Текст книги "...Да поможет мне бог"

Автор книги: Феликс Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

–      Ну что ж, – мрачно заметил Майлс, – что сделано, то сделано.

Повинуясь какому-то порыву, Спенсер проговорил:

–      Мистер Майлс... надеюсь, вы верите мне?

–      Почему вы спрашиваете меня об этом? – удивился Майлс.

Искренняя озабоченность старика взволновала Спенсера. Он почувствовал себя виноватым и растерянным. Кажется, он и раньше, разговаривая с Майлсом, всегда чувствовал себя виноватым, но, конечно, сейчас не время для объяснений. Он ограничился тем, что сказал:

–      Вы всегда так хорошо ко мне относились. Вы так много сделали для меня.

Майлс засмеялся:

–      О, да вы чувствительный парень, оказывается.

Наступила пауза.

–      Я вам кое-что скажу, – продолжал Майлс, откашливаясь, – и хотя по телефону толком не побеседуешь, я все же хотел бы в двух словах в порядке подготовки к бою...

Он замолчал. Спенсер ждал, затаив дыхание и чувствуя, как напряглись у него нервы.

–      Во всем этом деле есть кое-какие непонятные для меня обстоятельства. Ваше поведение, должен признаться, в некоторых случаях поражает меня. Иногда мне кажется, что вы чего-то не договариваете. – Майлс замялся, а затем убежденно продолжал: – Я не сомневаюсь и никогда не сомневался ни в вас, ни в ваших адвокатских способностях, но иногда у меня появляются сомнения – пожалуйста, не обижайтесь, – серьезные сомнения в обоснованности ваших суждений. Как я уже упомянул, вы, Донован, – весьма чувствительный человек, пожалуй, слишком даже чувствительный, во вред себе.

Майлс снова замолчал. Сердце Спенсера громко стучало, он даже испугался, что Майлс услышит этот стук на другом конце телефонного провода.

–      Примите признание старика, который очень привязан к вам и верит вам, – продолжал Майлс, – и, если хотите, подумайте над моими словами. Мы с вами еще потолкуем.

В пять часов Спенсер сидел в приемной доктора Стролла, просматривая номер «Холидей» полугодовой давности. Спенсер немного опоздал. Едва он вышел из своего кабинета, как ему позвонил Поль Адамс из Ассошиэйтед Пресс, и Мэри пришлось догонять шефа в коридоре. К тому же время было такое, что в центре города ему с трудом удалось найти такси. Теперь, конечно, приходилось ждать.

Разговор с Полем Адамсом был краток.

–      Вы звонили мне, мистер Донован? Извините, что я не позвонил вам раньше. Меня не было на службе.

–      Да, я знаю, – ответил Спенсер. – Я просто... хотел объяснить вам, что так называемое интервью в «Дейли уоркер» – недоразумение. Никаких заявлений я не делал и вообще почти не разговаривал с корреспондентом.

–      Я так и понял.

–      Не подумайте, что я изменил свое решение, но не поставил вас в известность, – сказал Спенсер.

Адамс молчал. Спенсер вздохнул.

–      Я был в затруднительном положении, мистер Адамс, а корреспондент застал меня врасплох.

Нет, не то он хотел сказать! Почему Адамс молчал?

–      Очень любезно с вашей стороны, что вы мне позвонили, мистер Донован, – сказал Поль Адамс. На этом разговор их закончился.

Спенсер сказал Мэри, что идет к врачу, – он хотел, чтобы она знала, где найти его в случае необходимости, но Мэри почти не слушала его. Ее беспокоило отсутствие Сьюзи. Сильвия, снимавшая комнату вместе со Сьюзи, в конце концов связалась с родителями девушки в Беруэлле, но те ничего не знали о дочери. Сильвия разговаривала с отцом Сьюзи – мать ее лежала в постели после сердечного припадка, второго по счету за последние три месяца; об этом отец ничего не писал Сьюзи, чтобы не тревожить ее. Он ничего не мог сказать; в тот вечер он собирался на богослужение и, конечно, решил молить бога о наставлении и помощи. Он выразил Сильвии признательность за все, что та сделала, и просил известить его о результатах. После этою разговора Сильвия расплакалась, с ней чуть не случилось истерики. Мэри уже заявила в полицию об исчезновении Сьюзи. Ред предложил свои услуги – дежурить у коммутатора и отвечать на звонки, но Спенсер уговорил его отправиться домой.

