Текст книги "Кара"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Кладбищенский деятель не обманул, и деньги не пропали даром. На трех каменных опорах возвышалась массивная полированная глыба с изображением портрета Ксении Тихоновны, под которым значилось: «Спасибо за жизнь твою, родная». Здесь же было начертано проникновенное:

 
В эту нежить,
в этот холод
нежить бы тебя
да холить.
В эту стужу,
в эту слякоть
целовать тебя,
не плакать…
 

И, глядя на все это великолепие, ликвидатор даже прослезился: «Эх, мама, мама». Совершенно непроизвольно он шагнул было к памятнику поближе, чтобы коснуться материнского портрета, но внезапно непонятно почему поскользнулся и уже в падении услышал злобное автоматное тявканье. Похоже, стреляли из «АК-74». Сразу же ему посекло лицо разлетевшимися во все стороны острыми осколками гранита. Он еще не успел ничего сообразить, как инстинкт заставил его тело мгновенно укрыться за каменной скамьей, и тут же рука ликвидатора привычно рванула из-за пояса доведенным до автоматизма движением пистолет «ТТ».

Много чего говорилось плохого о ветеране советского ближнего боя – будто бы тяжел он да в обращении неудобен, а слишком высокая дульная энергия, мол, ослабляет останавливающее действие пули. Может, верно все это, но автоматчика Савельев завалил первым же выстрелом, стремительно откатился в сторону, без труда обыграл второго стрелка и, ощущая резкую, злую отдачу тульского творения, трижды нажал на спуск.

Мгновение Юрий Павлович вслушивался в кладбищенскую тишину, нарушаемую лишь ревом тракторного двигателя, затем быстро добил упавших выстрелами в голову. Отбросив покрытый антидактом ствол подальше в сторону – не страшно, отпечатков все равно не останется, – он оглянулся на памятник.

Изображение матери было страшно изуродовано – автоматные пули лишили портрет Ксении Тихоновны глаз. Глядя на ее обезображенное до неузнаваемости лицо, Савельев вдруг почувствовал, как из самых глубин души начинает подниматься что-то удивительно темное и злое, ему не принадлежащее. «Суки, всех урою». – Он до боли сжал кулаки, но тут раздалось грозное:

– Стоять, руки на затылок, – и Юрий Павлович узрел ошеломленного развернувшейся перед ним битвой майора Семенова с табельным стволом наизготове.

В этот момент вязкое, угольно-черное образование, переполнявшее душу ликвидатора, оформилось в плотную, бешено вращающуюся сферу. Помимо своей воли он пристально взглянул милиционеру прямо в глаза.

Глава двадцать третья

После обеда настроение у Кати начало медленно и верно портиться. Неожиданно ей сделалось глубоко наплевать на великолепный светильник с тремя лотосообразными чашечки на стеблях, вырезанный из целого куска алебастра и припертый прямо из Британского музея. Паршивец дядя Вася не подавал о себе никаких вестей. Подождав до половины четвертого, Катя сама набрала номер его служебного телефона.

– Майор на выезде. – Поднявший трубку опер говорил отрывисто, видимо, был при делах. Пришлось прибегнуть к последнему средству – позвонить Семенову на пейджер.

«Дядя Вася, гад, отзовись немедленно». – Тщательно выговаривая буквы, Катя продиктовала сообщение барышне-разводящей. Потом она заварила себе кофе покрепче и, гордо отвергнув предложенный доктором наук Чохом пряник «Славянский», принялась ждать. Увы, напрасно.

Примерно в то же самое время Савельев тихо стоял в полутемной, пахнувшей мочой, кошками и победившей демократией парадной одного из домов, что на Малой Монетной улице, и терпеливо ждал, пока, одетый теперь уже в пропитку, кладбищенский деятель решит вопрос насчет очередного жмура. Конечно, следовало бы разобраться вначале, случайно или с умыслом подставил он сегодня ликвидатора на погосте, но обстановка требовала действий решительных и быстрых, к тому же напрягать извилины Юрию Павловичу было влом.

Наконец на всю лестничную клетку гулко хлопнула закрывшаяся дверь, послышались торопливые мужские шаги. Дождавшись, пока клиент поравняется с ним, Савельев резким ударом кулака раздробил ему кадык и тут же, захватив голову, стремительно крутанул ее против часовой стрелки вверх, словно свинчивая с невидимой резьбы.

