Текст книги "Кара"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава шестая

Еще Аристотель упоминает об изготовлении в Индии так называемых дамасских клинков, сделанных из булата. Это особая разновидность твердой стали, обладающая большой упругостью и вязкостью. Главнейший признак, по которому булат отличается от обыкновенного металла, составляет узор, полученный им во время ковки. По своей форме он бывает: полосатый, когда состоит из прямых линий, почти параллельных между собой, это низший сорт дамасска; струйчатый, или средний сорт, когда между прямыми попадаются еще и кривые линии; волнистый, если кривые линии преобладают над прямыми; сетчатый, когда линии эти, извиваясь, вдут по всем направлениям; и наконец, коленчатый, или высший сорт, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по его длине.

По крупности узора различают три вида: мелкий, встречается на дамасске низшего сорта, средний, принадлежит более высокому сорту, и крупный узор, когда величина его доходит до размеров нотных значков. По цвету или грунту металла различают три сорта булатов: серый, бурый и черный. Чем грунт темнее, а узор на нем более выпуклый, тем дамасск считается выше.

Лучший дамасский клинок обладает следующими свойствами: узор его крупный, коленчатый, белого цвета, отчетливо выделяющийся на черном грунте, отлив золотистый, а звук должен быть долгий и чистый.

(Фон Винклер. Оружие)

Над Парижем висел влажный августовский вечер. Только что прошел дождь, и опустившиеся на город сумерки были напитаны прелой сыростью бульваров, бензиновой гарью и духами. Тихо опадала листва с каштанов, на Марсовом поле, где когда-то негодяй Робеспьер ловко ездил по ушам недалеким французам, подпирал небо мокрый скелет Эйфелевой башни.

Наплывавший со стороны Сены густой туман укутывал город толстым пуховым одеялом.

Однако Парижу было не до сна. В этот вечер множество машин устремились по Елисейским полям в сторону Булонского леса, где намечалось грандиозное, с фейерверком, празднество. Влажно шуршали по мокрому асфальту покрышки, отсвечивали в лужах зажженные фары. Посмотрев в окно «ситроена» на светившийся в вышине стеклянный купол Большого салона, штабс-капитан Хованский зевнул – не выспался после вчерашнего веселья с девочками в «Кафе де Пари».

Рядом, на сафьяне сиденья, развалился плотный апаш с погонялом Хорек – быстрый и ловкий, в рулевых подвязался Жоржик Заноза, а справа от него разместился сам мэтр парижских бандитов фартовый Мишель Богарэ по прозвищу Язва Господня.

До такой вот жизни Семен Ильич пер долго. Помнится, неудачно отобедав в Константинополе, он в древней византийской культуре сразу же разочаровался, и понесла его нелегкая куда подальше – в Париж.

В то время русских там уже обреталось предостаточно. В карманах у них большей частью было пусто, в глазах светилось спокойное бешенство, а хлеб, сахар и папиросы они скупали в неимоверных количествах, уверяя, что скоро все это исчезнет. Когда заканчивалось то немногое, что удалось когда-то укрыть (говорят, даже в заднем проходе) от загребущих лап комиссаров, их мужчины шли на заработки в такси, а женщины – на панель, но работали они неважно – мешало сильно развитое чувство собственной значимости.

Штабс-капитан Хованский тоже знал себе цену и сразу же поселился на Елисейских полях в дорогом отеле «Карлтон». Гостиница была что надо – с великолепным, застланным драгоценными коврами холлом, с уютным, красиво стилизованным под зимний сад рестораном, а главное, длинными, в целях экономии слабо освещенными по ночам коридорами.

Когда на небе загорелись звезды, а Морфей крепко обнял «Карлтон» своим крылом, Хованский натянул сплошное шелковое трико неприметно-серого цвета, прихватил «колбасу» – длинный холщовый мешочек, плотно набитый песком, – и крадучись вышел из номера.

