Текст книги "...Да поможет мне бог"

Автор книги: Феликс Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

–      Практически это означает, что законов больше не существует, – заключил Спенсер. – Мы, которые знаем лучше, чем...

–      Я не сказал, что знаю лучше. Нет, – прервал его Джон Арбэтт. Он взглянул на свою трубку и снова чиркнул спичкой, но он слишком торопился, и спичка погасла. – Я не могу объяснить это... это положение. Если ты можешь, поздравляю тебя. Только смотри не уподобься тому знаменитому хирургу, который сделал «успешную» операцию, а больной взял да и умер.

Он улыбнулся, довольный своей шуткой, и взглянул на Майлса, ожидая одобрения, но Майлс молчал.

–      Скажи что-нибудь, Берни. Почему я должен тащить всю тяжесть один? Скажи нашему юному другу, против чего он идет.

–      Я думаю, Донован понимает это, – ответил Майлс.

Джон Арбэтт выколачивал трубку о пепельницу.

–      Сомневаюсь. Сомневаюсь, что он в самом деле понимает. – Он помолчал, взял со стола коробку с табаком и снова начал набивать трубку. – Позвольте мне быть вполне откровенным. С твоего разрешения, Берни, я расскажу мальчику, о чем мы говорили сегодня утром. – Он повернулся к Спенсеру. – Мы очень уважаем тебя, и с тех пор, как ты открыл собственную контору, мы несколько раз рекомендовали тебя клиентам, дела которых по той или иной причине сами не могли взять. Я говорю о Брэндбите, Стоуксе и об Эверетт Зальцбургер. Я не жду от тебя, Спенсер, взрывов благодарности. И мистер Майлс тоже, я уверен. Но, мой дорогой юный друг, у тебя должна быть определенная ответственность не только перед клиентами, но и перед нами. Все надеются – позвольте мне употребить это избитое выражение, – что руки у тебя будут чистые.

Джон Арбэтт набил трубку. Он посмотрел на нее со счастливой улыбкой.

–      Если тебя начнут пачкать и поносить по всей стране, это не повысит твоей ценности как адвоката. Вполне ясно, не так ли?

–      И вполне ясно также, – добавил Спенсер, – что я ничего не могу сделать. Вы сами сказали, мистер Арбэтт, что Уолта Фаулера остановить нельзя.

Джон Арбэтт энергично тряхнул головой.

–      Допустим. Допустим. Но ты еще можешь отбиваться, можешь предотвратить дальнейшие атаки, поехать в Вашингтон и реабилитировать себя.

–      Реабилитировать себя в чем? – спросил Спенсер.

На лице Джона Арбэтта появилось страдальческое выражение. Он помолчал, а потом сказал едва слышно:

–      Я не собираюсь спорить с тобой, Спенсер. Делай что хочешь и как знаешь. У каждого есть свои собственные принципы, и, если твоя этика обрекает тебя на голод, кто я такой, чтобы сказать, что ты ошибаешься? Голодать придется тебе.

Теперь его трубка хорошо разгорелась. Он наслаждался, делая затяжки. Он встал, показывая, что разговор закончен.

Майлс вышел вместе со Спенсером. Секретарша Майлса Беатрис Стейнхардт оторвалась от бумаг и подала ему телеграмму. Майлс просмотрел ее и вернул секретарше.

–      Мне очень жаль, Донован, – сказал он, – все это получилось довольно нелепо.

–      Да, – подтвердил Спенсер.

Они пожали друг другу руки. Спенсер видел, как Майлс прошел к себе в кабинет и закрыл дверь. Он подумал, что сегодня у Майлса совсем стариковский вид. Внезапно он почувствовал, что его лицо и спина мокры от пота. Он только сейчас заметил, что день стоит жаркий. Впрочем, кабинет Джона Арбэтта был оснащен установкой для кондиционирования воздуха.

8. Четверг, 19 июля, 9.00 вечера

В тот вечер Спенсер был с Джин в театре. Сначала он отправился домой, принял душ и переоделся, но в переполненном театре жара вскоре стала невыносимой. Джин, казалось, не ощущала жары. В светло-голубом платье с прикрепленной к плечу орхидеей, преподнесенной ей Спенсером, она источала прохладу и свежесть.

