Текст книги "...Да поможет мне бог"

Автор книги: Феликс Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Спенсер не слышал телефонного звонка и не заметил, как открылась дверь, но вдруг почувствовал, что он не один в комнате. Он обернулся и увидел Реда, стоявшего у письменного стола.

–      Звонит мисс Садерленд, – сообщил он.

–      Спасибо, Ред.

Бросив взгляд на окно, Ред вышел, и Спенсер взял трубку. Джин говорила еле слышным, робким голосом:

–      Я боюсь, Спенсер. Может быть, не следует говорить по телефону.

–      Я позвоню тебе попозже, – согласился Спенсер, вспомнив, что Джин боится грозы.

–      Нет, я... Давай поговорим сейчас. Я в спальне, и шторы спущены. Я чувствую себя лучше, когда не вижу молний.

–      Гроза через несколько минут пройдет.

–      Да. – Снова послышался раскат грома, и Джин замолчала. – Спенс, ты занят сегодня вечером? – спросила она после паузы.

–      Нет, – сказал Спенсер. – Давай пообедаем вместе?

Она замялась.

–      Я думаю, что мне лучше обедать сегодня с родителями.

–      Ну что ж, тогда...

–      Я бы пригласила тебя к обеду, – поспешно добавила она, – но тогда нам не удастся побыть с тобой наедине. Можно прийти к тебе?

–      Конечно!

–      А я не помешаю тебе, Спенсер? Мне не хотелось бы...

–      Послушай, Джин! – воскликнул Спенсер. – Почему это мы вдруг перешли на такой официальный тон? Я жду тебя после обеда.

Она снова помолчала.

–      Хорошо, Спенсер. Мне так много нужно сказать тебе, так много объяснить...

–      Ну что ж, подождем до вечера, – отозвался Спенсер.

Тут он вспомнил, что отец Джин больше ему не звонил и последний раз говорил по телефону поразительно спокойным тоном. Если бы у Спенсера были какие-либо сомнения насчет причины, по которой Джин хотела поговорить с ним наедине, то поведение ее отца рассеяло бы их окончательно. Джеймс Ф. Садерленд обладал практическим складом ума. Если Спенсер Донован не станет зятем мистера Садерленда, то мистеру Садерленду нет никакого смысла тратить попусту время и давать Спенсеру какие-то советы, да и вообще думать о нем.

Впервые за все утро Спенсер взглянул на свой письменный стол. Письма лежали аккуратной стопкой. Это сделал Арт – очень мило с его стороны. Писем было не очень много. На одном из них он заметил штамп фирмы «Алтуна миллз» и отложил его в сторону. Утренние газеты были развернуты, а сообщения, касающиеся его, аккуратно обведены красным карандашом. «Трогательная предупредительность!» – подумал Спенсер и вновь взглянул на кричащие заголовки со своим именем. «Сенатор Куп поддерживает журналиста в деле Донована», – бросился ему в глаза один из них. Между прочим, газеты уделяли довольно много места самоубийству Сьюзи, но не давали никаких комментариев. Они упоминали лишь о том, что девушка работала в конторе известного нью-йоркского адвоката Спенсера Донована, того самого, который так часто фигурирует последнее время в газетах и обвиняется в коммунистических настроениях.

Еще дома, до завтрака, Спенсер набросал телеграмму в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Составляя ее текст, он подумал, что было бы неплохо телеграфировать также и Купу и попросить сенатора поддержать его ходатайство о вызове в комиссию – эта шутка понравилась Спенсеру.

Он хотел поговорить с Мэри, но вспомнил, что ее нет на службе и что она больна. К Арту Дэниелсу он не мог, конечно, обратиться с таким делом, ну а Ред... Нет, пусть уж лучше он сидит у коммутатора, кто-то должен же выполнять эту работу. Спенсера беспокоило положение в конторе. Завтра Арта уже не будет, и, если Мэри не придет на службу, он останется только с Редом, а Реду одному не управиться. Возможно, что день-другой они как-нибудь протянут, но нужно теперь же узнать, в каком состоянии Мэри и когда она сможет выйти на работу. Он взял трубку и попросил Реда соединить его с квартирой Мэри в Нью-Джерси.

Спенсер не был знаком с матерью Мэри, но, привязавшись к девушке, представлял себе миссис Шеппард, хотя и смутно, симпатичной, доброй женщиной, не лишенной, впрочем, некоторых предрассудков, свойственных провинциальным жителям. Но его представление сразу же изменилось, едва он услышал миссис Шеппард. Она говорила резким, пронзительным, неприятным голосом. Спенсер спросил, как чувствует себя Мэри.