Ему подфартило сразу. В первую же ночь он глушанул здоровенного полупьяного борова в черном широком пальто, белом фрачном кашне и шелковом цилиндре. Пока терпило припухал на пороге своего номера, штабс-капитан дверку открыл, затащил хозяина внутрь и все начисто вынес. Полгода крутил он хвостом в роли «гостиничной крысы», поменял с десяток отелей, но в шикарном, застланном зеленоватыми коврами коридоре «Мажестика» с ним приключилась беда. Там на него стремительно накинулись конкуренты – двое плечистых молодых людей в сером трико, жестоко избили «колбасами», и пришлось штабс-капитану экстренно съезжать. А скоро во всех приличных отелях появились ночные дежурные – плотные, усатые, больше похожие на апашей, – и Хованский решил, что настала пора быть ему ближе к простому народу.

Он поселился в квартале Сен-Дени на одной из старинных узких улиц, которую мостил еще лучезарнейший король. Здесь обитали проститутки, мелкие ремесленники и сутенеры, скрипели тележки с овощами, в жаровнях лопалась кожура каштанов, а за окнами сушились от любовной влаги полосатые перины.

Семен Ильич завел себе широкие штаны, привык без отвращения хлестать «Пинар» и бойко топтал черноволосую курочку, приходившую к нему вечерами из универсального магазина «Прекрасная молочница». Однако, не останавливаясь на достигнутом, он частенько поднимался на горы Мартра, где ночи напролет сверкали разноцветные огни и раздавался беззаботный женский смех.

Веселый Монмартр – это бульвар Клиши между двумя круглыми, окончательно веселыми площадями Пигаль и Бланш. Как только над Парижем опустится ночь, все здесь придет в движение: откроются двери кабаков, крутанет своими крыльями знаменитая «Мулен Руж», и в бешеном хороводе завертятся девушки в шелковых юбчонках по колено, сволочи буржуа, воры, педерасты и мрачные, как грозовое небо, русские, уверенные в скором падении большевиков. И каждый раз в этом человеческом скопище Хованский находил терпилу безответного, который после смази по кумполу сдавал ему кровянку легко, а главное, молча.

Жить бы штабс-капитану не тужить, да однажды он погорячился и за десять тысяч франков сработал не очень чисто старика рантье, не разглядев, однако, в петлице у того розетку Легиона. Проклятый крапюль издох, газета «Л’Энтрансижан» назвала его скромным героем Франции, и сразу же дело обрело политический окрас.

Старперовы деньги закончились быстро, а вот неприятности обещали быть продолжительными: ажаны, полицейские на велосипедах, даже молодчики из Сюрте – все они плотно сели штабс-капитану на хвост, и ему пришлось залечь на самое дно в мрачном притоне с названием веселеньким: «Розовый котик». Заведение это размещалось в узкой щели улицы Венеции – архитектурного наследия пятнадцатого века, с грязными писсуарами снаружи домов, с загаженной куриными внутренностями мостовой и населенного большей частью элементом преступным.

Здесь, в сводчатом полуподвале, из которого имелся ход в подземелья древних катакомб под центром Парижа, Семен Ильич и пережидал беду, находясь в обществе больной сифилисом торговки краденым мадам Леклер, с которой поддерживал крепкие деловые связи. Местные апаши отнеслись к нему с пониманием – не одним только большевикам присуще чувство интернационализма, и вскоре с новыми товарищами он уже ловко потрошил «ударом дедушки Франсуа» паразитов нуворишей, разжиревших во время войны.

Метода эта стара как мир. Для претворения ее в жизнь всего-то и нужно только шелковое кашне в ваших руках да надежный помощник поблизости. Вы подкрадываетесь к жертве сзади, накидываете шарф ей на горло и, дергая, опрокидываете назад, одновременно взваливая потерпевшего себе на бедро. В это время ваш товарищ быстро очищает его карманы, минута – и все в ажуре.

Семен Ильич отпустил усы, стал носить к пиджаку галстук бабочкой, а после того, как, не дрогнув, прострелил башку ажану и дело по ограблению кассира выгорело, на него обратил внимание сам месье Богарэ.

