Текст книги "Кара"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Глава восьмая

Говорят, мусульмане расслабляются в пятницу, евреи – в субботу, люд православный – в воскресенье, а Юрий Павлович Савельев с некоторых пор приноровился развлекаться каждый Божий день. Вот и ныне, едва за окнами опустилась темнота зимнего вечера, он не спеша оделся, чмокнул повстречавшуюся в дверях Катю в розовую с мороза щечку:

– Я ненадолго, солнце мое, прогуляюсь, – и, не дожидаясь лифта, энергично двинулся вниз по лестнице.

На улице было безветренно, под толстыми подошвами ликвидаторских ботинок весело скрипел снежок. Быстро добравшись до метро, Юрий Павлович неторопливо поехал на эскалаторе к поездам. Час пик уже миновал, перемещаться с периферии в центр не желал никто, и, сидя в полупустом вагоне подземки, Савельев тяжело вздохнул: а ну вдруг сегодня будет как вчера, по нулям? Пока он переживал, поезд остановился. Расталкивая выходивших пассажиров плечищами, в двери ввалились трое молодых людей – крепких, наглых и мордастых. Молодцы с ходу развалились на сиденьях почти напротив Юрия Павловича, важно закурив, синхронно выпустили дым в его сторону. Тот страшно обрадовался – вот оно, начинается!

Без лишних разговоров Юрий Павлович поднялся и резко провел микацуки-гири, размазывая лучшие сорта заморского табака по дебильным рожам, а чтобы молодых людей разобрало по-настоящему, выдернул одного из них за ухо и громко поинтересовался:

– А что, козлы рогатые курить научились?

– Мужик, ты это чего, мужик, отпусти… – Молодцы сразу как-то скисли, стремительно сорвались к дверям и на ближайшей остановке из вагона испарились, а Савельев вернулся на свое место, от злости осунувшись даже, – крепкого разговора по душам наладить не удалось.

Вот уже с неделю что-то толкало его на всякие подвиги. Печально, но факт: при успешном их воплощении в жизнь настроение у Юрия Павловича поправлялось совершенно, а на сердце становилось легко и покойно.

Особенно удачным оказался день позавчерашний, когда в общественном бесплатном – просто чудо какое-то! – туалете, что со времен застоя исправно функционировал недалеко от Гавани, справлявшего нужду Савельева спросили:

– Деньжат не отмусолишь, корешок?

Интерес проявила группа товарищей, причем у одного из них глаза были остекленевшие, как это часто случается с людьми, пережившими травму носа, в ощеренной пасти другого тускло блестели фиксы, а третий небрежно играл здоровенным ножом-свиноколом. Юрий Павлович от радости широко заулыбался.

– Мать честная, Кардан! – Энергично застегнув штаны, он придвинулся к обладателю тесака и от удовольствия громко заржал. – А помнишь, кент, как мы в кошаре тем козлам рога обломали?

– Каким козлам? – Небритое чело оруженосца отразило напряженную работу мысли. Чтобы ему помочь, ликвидатор подшагнул еще ближе. – Ну, чичка у меня была еще вот здесь. – Он показал пальцем себе на переносицу.

В следующее мгновение он уже воткнул его обладателю свинокола в глаз, развернул в ране и с длинным яростным криком приласкал фиксатого каменно-твердым носком башмака под колено. Тот крякнул и, схватившись за больное место, от сильного апперкота под челюсть тут же отъехал в нокаут, а ликвидатор без промедления занялся его еще не добитым коллегой. После «крапивы» резкого хлеста кончиками пальцев по глазам – тот сразу же интерес к происходящему утратил. С силой бортанув его рожей о писсуар, Савельев заметил с глубоким удовлетворением, что туалетный агрегат мгновенно окрасился в радикально-красный цвет.