–      Плохо, – ответила миссис Шеппард. – Очень плохо. У нее нервное расстройство, серьезное нервное расстройство. Ей нужен покой, полный покой.

Спенсер сказал, что очень сочувствует ей, и спросил, не сможет ли он переговорить с Мэри.

–      Нет! – грубо ответила миссис Шеппард. – Я не разрешаю ей вставать, и доктор тоже не разрешает. Никаких волнений, сказал доктор, никаких разговоров и никаких поездок в Нью-Йорк!

–      Поверьте, миссис Шеппард, – сказал Спенсер, – я очень беспокоюсь о Мэри, но мне приходится руководить конторой, и поэтому я хотел бы знать, хотя бы приблизительно, когда она выйдет на работу.

–      Не знаю, – отрезала миссис Шеппард. – Может, через несколько недель, а может, через несколько месяцев. Она очень много пережила.

–      Но что сказал врач?

–      Доктор говорит одно, а я говорю другое, – взвизгнула миссис Шеппард. – Врачи ничего не знают, а я мать и знаю своего ребенка. Я не допущу, чтобы мою дочь убили, так же как ту, другую девушку из вашей конторы.

–      Миссис Шеппард...

–      Я не могу больше разговаривать с вами, у меня что-то горит на плите. Извините, – и миссис Шеппард бросила трубку.

Спенсер все еще держал трубку в руке, когда вошел Ред и впустил Майлса.

–      В чем дело, Донован? – остановился Майлс. – У вас такой вид, словно вас только что стукнули по голове.

–      Да, меня действительно стукнули. Ред, вы знаете миссис Шеппард, мать Мэри?

–      Мы встречались, сэр.

–      Ну и женщина!

–      О, да! – с глубоким убеждением сказал Ред и вышел, закрыв за собой дверь.

Майлс положил шляпу и зонтик на подоконник.

–      Надеюсь, ничего серьезного?

–      И да, и нет. Кажется, мать моей секретарши не хочет, чтобы ее дочь возвращалась на работу.

Старик вздохнул.

–      У меня давно сложилось убеждение, что секретарши не должны иметь матерей. Возьмите, к примеру, мою секретаршу – Беатрис. Она сирота, неудачно вышла замуж и потому вполне меня устраивает.

В комнате стало светлее. Дождь, по-видимому, перестал.

–      Вас захватила гроза? – спросил Спенсер.

–      Почти нет, – ответил Майлс. – Я очень быстро нашел такси. Конечно, я всегда ношу с собой зонтик, хотя только небу известно зачем. Если в Нью-Йорке идет дождь, то подымается такой сильный ветер, что зонтик почти невозможно открыть. – Он сел в кресло у стола и без всякого перехода продолжал: – Донован, я сегодня буду совершенно откровенен с вами. Вчера вы спросили меня по телефону... Это было вчера?

–      Да, – ответил Спенсер.

–      Вы спросили, верю ли я вам. Я ответил: да, верю. Ваш вопрос произвел на меня странное впечатление. Я мыслю аналитически, и голова у меня работает еще довольно прилично. Из вашего вопроса я понял, что вы сами знаете о некоторых... ну, скажем, противоречиях в вашем поведении за последнее время. Когда мы с вами обсуждали сложившуюся обстановку, у меня – правда, временами, не всегда – возникало тревожное ощущение, что вы играете со мной в прятки. Я никогда не был хорошим игроком – в молодости я играл в шахматы, иногда партию в бридж, и только, но я совершенно не терплю легкомысленного, несерьезного поведения, когда затрагиваются очень серьезные вопросы, как в данном случае, Донован.

Майлс подался вперед в своем кресле и решительно взмахнул руками, как бы подчеркивая важность сказанного.

–      Вера в человека, Донован, основывается на определенных фактах, как почти все в жизни. На протяжении ряда лет ваши действия и ваши поступки заставляли меня верить в вас – я основывался на фактах. Но человек может измениться, а если он меняется, то меняются и факты. Ваши действия, или, скажем, не столько действия, сколько ваше поведение в процессе всей этой истории – я не подберу другого слова, – выглядело неубедительно. Если бы мне пришлось составить о вас мнение только на основании последних впечатлений, я пришел бы к выводу, что вы или коммунист или сумасшедший. Зная, что вы ни то, ни другое, я по– прежнему верю вам, но теперь эта вера основывается на вашем прошлом, на моих собственных воспоминаниях, а не на фактах последнего времени. Факты последнего времени говорят против вас.