Оперетта была написана специально для знаменитого комика. Сначала на сцене появилась высокая блондинка; она пропела дуэт с темноволосым молодым человеком, выговаривающим слова с испанским акцентом. (В программе сообщалось, что он родился в Марселе и во время войны участвовал во французском Сопротивлении.) Комика вынесли на носилках, из-под его больничного халата, разорванного сзади, виднелось полосатое нижнее белье. Хорошенькая сестра милосердия подошла к нему, чтобы дать болеутоляющее средство; он прыгнул на нее и разорвал ее платье так, что оно совсем упало и девушка осталась в купальном костюме. Публика смеялась и аплодировала.

Плечо Джин прижалось к плечу Спенсера.

–      Уйдем в антракте? – шепотом спросила она.

–      Да, если у тебя хватит терпения дождаться его.

–      Ужасная гадость, – сказала она. – А ведь это мой любимый комик.

–      Мне он тоже всегда нравился, – заметил Спенсер,– но никак не в этом спектакле.

–      Да, уж конечно, не в этом.

Она была совсем близко от него, душистая и нежная. Ее волосы касались его щеки.

Комик танцевал с хорошенькой сестрой. Он пытался поцеловать ее, но всякий раз, когда он уже почти касался ее губ, та выкручивала ему руку и он плашмя падал на пол. Покачивая бедрами, появилась вторая хорошенькая сестра. Комик бросил первую сестру, но, когда он обнял вторую, она, применив прием джиу-джитсу, сбила его с ног. Сцена повторилась еще с несколькими сестрами, наконец комик совсем обессилел, и его снова водрузили на носилки. Его унесли в сопровождении торжественной процессии из врачей и сестер, а оркестр играл похоронный марш.

Спенсер взглянул на Джин. Она сидела, наклонившись вперед, лицо ее было хмуро, губы крепко сжаты, а руки сложены на коленях. Он знал, что она отнеслась к этой сцене так же, как он; они часто одинаково судили о множестве вещей – и о людях тоже. А иногда ее мнение оказывалось более верным, чем его. Он припомнил их знакомство с Биллинджерами; это было, наверно, года два назад. Биллинджеры пришли к Садерлендам на небольшой званый обед. Лео прямо-таки дышал любезностью и добродушием, Пэт маленькими глотками прихлебывала коктейли и вино, прикрывая ресницами томные глаза. Спенсеру понравился Лео, и, заранее осведомленный миссис Садерленд, он был даже рад случаю заполучить такого влиятельного клиента. Но Джин предостерегла его – не по какой-то определенной причине, вспомнил он, а просто следуя инстинкту. Она не доверяла Лео.

Сейчас уголок ее рта опустился, словно она испытывала отвращение, – он видел ее в профиль. Ему нравилось ее лицо, мягкая линия щеки, опускающаяся к упрямому подбородку, глубокие глаза, то серые, то светло-голубые – в зависимости от цвета одежды. Нет, Джин – само совершенство; она живая, чуткая и не по летам разумная. Она будет хорошей женой и заслуживает его доверия. Он в первую же подходящую минуту расскажет ей о письме – может быть, даже сегодня. Незачем откладывать этот разговор: в любой день все может прорваться наружу, а она вправе знать заранее.

Внезапно он встретился с Джин взглядом. Она смотрела странно напряженным взором, как будто уже некоторое время следила за ним. Ее губы сложились в улыбку, но улыбка получилась не слишком веселой. Спенсеру показалось, что она чего-то ищет в его лице. Он взял ее за руку, но она не ответила на его пожатие. Она отвернулась и смотрела на сцену.

Юноша, участник французского Сопротивления, стоял на уединенном холме и пел о любви. Садилось солнце, и небо над красным горизонтом было совсем темным. Откуда-то появились два танцора: женщина в белом развевающемся платье и мужчина в черном трико. Под звуки томной песни они танцевали, изображая влюбленных. Солнце село, загорелись звезды.

В антракте Спенсер и Джин ушли; им удалось без труда найти такси. Они поехали к Спенсеру. На улице было не очень жарко, дул даже легкий ветерок. Джин откинулась на спинку сиденья, закурив сигарету.

–      Нет ничего хуже плохой оперетты, – сказал Спенсер. – Артисты из кожи вон лезут, чтобы заставить тебя смеяться и радоваться, а тебе от этого становится только противно.

Она кивнула. Наступило молчание.

–      Что такое, Джин?