Между тем машина покатилась по сырым от прошедшего дождя аллеям Булонского леса. В свете фар мелькали стволы уже облетевших каштанов, возникали фигуры пешеходов, и, глядя на мокрые волосы женщин, Хованский усмехнулся про себя: «А ведь точно, похожи на ободранных кошек». Автомобили и люди направлялись на окраину леса, к парку Багатель.

Бесились в свое время с жиру эксплуататоры-феодалы, и однажды граф д’Артуа, которому сперма, несомненно, придавила на уши, фалонул королеву на предмет рандеву. Хоть и была та на передок слабовата, но все же пошла на дзюм не сразу, пообещала отдаться только осенью.

На берегу Сены раскатавший губу граф д’Артуа выбрал уединенное место, разбил там английский парк и на поляне построил прекрасный дворец, а вокруг приказал посадить миллионы роз.

И все это лишь затем, чтобы однажды взять на конус аморальную королеву, которой впоследствии отрубили голову ее же подданные, а самому слинять из Франции навсегда – ну не февральский ли вы, ваша светлость?

С той поры пролетело немало лет, теперь замок любовной прихоти Багатель окружают целые поля роз. На фоне всего этого великолепия и затевалось нынче грандиозное торжество в память жертв российской революции.

– Остановимся вот здесь. – Месье Богарэ положил крупную, красиво очерченную ладонь Жоржику-рулевому на плечо, и его подстриженные по-английски усы раздвинулись в ухмылке. – На выход, господа, на выход.

Небрежным жестом он бросил кассиру три бумажки по сто франков, следом за ним в железные ворота парка вошли Хованский с Хорьком, и сразу же негодяи очутились среди беспечного, праздношатающегося людского скопища. Мужчины были во фраках, с шелковыми цилиндрами на головах, женщины же прикрывали прозрачной материей только то, что оставлять открытым считалось неэстетичным – их груди, спины и руки были обнажены. Сверкали жемчужные запонки, слышалась разноязычная речь. Когда на эстраде у воды зажглись ртутные лампы, Хорек радостно оскалился и кивнул квадратным подбородком:

– Вот он.

По мокрой траве в окружении своих индусов неторопливо шел к озеру раджа, и игравшие в лунном свете на его одежде бриллианты казались невысохшими каплями дождя.

– Суетиться не будем, господа, – Мишель Богарэ недаром носил кликуху Язва Господня – он действовал всегда только наверняка, – надо осмотреться.

Недели две тому назад через посредников его достал какой-то сумасшедший коллекционер, у которого мошна прямо-таки лопалась от ассигнаций, и изъявил горячее желание сделаться владельцем клинка Агры, принадлежавшего еще Шах-Джехану. Мишель Богарэ был человеком практичным, он оговорил все условия, взял задаток, и теперь оставалось только отмести саблю у законного хозяина.

В это время заиграл спрятанный под сводами деревьев оркестр. Эстрада осветилась сильнее, и на ее досках начало твориться галантнейшее балетное действо – камзолы, парики и несколько кривоватые ноги танцующих. Раджу все эти изыски хореографии, как видно, волновали мало. Направившись прямо к буфетному столу, он пожелал испробовать шампанского, изрядно сдобренного коньяком. Пока повелитель пил, его подданные преданнейшим образом смотрели ему в рот, а затаившиеся в кустах бандиты прикидывали диспозицию и расстановку сил.

Раджу окружали четверо высоких, широкоплечих индусов, все они были вооружены пюлуарами – длинными кривыми саблями, причем у некоторых из них за поясами торчали массивные кинжалы-джагдары, а один из телохранителей помимо всего прочего носил на своем тюрбане еще с десяток серпообразных ножей – куйтсов, способных в умелых руках снести неприятельскую голову за пару десятков шагов.

– Внезапность, господа, главное – внезапность и никакого шума. – Язва указал на мрачно блестевшие в свете луны пуговицы полицейских мундиров у эстрады и принялся одевать на обе руки кастеты – сызмальства он был приучен к парной работе.

