Текст книги "Кара"

Автор книги: Феликс Разумовский

Глава пятнадцатая

Голос был чуть насмешливый, полный волнующих, чисто женских обертонов. Рассеянно повернув голову, Юрий Павлович увидел перед собой искрящиеся карие глаза под правильно очерченными черными бровями, едва заметную улыбку на карминно-красных губах и дорогой беспорядок короткой стрижки, сразу же при этом подумав: «Эка гарна дивчина». Кроме того, новая знакомая Савельева была жгучей брюнеткой, фигуру имела стройную и гибкую, а всем своим видом напоминала прирученную дикую кошку, способную в любой момент выпустить изогнутые острые коготки.

– Ну, здравствуй. – Черноволосая легко и властно подхватила ликвидатора под локоток и потащила от фараона прочь. – Значит, сюрприз, ты же говорил, что вернешься завтра.

– Так получилось, а кроме того, соскучился, – наугад соврал Юрий Павлович, уже примерно представляя, какой подарок приготовила ему судьба.

– Знаешь, Мишаня, а вояж пошел тебе на пользу. – Красавица прищурилась и, слегка склонив хорошенькую головку набок, медленно просканировала Юрия Павловича от ботинок до макушки. – Амстердам как никак, да и стрижка эта идет тебе больше, чем хвост, ты уж извини, родной, за прямоту, дело прошлое.

Савельеву опять пришлось глупо улыбнуться и пожать плечами:

– Двадцать баксов отдал в парикмахерской, рад, что тебе понравилось.

На мгновение повисла пауза, а в это время откуда-то появился очкастый обладатель строгого костюма-тройки:

– Катюша, – и, заметив, что ликвидаторская знакомая не одна, тут же поправился: – Екатерина Викторовна, империалисты ждут.

– Черт, там же из Британского музея экспозицию приволокли. – Черноволосая извиняюще улыбнулась. – Давай-ка встретимся часов в пять около Атлантов. Думаю, буду свободна. – Она повернулась к очкастому: – Простите, Семен Аркадьевич, совсем забыла.

– Хорошо, я буду ждать. – Проводив длинным взглядом свою черноволосую удачу, Юрий Павлович посмотрел на швейцарский хронометр и неспешно направился к выходу. До назначенного свидания оставалась пара часов, и для того, чтобы прокачать ситуацию, набережная Невы подходила как нельзя лучше.

На улице было свежо, солнышко спряталось за низкими угрюмыми тучами, которые лежали, казалось, на самых крышах домов. Савельев поднял воротник куртки: «И за что это любил так поэт „пышное природы увяданье“ – не понятно. Так, значит, я Мишаня из Амстердама. Интересно и в койке я также на него похож буду или снова придется свой имидж менять?» Он засунул руки в карманы и двинулся вдоль набережной.

Порывы ветра между тем становились все сильнее. Стараясь укрыться от пронизывающего дыхания осени, Юрий Павлович повернул от Невы в сторону. «Да, такой шанс выпадает, как говаривал Штирлиц, один раз в жизни. Только нюх терять нельзя, эта черная кошка, чувствуется, далеко не дура».

Еще некоторое время он двигался машинально, глядя только себе под ноги, а когда наконец отвел глаза от влажных морщин тротуара, взгляд его уперся в расцвеченную софитами витрину. Пара бесполых манекенов на фоне Эйфелевой башни равнодушно демонстрировала последние изыски буржуазного белья и косметики. Савельев, довольно улыбнувшись, решительно взялся за медный набалдашник дверной ручки – что ж, из Амстердама так из Амстердама.

То ли час был неурочный, то ли еще что, но он оказался единственным посетителем. В ответ на трель дверного колокольчика откуда-то из недр подсобки вынырнула молоденькая продавщица, изяществом напоминавшая куклу Барби. При виде по-голливудски мужественного московского киллера искусственная улыбка на ее лице в мгновение стала абсолютно искренней. С грудными сексуальными придыханиями она принялась предлагать все, что имелось на прилавках, обещая томным взором в придачу еще и себя.

Не торопясь, Юрий Павлович стал листать каталог с моделями предлагаемой коллекции. Отобрав чертовски дорогой комбидрес от Диора модного сочетания черного с золотом, он попросил Барби кинуть в пакет дюжину чулок и пузырек «Кензо». Получив от продавщицы разочарованно-завистливую улыбку, Савельев расплатился и тронулся в обратный путь.