–      Ничего, – ответила она, а затем добавила: – Подожди.

Они молчали всю дорогу.

На площадке шестнадцатого этажа Джин стояла в напряженной позе, опустив голову. Она чувствовала себя неловко, потому что ей предстояло войти в квартиру мужчины в такой поздний час. Спенсер отпер дверь и смотрел, как она медленно, слегка шаркая подошвами, проходит через гостиную. Пока она отворяла дверь на балкон, он зажег свет, подошел к письменному столу и позвонил в бюро обслуживания. Он видел, что Джин стоит на балконе и смотрит на реку, но выражения ее лица уловить не мог.

Дежурная из бюро обслуживания сказала, что ему никто не звонил. Он закурил сигарету, вышел на балкон и обнял Джин.

–      Что случилось, Джин?

–      Не знаю.

–      Может, я в чем-то провинился?

Она отрицательно покачала головой.

Он поцеловал ее в щеку, она повернула к нему лицо и, когда губы их встретились, спокойно поцеловала его.

–      Ты сегодня в хорошем настроении? – спросил он.

–      Да, кажется, в хорошем.

–      Когда я задал тебе вопрос в такси, ты сказала: «Подожди»

–      Да, милый. Я ждала, пока мы останемся наедине. Я не хотела разговаривать в такси. Шоферы всегда подслушивают.

По реке скользил маленький буксир, стук его мотора был едва слышен.

–      Возможно, я глупая, – сказала Джин, – я... я не знаю, как это выразить. – Она замолчала и, наклонившись так низко, что плечи ее коснулись перил, посмотрела на него снизу вверх испуганными глазами. – У меня такое чувство, будто я теряю тебя. И не только тебя. Я чувствую, что теряю все.

–      О чем ты говоришь?

–      Это... это именно так. Я сижу дома, разговариваю с папой и внезапно замечаю, что это совсем не я, что говорит кто-то другой и слова не мои. Я хожу, но это совсем не моя походка. Это не мой отец, это какой-то незнакомый пожилой человек. У меня нет никаких чувств к нему. Затем входит мама; она говорит со мной, а я смотрю ей в лицо и делаю отчаянные попытки узнать ее. Это совсем посторонняя женщина.

Она замолчала. Невидящие глаза ее были широко раскрыты. Она не смотрела на Спенсера. Казалось, будто она смотрит в себя и прислушивается.

–      Сегодня, когда ты пришел за мной, – продолжала она, – ты опоздал на двадцать минут. Я не знала, чем занять эти двадцать минут. Я не могла ждать, мне так хотелось увидеть тебя. И вот раздался звонок, я побежала отворять, и ты вошел. Но это был не ты. Это был человек, которого я никогда не встречала прежде. Не твой рот, не твой голос. Я потеряла тебя. Что происходит, милый? Что?

Он медленно покачал головой и коснулся ее руки. Она выпрямилась, повернулась и прильнула к нему.

–      Обними меня, – попросила она. – Просто обними и не двигайся. Все хорошо, когда ты так обнимаешь меня.

В эту минуту зазвонил телефон. Спенсер вздрогнул, тело Джин словно одеревенело. Она отстранилась от него.

–      Разве ты не подойдешь к телефону?

–      Да, пожалуй, лучше ответить, – нерешительно сказал он.

Он вошел в комнату и взял трубку. Звонила Луиза.

–      Что ты делаешь, Спенс? – спросила она. – Не можешь ли ты прийти ко мне?

–      Прости, пожалуйста, но я не могу, – ответил он.

Джин тоже вошла в гостиную и, пройдя мимо его любимого кресла, села на диван. Она закурила.

–      Лэрри не пришел домой, – сказала Луиза. – Ты случайно не видел его?

–      Нет. Значит, он не пришел домой?

–      Не пришел. Его нет. Он уехал вчера вечером раньше тебя, помнишь?

–      И ни разу не позвонил тебе?

– Нет. Я бы хотела, чтобы ты пришел.

–      Я не могу, Луиза, – сказал Спенсер.

– О! – Короткое молчание, а затем: – Ты не один.

–      Да.

–      Что ж, – сказала Луиза, – я не буду тебя беспокоить, если ты не один. Извини, что позвонила.

–      Ничего, – ответил Спенсер.

После небольшой паузы она спросила:

–      Как Джин?