Хорек же, будучи чемпионом всех парижских кабаков по савату, кисти предпочитал держать свободными, зато на каждом каблуке были у него прибиты специальные подковы – ударом ноги он размалывал вражескую голень на мелкие осколки. Штабс-капитан, не мудрствуя лукаво, отдавал предпочтение методам, проверенным на войне, и работал с двух рук: в правой – револьверная рукоять, в левой – острая как бритва финка-жека.

– Внимание, господа, я дам сигнал. – Язва Господня прищурился, и едва он щелкнул пальцами, как бандиты молниеносно выскочили на дорожку из мокрых от недавнего дождя кустов.

Не зря словечко «кастет» переводится с французского как головоломка, а «сават» означает собой подошву. В течение секунды Богарэ отправил двух телохранителей раджи на землю, зверским образом раздробив им лицо. Одновременно Хорек сломал колено потянувшемуся было за ножом сикху, тут же добил его сильным ударом каблука в лоб, и на этом все закончилось. К тому времени штабс-капитан уже успел засунуть жеку четвертому телохранителю прямо в ухо и крепко приласкал раджу наганом в висок, так, что на песок аллеи тот рухнул грузной, бесформенной массой.

– Время, господа. – Мишель Богарэ быстро потянул своих клиентов в мокрые кусты, остальные бандиты последовали его примеру, и скоро, двигаясь степенным шагом уставших прожигателей жизни, негодяи направились к опушке, где во влажной темноте под раскидистыми ветвями деревьев так хорошо заметаются следы.

Глава седьмая

Добрый день, господа студенты. Прежде чем коснуться нашей основной темы, мне хотелось бы напомнить вам один из библейских заветов, полученных еще Моисеем: не укради. Однако если говорить о древних захоронениях, то принцип этот повсеместно нарушался в течение всей обозримой истории человечества. Очень показателен в этом плане обнаруженный в 1935 году знаменитый папирус Амхерста-Капара, относящийся к царствованию фараона Рамзеса Девятого, в котором описывается одно из самых древних уголовных дел, связанных с осквернением захоронений в эпоху рамзесидов. Как следует из него, профессия грабителей могил – одна из самых древних в криминальном промысле, уже тогда, более трех тысяч лет тому назад, существовали кланы профессиональных преступников, а также неотъемлемые атрибуты их деятельности – коррупция, подкуп и шантаж. И к чему же это все привело в конце концов?

Ступенчатая усыпальница Джосера, самая древняя пирамида Египта, была ограблена предположительно спустя пять веков после ее постройки. Пустыми оказались могилы самых древних фараонов в Абидосе, захоронение Хефрена и многие другие памятники многострадального Египта.

Да что там седая древность, достаточно кинуть взгляд в средние века. Так в девятом веке халиф ал-Маммун, сын легендарного Харруна ар-Рашида, с помощью «огня и уксуса», как передают придворные летописи, пытался пробить ход внутрь Ахет-Хуфу, то есть пирамиды Хеопса, даже не подозревая о наличии входа на ее северной стороне. Ну и конечно, нельзя не сказать несколько слов о времени сравнительно недавнем, я имею в виду век девятнадцатый.

Именно тогда в долине Нила трудился крупнейший международный вор от археологии итальянец Бельцони. Он работал на английского консула в Каире Солта и, не чувствуя ни малейшего уважения к памятникам старины, для вскрытия древних захоронений применял таран. Именно таким образом удалось ему вытащить из гробницы фараона Сети Первого величественный алебастровый саркофаг, ныне украшающий Британский музей. А через несколько десятков лет появился еще один исследователь внутреннего устройства пирамиды Хуфу, известный богач Ричард Говард-Визе. В поисках предполагаемых сокровищ он не останавливался ни перед чем и в своих изысканиях вовсю использовал динамит, что, впрочем, к успеху его так и не привело.

Итак, создается впечатление, что к двадцатому столетию все египетские сокровища уже разграблены и археологам нечего делать на берегах Нила. Однако оказалось, что это далеко не так.