Шейные позвонки энтузиаста похоронного процесса хрустнули, глаза закатились, и, придержав мгновенно обмякшее тело за воротник пропитки, Юрий Павлович бережно усадил его на ступеньку – отдыхай, дорогой. Выгрести содержимое карманов убитого – пусть менты отслеживают корыстный мотив – было делом секундным. Никем не замеченный, Юрий Павлович не спеша вышел из парадной и направился дворами к запаркованной на соседней улице машине.

Кругом было уже темно, с неба валился противный мокрый снег. Инстинктивно ощущая, насколько он всем до фени, Савельев у решетки первого же сточного колодца избавился от документов зажмурившегося. Внушительный пресс зелени и дубья он выкидывать не стал – деньги, как известно, не пахнут, и уже в машине, вспомнив о приключениях на кладбище, удрученно покачал головой. Пара киллеров с автоматами, поджидавших его у материнской могилы, – это понятно, ничего, можно сказать, особенного, а вот то, что произошло потом, ни в какие нормальные ворота не лезет. Да и вообще, странно все – сны эти научно-познавательные, затем сеанс крысиной дрессуры, теперь кладбищенские непонятки, просто чудеса какие-то.

«С психикой происходит что-то неладное, как пить дать, навели порчу». – Юрий Павлович с прессой изредка общался и был мокрушником начитанным, а потому, пообещав самому себе наведаться в ближайшее время к специалисту, успокоился и сразу же почувствовал волчий голод.

Короткий осенний день быстро подходил к концу, мокрый, снег плавно перешел в еще более мокрый косой дождь. На проезжей части сделалось совсем неуютно. Стараясь никого не замарать, Савельев припарковался у двери с надписью: «Магазин-салон» – и прямиком направился в секцию обуви. Там он без проблем стал счастливым обладателем фирменных башмаков «Трапезунд» – удобных, пошитых из качественной непромокаемой кожи. Проехав чуть вперед, он переобулся, а со своими ботинками, подошвы которых были засвечены, попрощался на ближайшей помойке.

Есть между тем хотелось невыносимо. Заметив мерцавшую неоном сквозь косую сетку дождя голубую вывеску: «Музыкальное кафе у Чайковского», Савельев въехал на парковку и поспешил внутрь заведения.

В то время, когда он уже хлебал из глиняного горшочка горячую баранью похлебку с чесноком а-ля атаман Пугачев, Катя сидела в своей «пятерке», а само авто, подмигивая правым поворотником, в час по чайной ложке продвигалось по направлению к мосту Лейтенанта Шмидта. Ничего не поделаешь, пробки на дорогах – бич урбанизации. Паразит дядя Вася так и не позвонил, окружающее за окнами «жигуленка» было серо, как штаны пожарника, и от нечего делать Катя рассеянно слушала, как по Русскому каналу на удивление безголосо пели про дамский прикид из незабудок. Скоро стон девичьей души затих в эфире. В подоспевших народных новостях поведали, что много чего удивительного случилось ныне в колыбели трех революций, но несомненно главное сегодня – это стрельба из автоматов среди могил на Южном кладбище. Клятвенно заверив слушателей, что человеческие жертвы имеются, вновь взялись за музыку. Картавый ведущий Русского канала сразу же задвинул балладу про мальчонку, которому засвербило в Тамбов.

Услышанное Кате очень не понравилось. Закусив губу, черноволосая водительница выбралась наконец из пробки и помчалась сквозь непогоду домой. Не заезжая на стоянку, она бросила машину неподалеку от парадной и, отперев входную дверь, первым делом направилась к АОНу. Никому бедная девушка была не нужна. Сразу же вспотев в своей в общем-то легкой кожаной тужурочке, Катя разделась и в который уже за сегодня раз набрала дядин Васин служебный. Ответили ей странное: «Сегодня не будет его уже». Утвердившись в мысли, что случилось что-то очень нехорошее, она снова принялась жать на телефонные кнопки.

Слава Богу, подполковница Тося Астахова оказалась на месте и на слезную просьбу узнать что-либо о дяди Васиной судьбе заметила только:

– Вот они, мужики кровососы.

Пообещав связаться минут через пятнадцать, Астахова отключилась. Перезвонила она, однако, лишь через полчаса, и голос был у нее странный какой-то:

– Слушай-ка, мать, приезжай ко мне вечером в гости, чайку попьем, языками зацепимся, а то по телефону нашему хрена ли собачьего расскажешь.