–      Прекрасно, – ответил Спенсер.

–      Очень рада.

В трубке щелкнуло, и раздались гудки отбоя.

Спенсер положил трубку. Секунду он постоял молча, с закрытыми глазами, стараясь отогнать от себя образ Луизы, сидящей в одиночестве в номере отеля. На ней, наверно, белое платье, а лицо у нее совсем бледное – ни румян, ни губной помады, и светлые волосы падают на лоб, закрывая глаза. Испуганная и одинокая, она хочет видеть его, как всегда в такие минуты.

–      Ты любишь Луизу? – спросила Джин.

Она наклонилась, чтобы положить сигарету. Она не смотрела на Спенсера.

–      Нет, что ты, – ответил он.

Он подошел к ней и сел рядом на диван. Он обнял ее, прижал к себе и, разговаривая, все время ощущал тепло ее мягкого тела, прикосновение ее руки к его колену и знал, что это сама действительность; все остальное казалось неясным и далеким, затерянным в сумерках мыслей.

–      Мы знаем друг друга давно, Луиза, Лэрри и я, тебе это хорошо известно, – сказал он. – Я был лучшим другом Лэрри, когда они поженились, лет десять назад, и до сих пор они остаются моими единственными близкими друзьями.

–      Зачем она звонила сейчас? – спросила Джин.

–      Лэрри не вернулся домой. Она беспокоится.

– Они счастливы?

–      Они очень любят друг друга.

–      Но разве это все? Этого недостаточно для счастья,

–      Достаточно, если любовь настоящая.

–      Милый, а у нас она настоящая? – спросила она.

–      Почему ты спрашиваешь?

–      Потому что я не знаю, – ответила она. – Раньше я была уверена. А теперь нет. – Она убрала руку. – Пожалуйста, не обижайся на меня. Я говорю то, что чувствую, а кроме тебя, мне некому сказать об этом.

–      Говори все, что хочешь, – сказал он. – Говори все и не волнуйся.

–      Спасибо, милый. Может, ты выключишь свет?

Теперь комнату озаряло лишь мягкое сияние луны, проникавшее сквозь открытую балконную дверь. Джин взяла сигарету, и Спенсер зажег спичку.

–      Спасибо, милый.

Она нервничала, голос ее дрожал. Он снова сел рядом, совсем близко к ней.

–      Ты помнишь ту ночь, две недели назад? Мы были здесь у тебя. Шел дождь, а у нас не было зонтика, и мы не могли найти такси после кино.

–      Помню.

–      Мое платье совсем промокло, я сняла его и надела твою пижаму. И ты поцеловал меня.

Она замолчала, он ждал. Он знал, о чем она спросит.

–      Почему ты не лег со мной в ту ночь?

–      На это довольно трудно ответить, – сказал он.

–      Ты знаешь, что я хотела этого.

Он дотронулся до ее руки.

–      Нет, пожалуйста, не трогай меня, милый. Это, наверно, ужасно, но я все равно скажу. Я делала все, что могла, все, что было в моих силах. Я так желала тебя. Но не смогла заставить тебя лечь со мной. Ты вел себя очень мило, был очень заботлив, даже предупредителен. Ты обращался со мной, как с маленькой девочкой, потерявшей голову. А я хотела, чтобы ты видел во мне женщину... женщину, которая принадлежит тебе, милый. Ты, наверно, считаешь меня ужасной?

–      Нет.

Она бросила сигарету.

–      Я вернулась домой и чувствовала себя несчастной и отвергнутой. Я не могла понять тебя. Я знаю, что полагается оставаться девственницей до наступления брачной ночи, но эта условность ничего для меня не значит. Я думала только о том, что ты меня мало любишь. И я начала ненавидеть себя за то, что вела себя так бесстыдно. Ведь, говоря честно, я навязывалась тебе. А ты не хотел меня.

–      Это неправда. – Он встал. – Мои слова, вероятно, прозвучат банально и плоско, но я должен тебе сказать, что в ту ночь мне потребовалась вся моя сила воли.

К его удивлению, Джин начала смеяться.