В приемную вошла медицинская сестра доктора Стролла. Это была знакомая ему сестра, но Спенсер никак не мог припомнить ее имя. Из-за своего двойного подбородка она держала голову как-то неестественно и была несколько застенчива с пациентами мужского пола. Доктор просит извинить его, он сейчас его примет, сказала сестра. Без всякой на то надобности она задержалась в приемной на несколько минут, рассматривая Спенсера, как ему показалось, с чрезмерным любопытством. Впрочем, он допускал, что ошибается.

Прозвучал мелодичный сигнал специального приспособления у входной двери, и в передней появился полный мужчина с зонтиком в руке. Сестра подошла к нему; он назвал себя и фамилию лица, рекомендовавшего его доктору. Сестра ответила, что ей все известно, и попросила его присесть, так как он пришел немного раньше назначенного времени. Новый пациент говорил с сильным немецким акцентом и пояснил, что не рассчитал расстояния между своей квартирой и домом врача, но что, по его мнению, лучше прийти на несколько минут раньше, чем заставить ждать такую важную персону, как доктор. Он низко поклонился сестре, когда она уходила, вошел в приемную и стал искать место для своего зонтика. Поймав на себе взгляд Спенсера, незнакомец улыбнулся и снова поклонился. Это почему-то не понравилось Спенсеру, и он отвернулся. Пытаясь избавиться от зонтика, пациент осторожно поставил его у стены, но зонтик качнулся и с шумом упал на пол. Незнакомцу пришлось нагнуться, чтобы поднять его, и это далось ему нелегко: он тяжело, с присвистом, дышал. Спенсер решил, что пациент страдает астмой. В конце концов незнакомец уселся в кресле напротив Спенсера и, положив зонтик на колени, сказал с виноватой улыбкой:

– Здесь нет стойки для зонтиков, – и добавил: – Их в этой стране вообще очень мало.

Спенсер кивнул головой и поднялся: вошла сестра и пригласила его в кабинет врача.

Доктор Стролл был худощавый, чисто выбритый человек лет шестидесяти, с холодными глазами, глядевшими из-за толстых стекол. Очень белые руки доктора казались слабыми, но его рукопожатие было удивительно сильным, словно хватка спортсмена. Он встретил Спенсера у двери, прошел с ним по комнате и, только усаживаясь за стол, выпустил его руку.

–      Садитесь, мистер Донован. – Он достал ручку, открыл крышку бюро и начал делать какие-то заметки. Затем он посмотрел написанное и, перевернув страницу, попросил Спенсера снова рассказать о его недомогании.

Спенсер еще раньше, по телефону, коротко сообщил доктору о болях в желудке. Теперь, прерываемый многочисленными вопросами доктора, он должен был довольно подробно рассказать о времени, точном месте и интенсивности болей. В конце разговора (Стролл еще раньше попросил его раздеться) Спенсер отважился высказать мнение, что боли его нервного свойства. Доктор улыбнулся в ответ, но не стал оспаривать такой гипотезы.

Тем не менее он вернулся к этому вопросу после того, как внимательно выслушал Спенсера, осмотрел его с помощью рентгеновского аппарата и взял кровь и мочу для анализа. Спенсер застегивал рубашку. Доктор вновь уселся за стол и спросил:

–      Почему вы думаете, что боли у вас нервного происхождения?

–      Понимаете, – ответил Спенсер, – насколько я помню, желудок меня никогда не беспокоил, но в последнее время у меня много всяких неприятностей. Боли всегда начинаются в критические моменты, когда я очень волнуюсь.

Доктор кивнул головой.