Екатерина Викторовна позволила себе задержаться в дозволенных пределах, минут на пятнадцать. В коротком черном плащике, туго перетянутом на талии, с безумно-красными губами и кошачьей грацией, угадать в ней научного сотрудника Эрмитажа со стороны было весьма непросто.

– Извини, дорогой, немного задержалась. – Она улыбнулась и полезла в сумочку за ключами от машины. – Ты уже определился с программой?

– Есть хочется, – совершенно искренне выдавил из себя с утра сидевший на подсосе Савельев, – давай пообедаем где-нибудь.

Соболиные брови собеседницы еще сильней изогнулись от удивления, и она присвистнула:

– Что-то в этом есть подозрительное. Ты что ж, Берсеньев, перестал копить на квартиру? Или уже накопил? – Она заразительно расхохоталась. – Ладно, я не против, есть действительно хочется.

Открыв дверцу пронзительно-красной, видимо, в цвет губ «пятерки», Катя кивнула Савельеву:

– Давай, кормилец, залезай, – и принялась снимать противоугонные кандалы с педалей управления.

Юрий Павлович молча примял задом холодный кожезаменитель сиденья и, пока его дама вставляла ключ зажигания, выудил из за пазухи презент из Амстердама:

– Это тебе. – Он скромно положил пакет ей на колени. – А мне для начала хотелось бы чего-нибудь из русской кухни, а то, знаешь ли, поперек горла мне уже стоят эти заморские деликатесы.

– Значит, водки, блинов и икры, так, что ли? – Машина между тем уверенно завелась. Пока двигатель грелся, Катя заглянула в пакет, и ликвидатор сразу же понял, что Мишаня Берсеньев свою даму сердца особо не баловал.

Раздался душераздирающий вопль несказанного женского счастья, Савельева крепко обхватили за шею и многократно испачкали его физиономию губной помадой. При этом он ощутил, что грудь его новой знакомой внушительно-упругая, и сразу же почувствовал давящую тесноту в штанах.

– Этого, Берсеньев, я тебе никогда не забуду, спасибо, родной. – Катя наконец успокоилась, вытащила из-под сиденья приемник и, вставив его в салазки, плавно тронулась с места.

Машину она водила весьма прилично, без суеты, однако напористо, изредка отпуская в адрес лохов ехидные замечания на грани непечатной лексики. Юрий Павлович постепенно начал проникаться к своей новой знакомой неподдельным уважением, смешанным с чисто мужским интересом.

В одном из закоулков Катя машину остановила:

– Если мне не изменяет интуиция, дорогой, здесь ты сможешь свою ностальгию по русской кухне утолить. – Она улыбнулась и начала парковаться.

Надпись у входа в заведение гласила: «Машенька и три богатыря». Один из них, самый главный, встречал посетителей непосредственно за порогом и вследствие своей картонности никакого впечатления не производил. Двух других Савельеву обнаружить так и не удалось, зато в Машеньках недостатка не было, они то и дело сновали с подносами между кухней и облюбованным киллером угловым столиком, пока на том не осталось свободного места. В общем-то, трактирчик оказался совсем неплохой: народу в нем было не много, а в меню, помимо зернистой, кулебяк и маринованных груздей, входили также цыганские песнопения с гитарами, скрипками и переплясами.

Пить Катя отказалась категорически, потому как была за рулем, Савельев же под заливную осетрину, рябчиков в сметане и солянку с икрой не смог отказать себе в графинчике брусничной водки, тем более что закусывать ее пришлось молодыми солеными рыжиками. Наконец, пресытившись таборной романтикой и калорийностью русской кухни, парочка двинулась на выход. Минут через сорок, прогулявшись с автостоянки под проливным дождем, они уже сушили перышки в скромных Катиных хоромах.

– Ну ты как, человек из Амстердама, протрезвел?

Расстегивая на ходу пуговицы ядовито-розового пиджачка, отделанного по воротнику черным, Катя выглянула в окно, фыркнула и, задернув шторы, повернулась. Уловив в ее взгляде неприкрытый призыв, Савельев притянул ее за плечи и произнес нараспев:

– Я снова пьян, родная.

Катя улыбнулась довольно, но тут же отстранилась:

– Не скучай, я в ванную.