–      Бог ты мой, – сказала она. – Зачем было расходовать на это столь драгоценную силу воли? – Она выпрямилась, овладев собой. – Прости, милый. Я знаю, что девушка не должна говорить подобные вещи, особенно человеку, за которого она собирается выйти замуж. Это... это неприлично, не так ли? – Она подняла на него глаза. – Что со мной, милый? Неужели я плохая? Почему ты не отвечаешь мне? Ты так потрясен, что не находишь слов? Может быть, для того я так и говорю... чтобы потрясти тебя, чтобы как-нибудь проникнуть в твою душу. Милый, почему ты всегда так чертовски вежлив, так деликатен, благороден и...

–      Перестань! – прервал он ее яростно. – Перестань, Джин!

Сначала она поразилась, затем опустила голову и улыбнулась.

–      Вот теперь ты злой. Я никогда не видела тебя таким.

–      Ты права, – сказал Спенсер.

Она говорила так же, как Джон Арбэтт, как все остальные. Если человек верит в определенные принципы – называйте их правосудием, приличием, этикой или чем угодно, даже условностями (в условностях нет ничего плохого: что бы мы делали без них? – бросались бы друг на друга, как дикие звери), – если человек пытается придерживаться определенных принципов, его считают глупцом. Джин ничем не отличается от остальных. Она не понимала его и никогда не поймет. Он не может рассказать ей о письме. Черт с ним, черт с ней, черт с ними со всеми! Это теперь не тревожит его. Ему хотелось остаться одному.

Стараясь говорить спокойно, он сказал:

–      Мне кажется, тебе лучше поехать домой, Джин. Я провожу тебя. Уже поздно.

Она быстро встала, так быстро, что едва не потеряла равновесие. Чуть покачнувшись, она взяла свою сумку.

–      Хорошо, Спенсер.

Он повернулся к ней, но в темноте не мог разглядеть выражения ее лица; она взяла свои туфли и прошла в переднюю, чтобы надеть их.

В машине она плакала; ей было так стыдно и горько, что она не могла сдержать слез. Он пытался успокоить ее, но она не позволила ему прикасаться к ней, и он повиновался, все еще испытывая злость, но постепенно смягчаясь, потому что чувствовал, что виноват перед ней, хотя ему было не совсем ясно, в чем именно. Когда они подъехали к ее дому и она вынула ключ, собираясь отпереть дверь, он обнял ее. Она не сопротивлялась. Некоторое время они стояли обнявшись, ее голова покоилась на его плече. Они оба испытывали раскаяние и нежность и просили прощения друг у друга. Затем они поцеловались, и Спенсер, взяв ключ у нее из рук, отпер дверь. Оба одновременно подумали о том, что он еще раз показал свою воспитанность и хорошие манеры, и оба улыбнулись, угадав чужие мысли.

Когда Спенсер вернулся домой, было уже около двух часов ночи, и он почувствовал, как устал. Он сел за стол, достал из среднего ящика папку и, поставив число – 19 июля, продолжил свои записи:

«По телеграфному вызову Майрона Вагнера я позвонил ему в 8.30 утра в Вашингтон. Он сообщил мне о своем разговоре с Уолтом Фаулером. Я дал ему понять, что нахожусь в несколько затруднительном положении. В 2 часа 30 минут я виделся с Арбэттом и Майлсом в кабинете Арбэтта. Арбэтт сообщил мне, что Уолт Фаулер готовит против меня обвинительную статью. Он дал мне также понять, что отныне, если я буду упорствовать, перестанет рекомендовать меня клиентам.

20 июля. 1.55 ночи. Больше ничего не произошло».

9. Пятница, 20 июля, 10.05 утра

Спенсер пришел в контору в начале одиннадцатого, что было для него поздним часом. Посыльный Ред стоял около стола Мэри Шеппард, держа в руках большой желтый конверт и выслушивая ее наставления. Они оба обернулись, и Мэри улыбнулась Спенсеру, выражая готовность пошутить относительно его опоздания.

–      Доброе утро, мистер Донован, – весело сказал Ред.

Спенсер, не глядя на них, кивнул головой, прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. В комнате было душно. Он отворил окна и включил вентилятор.

Когда вошла Мэри, он просматривал письма и записи, лежавшие на письменном столе.

–      Я думала, что при закрытых окнах будет прохладнее, – сказала она.

–      Ничего, – ответил Спенсер. – Когда звонил Билл Спайкс? – спросил он.

–      Около получаса назад. Я обещала позвонить в Вашингтон, как только вы придете.