С трудом убив полтора часа при помощи сигарет, телевизора и журнала «Космополитен», Катя позвонила Семенову домой, но безрезультатно. Выкурив еще одну, она начала собираться. В это время в прихожей звякнул звонок и заявился Берсеньев – живой, здоровый, с огромной парной цыпой в полиэтиленовом пакете. У Кати отлегло от сердца: если один появился, то и другой отыщется.

– Я на Петроградскую, к подружке. – Она натянула итальянские полусапожки и, привычно хлопнув Мишаню по плечу, открыла дверь. – Не скучай тут без меня.

Осенняя погода в который уже раз преподнесла очередной сюрприз. Осадки прекратились, зато резко похолодало, и то, что успело выпасть, стремительно начало замерзать, превращая проезжую часть в натуральное подобие катка. Катя же ездила в суровых зимних условиях неважно, знала только, что трогаться следует со второй да надо держать дистанцию побольше, а о всяких там управляемых заносах вообще не слыхала. Проскользив минут сорок, она добралась наконец до массивного строения совсем рядом с ДК Ленсовета, поднялась на пятый этаж и позвонила.

Подполковница Астахова была по-своему стройной естественной блондинкой, внешне напоминавшей сразу Мерилин Монро, снежную королеву и Татьяну Доронину в далекие дни ее молодости. Проживала она в двухкомнатной отдельной квартире со всеми удобствами и тремя кошками, где в гостиной висел портрет усатого героя в папахе с красным околышем – хозяйского деда и латышского стрелка. Вообще-то, мужчин в этих стенах жаловали не очень. Причиной тому являлась сексуальная ориентация Таисии Фридриховны, называемая по-научному нетривиальной, а проще говоря, была подполковница коблом, активной лесбиянкой то есть.

Очень нравились ей стройные, черноволосые и без комплексов, ну совсем такие, как Катя Бондаренко, однако давний их роман, помнится, быстро иссяк, и остались они с той поры не партнершами, а хорошими задушевными подругами.

– Ну так вот, девонька, – подполковница отогнала от ног гостьи, видимо, учуявших запах Кризиса кошек и принялась разливать чай, – история с твоим дядей Васей непонятная совершенно, а я лично убеждаюсь лишний раз, что все неприятности в мире только от мужиков.

Была Таисия Фридриховна в ХОЗУ ГУВД человеком не из последних, всем хотелось жить с ней дружно, а потому в достоверности информации, ею полученной, сомневаться не приходилось.

Около полудня сержант из «мертвой головы» – подразделения, занятого охраной кладбищ, – услышал что-то похожее на автоматную очередь и вместе с напарником двинулся в направлении стрельбы. Однако шел сильный снег, и только через час в районе новых захоронений милиционеры нашли два мертвых мужских тела, уже наполовину запорошенных. Рядом с каждым из трупов присутствовал автомат Калашникова, а совсем неподалеку, у изуродованного пулями памятника, на лавочке сидел майор Семенов и, не обращая ни на кого внимания, увлеченно лепил снежки. Когда прибыла оперативно-следственная группа и следом за ней молодцы из убойного отдела, идеально округлых, крепких белых шаров было изготовлено не менее сотни. На вопросы дядя Вася не реагировал и в сильнейшем страхе закрывал лицо посиневшими от холода руками. Чуть позже нашли в снегу его табельный «ПМ» и обнаружили, что сидел все это время майор Семенов обгадившись, а врачи заявили однозначно: что-то испугало его так, что произошли необратимые изменения в психике, крыша съехала, одним словом.

Тем временем шустрые ребята из убойного отыскали ствол, из которого завалили стрелков с автоматами – «ТТ» с глушаком, однако, увы, покрытый спецсоставом, на котором отпечатков не остается. «Негры», работавшие неподалеку, естественно ничего не видели и не слышали – мол, шел густой снег, да «Беларусь» ревела на всю округу, следы все пороша засыпала, так что ясности никакой.

– Ну, мать, будет тебе так убиваться-то. – Заметив на глазах сотрапезницы слезы, Таисия Фридриховна принялась доливать ей заварку и щедрой рукой бухнула следом ликерчика. – Работа такая, сама знаешь.