Еще не дослушав Майлса до конца, Спенсер начал напряженно обдумывать ответ. Он понимал, что должен быстро принять решение. Он мог сказать Майлсу правду, рискуя в том случае, если реакция Майлса окажется отрицательной; но он мог также по-прежнему играть роль невинной жертвы. Спенсер испытывал огромный соблазн открыться перед Майлсом. Он уважал старика так, как не уважал никого другого, к тому же Майлс доказал, что является его настоящим другом. С самого начала Спенсер ненавидел себя за то, что был скрытен и неискренен с Майлсом, хотя тот пришел, так сказать, с распростертыми объятиями, с неподдельным желанием помочь. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, Спенсер чувствовал себя виноватым, что поступает с ним так низко. Но вместе с тем Спенсер понимал, что Майлс никогда не одобрил бы его плана; он не согласился бы с ним и теперь и не позволил бы осуществить его. Сейчас, почти добившись цели, Спенсер не мог рисковать своим замыслом. С грустью в сердце он решил, что будет честен с Майлсом, насколько это возможно, но не скажет ему о своем письме.

–      А что вы, собственно, называете фактами последнего времени? – спросил Спенсер. – Вы можете сказать точнее?

Майлс нахмурился.

–      Могу, – ответил он, – но вряд ли есть такая необходимость. – Он помолчал. – Главное, что меня беспокоит, – ваше нежелание действовать, оправдываться, но, – он развел руками, – но почему я должен вам это объяснять? Вы и без меня знаете.

–      Я думал, что объяснил вам причины. – Спенсер встал и начал ходить по комнате.

–      Да, вы объяснили, – поспешно заметил Майлс, – и не будем к этому возвращаться. Вы говорили об очень высоких материях, вроде основ американского правосудия и так далее и тому подобное, но, сказать по правде, Донован, такие разговоры ставят меня в тупик. Никто не отрицает этих принципов и идеалов, больше того – никто, по-моему, не в силах отрицать их. Можно спорить только о практическом применении некоторых принципов или идеалов в рамках нашей повседневной жизни.

–      Вы хотите сказать, что человек не может себе позволить руководствоваться одними только принципами?

–      Я бы не сказал, что не может, но определенно скажу, что не должен, – ответил Майлс. – Есть только один Иисус Христос на два с половиной миллиарда или сколько там людей живет на нашей планете? На два с половиной миллиарда Арбэттов и Майлсов. Но не забудьте, что и Христос был распят на кресте.

Майлс неожиданно поднялся и вышел в другую комнату, оставив дверь открытой. Арт стоял у письменного стола Мэри и, опираясь на него руками, наклонив голову, читал газету. Он только удивленно посмотрел на Майлса, когда тот, буркнув: «Извините, сэр», – вырвал у него из-под носа газету и побежал в кабинет Спенсера.

–      Вы не видели этого, нет? – Майлс захлопнул дверь и взмахнул газетой. – Это ваша любимая «Стар джорнел». Нет, – сказал он, когда Спенсер протянул руку. – Не читайте ее сейчас. Я оставлю ее у вас. Сейчас я сам кое-что вам прочту и попрошу объяснить, какова связь между этими грязными оскорблениями и вашим идеализмом. Похоже, что приспешники мистера Фаулера нашли родителей девушки, которая работала у вас в конторе и покончила жизнь самоубийством. Они позвонили им куда-то в Небраску и говорили с отцом девушки. В газете приводятся следующие его слова: «Если бы мне было известно, что моя маленькая девочка работает для одного из этих безбожников-коммунистов, я взял бы ружье, поехал в Нью-Йорк и застрелил этого сукина сына», – правда, тут не так сказано, Донован, – такие слова печатать не полагается, – тут сказано: «...и застрелил бы его, как бешеную собаку. Я убежден, что именно он виновник всех бед, свалившихся на мою девочку». Вот и вся цитата. Выходит, это вы виновник того, что девушка забеременела, это вы бросили ее на произвол судьбы, другими словами, это вы убили ее. В редакционной статье связываются в одно целое коммунистические идеи свободной любви, ваши якобы коммунистические взгляды и тот факт, что девушка – как там ее имя? – работала у вас в конторе.