И долго Юрий Павлович пинал тогда уже неподвижные раскоряченные тела, стараясь либо печень порвать, либо почки основательно опустить, и чувствовал, как с каждым ударом на душе становилось все радостней…

Между тем стараниями родной подземки Савельев очутился на Петроградской стороне. Прогулявшись мимо строгой зоны для братьев наших меньших, зовущейся гордо зоопарком, он двинулся в направлении бывшего лобного места. Рубили исправно здесь когда-то головушки людям лихим и разбойным, но, видимо, палачи царские старались зря. С той самой поры столько развелось на Руси-матушке всякой сволочи с обычаем воровским да тяжелым – плюнуть некуда, а на лобном месте нынче торгуют паленой водкой и иным каким непотребством бесовским.

Наконец не ведающие усталости ноги занесли Савельева в уютный тупичок, где над входом в полуподвал заманчиво высветилась неоном вывеска: «Молодежное кафе „РАПСОДИЯ“», а из-за железных дверей доносились негромкая музыка и заливистый женский смех. Рванув тяжелую дверь на себя, Юрий Павлович пожаловал в заведение. Гардероба, как, впрочем, и сортира, молодежному кафе не полагалось. Пробравшись в полутьме небольшого, скупо освещенного помещения к стойке, ликвидатор, взгромоздившись на табурет, спросил буржуазного пива с чипсами.

Плотный лысоватый бармен с беломориной в зубах и глубоким пониманием российской жизни в прищуренных бегающих глазках живо выставил мокрую жестянку с «Хольстеном», шмякнул рядом пакет с зажаренными в масле корнеплодами и, глянув соболезнующе на засветившего пачку стотысячных Савельева, отвернулся – чего с идиотами общаться.

Юрий Павлович рассчитал все верно – он даже не успел приложиться к пиву, как на табуретку рядом взобралась рыжая, безвкусно наштукатуренная лялька и начала переживать, как это, наверное, тяжко – пить в одиночестве.

Что за дела – немедленно свою новую знакомую Савельев угостил «джин-тоником», через пару минут пересел за столик к ее одноклассникам, которые вчетвером отдыхали почему-то в обществе единственной дамы, и, потчуя своих новых друзей водочкой, снова засветил свою солидную наличность. Ситуацию он уже прокачал: в этой маленькой уютной кафешке зависала бригада, помимо всего прочего выставлявшая из денег всяческих залетных лохов.

– Нет, пацаны, я пивка. – Опасаясь клофелина, Юрий Павлович слюнявил уже вторую банку «Хольстена», терпеливо слушал тупые байки сотрапезников и наконец катанул пробный шар: – Ну, ребятки, мерси за компанию, мне пора.

Моментально, словно по команде, школьные дружки рыжей подружки разделились – двое начали уламывать гостя остаться, а парочка крепких молодцов быстро зашла ему в тыл, напрочь отрезав дорогу к дверям. Савельев врубился, что промедление смерти подобно. Все вокруг были из одной стаи, только прозвучит призывный клич: «Наших бьют!» – как накинутся всем скопом, зубами будут рвать чужака, и покидать заведение придется единственным способом – на машине «скорой помощи», хорошо если не ногами вперед.

Чпок – тарелка из-под бутербродов с колбаской «Таллинской» обернулась в савельевских руках двумя опасными бритвами, в мгновение ока расписавшими физиономии его сотрапезников. Вначале никто ничего не понял, только завизжала пронзительно потерявшая всю свою красоту рыжая прелестница. Затем, заливая глаза, хлынула из распоротых лбов кровища, а Юрий Павлович уже выдернул из-под себя стул и, элегантно держа его за спинку, принялся напористо пробиваться к выходу. Один из молодцов, что стояли за его спиной, сразу же лишился зрения, другой – надолго способности к размножению, но тут натурально раздался клич: «Наших бьют!» – и около дверей образовалась застава из крепких полупьяных аборигенов, вооруженных кто чем – от печально известных «розочек» до газовых стволов, заряженных дробью.

– Суки, урою! – Савельев стремительно травмировал ближайшему бойцу голеностоп, шваркнул его соседу по ногам стулом и, без труда перемахнув через стойку, крепко прижал консервный нож бармену к горлу. – Назад, а то хана ему.