–      Могу сказать вам, что понятие «на нервной почве» в том смысле, как его теперь употребляют – а им, пожалуй, злоупотребляют, – очень расплывчато. Если даже ваши боли нервного происхождения – а такая возможность не исключена, мистер Донован, точнее я скажу вам, когда получу результаты сегодняшнего осмотра, – то это не исключает существования какого-то конкретного физического источника этих болей. Наше нравственное состояние может быть лишь дополнительным фактором, влияющим на интенсивность болей.

Он помолчал, затем, глядя на Спенсера, продолжал.

–      Покамест, не делая окончательного заключения, мистер Донован, могу сказать, что я не нашел ничего подозрительного, что указывало бы на наличие язвы, а мысль о ней прежде всего приходит в голову, если вас мучают такие боли, как вы говорите. – Он открыл один из ящиков стола и вынул блокнот с бланками для рецептов. – Все, что я могу сделать сегодня, – это прописать средство для успокоения нервов: таблетки, которые вы будете принимать три раза в день. Они безвредны, но эффективны. Тем временем будут проделаны анализы, и я позвоню вам сразу же после того, как получу результаты.

Спенсер собрался уходить; они оба стояли. Доктор Стролл положил руку Спенсеру на плечо.

–      Я читаю газеты, мистер Донован. Если бы у меня были такие же неприятности, как у вас, я бы тоже заболел.

–      Да, конечно, – ответил Спенсер.

–      В нашу общественную жизнь вошло нечто весьма тревожное. Нечто уродливое, смертоносное, как чума. Все это сознают, но никто ничего не предпринимает. Меня удивляет – почему?

–      Меня это тоже удивляет, – сказал Спенсер.

21. Понедельник, 23 июля, 6.30 вечера

На обеденном столе среди необычно обильной почты Спенсер нашел записку от Эммы:

«Мистер Донован, у меня заболел муж, и я боюсь, что вам придется подыскать другую прислугу. Работа у вас была приятная, и мне очень жаль уходить. Вы должны мне два доллара. 25 центов я вычла за разбитый стакан, так что за вами остается 1 доллар 75 центов. Да благословит вас бог.

Эмма».

Сначала это послание удивило его. Почему Эмма не повидалась с ним и почему ей не продолжать работу после выздоровления мужа? Затем он вспомнил, как странно она вела себя сегодня утром, и все понял. Она работала у него довольно долго – пожалуй, свыше пяти лет. Между ними установились вполне нормальные отношения, но сейчас, видимо, это не очень много значит. Сорок восемь часов газетной травли без особого труда перевесили пять лет добрых человеческих отношений.

Он собрал письма – их было около двадцати. Раньше он никогда не получал столько писем по домашнему адресу. Насколько он мог определить, счетов среди писем не было – сегодня только двадцать третье число. Адрес на некоторых конвертах был написан одним и тем же, каким-то детским почерком. Он перенес почту на свой письменный стол, вскрыл первый конверт, вынул из него лист плотной почтовой бумаги и еще до того, как начал читать, понял, что содержалось в письмах. В глаза ему бросились гнусные слова, написанные печатными буквами, и столь же гнусные порнографические рисунки; на нескольких страницах монотонно повторялись одни и те же непристойные выражения. В письме из женского экскурсионного клуба в Нью-Джерси неизвестная отправительница, не пожелавшая сообщить свой адрес, предлагала ему деньги на поездку в Россию в один конец; в других письмах, дышавших ура-патриотическим негодованием, его называли паршивым евреем; в своем письме (на этот раз подписанном) некий священник – обладатель мелкого, красивого почерка – призывал его раскаяться, отрешиться от дьявольских соблазнов и вернуться в лоно веры.

Письма в беспорядке валялись на столе Спенсера. Еще не все они были вскрыты. От них поднималось ядовитое, удушливое облако злобы. Взрыв бешенства... Спенсеру однажды уже довелось его видеть, но сейчас он был направлен против него самого, и удар оказался неожиданным. Вот так же сидел перед своим письменным столом Гордон Беквуд – у окна, из которого потом выбросился. И он изведал то же самое, нет, большее, значительно большее.