–      Соединяйте, – сказал Спенсер, и Мэри двинулась к дверям. – Нет, звоните здесь и скажите Арту, что я хочу его видеть.

Она подняла трубку.

–      Арт, вас хочет видеть босс. – И затем: – Сьюзи, вызови телефонистку номер семнадцать в Вашингтоне и скажи, что мистер Донован пришел. – Спустя секунду она добавила: – Не сразу, Сьюзи. Я в кабинете мистера Донована.

Положив трубку, она нахмурилась и мгновение стояла в нерешительности, держа руку на телефоне. Спенсер заметил это, но ничего не спросил. Он не хотел отвлекаться, слишком многое предстояло обдумать.

Отворилась дверь, и вошел Арт Дэниелс. Спенсер сел, взял первое попавшееся письмо и принялся читать его, только чтобы избежать разговора с Мэри и Артом, С тех пор как он встал с постели, он пребывал в каком-то странном волнении и напряжении. Он быстро побрился и ушел, не позавтракав, а теперь чувствовал усталость и голод.

Зазвонил телефон. Мэри взяла трубку и, сказав: – Да, соедините с мистером Спайксом, пожалуйста, – передала трубку Спенсеру и вышла из кабинета.

–      Хелло, – начал Спенсер. – Это вы, Билл? Я только что пришел. Да, здесь тоже стоит жара, уже два дня. Как поживаете?

Слушая, он переложил трубку в левую руку и что-то записал па листке бумаги.

Арт встал и подошел к столу. Он прочитал: «Билл за Теда Эшбери». Арт отрицательно покачал головой,

Спенсер кивнул в знак согласия и сказал в микрофон:

–      Тед – прекрасный человек и очень компетентный адвокат. Но он не подходит для этого дела. Не подходит, Билл. Поверьте мне.

Снова взяв трубку в правую руку, он взглянул на Арта, который продолжал отрицательно качать головой.

–      Послушайте, Билл, я случайно знаю Теда, – сказал Спенсер. – Он слишком близок к заправилам республиканской партии. Он не сможет сопротивляться сенатору Кирквуду; вы знаете эту кухню лучше, чем я. Если...

Он кивнул Арту и откинулся в кресле, терпеливо слушая. Арт взял карандаш и бумагу, что-то написал и передал листок Спенсеру. Спенсер взял листок и прочитал: «Почему вы не предложите Уилларда Стила?»

Спенсер, ничего не ответив, положил записку. Он продолжал слушать, а затем сказал:

–      Извините, Билл, не могу согласиться с вами. Тед, конечно, разовьет деятельность – ни одна юридическая контора не откажется работать на «Алтуна миллз», – но на рожон из-за вас лезть не станет. – Спенсер выпрямился в кресле. Голос выдавал его раздражение. – Тед уже предлагает компромисс, а это нехорошо, Билл. Аннулирование – совершенно произвольный акт. Причины очевидны. Если вы настаиваете на приглашении вашингтонского адвоката, возьмите, например, Уилларда Стила. Он очень способный, не принадлежит ни к какой партии, и у него есть характер. Но я предпочел бы заняться этим делом сам. Я могу выехать сегодня днем и...

Билл Спайкс снова заговорил, и Арт увидел, что Спенсер очень рассердился. Он сделал успокаивающий жест. Спенсер взглянул на него и кивнул. Тщательно подбирая слова, он сказал:

–      Знаете ли, Билл, я не намерен выслушивать ваши приказания. Я в любое время готов вас консультировать, я даю вам советы – к этому меня обязывает договор с «Алтуна миллз», – но указания я получаю только от главной конторы. Извините. Ну, если вы хотите, чтобы я... Я сам позвоню старику и договорюсь с ним. Всего хорошего, Билл.

Спенсер бросил трубку и встал.

–      Спайке, должно быть, уже договорился с Эшбери, – сказал Арт, – иначе он бы так не упрямился.

Спенсер нажал кнопку зуммера, вызывая Мэри Шеппард.

–      Посмотрим, что скажет мистер Уилсон.

Так как Мэри не ответила, Спенсер нажал зуммер вторично, подошел к двери, соединяющей его кабинет с приемной, и, увидев, что приемная пуста, прошел в комнату, где сидела телефонистка. Мэри стояла рядом с Сьюзи, наклонившись к ней, и что-то тихо и быстро говорила. Обе девушки повернулись к Спенсеру. Глаза Сьюзи были широко раскрыты и полны слез.