Спенсер побледнел. Словно окаменев, он молча смотрел на Майлса.

–      Что, по-вашему, я должен сказать? – спросил он наконец.

–      Ничего, – ответил Майлс, – ровным счетом ничего! – Он бросил газету на подоконник. – Я только хочу, чтобы вы поняли, что это еще одно, самое свеженькое, последствие занятой вами позиции. Вы хотите руководствоваться только принципами? Что ж, пожалуйста! Но разве вы не видите, молодой человек, что ваши принципы уже завели вас в мусорную яму! Вы понимаете? – Прервав самого себя, Майлс спросил: – У вас работает вентилятор? Или, может, открыть окно? Здесь так душно!

Спенсер включил вентилятор и открыл окно. На улице стало значительно прохладнее. Дул приятный ветер, а через белое пушистое облачко пробивалось солнце. Спенсер обернулся и увидел, что Майлс стоит на прежнем месте, но выражение его лица изменилось, стало значительно мягче. Старик улыбнулся ему.

–      Донован, – сказал он, – мы не должны допустить, чтобы типы, подобные Аарону Купу и Уолту Фаулеру, безнаказанно обливали вас грязью, а папаши со Среднего Запада гонялись за вами с ружьями по всему Нью-Йорку. Мы не можем им позволить исковеркать всю вашу жизнь только потому, что мир вовсе не идеальное обиталище для человека.

–      Мы не можем? – тихо спросил Спенсер, глядя на Майлса.

Они долго смотрели друг на друга. Затем Майлс покачал головой и, все еще улыбаясь, ответил:

–      Нет, не можем.

Но теперь в глазах Спенсера был уже вызов. Как ни странно, нелепое утверждение Майлса вновь разожгло в нем боевой дух. На него подействовали логичные доводы Майлса, а злобные нападки в связи с самоубийством Сьюзи больно его задели, хотя и не явились неожиданными. Но вновь поставленный перед выбором – либо ничего не делать, либо продолжать тяжелую борьбу, – он понял, что не изменит своему решению, и снова почувствовал свою правоту, свою силу и непоколебимость.

–      К уже известным вам фактам, – сказал Спенсер, – я хочу добавить – возможно, вас заинтересует это, мистер Майлс, – еще один: я потребовал, чтобы меня выслушала Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности.

Он взял со стола обе телеграммы и передал их Майлсу.

Сначала Майлс прочел обращение Спенсера в комиссию. Читая телеграмму сенатору Купу, он засмеялся и взглянул на Спенсера.

–      Блестящая идея, Донован! Но как...

Он замолчал и вернул телеграммы Спенсеру.

–      Что вы хотели спросить?

–      Ничего.

–      Как это согласовать с приписываемыми мне принципами?

–      Вот именно, – ответил Майлс и торопливо добавил: – Но я беру свой вопрос обратно. Не будем к этому возвращаться. Я рад, что вы так поступили. А как с делом о клевете?

Спенсер засмеялся.

–      Не беспокойтесь. Я буду судиться с Фаулером, но мне нужен адвокат. Кандидатура Хелриджа отпала, а я не могу быть своим собственным адвокатом.

–      Пожалуй, я снова поговорю с Джоном, – заметил Майлс, беря с подоконника шляпу и зонтик.

–      Не нужно, прошу вас.

–      Нет, нет, я поговорю, – решительно повторил Майлс. Он надел шляпу и, поставив зонтик на пол, оперся на него обеими руками. – Что касается Джона Арбэтта, то вы не правы. Он привязан к вам и обладает здравым смыслом, но вы не сможете убедить его в том, что ему непонятно. Предоставьте это мне.

На столе зазвонил телефон. Спенсер взял трубку.

–      Извините, одну секунду.

–      С вами будет говорить доктор Стролл, сэр, – услышал он голос Реда.

–      Хорошо, соедините. Это мой врач, – пояснил он Майлсу.

–      Вы больны?

Спенсер молча покачал головой, указывая на телефон.

–      Слушаю вас, доктор.

–      Мистер Донован, я получил результаты анализов, и, хотя они отрицательны, мне все же хотелось бы сделать несколько рентгеновских снимков вашего желудка и верхней части кишечника.

–      Зачем? – спросил Спенсер.