«Это только начало, – с горькой усмешкой подумал Спенсер, а может быть, сказал вслух. – В сущности, все направлено не против меня, а против кого-то созданного мною. Все сделал я сам, я сам все навлек на себя».

Он взглянул на часы, стоявшие на столе: они показывали семь часов десять минут. Он должен был что-то сделать в семь пятнадцать, но не мог вспомнить, что именно, и позвонил в бюро обслуживания. Семь часов пятнадцать минут... Дежурная ответила, что ему часто звонили по телефону, причем некоторые просили кое-что передать, но она не станет повторять этих оскорбительных и просто непристойных слов. Она отказалась их слушать. Конечно, никто своего имени не назвал. Девушка замялась.

Спенсер вспомнил: в семь пятнадцать по третьему каналу выступят по телевидению Уолт Фаулер и сенатор Куп.

–      Я разговаривала с конторой, – снова донесся голос дежурной, – они считают, что вам было бы лучше сменить номер телефона на секретный. – Затем она с возмущением добавила: – Мы не обязаны выполнять поручений, подобных сегодняшним. Ну что ж, мистер Донован, сейчас вы дома. Сообщите нам о своем решении.

–      Хорошо, – ответил Спенсер. Он придвинул кресло поближе к телевизору и включил аппарат. Экран осветился, и после недолгого мелькания изображение приобрело отчетливость. Сначала показали короткий фильм о дорожной катастрофе, в которой погибло двое – красивая блондинка с артистической внешностью, по-видимому мать, и ее маленький сын. Диктор читал рекламное объявление о новом типе автомобильной шины. Затем появилась сама шина. Она постепенно увеличивалась, пока марка фирмы, изображенная на ней, не заполнила весь экран. Потом появилось лицо, и Спенсера поразило сознание, что это лицо Уолта Фаулера, крупное и импозантное, и что оно находится здесь, прямо перед глазами, у него в гостиной.

Несколько хриплым, но, несомненно, приятным голосом Фаулер начал читать последние известия. Спенсер вспомнил, как одна из его случайных знакомых назвала голос Фаулера страшно возбуждающим и мужественным. Журналист сидел в каком-то кабинете и говорил сухим, деловым тоном. Ему, наверно, лет сорок пять, подумал Спенсер, но на вид он моложе. Вообще-то у него довольно красивое лицо, внушительный лоб... хотя нет, лоб, пожалуй, только кажется внушительным из-за убегающей назад линии волос.

Выражаясь проще, Фаулер лысел. У него был большой, красиво очерченный, быть может, недостаточно волевой рот и маленькие глазки под пышными бровями. Повышая голос – ему не следует повышать голос, подумал Спенсер, а то он сразу становится писклявым, – Фаулер сообщил несколько, по его словам, известных только ему новостей; это были сведения не первой важности – о предполагаемом перемещении послов и возможном кандидате на один из высоких правительственных постов. По утверждению Фаулера, он получил информацию «из обычно достоверных источников». Затем он объявил, что после короткого вступления представителя фирмы, финансирующей данную программу, выступит любезно согласившийся участвовать в этой передаче известный друг народа – сенатор Аарон Куп, который, основываясь на последних скандальных разоблачениях, будет говорить о растущей опасности коммунизма.

На экране снова появилась шина. Господин с печальными глазами породистой собаки и с рвением откормленного и высокооплачиваемого коммивояжера объявил, что долг каждого, кто любит свою жену и детей, состоит в том, чтобы отправиться в ближайший магазин и купить новую, трижды безопасную шину, только что поступившую в продажу.

–      Ну а теперь, друзья, – сказал Фаулер, – перед вами выступит наш гость – один из наиболее выдающихся членов сената США. Взгляды этого государственного деятеля по вопросам внешней и внутренней политики, высказываемые им обычно в самой решительной форме, общеизвестны. Сенатора Купа часто называют противоречивой фигурой, но так утверждают лишь те, кто по каким-то тайным, зловещим мотивам отвергает его страстную и непримиримую политику борьбы с красной опасностью. Друзья, перед вами ваш друг, великий американец сенатор Аарон Куп!