– Тося, это я виновата, что он на кладбище этом чертовом оказался. – Переживания нынешнего дня дали о себе знать. Катя заплакала. Я с мужиком встречаюсь, а после того, как он съездил в Амстердам, все в нем изменилось, даже трахаться стал по-другому. Вот я и попросила дядю Васю помочь мне разобраться, в чем дело.

– Постой, постой, выходит, хахаль твой привел сегодня майора на погост, – это нынче Таисия Фридриховна занималась по хозяйственной части, а в свое время попахала в операх изрядно и в ситуацию врубилась с легкостью, – после чего Семенов вольтанулся, а на снегу нарисовался ствол без клепки и два жмура с контрольными отметками в лобешниках, то есть сработал их несомненно профессионал. Ну и ситуевина.

Повисла пауза, потому как обе собеседницы были барышнями тертыми и понимали, что даже если Берсеньев и при делах, то что-нибудь конкретное за ним отсутствует. Судя по всему, на дух его не взять. Ни следов, ни свидетелей – вышлет всех Мишаня на хрен да еще жалобу накатает прокурору: мол, дело шьют и склоняют к даче заведомо лажовых показаний, быть козлом отпущения не желаю, помогите.

– Как тебе хоть с ним в постели-то? – Нарушив тишину, Таисия Фридриховна налила свежей заварки, не спрашивая, набухала подружке полную розетку чего-то удивительно похожего на полузасохший клей «Момент» и с удовольствием пояснила: – Это из Одессы мне прислали, варенье из кожуры каштана, объеденье просто, – после чего без всякого перехода заметила: – Этого Мишаню твоего с кольца не срубить, копать под него, гада, надо, чтобы налицо вывернуть.

На том и порешив, пообщались еще немного, а потом, отперев дверь своим ключом, появилась тощая цыганистая дама, совершенно серьезно называвшая подполковницу Толиком, так что Катя поспешила откланяться.

До стоянки она добиралась бесконечно долго, а по пути домой продрогла до костей. Когда она наконец попала в свою квартиру, душа ее была полна самых мрачных предчувствий. Однако вопреки ожиданиям все было в порядке: пожар не случился, никто не разбил Кризису усатую башку о дверной косяк, а из кухни доносился умопомрачительный аромат тушеной по-кахетински в специальном соусе из красного вина, эстрагона и базилика хорошо откормленной парной курицы.

– Ну как там подруга? – Пахнувший шампунем Берсеньев был одет в шикарный, видимо, недавно купленный халат с надписью на спине: «Чемпион». Явственно представив, какое под ним крепкое, мускулистое тело, Катя сразу же ощутила знакомое томление в низу живота. Странное дело, она прекрасно понимала, насколько непонятен и наверняка опасен этот переродившийся Мишаня, однако чувство неизвестности было столь упоительно, что возбуждало не хуже петтинга.

– Я так замерзла… – Скинув куртеночку, Катя крепко-крепко прижалась к широкой берсеньевской груди, и мгновенно ее охватило бешеное желание выплеснуть все накопившееся в душе за сегодняшний день в громком крике наслаждения. Что вскоре и было сделано.

Глава двадцать четвертая

В двадцатых годах прошлого века в районе древних Фив французами под руководством египтолога Ж. Б. Шампольона производились археологические раскопки, и первой интересной находкой, извлеченной из-под многовекового слоя песка, была пара прекрасно сохранившихся гранитных сфинксов. Один из них был отправлен в Александрию, где его увидел А. Н. Муравьев, молодой русский офицер-путешественник, и загорелся желанием пробрести древнеегипетские изваяния для родины. Россия купила сфинксов за шестьдесят четыре тысячи рублей ассигнациями. На парусном судне «Буэна сперанса» – «Добрая надежда» – их доставили в Петербург и в конце мая 1832 года поместили на Круглом дворе Академии художеств. В те годы на набережной Невы велись работы по сооружению большой гранитной пристани с пологим спуском к воде, и в целях экономии для ее декорирования было решено использовать только что прибывшие фигуры сфинксов.

(Историческая справка)

– Все, не могу больше… – Катя бессильно вытянулась на Савельеве.

Спрятав лицо на его груди, она улыбнулась: как странно все, день был такой паршивый, а ночь обещает быть просто замечательной.

Внезапно Катя ощутила, как по телу партнера пробежала дрожь, совершенно отчетливо услышала, как застучали его зубы, и, крайне этому удивившись, прижалась губами к Берсеньевскому уху:

– Ты замерз, милый?

