Хелен плакала, и небеса отказались от нее, и Милорд с Миледи разбудили сонм дьяволов, и те послали Нелл в самое пекло ада на горящем шоссе.
Криминальная идиллия на отдаленной ферме внезапно оборвалась; и, хотя каждое несчастье в жизни Нелл сопровождалось и счастливым событием, но стрессы и потрясения в ее душе должны были во что-то вылиться. Вот так прошлое налагает свой суровый штраф на настоящее.
В ее шестнадцатый день рождения все было по-прежнему хорошо. Она была красивой, яркой, живой, милой и послушной девочкой, которая с успехом прошла экзамены, помогала своей псевдосемье (по сути, она работала у них чернорабочей – и ей никогда не платили, на что Нелл никогда не сетовала) и тайно пыталась заслужить внимание Дэя Эванса. Вот тут-то ей нанесла визит Полли.
К семнадцати годам она остригла почти «под нуль» свои густые прекрасные вьющиеся волосы и покрасила их в черный цвет в знак протеста. Она была настолько оскорблена взглядами своего учителя на искусство, что не стала проходить курс «А» по искусству. Нелл отказалась посещать уроки по истории. Таким образом, забвению был предан и курс «А» по истории. Оставался лишь французский, и Нелл решила сделать исключение для изучения Расина, которое, во всяком случае, не продлилось бы долго. К тому же, Дэй Эванс ушел на службу во флот, поэтому ходить в школу вообще стало необязательно.
В один из дней миссис Килдар обратила внимание, что Нелл вместо того, чтобы быть в школе, сидит дома.
Миссис Килдар заслушала гневные выпады Нелл против своих учителей и проговорила:
– Я не знаю, милочка, какой смысл для тебя вообще ходить в школу.
Миссис Килдар была утомлена: бизнес шел неплохо, но заработки были низкими, поэтому трудно было найти рабочих. Она в это время кипятила в кухне пищу для собак. По дому плыл ужасный запах, но они все давно привыкли к нему.
– И я не знаю, – отвечала Нелл, наконец-то не споря.
– В таком случае, – сказала миссис Килдар, – тебе стоит в конце четверти оставить школу и начать зарабатывать себе на жизнь, наконец-то.
Как мы знаем, миссис Килдар устала и была раздражена, иначе бы она не прибавила «наконец-то», что было несправедливо. Жаль, что она произнесла это слово.
Нелл простилась со школой в тот же день, несмотря на уговоры и протесты учителей и друзей, и начала работать полный рабочий день.
Но случилось нечто, о чем, кроме нас с вами, читатель, никто не должен знать: мистер Килдар, которому исполнилось сорок девять и который страшился своего пятидесятилетия, как и того, что в его жизни уже не произойдет ничего интересного, кроме разве что изменений в карантинных законах, в лучшем случае, да унылой старости – в худшем, перестал просто желать Нелл, а влюбился в нее. Такое случается. Похоть можно скрыть, а любовь – невозможно. Бедная миссис Килдар. У нее были подозрения: руки у мужа начали дрожать, голос изменял ему, а лицо бледнело. Любовь мужа к девчонке, конечно, не сделала ее более терпеливой к Нелл и не улучшил ее нрава. Поэтому можно сказать также: бедная Нелл!
Бедной Нелл и вовсе некому было довериться. Как она могла говорить откровенно с миссис Килдар? Или с Брендой, или с кем-то из одноклассников, не опасаясь, что все сразу же станет известно Бренде? Поэтому она и обрезала волосы – чтобы стать непривлекательной. Поэтому она и перестала ходить в школу: пусть она станет совсем тупой, думалось ей. Однако не сработало ни то, ни другое. Ее не одобряли все, кроме мистера Килдара.
Он приходил к ней во время кормления и смотрел на нее в упор большими карими глазами. Руки Нелл невыносимо и отвратительно пахли от собачьей смеси; но даже это не отталкивало его. Он умолял ее бежать с ним и спрашивал, отчего она такая безжалостная.
– Я и не собиралась быть безжалостной, мистер Килдар.
– Пожалуйста, зови меня Боб! Не нужно этих формальностей. Разве ты не чувствуешь благодарности за все, что я сделал для тебя?
– Я благодарна и вам, и миссис Килдар.
– Если мы ей все объясним, она поймет.
– Что объясним, мистер Килдар?
– Нашу любовь, Нелл. Я никогда не любил жену. Мы просто изображаем супругов. Мы не расстались только из-за Бренды. Но теперь у меня появилась ты. Я думаю, что Бог послал мне тебя…
– Вашу любовь, а не нашу, мистер Килдар. И пожалуйста, перестаньте говорить мне об этом. Это дурно с вашей стороны.