На мгновение толпа замерла, а чтобы все сомнения вообще отпали разом, ликвидатор медленно улыбнулся и сделал резкое движение рукой. Из распоротого волосатого уха хлынула ручьем кровища, заскулил истошно подраненный общепитовский деятель. Снова сунув замокревший инструмент ему под горло, Савельев глянул сурово:

– В закрома веди, лишенец.

Дважды повторять не пришлось. Едва очутившись в тесной, слабо освещенной подсобке, он с лязгом задвинул засов, в целях профилактики отправил бармена в нокаут и кинулся открывать заржавевшие запоры погрузочного окна. От ударов чем-то тяжелым дверь предательски затрещала, жалобно звякнули бутылки на стеллажах. Распахнув наконец обитые железом створки, Юрий Павлович нырнул головой вперед в грязный, затоптанный снег узкого двора-колодца. Теперь стремительный рывок, только бы убраться побыстрее из каменной западни, однако не получилось: из дверей «Рапсодии» уже выкатилась разъяренная, алчущая крови толпа. Сбитый подножкой на тротуар, Савельев завертелся бешено на пятой точке, щедро раздавая удары по ногам и мужским достоинствам атакующих. Мгновение – и, словно подкинутый мощной пружиной, он сделал длинный кувырок, вырвался за пределы круга и устремился по направлению к метро.

Эх, хорошо было бы подхватить с земли кусок арматурки, камешек какой – не надо забывать, что булыжник – оружие пролетариев, – осколок стекла, на худой конец, но недавно выпал снег – ничего путного не видать, а справа снова послышались разъяренные крики преследователей, видимо, срезали проходными дворами, понятное дело – аборигены.

Была не была – Юрий Павлович нырнул в ближайший парадняк и, оказавшись на втором этаже, начал яростно выламывать железную стойку от перил. Ни фига, это вам не в хрущевке какой-нибудь, здесь все построено прочно, на совесть. Савельев уже решился в случае чего сигать в окошко, как неожиданно губы его сами собой расплылись в улыбке – лопатка. Ржавая, с расколовшимся черенком, откуда взялась она здесь? Хорошо бы, конечно, наточить ее с трех сторон до бритвенной остроты, гвоздочком укрепить поладнее, да ничего, и на том спасибо, потому как лопата – это вещь серьезная, подарок, можно сказать, судьбы. Алебарда, говорят, от нее произошла, да и сама она оружие мощное, по сути дела, универсальное. Хорошо наточенная лопата рубит конечности не хуже топора, легко вскрывает животы, а уж череп ей раскроить – пара пустяков, но все это, конечно, в умелых руках, привычка нужна.

Чего-чего, а навыков у Юрия Павловича хватало с избытком. Первый же нападающий ошалело уставился на свою изуродованную кисть и с животным ревом принялся подбирать отрубленные пальцы с грязных ступенек – бесполезно, милай, микрохирургия здесь тебе не поможет, ты сам-то смотри, кровушкой не изойди да в обморок не брякнись. А ты куда, дурашка? Савельев легко отбил лопатой нож и, раздробив атакующему переносицу, спихнул сразу же обмякшее тело ногой вниз – иди, родной, лечись. В считанные мгновенья он обиходил еще пяток нападавших, и на лестнице образовалось потерявшееся, исходившее кровью и животным ревом людское скопище – зрелище жалкое весьма.

Любоваться ничтожеством человеческим ликвидатор не стал, а кинулся наверх, к заветной двери на чердак. Потревожив мирно зимовавшую чету бомжей, он выбрался на скользкую от снега крышу. Дома раньше строили плотно – стена к стене. Без труда очутившись на соседней кровле, Юрий Павлович, заметив пожарную лестницу, улыбнулся: «ну вот и все», как любил говаривать полковник Исаев. Обжигая руки о железные прутья ступенек, он принялся спускаться, мягко спрыгнул на захрустевший под ногами ледок, и в это мгновение в глаза ему ударил кинжальный луч фонаря, а по почкам – резиновая милицейская дубинка, называемая почему-то демократкой.