– А-а-а-о-о-о-и-и-и. – Рот ликвидатора вдруг широко раскрылся в громком крике, тело выгнулось дугой, и, едва не сбросив партнершу на пол, в кромешной темноте Савельев принялся одеваться.

– Берсеньев, что с тобой, Берсеньев? – Не на шутку испугавшись, Катя потянулась к ночнику. Взглянув Мишане в лицо, она вдруг неподвижно замерла.

Судорога полностью преобразила его, в полутьме комнаты неестественно белели полузакатившиеся глаза – видом своим Юрий Павлович здорово напоминал ожившего мертвеца из голливудского фильма ужасов. Между тем, двигаясь как во сне, он успел натянуть прямо на голое тело свитер и, как был, босиком и без штанов, направился к входной двери. Открыванием ее Савельев утруждать себя не стал. Надавив с такой силой, что в немудреном отечественном замке что-то хрустнуло, он легко оказался за порогом и неспешно принялся выбираться на улицу.

«Господи, что ж это такое!» – Пока Катя, путаясь дрожавшими руками в белье, одевалась, бухнула распахнутая сильным пинком нош дверь в парадной. Слегка покачиваясь, Савельев медленно побрел по направлению к мосту Лейтенанта Шмидта.

«Иди к Хармакути, склонись перед лучами солнца на востоке». – В голове Юрия Павловича что-то похожее на большое черное яйцо без скорлупы начало пульсировать в едином ритме с низким, едва различимым голосом. Подчиняясь ему, босые ноги несли ликвидатора по замерзшим лужам вперед. Тем временем уже успевшая одеться Катя засунула савельевские штаны вместе с ботинками «Трапезунд» в полиэтиленовый пакет, не забыла взять денег и, умудрившись запереть входную дверь на ригельный, редко использовавшийся замок, бросилась по лестнице вниз.

Примерно в то же самое время к лихим милицейским парням из «тридцатки» незаметно подкралась беда. Как всегда неожиданно подошла к концу водка. Не глядя, что дежурный по отделу уже громко храпел перед дверью в ружпарк, а помощник его тихо дохнул, склонившись на пульт, под ударом судьбы чекисты не дрогнули. Начальник резерва старший лейтенант Марищук помахал энергично рукой подчиненным, кинувшимся было будить водителя поносно-желтого «УАЗа»:

– Не след, нехай хлопец покемарит, – и, лично усевшись за руль, негромко затянул:

 
Вот заходю я в магазин,
ко мне подходит гражданин
лягавый, бля, лягавый, бля, лягавый.
Он говорит: «Такую мать,
попался сволочь ты опять,
попался ты, бля, понял, бля, попался!»
 

Сидевшие рядом с начальством старшина Сидоренко и сержант Дятлов, хоть песня и рвалась наружу, подпевать не смели, а зорко всматривались в холод осенней ночи, надеясь в душе, что милицейская удача все-таки коснется их своим белоснежным крылом с широким генеральским лампасом посередине. Однако в «пьяном» углу был полнейший облом, на «пятаке» тоже никого не было. Громко матеря проклятых кооператоров, понастроивших лабазов, где водка днем и ночью в полный рост, чекисты решили прокатиться до метро – авось все-таки повезет.

На улице было холодно, под колесами «УАЗа» сухо хрустели замерзшие лужи. Заметив неторопливо ковылявшего по тротуару мужика, стражи правопорядка невольно содрогнулись: он был бос, а на себе имел только длинный мохеровый свитер, тем не менее прикрывавший его мужскую красоту только отчасти.

– Ага, педераста поймали! – Сержант от радости даже заржал. – Налицо развратные действия! – И тут же старшина Сидоренко глянул на него укоризненно.

– Не Дятлов ты, а щегол натуральный. Какие на хрен развратные действия? С кем? С самим собой? Да в такую пору болт даже если и встанет, то потом отвалится от переохлаждения. Спортсмен это, морж, видишь, к Неве ковыляет купаться.

Конец дискуссии положил старший лейтенант, резко затормозив машину у тротуара и несколько некстати поинтересовавшись:

– Эй, мужик, документы есть?

«Ну, только этого не хватало». – Заметив еще издали, как милицейский «УАЗ» остановился около Берсеньева, Катя поспешила вперед, чтобы законстатировать перед чекистами его статус кво – болезный он, не в себе, – но тут же остановилась. На ее глазах Мишаня буквально размазал любопытного лейтенанта по стене дома, старшине, поспешившему начальству на помощь, основательно досталось по черепу, да так, что ноги не выдержали, а схватившийся было за ствол сержант получил стремительный боковой в челюсть и тихо залег у колес.