Круглое лицо сенатора сияло улыбкой, обнажавшей мелкие белые зубы.

–      Спасибо, Уолт, – сказал он. – Спасибо за весьма благожелательную и незаслуженную рекомендацию. Рад быть сегодня здесь, всегда рад возможности побеседовать с вами. – И он непринужденно положил правую руку на спинку стула Фаулера.

–      А теперь, сенатор, если вы не возражаете, перейдем к делу. К сожалению, наше время ограничено.

Сенатор с готовностью кивнул головой.

–      Спрашивайте меня о чем угодно, Уолт. – И скромно добавил: – Конечно, в разумных пределах.

–      Разумеется, сенатор. Так вот, на днях, если не ошибаюсь, в воскресенье, вы сделали заявление...

–      В субботу, – поправил Аарон Куп. – В субботу утром...

–      Прошу прощения, сенатор. Конечно, в субботу утром. Вы имели беседу с одним из корреспондентов агентства Юнайтед Пресс относительно...

–      Да, я разговаривал с Фредом Мейерсом, – сказал сенатор, – это мой старый друг. Он обратился ко мне с несколькими вопросами, и я постарался на них ответить.

–      Совершенно верно, сенатор. – В голосе Уолта Фаулера послышались нетерпеливые нотки. – Вы комментировали недавнее разоблачение одного нью-йоркского адвоката, симпатизирующего красным.

Сенатор поднял левую руку.

–      Видите ли, мои замечания более или менее касались общего положения в стране, а не какого-нибудь отдельного случая. Да, кстати, ведь вы были тем человеком – и я рад, что могу упомянуть об этом, если вы, Уолт, позволите, – вы были тем лицом, которому принадлежит львиная доля в... гм... последних событиях.

–      Благодарю вас, сенатор, – ответил Фаулер, поворачиваясь лицом к зрителям. – Друзья, я должен пояснить, что человек, занимающий такое положение, как сенатор Куп, и известный к тому же высочайшей порядочностью, естественно, не желает называть имена перед широкой публикой.

–      Я просто хочу быть справедливым, – послышался голос сенатора.

–      Однако, – продолжал Фаулер, – я газетчик, и считаю своим долгом указывать на определенных лиц, которые, по-моему, представляют потенциальную опасность для нас с вами. Как вы на это смотрите, сенатор?

Аарон Куп опустил глаза и, взвешивая каждое слово, хотя явно читал заранее подготовленный текст, сказал:

–      Я полагаю, что любое лицо, представляющее опасность для интересов Соединенных Штатов, – добавлю, что при этом необходимо учитывать и положение, занимаемое этим лицом и могущее быть использованным во вред интересам Соединенных Штатов, – любое такое лицо должно, по-моему, подвергаться проверке со стороны федеральных властей, а если это будет необходимо, – то и преследованию в уголовном порядке.

–      А вы согласны, сенатор, что видный адвокат, который завоевал известность, будучи юрисконсультом политически важных лиц, адвокат, чьи речи и публичные выступления распространяются по всей стране, если не во всем мире, может нанести ущерб интересам нашей страны?

–      Я не подготовлен к ответу на этот вопрос, Уолт, – сказал Аарон Куп. – Здесь затрагивается слишком много юридических проблем.

–      Видите ли, – заявил Фаулер, – человек, о котором я говорю, – мистер Спенсер Донован из Нью-Йорка – уже объявил, что возбуждает против меня дело о клевете, и должен сказать, друзья, что я с величайшим интересом предвкушаю рассмотрение этого дела. Поэтому я считаю, что имею полное право назвать сейчас его фамилию. Мистер Донован выступал в качестве защитника покойного Гордона Беквуда перед сенатской комиссией, членом которой, если я не ошибаюсь, являетесь и вы, сенатор. Помогать заведомому предателю и человеку, сочувствующему крас...

–      Прошу вас иметь в виду, Уолт, – вмешался сенатор Куп, – что виновность мистера Беквуда формально не была доказана.