–      Вызовите «Алтуна миллз» в Лестер Гровз. Соедините меня с мистером Ричардом Уилсоном лично!

Он возвратился в кабинет и закрыл дверь. Арт Дэниелс следил за ним.

–      Я вам еще нужен, сэр?

–      Пожалуйста, побудьте здесь, – ответил Спенсер. – Возможно, вы мне еще понадобитесь.

Он сел за стол и начал просматривать письма и записи. Через минуту зазвонил телефон, и Спенсер поднял трубку.

–      Да?

–      Мистер Донован, – говорила Сьюзи, – мистера Уилсона нет в конторе и не будет, как говорят, до понедельника.

–      Соедините меня с мистером Страйкером.

–      Минуту, сэр. – И затем: – Мистер Страйкер у телефона, мистер Донован.

–      Хелло, – сказал Спенсер. – Это вы, Дэн?

–      Да, – ответил Страйкер. – Очень жаль, мой друг, но мистер Уилсон уехал отдыхать.

Он говорил вкрадчиво, с интеллигентскими интонациями.

–      Может, позвонить ему домой? – спросил Спенсер.

–      Нет, не советую, – ответил Страйкер. – У вас что-нибудь очень важное?

–      Хотел поговорить насчет положения в Вашингтоне, Я только что беседовал с Биллом Спайксом.

Наступило молчание.

–      Ага, понимаю, – сказал Страйкер. – Видите ли... Боюсь, что придется подождать до понедельника.

–      Ждать нельзя.

Снова пауза.

–      Хелло, – сказал Спенсер.

Голос Страйкера был едва слышен.

–      Я у телефона, мой друг. Говорят, у вас там дикая жара в Нью-Йорке. Надеюсь, вы не расплавитесь.

–      Билл хочет, чтобы в Вашингтоне вас представлял Тед Эшбери, – резко сказал Спенсер. – Я категорически против. Это... это крайне неудачный выбор.

–      Вот как? – спросил Дэн Страйкер. – Я думаю, вам лучше сразу же в понедельник утром поговорить с мистером Уилсоном. Ему будет небезынтересно услышать ваше мнение.

–      А если Спайкс договорится с Эшбери до понедельника?

Страйкер ответил не сразу.

–      Не думаю, что у него такие полномочия, Спенсер. Я уверен, что у него их нет.

–      Ладно, – сказал Спенсер, не пытаясь даже скрыть свое разочарование. – Я позвоню мистеру Уилсону в понедельник. Спасибо, Дэн.

–      Всегда к вашим услугам, мой друг. Желаю хорошо отдохнуть.

–      И вам тоже.

Спенсер положил трубку. Он не смотрел на Арта Дэниелса.

Наконец Арт спросил:

– Что вы скажете, мистер Донован?

Спенсер взял сигарету и зажег спичку.

– Уверен, что Билл уже договорился с Тедом Эшбери. Уилсон дал согласие, и Страйкер знает об этом, – сказал он.

Арт покачал головой.

–      Не могу поверить. Билл Спайкс определенно изменился.

–      Может быть, он что-то узнал, – сказал Спенсер,

– Что узнал?

Спенсер сразу понял, что проговорился. Незачем было упоминать об этом. Он проговорился впервые. Следует быть более осторожным.

–      Ничего, – ответил он и встал. – Слишком жарко, чтобы волноваться. Я лучше позову Мэри, и мы вместе просмотрим почту.

Спенсер ни с кем не договаривался завтракать вместе, поэтому вскоре после половины первого он попросил Мэри принести ему сэндвич. Она собрала свои блокноты и карандаши.

–      Что с Сьюзи? – спросил Спенсер.

Мэри не нашлась что ответить.

–      О...

–      Я не любопытствую. Я просто думал, что смогу…

–      Нет, сэр, – сказала Мэри. – Это... это ее личное дело. Здесь ничем нельзя помочь. Она должна справиться сама.

–      Ладно.

–      Хотите кофе к сэндвичу? – спросила Мэри.

–      Холодного кофе, – ответил Спенсер. – И купите дневные газеты, пожалуйста, – добавил он.

Посылая Мэри за сэндвичем, он всегда просил ее купить газеты. И сегодня он обратился к ней с обычной просьбой без каких-либо особых соображений.