«Иди к Хармакути, поклонись солнцу». – Голос в голове Савельева звучал не переставая. Даже не оглянувшись на усохших служителей закона, он двинулся туда, куда ноги несли его сами.

– Миша! Мишаня! – Осознав наконец, что ее не слышат, Катя двинулась за Берсеньевым следом. Ясно отдавая себе отчет, что совершает глупость, громко, по-бабьи разревелась – ну за что это все ей?

Наконец Юрий Павлович дотащился до рынка, тут же ноги понесли его к набережной, и, проковыляв вдоль трамвайных путей, он оказался у постамента одного из сфинксов, прибывших в Северную Пальмиру из древних Фив еще задолго до эпохи исторического материализма. Рука Савельева сама собой коснулась тысячелетнего камня. Сейчас же красная пелена перед его глазами рассеялась, голос в голове затих, и Юрий Павлович внезапно почувствовал, что на улице студено, а он почти что не одет. «Ядрена вошь, как это меня сюда занесло?» – Он принялся прыгать на месте, пытаясь согреться, а заметив Катю, почему-то зареванную, страшно обрадовался и приветственно помахал ей ладонью:

– Ты что это, мать, со мной на пару выгуливаешься?

Натянув брюки и обувшись, он удивленно оглядел себя. Чувствуя, как его начинает колотить от холода, Савельев вопросительно посмотрел спутнице в глаза:

– Слушай, а вообще, что мы здесь делаем?

Не ответив, Катя заплакала. Решив, что действительно для разговоров время было неподходящее, ликвидатор принялся ловить машину. Учитывая его внешний вид, а также время суток, сделать это было весьма непросто, однако, засветив полтинник, Савельев все же фаланул едва живого инвалида на ржаво-синем «Запорожце». Скоро творение родной автомобильной отрасли благополучно дотащилось до Катиного дома.

– А что, собственно, стряслось-то? – Первым делом ликвидатор полез в ванну. Хотя его тело все еще содрогалось от холода, ни один член он себе, оказывается, не поморозил. На душе у Юрия Павловича было спокойно и радостно, как будто он только что совершил что-то очень важное и хорошее.

– Ты встал и пошел. – Катя уселась на ящик с грязным бельем, где обычно любил сворачиваться в бараний рог кот Кризис. Она попыталась улыбнуться, но губы ее дрожали. – Потом чуть не прибил ментов и, проковыляв с голой жопой до моста, пришел в себя. Надеюсь, что навсегда.

– Ни хрена не помню. – Савельев осторожно, чтобы не наделать луж, принялся вылезать из воды и потянулся за полотенцем. – Слушай-ка, солнце мое, а что означает по-вашему Хармакути? Просвети, сделай милость.

– Думаешь, я все так и помню? – Катя закрыла за собой дверь и, включив в комнате свет, придвинулась к книжному шкафу. – Здесь должно быть, сейчас посмотрим. Вот, пожалуйста. Хармакути – это древнее название сфинкса, дословно «солнце на горизонте», основанное на том, что каменный колосс смотрит на восток. – Катя подняла глаза на покрасневшего после ванны Савельева и снова уставилась в книгу. – Вероятно, может служить синонимом любого предмета, выполненного в форме фигуры древнеегипетского синтеза, то есть сфинкса. – Неожиданно глаза ее округлились. – Ведь ты к нему и шел, без штанов, посреди ночи, а зачем?

– Знаешь, понятия не имею, – Юрий Павлович вдруг почувствовал, как на него надвинулась страшная усталость, и он присел на постель, – будто толкало что-то в спину – иди, иди, иди, иди.

Глаза его начали закрываться, но Катя внезапно яростно тряханула Юрия Павловича за плечо:

– Ты что, не понимаешь, что с этим не шутят? Хочешь по-настоящему вольтануться? Завтра же двигай к врачу, знахарке, экстрасенсу, куда хочешь, но давай лечись, гад.

– Угу. – Савельеву казалось, что он стремительно падает на дно бездонного колодца. Приземлившись наконец на что-то очень мягкое, он блаженно вытянулся, и Морфей крепко обнял ликвидатора своими крылами.