–      Конечно, конечно! Но могу я сослаться на ваши собственные слова, сенатор? В интервью с Фредом Мейерсом из Юнайтед Пресс, явно подразумевая отношения между покойным Беквудом и Спенсером Донованом, вы заявили: «Всякий, кто бросается на помощь предателю, – по всей вероятности, сам предатель».

–      Видите ли, – ответил сенатор, – мое замечание носило общий характер, и я по-прежнему считаю его справедливым. Но я совсем не имел в виду какого-либо конкретного случая.

–      Однако бесспорным является тот факт, – продолжал Фаулер, – что Донован выступил в защиту Беквуда. Но мало этого. После прискорбного самоубийства мистера Беквуда Донован созвал пресс-конференцию, на которой обвинил вас, сенатор Куп, в том, что вы виновны в смерти его клиента. Он назвал вас – я привожу его подлинные слова – «убийцей невиновного человека». Два дня назад он повторил свое клеветническое заявление в интервью с... – тут Фаулер сделал драматическую паузу, – с корреспондентом коммунистической газеты «Дейли уоркер». – Фаулер снова остановился и голосом, дрожащим от возмущения, добавил: – По правде говоря, сенатор, я не представляю себе ничего более пагубного для жизненных интересов нашей страны, чем это заявление, направленное против одного из наиболее выдающихся членов сената Соединенных Штатов.

Голова сенатора Купа вновь заполнила весь экран. На его лице играла слабая, идиллическая улыбка. Он сказал очень тихо:

–      Я не читаю «Дейли уоркер», Уолт, а что касается первого заявления, то я сказал тогда и говорю сейчас, что оно было сделано человеком, пережившим сильнейшее потрясение. Я считаю, что это заявление, против кого бы оно ни было направлено, при таких обстоятельствах не имеет серьезного веса. Я сенатор Соединенных Штатов, Уолт, и горжусь этим. Но вместе с тем, – Куп скромно опустил голову, – вместе с тем я человек, по крайней мере надеюсь, что это так.

–      Да, да, конечно, – подтвердил Фаулер, который теперь очень торопился. – Но не скажете ли вы, как сенатор и как человек, что американский народ нужно защищать... от некоторых опасных лиц?

Аарон Куп кивнул головой.

–      Да, я так и говорю.

–      Что же вы порекомендовали бы в данном конкретном случае, сенатор?

–      Я не намерен давать никаких рекомендаций, – ответил сенатор, снова заглянув в свою бумажку. – Однако это дело, если вам угодно такое название, кажется, привлекло внимание всей страны, и в интересах широкой публики и самого Донована я хотел бы, чтобы вопрос был полностью выяснен.

–      Каким образом, сенатор?

–      Видите ли, – сказал Куп, – сейчас здесь, в Вашингтоне, заседает Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Я убежден, что члены комиссии согласятся выслушать показания любого, кто пожелает дать информацию по вопросам, входящим в компетенцию комиссии.

–      Следовательно, вы бы рекомендовали...

–      Нет, я не рекомендую, Уолт. Я ничего не рекомендую. Мне кажется, было бы вполне естественно поступить именно так, как я только что сказал. Вот и все.

–      Благодарю вас, сенатор, – сказал Фаулер. Изображение исчезло, и кто-то зычным голосом заявил:

–      Мнения, выраженные в предыдущей программе, не являются мнением «Федерал бродкастинг систем» или...

Спенсер выключил телевизор. Внезапно столкнувшись лицом к лицу с этими двумя ненавистными ему людьми и с их иезуитскими уловками, он сидел совершенно ошеломленный. Наблюдая сцену, разыгрываемую двумя актерами, он едва ли отдавал себе отчет, что главным драматическим содержанием ее был он сам. Сейчас, когда магический квадрат умолк и погас, а непрошеные гости ушли из комнаты, в его ушах вновь зазвучали слова, которые он слышал, и постепенно, но с необычайной ясностью перед ним предстало все значение сказанного. С некоторым удивлением Спенсер понял, что вот сейчас, за последние несколько минут, он достиг своей цели. В заключительном замечании сенатора содержалось приглашение обратиться в комиссию и потребовать расследования. Он добивался общественной трибуны, и ему предложили ее.