– Стоять! – Согнувшегося от боли Савельева грубо пихнули к стене, и, услышав начальственный рык: – Документы! – он понял, что пожаловала родная рабоче-крестьянская.

– Сейчас все будет… – Юрий Павлович перевел дыхание и, сделав вид, что полез за пазуху, пружинисто впечатал милицейскому ребро своей ладони чуть ниже уха.

Не успело тело того упасть на снег, как Савельев подшагнул к ударившему его по почкам сержанту. Стремительно проведя болевой на кисть, он принялся избивать обидчика его же собственной дубиной. Ломая кости лица и рук, весело шлепала демократка по человеческой плоти. Скоро мент, вытянувшись в кровавой луже, затих. Сплюнув, Юрий Павлович пнул его по последнему разу и, затерев на резиновом изделии свои пальчики, принялся уносить ноги.

Без малейших проблем заангажировал он «жигуленка» шестой разновидности, по пути приобрел здоровенный шоколадный торт и через полчаса предстал перед Катей счастливым как никогда – уж больно вечер выдался хорош.

Глава девятая

…Также говорят, что есть у арабов тайная секта Ал-Гурнак, и основал ее в веке семнадцатом некто Абд ал-Расул, который будто бы учился у псиллов – североафриканских негров, почитающихся лучшими из знатоков змеиных ядов. А кроме того, недавно открылось, что этот самый Абд ал-Расул был посвящен в таинства бога Сета и знал секрет приготовления страшной отравы из листьев персика.

Однако главное занятие в секте Ал-Гурнак – это дрессировка ядовитых гадов в тайные орудия убийства. Все окружено секретом, но удалось узнать, что, услышав шум падающего метеорита, посвященные члены секты не мешкая подбирают его. Этот самый аэролит кладут рядом с каким-то другим, неизвестным, камнем, который, по-видимому, испытывает губительную силу первого. Затем они оба размельчаются в порошок, приобретающий запах, не ощутимый для человека, но привлекающий змей, которые приползают со всех сторон и лежат, словно очарованные, около приманки. Члены секты хватают их за головы при помощи маленьких деревянных вил, сажают в горшки из обожженной глины и держат там для своих надобностей…

(Из фискального донесения)

– Медам, месье, минуту внимания. – Экскурсовод вытер белоснежным платком мокрые от пота усы и встал таким образом, чтобы на него падала тень от дворцового пилона. – Немного истории, господа. Еще начиная с эпохи Среднего Царства был установлен общегосударственный культ местного бога Фив Амона, которого отождествляли с богом солнца Ра под именем Амон-Ра.

«Ну и жара, черт ее побери». – Штабс-капитан Хованский тягуче сплюнул. Попав нацарапанному на стене фараону прямо в рожу, он почему-то обрадовался, а зануда экскурсовод все никак не мог уняться:

– Позднее, в эпоху Нового Царства, произошло слияние двух культов – бога солнца Ра, почитавшегося первоначально в городе Оне, и Гора, еще в древности считавшегося владыкой неба, а затем ставшего повелителем обоих горизонтов, то есть ахути. Что же получилось в результате, господа? Правильно, мадам, культ нового бога Ра – Горахути, суть Атона, установив веру в которого фараон Эхнатон подорвал жреческую власть и основательно пополнил свою казну за счет богатств, отобранных у храмов других богов. Впрочем, не будем повторяться, все это я уже имел честь рассказывать вам в Амарне, если помните.

Действительно, палящее солнце и хрустящий на зубах песок едва ли позволяли забыть в скором времени резиденцию Аменофиса IV. Тихо выругавшись, Хованский тяжело вздохнул: культурная программа вояжа его утомляла. А вот месье Богарэ и Хорьку вся эта древняя чушь, похоже, пришлась по душе, вон как старательно внимают мудаку-экскурсоводу, уж не родила ли их мама в феврале?