Скучать Юрий Павлович отнюдь не собирался. Пока за дверью раздавалось приглушенное журчание воды, он с интересом приступил к изучению интерьера. Обстановочка, прямо скажем, была спартанская, без излишеств: шкаф с небогатым гардеробом, антресоли, ломившиеся от книг, широкий раздвижной диван, напротив него тумба с телевизором и видиком. Журнальный столик у окна был полностью занят компьютером, а в углу, у балконной двери, в высокой керамической кадушке колыхалась раскидистая пальма «Рыбий хвост».

Без стеснения заглянув в дамскую сумочку, Савельев на всякий случай запомнил данные паспорта Екатерины Викторовны Бондаренко и, бегло просматривая визиточницу, внезапно обнаружил среди ее страниц свою фотографию. Он даже не сразу понял, что на снимке запечатлен вовсе не он сам, а его двойник, Мишаня Берсеньев. Юрию Павловичу стало не по себе: ну просто одно лицо. Неудивительно, что и женщина, с которой тот спит, не смогла пока еще отличить своего партнера от совершенно постороннего мужчины. Однако расслабляться рано, недооценивать женскую интуицию нельзя, – в конце концов, самое главное еще впереди.

Между тем шум воды в ванной комнате затих, и едва Савельев, врубив какой-то музыкальный канал и откинувшись на диванные подушки, успел принять непринужденную позу, как, благоухая пряными ароматами, в дверях появилась Катя. Запахнутая в черный шелковый халатик, с оставленной узкой щелью неприкрытого тела до верхнего края чулок, также черных, в крупную сетку, она как бы невзначай уронила массажную щетку и, наклонившись за ней, продемонстрировала тонкую полоску ажурного золота от Диора.

– Твое полотенце уже в ванной. – С видом завоевательницы Катя опять нагнулась, на этот раз для того, чтобы вытащить откуда-то из недр телевизионной тумбы слегка початую бутылку клюквенного ликера.

– Иду, – хрипло отозвался Савельев и, чувствуя, как в который раз за вечер штаны стали нестерпимо тесными, энергично направился в ванную.

Долго задерживаться под струями теплого душа Юрий Павлович не стал – естество не позволяло. Пожалев, что не обзавелся привычкой повсюду таскать свою зубную щетку, он ополоснул все свои тридцать два зуба ментоловой пеной «пепсодента» и широко улыбнулся запотевшему зеркалу. Затем, наскоро обсушившись махровой зеленью китайского производства и оставляя на истертом паркете мокрые следы, воодушевленный киллер на мгновение застыл в дверях спальни, потому что увиденное впечатляло.

Раскинувшись в стиле классики «Плейбоя» по диагонали разобранного дивана, в одной руке Катя держала небрежно пузатый бокал с тягуче-кровавым содержимым, а другую эффектно откинула за голову. Верхний свет был погашен, и, за неимением интимной подсветки, сексуально-безупречное золото Диора ловило блики телевизора.

Крутилась, между прочим, порнуха, однако все внимание Савельева было обращено на партнершу, которая при виде его отставила недопитый бокал в сторону и, положив освободившуюся руку на пуговки своего комбидреса, застонала громко и призывно. Без промедления Юрий Павлович сорвал опоясывавшее его полотенце и поспешил на диван. Тем временем Катя, успевшая-таки расстегнуть пуговицы своего облачения, одним сильным движением опрокинула Савельева на спину. Не отрывая прищуренных глаз от его лица, она начала медленно опускаться на вздыбленную плоть Юрия Павловича. Она не спешила, и, ощущая, как натужно, сантиметр за сантиметром, он проникает в женское тело, Савельев судорожно выгнулся и внезапно понял, что это не он сейчас овладевает своей черноволосой знакомой, а она неторопливо и со знанием дела берет его. В голове его некстати пронеслось высказывание из Камасутры о том, что мужчина должен быть рабом женщины и исполнителем всех ее желаний. В это мгновение глаза Кати закрылись, тело сотрясла крупная дрожь, и из округлившихся губ вырвался громкий крик блаженства, который, забегая вперед, в эту ночь раздавался несчетное число раз. Скоро Юрий Павлович понял: в постели его новая знакомая напоминала скорее не кошку, а черную пантеру, решительную, неутомимую и вечно голодную.

Между тем кассета давно уже закончилась. Приподняв голову с мокрой от пота груди ликвидатора, Катя благодарно посмотрела ему в глаза:

– Знаешь, после этого твоего Амстердама ты стал какой-то другой, просто буйвол, – после чего с улыбкой направилась в ванную.