22. Понедельник, 23 июля, 7.40 вечера

Лэрри смотрел телевизионную передачу у Шейлы Барнетт. Он смотрел ее один. Шейлу политика не интересовала. Она ушла в спальню не то одеваться, не то раздеваться – он так и не выяснил для чего, хотя Шейла и оставила дверь открытой.

Они слегка выпили, потом, утомленный ее ласками, он задремал. Проснувшись, он снова привлек ее к себе. Затем Лэрри надел халат (черный, довольно нарядный халат – подарок Шейлы; каждый раз, надевая его, он говорил Шейле, что чувствует себя в нем, как сутенер), а Шейла – пижаму, и они устроились в гостиной. Лэрри пошел в кухню и принес сэндвич и стакан молока. Он взял газету и прочитал заметку о Спенсере, после чего настроил телевизор на передачу Уолта Фаулера.

Он был растерян и потому страшно раздражен. Казалось, все происходит именно так, как предсказывал Спенсер. Теперь он, вероятно, поедет в Вашингтон и, залитый светом юпитеров, будет давать показания. О нем будут писать под сенсационными заголовками, разразится шумиха. В шумиху будет втянут и он, Лэрри, а ему совсем не хочется этого. Во всем, черт побери, виноват он сам! Зачем он ввязался в эту историю? Но тогда она казалась ему забавной. Так ему и надо.

– Поищи какую-нибудь музыку, милый, – сказала Шейла из другой комнаты. Он не ответил.

Конечно, вся эта затея была безумием, если... да, да... если только Спенсер действительно не красный. Он должен был сразу сообразить это. Тогда затея приобретала определенный смысл. Спенсер пытался околпачить его и почти преуспел в своем намерении... Хитрая махинация, типичная для коммунистов. Вот только Лэрри не был вполне убежден, что Спенсер коммунист. Он говорил дьявольски искренне. Спенсеру всегда удавалось казаться искренним; он всегда был сентиментальным идиотом, из тех, кому ничего не стоит пустить слезу, услыхав слово «мама».

Как он разглагольствовал о дружбе, к каким только чувствительным ужимкам ни прибегал! Ни дать ни взять – юная новобрачная. К черту! Он, Лэрри, был таким же хорошим другом Спенсеру, каким был бы любому другому, но своей души он ему не закладывал. Брачное обязательство «верность до гроба» в сделку не входило. Оно совсем из другой оперы: это старые, как мир, комбинации между мужчиной и женщиной. Кстати, а как насчет Луизы и Спенсера? Выходит, святой долг дружбы состоит в том, чтобы соблазнить жену друга? Как с этим быть?

– Лэрри, милый, ты не слыхал, о чем я тебя просила? – спросила Шейла. В одних чулках телесного цвета, пристегнутых к резиновому поясу, она прошла по комнате, постукивая каблучками. «Хороша милашка, – подумал Лэрри. – Какова фигурка!» Она слегка наклонилась, чтобы настроить приемник, и искоса взглянула на него, проверяя, наблюдает ли он за ней. Отыскав станцию, которая еле слышно передавала какую-то музыку, она выпрямилась и направилась в спальню, стараясь пройти как можно ближе к креслу Лэрри, чтобы он мог, если захочет, обнять ее. Лэрри как-то нехотя ее задержал. Она остановилась и спросила:

–      Что, тебе все еще мало?

–      А тебе?

Она кивнула головой и продолжала смотреть на него, полуоткрыв рот. Лэрри улыбнулся. Он знал, что это игра: Шейла вежливо дает ему понять, что хорошо провела с ним время. Ну что ж, ему тоже было неплохо. Без косметики ее лицо казалось бледным. Его нельзя было назвать красивым: слишком длинное, с резкими складками, сбегавшими от крыльев носа к углам губ.

–      В половине девятого я должна быть на приеме в отеле «Уолдорф», – сказала Шейла. Ей не нравилось, что он так пристально ее рассматривает.