Оставшись один, Спенсер продолжал думать о Сьюзи, Эта скромная девушка, еще очень юная, с короткими каштановыми волосами и белой кожей, поступила к нему работать около семи месяцев назад, когда он открыл свою собственную контору. Мэри привела ее в его кабинет и представила ему. Это был, пожалуй, единственный случай, когда Спенсер говорил с ней, если не считать необходимого обмена фразами ежедневно во время работы, Он вспомнил, что она окончила скромный колледж в каком-то штате и что служба у него была ее первой службой. Ему смутно припомнилось, что семья ее живет в маленьком городке где-то на Среднем Западе и что у нее есть несколько братьев и сестер. А однажды, пришло на память Спенсеру, на вечеринке, устроенной им в честь одного из клиентов, на которую он пригласил всех своих служащих, Сьюзи после двух рюмок коньяку стала очень храброй и обняла его.

На столе загудел зуммер, и Спенсер поднял трубку,

–      С вами хочет поговорить мистер Садерленд, сэр, – сказала Сьюзи.

–      Мистер Садерленд?

Спенсер секунду помедлил.

–      Здравствуйте, мистер Садерленд, как поживаете? – наконец сказал он.

–      Полагаю, вы видели газету, – начал мистер Садерленд.

–      Какую газету?

Но, задавая вопрос, Спенсер уже знал ответ. На мгновение все, казалось, замерло, даже сердце остановилось у него в груди.

–      «Стар джорнел». – Джеймс Садерленд был взволнован, он задыхался. – Сегодняшнюю «Стар джорнел». Я только что купил ее. Там статья Уолта Фаулера.

Спенсер услышал свой собственный голос.

–      Я не видел «Стар джорнел».

–      Достаньте ее, мой мальчик. Поскорее купите. Это какая-то ошибка. Это – самая отвратительная статья, которую я когда-либо читал... и ее перепечатают во всех газетах. Возбудите дело против этого сукина сына. Пусть он получит по заслугам. Свяжитесь с Джоном Арбэттом. Он даст вам совет. Действуйте!

–      Конечно, – ответил Спенсер, внезапно успокаиваясь. – Мне очень жаль, что вы так огорчены.

–      Огорчен! – Джеймс Садерленд почти кричал. – Увидите сами. Он называет вас предателем, коммунистом. Мой мальчик, это может повредить вам. Это погубит вашу карьеру.

–      Возможно, если бы это была правда, – сказал Спенсер.

Наступило короткое молчание.

–      Я кончаю, – сказал мистер Садерленд. – Позвоните мне, ладно? Прочитайте статью и позвоните мне.

–      Хорошо, мистер Садерленд, – ответил Спенсер.

Он неожиданно для себя встал и, заметив, что пиджак все еще на нем, снял его, бросил на стул и ослабил узел галстука. Затем он прошел через пустую приемную, где обычно сидела Мэри, и натолкнулся на Сьюзи, которая писала письмо.

Заметив Спенсера, она подняла голову.

–      Мэри пошла за сэндвичем, сэр, – сказала она.

Он кивнул и с минуту стоял, глядя на нее; она смотрела на него, в глазах ее был страх, а пальцы нервно теребили письмо.

–      Мистер Дэниелс пошел завтракать? – спросил Спенсер.

–      Нет, сэр. – Она говорила с трудом, запинаясь. – Он... еще в конторе.

Арт Дэниелс, сидя за столом, что-то писал, когда вошел Спенсер, оставив дверь открытой.

– Арт, у нас могут быть неприятности, – сказал он.

Арт отложил перо.

–      Какие неприятности, сэр?

–      Уолт Фаулер, кажется, поместил в «Стар джорнел» статью обо мне.

–      Это, должно быть, забавно, – усмехнулся Арт.

–      Мне звонил мистер Садерленд, – сказал Спенсер. – Он читал эту статью. Я сам ее не видел.

Он посмотрел сквозь открытую дверь в коридор, где с минуты на минуту должна была появиться Мэри с сэндвичем и дневными газетами.

–      Что сказал вам мистер Садерленд? – спросил Арт.

–      Он не вдавался в подробности. Кажется, по словам мистера Фаулера, я коммунист и предатель.

–      Вы попали в неплохую компанию, – сказал Арт. – Там и государственный секретарь, и миссис Рузвельт, и, по существу, все либералы Америки.