А Савельев, дождавшись, пока зашумит вода, принялся набирать номер справочной аэропорта.

Глава шестнадцатая

 
Стоял я раз на стреме, держался за наган,
И вот ко мне подходит незнакомый мне граждан.
Он дал мне кучу денег и жемчуга стакан
И говорит: «Поедем со мною в Амстердам.
Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях,
Лакеи носят вина там, а воры носят фрак».
…
Мы сдали того фраера войскам энкаведе,
С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде.
 

(Плесневая кучерская бацаловка)

– До вечера, солнце мое. – Поднявшийся ни свет ни заря Савельев чмокнул сладко спавшую Катю в теплое ушко и, быстро собравшись, захлопнул входную дверь – дел ему нынче предстояло немерено.

На улице моросил мерзкий косой дождик. Ликвидатор успел изрядно вымокнуть, пока не отыскался энтузиаст, согласившийся отвезти его в гостиницу. Слава Богу, время пробок еще не наступило. Без проволочек добравшись до своего номера, Юрий Павлович в темпе позавтракал чаем с бутербродами, оделся попроще и, внимательно изучив карту окрестностей Санкт-Петербурга, направился на автостоянку.

«Восемьдесят третья» действительно была хорошей «девочкой»: снявшись с сигнализации, она приветственно подмигнула ликвидатору фарами и завелась с полуоборота. Прогрев ее, Юрий Павлович тронулся с места. По пути он сделал несколько остановок, вначале зашел в аптеку, затем в одном из магазинов купил кайенского перца, в другом приобрел блок дешевых горлодерущих сигарет и, сделавшись под конец счастливым обладателем хорошо заточенной штыковой лопаты, направился по Пулковскому шоссе из города прочь.

Трасса была скользкой, видимость паршивой. Только покатавшись часа полтора, километров за полета от Гатчины, ликвидатор нашел подходящую лесную дорогу. Съехав с шоссе, он натянул резиновые сапоги, накинул на голову капюшон куртки-штормовки и долго бродил среди мокрых, по-осеннему печальных деревьев, тщательно прислушиваясь и время от времени поглядывая на часы. Наконец Юрий Павлович одобрительно крякнул и, благодаря в душе ночные заморозки, разогнавшие грибников, принялся углублять естественную впадину в самом центре пространства, образованного полузасохшим, плотно сросшимся словником. Мокрый как мыть он накидал поверх вырытого кучу веток, засунул под нее лопату и легким бегом припустил к машине, потому как со временем было напряженно. Скинув сапога и штормовку, Юрий Павлович оперативно привел себя в надлежащий вид, снова посмотрел на часы и, горячо желая на лесной дороге в дальнейшем не застрять, резво двинулся по ней к трассе.

С ходу вырулив на шоссе, Савельев на грани ДТП полетел назад к Санкт-Петербургу. Странно, но пока день складывался для ликвидатора по-настоящему удачно, потому как не оказался Юрий Павлович в кювете, не налетел на радар гаишников, а, благополучно выехав на Пулковское шоссе, остановился на обочине и занялся своей внешностью.

Изобразив с помощью марли и большого количества лейкопластыря обширную травму носа, он на всякий случай забинтовал еще и голову, сразу же сделавшись похожим на раненого комиссара, после чего с отвращением глянул на себя в зеркало – ну и урод. Мать-покойница не узнала бы его сейчас. Внимательно осмотрев одежду, Савельев в который раз посмотрел на часы, покачал головой и начал выруливать на трассу.

Гаишник, бдивший возле КПП, посмотрел на ликвидатора пристально, однако тормозить не стал – с убогого взятки гладки, а Юрий Павлович тем временем развернулся, сразу же ушел направо и быстро покатил по направлению к зданию старого аэровокзала, нынче именуемого гордо международным аэропортом «Пулково-2». Машину он запарковал в самом дальнем углу площадки, нацепил на обезображенную физиономию темные очки и, мастерски хромая на обе ноги сразу, поковылял в зал прибытия.