–      Что это за прием?

–      Его устраивает фирма «Новинки американских мод». Ты не хочешь пойти?

–      Бог с тобой, конечно, нет!

Иногда даже косметика не помогала Шейле скрыть свой истинный возраст. В конце концов она лет на шесть или на семь старше Луизы.

А где же Луиза? По всей вероятности, со Спенсером, в его квартире, в его постели. Они как раз занимаются «разговорами», как выразился Спенсер. Ну что ж, она – женщина и должна получать свое. Без этого она и недели не может выдержать. Уж он-то знает эту дамочку. О, как он ее знает! Он всегда ее знал – вот уж чего никто у него не отнимет. Он сразу же разгадал, что скрывается под этой маской невинности, как только встретил ее – милую, нежную девушку, девственницу лет восемнадцати или даже того моложе. В первый раз она отчаянно сопротивлялась ему... целых десять секунд, а внизу тем временем ее поджидал Спенсер – они собирались в кино, – юноша, которого она любила. Луиза говорила о своей любви к Спенсеру даже тогда, когда одевалась после того, первого раза. Но ведь он же предупреждал Спенсера. Он пытался открыть ему глаза, но Спенсер и слушать не стал. Он был слишком поглощен душещипательными разговорами. Он нежно жал ей руки и возносил ее на пьедестал, в то время как ее законное место было в постели.

Продолжая думать о Луизе, Лэрри – раздраженный и взволнованный – поднялся со своего места. Он постоянно и настойчиво добивался, чтобы она забыла Спенсера, но не сумел вырвать его из ее сердца. Спенсер все еще был там, этот чертов сын... Лэрри подошел к телефону и позвонил домой.

Луиза ответила через несколько секунд.

–      А, ты дома, – сказал он с облегчением.

–      Да, – отозвалась Луиза.

–      Когда ты вернулась?

–      Недавно. – Она говорила вялым, утомленным голосом.

–      Где ты была всю ночь?

Луиза не ответила, и Лэрри рассердился:

–      Ты можешь мне ответить?

–      А я не хочу сейчас разговаривать, Лэрри, – заявила она. – Я хочу спать.

–      Ну, хорошо. – Он попытался сдержать себя. – Я скоро буду дома.

–      Как хочешь, – ответила Луиза. – Мне все равно.

Он положил трубку и повернулся. Шейла стояла в дверях спальни и наблюдала за ним. Она уже надела юбку, припудрила лицо, подкрасила губы и выглядела теперь гораздо привлекательнее и моложе, чем раньше.

–      Мне нужно одеться, – сказал Лэрри.

Шейла улыбнулась.

–      Конечно. Я сейчас буду совсем готова, – и опять ушла в спальню, закрыв за собой дверь.

Этой тоже все равно, подумал Лэрри.

Может быть, Луиза не была у Спенсера и Спенсер ему не солгал? Может быть, они не обманывают его? Спенсер такой странный человек. Никогда не знаешь, как он поступит. Он очень забавлял Лэрри, когда они познакомились. Лэрри произвел на Спенсера, бог знает почему, такое впечатление, что тот стал ходить за ним, как собака. Сначала Лэрри относился к Спенсеру с глубоким безразличием, но его собачья преданность в конце концов заставила и Лэрри привязаться к нему. От этого человека исходила какая-то сила; невозможно было определить ее происхождение, но она доводила вас до сумасшествия. Спенсер Донован знал все о дружбе и о любви, о том, что хорошо и что плохо, Никто, видите ли, не знал больше, чем он. Спенсер Донован был заменителем бога на земле. И если мир не соответствует его взглядам, то в таком случае мир должен измениться.

Лэрри тихо постучал в дверь спальни и открыл ее.

–      Шейла...

–      Минуточку, моя радость, я сейчас буду готова.

–      Послушай, возможно, мне понадобится твоя машинка – на день или на два.

–      Когда?

–      Я пока не знаю.

–      Пожалуйста. Я должна написать для журнала «Харпер» статью о модах, но могу это сделать и на службе.