Штабс-капитан вздохнул вторично: турагентство «Мираж» имело репутацию фирмы солидной и если уж пообещало показать вам весь Египет, то сомневаться в этом не приходилось, а нужно было терпеть. Семена Ильича уже успели подробно познакомить с пирамидой Хеопса, заставили чуть ли не на карачках при свете факела посетить «нижний покой» и полдня промурыжили на палящем солнце около Сфинкса. Поведали ему также и о былом величии Раава, продемонстрировав при этом древние развалины Мемфиса, на экскурсии в Танисе долго ездили по ушам, убеждая, как там было хорошо, пока город назывался Пер-Рамзес и являлся резиденцией Рамзеса II, а по прибытии в Луксор заверили, что здесь когда-то находилась гордость Черной страны – стовратые Фивы. Все было, все в прошлом, отцвели уж давно хризантемы в саду…

– Ну вот, господа, надеюсь, вы ощутили теперь совершенно явственно, – наконец-то экскурсовод поперхнулся и принялся кашлять, – что великий Но-Амон состоял как бы из двух главных частей: царских дворцов в южной части города, на развалинах которых стоит нынешний Луксор, и квартала богов – Карнака, где мы сейчас имеем удовольствие лицезреть следы былого величия. Увы, омниа ванитас, то есть все суета, как говаривали древние, прошу, господа, к обеду не опаздывать.

Есть в такую жару не очень-то хотелось. Подхарчившись без особого энтузиазма в ресторации отеля «Континенталь», бандиты от нечего делать собрались в номере у месье Богарэ – катануть на счастье. Вот уже вторую неделю стараниями фирмы «Мираж» таскались они по египетским землям, но делалось это для фортацела, а интересовал негодяев лишь каменистый склон в Долине царей, где в двадцать втором году Говард Картер обнаружил останки Тутанхамона.

С той поры прошло два года, и хотя саркофаг уже был вскрыт, мелочные англичане все что-то кроили с жадными египтянами, а тем временем гроб с останками царя все еще стоял нетронутый в официально закрытой усыпальнице. Такое положение дел совершенно не устраивало энергичного американского коллекционера, и на родину фараона была срочно командирована бригада месье Богарэ, снабженная шикарными турпутевками, денежной субсидией, а также подробнейшими инструкциями, что следовало упереть в первую очередь.

– Сделайте все как надо, месье, – на прощание янки-наниматель крепко пожал руку Язве Господней, – и вы уподобитесь самому Тутанхамону.

Мишель Богарэ был тактичный человек – он не стал уточнять, что именно общего с давно умершим фараоном намечалось у него самого в перспективе, а, взвесив на руке задаток, вежливо улыбнулся – одними усами – и отчалил с достоинством.

Между тем стало ясно, что ничего путного при такой жаре получиться не могло, и Язва Господня, бросив карты на стол, поднялся:

– Игра не клеится, господа.

У себя в номере штабс-капитан залез под холодный душ, затем под противомоскитный полог над кроватью и проспал до самого вечера, обливаясь потом, без сновидений. Ужинали молча все в той же душной ресторации «Континенталя», без аппетита. Глядя на сцену, где тощая, то ли загорелая, то ли грязная – не понять – девица изображала танец живота, Хованский поморщился: «Тьфу ты, вот гадость-то».

Утро следующего дня выдалось кошмарным – ранним, жарким и суетливым каким-то до крайности. Туристов разбудили ни свет ни заря, накормили в душном мареве ресторации плотным завтраком с белым вином и, не позволив даже частично переварить съеденное, потащили на западный берег осматривать древние погребения.

Угрюмо взирал штабс-капитан на широкие лодки с треугольными парусами, на силуэты верблюдов вдалеке, на фигуры женские в черном со связками тростника на головах и чувствовал совершенно явственно, как весь этот Египет подкатывает ему тошнотным липким комом под самое горло. А дома березы глядятся в замокревшую душу озер, туманные утренники пахнут грибною прелью, и где-то вдалеке баламутит сердечный покой паникерша кукушка. Ах, гореть вам навечно в адском пламени, проклятые большевики!