Самолет из Амстердама приземлился минут пятнадцать назад. Ощущая на себе недоуменные взгляды встречающей толпы, ликвидатор поплелся к мгновенно освободившемуся месту и, усевшись с видимым усилием, посмотрел по сторонам. Разные люди присутствовали. Крутые россияне для усиления своей крутизны небрежно общались друг с другом по сотовым телефонам, те, кто попроще, прильнув к смотровым щелям в закрашенном стекле, с увлечением взирали на процесс таможенного шмона, а суровый дядька с двумя подбородками и четырьмя телохранителями вообще в зал не вышел – западло было – и в ожидании самолета томился в шестисотом «мерседесе», запаркованном под знаком: «Остановка запрещена». В его сторону с ненавистью и разочарованием посматривал из патрульного «жигуленка» гаишный капитан, в целях обеспечения себя куском хлеба с маслом расположившийся неподалеку и решивший с наглым нарушителем не связываться.

Савельев прождал минут сорок, пока наконец по толпе не прокатилось:

– Наши пошли, – и не показались первые счастливцы, благополучно миновавшие таможенные препоны любимой родины.

Вскоре Юрий Павлович увидел своего двойника Мишаню – в хорошем кожпальто, с густым хвостом на затылке. Поймав его на выходе, он дребезжащим тенором поинтересовался:

– Виноват, это вы Михаил Петрович Берсеньев?

Глаза того недоуменно расширились, а Савельев, не дав ему и слова сказать, сразу протянул руку:

– Здравствуйте, я дядя Кати Бондаренко, – и, внезапно всхлипнув, добавил: – Иван Трофимович.

– С ней случилось что-нибудь? – Берсеньев ликвидаторскую ладонь машинально пожал, а Савельев, тут же взяв его за рукав, вторично всхлипнул:

– В аварию мы попали с ней вчера. «КамАЗ» вылез на обгон. – Он замолчал и, сняв очки, начал тереть глаза. – Умирает она. Едва сегодня утром в сознание пришла, говорит, напоследок Мишаню моего увидеть желаю, ох, горе, горе. – Ликвидатор осторожно размазал слезы по нашлепке на носу:

– Так и говорит: давай, дядя Ваня, привези мне его проститься, а уж сама наполовину парализована вся, ни рукой, ни ногой не шевелит.

– Где она? – Берсеньев посмотрел на часы, затем на Юрия Павловича. – Куда ехать надо?

– Да в Гатчинской больнице она, в реанимации. – Савельев показал куда-то рукой и тут же, скривившись, схватился за бок. – Вы не беспокойтесь, я на машине, обратно привезу, только бы Катюше легче умирать было. – Уже не сдерживаясь, он совершенно натурально зарыдал.

– Ладно, поехали. – Берсеньев взялся за ручку своего чемодана. – Только вы уж эээ… не гоните очень – тише едешь, дальше будешь.

– Это точно. – Савельев не спеша вырулил с парковки, благополучно миновал КПП и, старательно соблюдая все правила движения, принялся взбираться на Пулковские высоты.

Между тем короткий осенний день уже подходил к концу, стало быстро темнеть. Выбрав подходящую обочину, Юрий Павлович стал притормаживать.

– Передохну чуток, а то ребро мозжит, сил нет. – Когда машина остановилась, он вдруг махнул рукой назад: – Во, вот такой «КамАЗ» в нас въехал, точно.

Берсеньев начал поворачивать голову, и в этот момент ликвидатор со страшной силой провел тетсуи-учи – удар основанием кулака в переносицу, – тут же добавил локтем и, захватив уже бесчувственного пассажира за нижнюю челюсть и затылок, одним резким движением рук сломал ему «атлант» шейного позвонка.

«Не долго мучилась старушка в бандита опытных руках». – Савельев вытащил из кармана сиденья бутылку коньяка, щедро намочил пахучей жидкостью шарф мертвеца – на всякий случай, мало ли кто поинтересуется, отчего Мишаня тихий такой, – и, посадив зажмурившегося попутчика поестественней, начал избавляться от бинтов. Выбросил он их однако только километров через пять в глубокий, заполненный водой кювет. Заодно для укрепления сил неторопливо съел шоколадку с наполнителем и до съезда на лесную дорогу двигался не останавливаясь. Перед самым поворотом он притормозил на обочине, погасил наружные огни и, выбрав момент, когда шоссе на мгновение сделалось пустынным, резко ушел вправо. Некоторое время он двигался в темноте и только потом, включив ближний свет, осторожно порулил вперед, стараясь не давить резко на газ, чтобы машина шла по грязи все время в натяг.

Наконец Савельев выехал на небольшую полянку и аккуратно развернулся. Замерев у машины, с минуту вслушивался в звуки осеннего леса. Под низкими тучами ветер злобно шумел верхушками елок, дождевые капли падали с веток деревьев на покрытую увядшими листьями землю. Киллер внезапно почувствовал отвращение к себе: «Старею, видно, мнительный стал, да в такую погоду не то что людей, волков здесь не сыщешь».