Он, однако, не желал уходить – и говорил, говорил. И его руки все больше приближались к ней, и их было все труднее оттолкнуть. Бренда уже начала косо поглядывать на Нелл.
Это было невыносимо! Однажды вечером Нелл упаковала свои вещи, повесила на шею свой талисман: оловянного медвежонка на цепочке, взяла на почте все свои сбережения (63 фунта и 70 шиллингов) и села в лондонский поезд.
Конечно, это огорчит миссис Килдар, подумала Нелл, но что еще ей оставалось?
Дым черных свечей отца Маккромби плыл над поместьем Килдаров, и собаки принялись носиться и выть в вольерах.
– Что такое с ними случилось? – спрашивала миссис Килдар.
– Наверное, они скучают по Нелл, – отвечал мистер Килдар.
Теперь, когда Нелл сбежала, чад начал мало-помалу выветриваться из его головы. Сознание его вновь прояснялось: он уже с трудом вспоминал свое недавнее поведение, свои мольбы и похотливые руки. Нет, конечно, он любит свою жену. Всегда любил.
– Нет, они сбесились перед тем, как она исчезла, – возражала миссис Килдар. – Теперь они стали вести себя лучше. Только мне от этого не легче. – И она всплакнула.
Миссис Килдар скучала по Нелл, и не только потому, что теперь ей приходилось работать вдвойне (она вставала в пять, а ложилась в двенадцать), и можно было отдохнуть лишь тогда, когда последний скулящий, тоскующий по дому щенок был успокоен, а иногда даже позже, но и потому, что она любила Нелл так же, как Бренду, несмотря на недавние проблемы с ней.
И лишь Бренда ничего не говорила и не спрашивала о Нелл. Она не знала, что сказать. С одной стороны, Нелл была ее лучшей подругой, с другой – она ясно видела, как ее отец смотрел на Нелл, а теперь, когда Нелл исчезла, она не могла понять, радоваться этому или огорчаться.
В последнее время Бренда стала флегматичной, прыщавой и задумчивой, как все девушки, которые до своего расцвета ухаживают за животными.
Зло никогда не уходит незаметно: оно оставляет после себя сальные пятна, пачкающие надежды и доброту души.
– Я люблю животных больше, чем людей, – повторяла она вслед за своими родителями. – Они лучше и благороднее.
Но она согласилась обручиться с Недом. Лучше быть женой фермера, чем дочерью собачников, рассудила она. С бегством Нелл будто солнце померкло для нее: она теперь увидела свое поместье таким, каково оно было на самом деле. Это было скучное, вонючее, грязное и шумное место. Ей захотелось сбежать, как это сделала Нелл.
Конечно, у Энджи и мысли не было, что Нелл жива. Если бы такая мысль промелькнула, то я не сомневаюсь, что она приказала бы отцу Маккромби возжечь черную свечу и для Нелл. Но поскольку мысль отсутствовала, то отцу Маккромби пришлось осуществлять свой «сглаз» в самом общем направлении, и вот отчего он сглазил сердце мистера Килдара, а не Нелл. В сущности, все обернулось для Нелл как нельзя лучше. Но, возможно, не обошлось без вмешательства доброго духа Эвелин: возможно, та глядела сверху вниз на грешную землю – и задувала черные свечи по мере того, как отец Маккромби зажигал их?
Впрочем, на эту тему можно рассуждать и гадать до бесконечности. Средних лет мужчины влюбляются в молоденьких девушек безо всякого вмешательства темных сил, поэтому следует просто решить раз и навсегда, что мистер Килдар был старый безмозглый потаскун. Однако симпатии к Бренде заставляют меня воздержаться от того, чтобы называть ее отца столь нелестно. Это было бы несправедливо.
Долгожданная встреча
Как бы там ни было, в то время, как Хелен исцелилась от своих ночных страхов, а хитрый Хоумер Маклински странным взглядом посмотрел на Клиффорда (у которого не было хранителя на небесах, поскольку с чего было бы Эвелин защищать человека, который принес ее дочери столько несчастий?), Нелл обратилась в поисках работы в мастерские Лэлли, которые находятся позади здания радиовещания в лондонском Уэст-энде.
Она была очень тонкой и юной, с черными волосами и с грубыми руками; она показалась Макларену тощей уэльской девицей, которая, к тому же, не имела даже сертификата за курс «А» по искусству. Всего лишь прошла обучение в школе.
– Мне нужна работа, – сказала она Гектору Макларену – бизнес-менеджеру Хелен.