Между тем, переправившись на западный берег Нила, туристы двинулись по центральной дороге к горному массиву. На юге виднелись развалины храма, построенного некогда в честь побед Рамзеса Третьего, неподалеку от него стояли два колоссальных изваяния Аменхотепа II, причем одна из статуй, изуродованная, обладала чудесным свойством: как только на нее падали лучи восходящего солнца, слышались звуки, подобные тем, что издают лопнувшие струны арфы.

Дорога постепенно поднималась в гору. Наконец взору открылся находившийся между отвесными скалами причудливый храм царицы Хатасу, которая прославилась тем, что, еще будучи принцессой, выловила из нильских вод корзинку с новорожденным Моисеем и пропасть младенцу не дала.

Наконец, когда солнце застыло на небе раскаленной огненной сковородкой, ведомые экскурсоводом туристы оказались у входа в гробницу Тутанхамона. Ничего такого особенного – мрачная дыра в скале, уходящая полого вниз, рядом палатка сторожей-арабов да кучи выбранных из расчищенной галереи камней.

– Согласитесь, господа, трудно даже представить, что там, – экскурсовод ткнул пальцем куда-то себе под ноги и неожиданно криво улыбнулся, – находятся богатства, которым нет цены. – После чего вытер покрытый пылью лоб и приготовился вести туристское стадо назад в гостиницу, на кормление.

– А скажите-ка, почтеннейший, – сделав равнодушное лицо, месье Богарэ лениво посмотрел куда-то в скалистую даль, – столько добра, а охраняют его всего-то несколько арабов, неужели не страшно?

– Видите ли, месье, Говард Картер – очень ловкий человек, он долго изучал здешнюю жизнь и прекрасно знает, чего хочет. – Экскурсовод пожал тощими плечами и, глянув на серебряные карманные часы, заторопился: – Вперед, господа, сегодня в меню молодая гусятина, повар готовит ее божественно. – Как бы в завершение разговора он тронул месье Богарэ за рукав: – А от услуг английских военных он отказался, это я знаю наверняка.

Обед действительно был неплох: жаркое из серны, куропатки, речная рыба а ля-Капри, – и после отличного кофе с ликером бандиты поднялись в номер Язвы Господней.

– Будь я проклят, господа, если это не самое понтовое дело в моей жизни! – Богарэ начал издалека, и глаза его заблестели: – Я селезенкой рыжье чую и говорю вам: его там немерено.

В конце концов операцию по изъятию ценностей было решено провести нынешней ночью под видом похода в бордель, добытое надежно перепрятать и, на время затаившись, дать нанимателю знать, чтобы «шинковал капусту». А уж как оттащить отвернутое, пускай подсуетятся сам, не маленький.

За ужином месье Богарэ лихо крутил усы, смачно смеялся в ответ на сальные ремарки окружающих и, клятвенно пообещав не обойти вниманием изобретения двух великих людей – Кондома и Нагана, отчалил с друзьями навстречу ночным утехам.

Вечерний воздух напоминал собой влажный горячий компресс, с темной поверхности нильских вод слышались какие-то всплески. Когда, очутившись на западном берегу, негодяи двинулись к скалам, огромные южные звезды уже вовсю высыпали на низком фиолетовом небе. Луна была яркой – близилось полнолуние. Двигаясь в ее молочном свете среди тысячелетних развалин, штабс-капитан почему-то вспомнил чертовщину арабских сказок – а ну как сейчас ифрит какой прилетит?

Ни хрена – чуть впереди уверенно шагал месье Богарэ с хорошо обкуренной трубкой в зубах, слева ритмично звенели о древние камни подковы Хорька, и Хованский вдруг отчетливо понял, что в нынешней жизни места для чудес не осталось.