Не мешкая он раздел труп до трусов, смешал кайенский перец с табаком и, переодевшись в сапоги и штормовку, взвалил жмура себе на плети: «Хорошенький марш-бросок с отягощением». Изредка подсвечивая себе дорогу фонариком, Юрий Павлович допер наконец покойника до ямы, с нескрываемым облегчением скинул его в уже плескавшуюся на дне водичку и не спеша принялся зарывать. Место раскопа он укрыл толстым слоем листвы, стараясь, чтобы полусгнившая прошлогодняя оказалась внизу, затем поверху накидал сухостоя и, отходя назад, принялся щедро посыпать дорожку следов адской смесью табака с перцем.

Добравшись до машины, Савельев на скорую руку обыскал одежду убитого, вытащил документы, деньги и ключи от квартиры. Упаковав шмотки в предварительно захваченную спортивную сумку, он, как был в сапогах и штормовке, уселся за руль. Интуиция, эта мерзкая грязная шлюха, Юрия Павловича не подвела. Едва он тронулся с места, как одно из передних колее «восемьдесят третьей» сползло в глубокую, наполненную водой колею, машина плотно села на брюхо, и около часа ликвидатор занимался ее поддомкрачиванием, подтаскиванием веток и земляными работами. Наконец человеческий гений победил. Весь мокрый от дождя и пота Савельев дотащился до шоссе, удачно вырулил на него и покатил в; сторону города.

«Нет тела, нет и дела», – пронеслась почему-то в голове Юрия Павловича старинная ментовская истина. Объявив себе после Гатчины привал, он утопил сапоги и штормовку в кювете, забросил лопату в наполненную зловонной жижей яму и, сидя в теплом полумраке салона, с наслаждением съел «Баунти». На часах между тем уже было начало восьмого. Вспомнив о планах на вечер, киллер внезапно заторопился и вдруг понял, что по своей новой знакомой изрядно соскучился. «Старею, становлюсь добрым и сентиментальным». – Он посмотрел в паспорте место берсеньевской прописки – не больше не меньше улица Тракторная – и, включив поворотник, плавно влился в поток машин.

Не доезжая до Пулковских высот, ликвидатор ушел налево по направлению к Красному Селу. Без приключений въехав в город, он покатил по проспекту Стачек на славную Нарвскую заставу, откуда, говорят, весь революционный бардак и зачинался.

На улице Тракторной тракторов не наблюдалось, зато вплотную друг к другу стояли мрачные кирпичные бараки. Припарковавшись рядом с одним из них, Савельев криво усмехнулся: дом, милый дом. Однако не такой уж он оказался и милый: в парадной воняло блевотиной, на побеленной еще в эпоху развитого социализма стене был увековечен крик чьей-то наболевшей души: «Дай в жопу, Коновалова», а на лестничной клетке третьего этажа царила непроницаемая мгла.

Включив фонарик, ликвидатор вытащил связку ключей и, придвинувшись к двери поближе, с облегчением заметил, что рядом с ней красовались всего три кнопки от звонка, причем против одной из них была нацарапана Мишанина фамилия. – «Мой дом – моя крепость». – Юрий Павлович беззвучно отпер давно не смазывавшийся ригельный замок и потянул за ручку. Оказавшись в длинном, загроможденном мебельной рухлядью коридоре, он внезапно вздрогнул от звука, частично напоминавшего рев водной стихии у подножия Ниагарского водопада. Сейчас же мощно лязгнула задвижка, отворилась боковая неприметная дверь, и Савельева обдало густыми ароматами винно-водочного перегара и папиросного дыма, замешанными на вони давно не мытого коммунального санузла.

– Мишка, едрена вошь, никак менты тебя обрили? – Появившийся из сортира квартирный абориген в не совсем свежих темно-синих трусах соболезнующе покачал лысой квадратной головой и, шаркая тапками «ни шагу назад», покачиваясь, направился вдоль коридора.

Дождавшись, пока местный житель исчезнет в своих апартаментах, Юрий Павлович пригнулся к ближайшей замочной скважине и прислушался. В глубине комнаты громко играл телевизор, за следующей дверью раздавался приглушенный женский смех. Отыскав наконец методом исключения вход в свою берлогу, ликвидатор принялся в нее зарываться.