Гектор был широкоплечим, боксерского телосложения, светловолосым человеком. У него были короткие, тупые пальцы, которые уверенно и деликатно ощупывали ткань, выискивая выгоду или убыток в каждой складке. Именно это его практическое свойство было существенно для успеха дела, поскольку Хелен могла быть «унесена» впечатлением красоты – и переставала быть практичной.
– Вы – не единственная, кому нужна работа, – ответил Гектор.
Он был занят. Примерно дюжина девушек в неделю приходила к нему вот так же, между прочим. Они обычно читают о «Доме Лэлли» в журналах или видят модели на ком-нибудь из членов королевской семьи на публичном приеме… и тогда у них появляется уверенность, что и они могли бы быть модельерами.
Этих девушек Гектор вежливо, но решительно выпроваживал прочь. «Дом Лэлли» брал десять учеников в год – но зато давал им прекрасное обучение. Обращались за работой две тысячи, десять оставалось.
– Я – не просто любопытствующая, – проговорила Нелл, и это было ясно. Она улыбнулась, и Гектор увидел, что она и интересна, и красива, и ему даже показалось, что это она делает ему одолжение, нанеся визит, а не он ей, отвечая.
– В таком случае, позвольте, я взгляну на ваши работы, – сказал он, сам не зная, почему. Раздался звонок: кто-то из сотрудников подошел к телефону. Ждали звонка из Рио.
Еще до того, как развязать папку с белыми, аккуратными завязками, он почувствовал, что зрелище будет неординарное. Ему приходилось раскрывать тысячи папок с работами, предчувствие открытия захватило его: он отчего-то вмиг узнал об этом. И оказался прав. Какие чудесные рисунки! Какие вышивки! Образцы тканей были самодельно окрашены, но каждая работа представляла из себя законченное произведение. Как ей удалось это сделать? Среди работ были широкие, прекрасно выполненные полосы вышивки. Видно было, что девушка увлечена цветом: может быть, ее работы были слишком смелы и дерзки в своей цветовой гамме, но, с другой стороны, то, что ему обычно приносили начинающие, было столь бесцветно, столь уныло-скромно… рисунки были неопытны и сделаны рукой любителя, однако в линиях сквозила уверенность – почти слепая. Несколько рисунков были почти готовы к использованию, а пара просто была превосходна.
– Гм, – осторожно начал он. – Когда вы все это выполнили?
– Просто на уроках, – сказала она. Школа – такое скучное место, не правда ли? (Кормление собак допоздна и дни, заполненные тяжкой работой, читатель. По большей части Нелл не досыпала).
Она казалась ему такой молодой. Он задал несколько личных вопросов. Она ответила. Ему показалось, что ответы лживы, поэтому он переменил тему разговора.
– Но отчего именно «Дом Лэлли»? – спросил он. – Почему не Ив Сен-Лоран? Не Мюир?
– Я люблю рисовать одежду, – просто отвечала она. – Я люблю цвет.
Нелл была одета в джинсы и белую рубашку. Это показалось ему разумным: если не можешь одеться дорого, то и не пытайся. Носи то, что тебе идет. Он уже решил, что берет ее.
– Это будет тяжелая работа и низкая зарплата, – предупредил Гектор. – На первых порах будете мести полы.
– Я привычна к такой работе, – проговорила Нелл и промолчала, подумав, что эта работа, по крайней мере, не будет выполняться при луне.
Ей пришло в голову, что в ее возрасте она уже многое испытала в жизни. Эта мысль и опечалила ее, и была ей приятна одновременно. Ей нужно было с кем-то поговорить, но, конечно же, здесь такого человека не было. Затем вдруг Нелл осознала, что у нее теперь есть работа, и к ней пришла ошеломляющая радость и ощущение триумфа:
«В конце концов, я добилась, чего хотела, это именно та работа, которая мне нужна, и я уже здесь!»
И этой радостью ей тоже не с кем было поделиться.
Поэтому она просто улыбнулась еще раз Гектору Макларену, и он подумал, глядя на нее: «Где я видел эту улыбку? Полусчастливую, полутрагичную…», – но вспомнить, где, не смог.
Впоследствии он изумлялся самому себе:
– Что я сделал? Почему я сделал это? Мы и так приняли работников сверх нормы.
Но и Хелен временами действовала на него таким же образом: вся его рассудительность и осторожность будто улетучивались. Он решил, что слишком податлив на женское очарование. (Что, конечно, было неправдой в отношении всех женщин, читатель, но было правдой в отношении женщин Лэлли).
Вот так случилось, что Нелл поступила на работу в фирму собственной матери. Что, в принципе, не удивительно, принимая в расчет их интересы в жизни. Кое-что от таланта Джона Лэлли бежало все же в жилах обеих.