Пятого ноября 1922 года работавший в Долине царей египтолог Говард Картер напал на след какого-то погребения. Собственно, помог случай: под фундаментом одной из хижин, где жили рабочие, обнаружились ступени ведущей куда-то вниз лестницы. В результате предпринятых раскопок Картер вскоре добрался до стены, запечатанной царской печатью в виде шакала и девяти фигур. Невероятно, но она оказалась нетронутой. За стеной открылся длинный ход, и после того, как его освободили от камней, показалась еще одна перегородка, на этот раз с нарушенной печатью. Чувство было такое, что гробницу уже вскрывали, а потом в спешном порядке замуровывали вновь.

Наконец Картер добрался до камеры, забитой предметами царского обихода, которые были выполнены из золота, драгоценных камней и алебастра, стоимость их не поддавалась никакой материальной оценке. Самым дорогим из всех вещей был трон. Его богато отделанная поверхность была облицована золотом, фаянсом и драгоценными камнями.

Спустя некоторое время обнаружили и вторую камеру. Она была примерно вдвое меньше первой, и ее также наполняла масса бесценных предметов обихода. Везде встречались титулы их владельца – фараона Тутанхамона. Однако Картер был мрачен, все говорило о том, что много лет назад эти камеры уже вскрывались, а затем их спешно засыпали. И вообще, ему было непонятно, где же находилась собственно гробница фараона.

Наконец в феврале 1923 года Картер волнуясь замер перед северной стеной первой камеры, которую охраняли фигуры двух черных статуй с позолоченными головами. С величайшими предосторожностями было проделано отверстие, и в глубине его в мерцании свечи тускло блеснуло золото.

За северной стеной обнаружился гигантский ковчег, занимавший почти все пространство выдолбленной в скале усыпальницы. Здесь же находились и ценнейшие предметы погребальной утвари, поражавшие воображение своим великолепием. Ослепленный их блеском, Картер не сразу приметил глиняную табличку с лаконичной иероглифической надписью: «Вилы смерти пронзят того, кто нарушит покой фараона». Египтолог был неробкого десятка, однако подобная находка могла испугать рабочих, и он приказал не вносить ее в инвентарный список. Немного позже, правда, на мумии Тутанхамона под бинтами обнаружится амулет с надписью: «Я тот, кто зовом пустыни обращает в бегство осквернителей могил», но это будет пот о м. А тогда задыхавшийся от волнения Картер распахнул створки первого ковчега и нашел там второй, частично покрытый истлевшей от времени полотняной тканью. Покрывало украшали золотые цветы со звездами; и когда его сняли, то стали видны великолепные барельефы, изображавшие сцены загробной жизни.

И тут открылось нечто совершенно замечательное – печать на втором ковчеге сохранилась в целости и сохранности. Однако Картер не торопился, он тщательно все обследовал и вскоре обнаружил позади усыпальницы еще одно помещение – сокровищницу. У ее задней стены находился огромный, обитый золотом ящик, выполненный в форме ковчега. Вокруг него стояли изваяния богинь-охранительниц мертвых. Картер сразу понял, что в этом золоченом ящике находились канопы мертвого фараона, и интуиция не подвела его: вскоре исследователи неподвижно замерли над бесценными сокровищами и эмблемами владыки, жившего почти за три с половиной тысячелетия до нас.

У самого входа в сокровищницу на постаменте находилось изваяние бога-шакала Анубиса, а неподалеку на подставке виднелась голова священного быка Аписа. Центр помещения занимали великолепные шкатулки из слоновой кости, инкрустированные золотом и синим фаянсом, неподалеку располагались модели лодок с парусами, а у северной стены стояла колесница.