Наконец впереди высветилась темно-красная точка прогоревшего костра, походка негодяев сделалась, как им казалось самим, по-тигриному неслышной, и вскоре они уже могли рассмотреть бородатое лицо застывшего неподвижно у тлеющих углей араба в чалме.

– Месье, он ваш. – Богарэ медленно провел пальцами поперек своего горла, красноречиво посмотрев Хорьку в глаза, и тут же перевел взгляд на Хованского: – Ну а мы – в палатку.

Где-то далеко пронзительно закричала ночная птица тетис. Инстинктивно обернувшись, штабс-капитан вдруг заметил, как рука араба стремительно взметнулась к чалме. Раздался свист секущего ночной воздух железа, но прежде чем бородатая фигура успела вскочить на ноги, Хованский всадил финку сидящему точно в глаз – глубоко и твердо. Со стороны палатки послышался чмокающий звук разбиваемого черепа, на секунду показалось, будто раздавили кошку, и сразу же из-за полога появился месье Богарэ носовым платком он аккуратно вытирал кастет. В его руке вспыхнул фонарик, и когда желтое пятно света остановилось на лежащем неподвижно теле, Язва Господня неожиданно вспомнил Бога – о, мои дье – и, медленно опустившись на колени, уставился в искаженное смертью лицо Хорька.

Бритвенно-острый, похожий на серп, массивный метательный нож угодил тому точно в горло. Закрыв выкатившиеся глаза отднокорытника, Богарэ яростно хлопнул кулаком о ладонь:

– Похороним его позже, вперед, месье.

Было слышно, как сильным ударом ноги он своротил хлипкий досчатый щит, частично закрывавший проход, зашуршали под его подошвами мелкие камешки в галерее, и спускавшийся следом Хованский вдруг различил какой-то свист. Сразу же диким голосом закричал Язва Господня, раздались удары железа по живому, и в свете упавшего на землю фонарика штабс-капитан увидел, как Богарэ с бешеной силой вколачивает кастетом в стену гибкое, стремительно извивающееся тело.

– Мишель! – Хованский кинулся вперед, но ему никто не ответил. Подхватив внезапно обмякшее тело патрона за плечи, Семен Ильич вдруг понял, что держит в руках труп.

Осторожно разжав пальцы, он бережно опустил мертвеца на пол и, подобрав упавший фонарь, почувствовал противный холодок, разлившийся между лопаток.

У стены все еще слабо шевелила хвостом огромная оливково-черная гадина, длиной никак не менее четырех метров. Переведя взгляд на выгнувшегося дугой Богарэ, Хованский тяжело вздохнул: «Ах, патрон, патрон». Укус кобры пришелся тому прямо в лицо, однако Язва Господня был мужественным человеком и перед смертью нашел в себе силы превратить голову твари в мокрое место. Натурально в мокрое – штабс-капитан скользнул лучом по влажным потекам на скале и неожиданно придвинулся поближе: а это еще, черт возьми, что такое?

Мишель Богарэ бил кастетом с такой силой, что тысячелетние камни не выдержали и стена подалась, обнаружив в своей глубине наличие ниши. «Ну-ка». – Стараясь не наступать дохлой гадине на хвост, штабс-капитан легко расширил отверстие, затем внимательно прислушался к наружным звукам и наконец, направив в пролом луч фонаря, нащупал в толще стены небольшую, судя по весу, деревянную шкатулку. Открыть ее тем не менее не удалось – крышка просто рассыпалась под пальцами Хованского в труху. Посмотрев на содержимое ларца, он поморщился – похоже на чьи-то мощи, стоило только время терять и возиться со стеной. Однако присмотревшись, он заметил, что черные как смоль останки украшены перстнем с красным сверкальцем. Не колеблясь, он потянулся за ним. Раздался треск распавшейся в прах истлевшей человеческой плоти, и, повертев жуковину в лучах фонаря – серебряная вроде, – штабс-капитан, чтобы находку не потерять, насадил ее себе на палец, тут же о ней забыл и двинулся разбираться с Тутанхамоном.