Прошло много месяцев, прежде чем усыпальница была расчищена полностью и Картер смог заняться разборкой внешнего ковчега. Это была очень трудоемкая работа. Толстые дубовые доски, покрытые золотом и фаянсом, за тысячелетия ссохлись, и при каждом прикосновении возникала опасность необратимо испортить поверхность наружной оболочки. Наконец титаническая работа была закончена, и второй ковчег освобожден, он так же был велик – два метра в высоту и четыре в длину. Волнуясь, Картер сломал единственную неповрежденную печать в Долине царей, и в раскрытых дверях показался еще один ковчег – третий. Не дрогнув, египтолог отодвинул его засовы и неожиданно замер. Показался четвертый ковчег, еще более прекрасный, чем все предыдущие. Он также был выполнен из дубовых досок и покрыт золотом, однако его украшали еще прелестные барельефы, иероглифы и изображения богов. Не в силах сдержаться, Картер сломал печать, отодвинул засовы, и перед ним открылось ни с чем не сравнимое зрелище – огромный желтый кварцитовый саркофаг. Он был вырезан из монолитного блока, по всем его четырем углам стояли богини-охранительницы с распростертыми крыльями, а закрывала его тяжелая плита из полированного розового гранита. Управиться с двенадцатитонной глыбой без специального подъемного устройства было невозможно, однако прежде всего требовалось удалить из усыпальницы все части ковчега.

И вот наконец торжественный момент настал. Почтеннейшее собрание – губернаторы, министры, профессора из различных стран, – затаив дыхание, уставились в открытый саркофаг. Однако вначале были видны только покровы – тонкая полотняная ткань, прикрывавшая его содержимое, ее осторожно убрали, и при виде золотого гроба присутствующие восхищенно замерли. Верхняя его часть была выполнена в форме мумии, длина его составляла два с половиной метра, а изготовлен он был из твердого дерева, покрытого толстым слоем позолоты. Антропоидная форма гроба соответствовала образу Осириса. Его голова и руки были выполнены из массивного золота, а лоб украшен двумя эмблемами – это были коршун и кобра, сделанные из стекла и фаянса. «О, матерь Нут, – было написано на гробе, – да будут распростерты надо мной твои крылья, как извечные звезды».

А тем временем, пока весь мир с нетерпением ожидал, когда же мумия фараона увидит свет Божий, возникли непредвиденные недоразумения между английским и египетским правительствами, имевшие под собой политическую подоплеку. Гробницу официально закрыли, и лишь в январе 1925 года все заинтересованные стороны пришли к согласию.

Наконец-то Картер открыл золотой гроб Тутанхамона, и сразу же обнаружилось, что в нем имелся еще один – второй, являющийся шедевром древнеегипетского художественного ремесла. Длина его составляла два метра, он был покрыт инкрустациями из золота и формой напоминал Осириса. Когда вскрыли второй гроб, в нем оказался третий, целиком состоявший из золота и весивший около полутонны. Он изображал молодого Тутанхамона в образе Осириса. Его лицо, шея и руки блестели полированным золотом, а на груди лежали большие бусы, украшенные синим фаянсом. Весь гроб был инкрустирован полудрагоценными камнями, и в нем находился сам Тутанхамон. Семь браслетов украшали его правую руку от локтя до запястья, шесть – левую, грудь фараона была покрыта многочисленными амулетами и священными эмблемами, которые должны были облегчить ему жизнь в Царстве мертвых. Фигура же самого Тутанхамона едва напоминала человеческую – была обуглена до неузнаваемости и предстала чем-то почти совершенно разложившимся перед глазами ученых.

Как выяснилось чуть позже, большое количество благовонного масла было разлито около царских останков, и в течение тысячелетий оно, почернев, превратилось в смолистую массу, которая приклеила золотую маску в саркофаге так плотно, что, несмотря на все усилия, сдвинуть ее с места не удалось. Жирная же кислота, содержавшаяся в благовониях, действуя на протяжении веков, вызвала полное обугливание мумии фараона.

Учитывая все это, было принято решение не перевозить останки Тутанхамона в музей Каира, а оставить их в погребальной камере Долины царей. Похоронную же утварь, предметы обихода, гробы и ковчеги – все это давно уже вывезено из усыпальницы фараона и находится в Музее египетских древностей. Мой вам совет, господа хорошие, если будете в Каире, обязательно посмотрите – чрезвычайно занимательно.