– Ну, хотя бы потому, что я не совсем удовлетворен полученными данными и хочу убедиться, что ничего не пропустил во время осмотра. Я могу сам договориться с рентгеновской лабораторией, только назначьте день.

–      Мне придется еще раз позвонить вам по этому поводу.

–      Хорошо, но не откладывайте, мистер Донован, – сказал доктор Стролл. – Возможно, у вас язва желудка. По всей вероятности, в начальной стадии, но нужно немедленно заняться ею. Вы принимаете таблетки?

–      Да, конечно, – солгал Спенсер. Он давно забыл о них – они лежали у него в гостиной на столе, по-прежнему нераспечатанные.

–      Ну что ж, хорошо. Позвоните мне в ближайшее время.

–      Конечно, конечно, – ответил Спенсер. – Спасибо, доктор.

Майлс открыл дверь и обернулся к Спенсеру.

–      Что он нашел у вас?

–      Пустяки. Он хочет сделать несколько рентгеновских снимков. В последнее время меня мучили боли в желудке. Все дело в нервах.

–      Вы платите своему врачу? – спросил Майлс.

–      Да, – удивленно ответил Спенсер. – А что?

–      В таком случае, ради бога, слушайтесь его и выполняйте все его советы, – сказал Майлс. – Если бы я был вашим адвокатом, то заставил бы слушаться и меня. Но я не ваш адвокат, и вы мне ничего не платите... – Улыбаясь, он добавил: – Пока еще не платите.

Спенсер вышел вместе с Майлсом в коридор и проводил его до лифта. Возвращаясь в свой кабинет – через дверь с табличкой «Спенсер Донован», мимо комнаты Арта, мимо Реда, сидевшего у коммутатора, через пустую комнату, где раньше работала Мэри, – он подумал, что Майлс – последний человек из того благоустроенного и добропорядочного мира, который утрачен им, Спенсером, и от которого он уходит теперь все дальше и дальше.

Эта мысль на мгновение испугала его, и он замер на пороге своего кабинета, прежде чем снова погрузиться в созданный им самим кошмар.

25. Вторник, 24 июля, 12.20 дня

– Войдите, Ред, и закройте за собой дверь, – сказал Спенсер. – Отнесите эти две телеграммы в ближайшее почтовое отделение. Отправьте их, как обычно, и возьмите квитанции. Вот вам двадцать долларов – их должно хватить.

–      Слушаюсь, сэр, – ответил Ред. Он взял деньги и протянул руку за телеграммами.

–      Одну минуту, Ред, – сказал Спенсер. – Я ознакомлю вас с их содержанием, постарайтесь запомнить, как они сформулированы. Первая телеграмма адресована в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, в Вашингтон. Вот она:

«УБЕДИТЕЛЬНО ПРОШУ ВЫСЛУШАТЬ МЕНЯ НА ОТКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ ВАШЕЙ КОМИССИИ В СВЯЗИ С ЗАЯВЛЕНИЯМИ, СДЕЛАННЫМИ ОДНИМ СЕНАТОРОМ США И НЕКОТОРЫМИ АМЕРИКАНСКИМИ ЖУРНАЛИСТАМИ. ЭТИ ЗАЯВЛЕНИЯ, ОБВИНЯЮЩИЕ МЕНЯ В ТОМ, ЧТО Я ЯВЛЯЮСЬ ЧЛЕНОМ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ И ИЗМЕННИКОМ РОДИНЫ, РАСПРОСТРАНЯЮТСЯ АМЕРИКАНСКОЙ ПРЕССОЙ И ТЕЛЕВИДЕНИЕМ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ И ПАГУБНО ОТРАЖАЮТСЯ НА МОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. ПОСКОЛЬКУ ДАННЫЙ СЛУЧАЙ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ИНТЕРЕС (Я БЫЛ АДВОКАТОМ ПОКОЙНОГО ГОРДОНА БЕКВУДА ПРИ РАССЛЕДОВАНИИ ЕГО ДЕЛА СЕНАТСКОЙ КОМИССИЕЙ), ПРОШУ ПРЕДОСТАВИТЬ МНЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫСТУПИТЬ С ПОКАЗАНИЯМИ ПО СУЩЕСТВУ УКАЗАННЫХ ВЫШЕ ОБВИНЕНИЙ. НАХОДЯСЬ В ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛОМ ПОЛОЖЕНИИ, БУДУ ПРИЗНАТЕЛЕН, ЕСЛИ ВЫ НЕМЕДЛЕННО РАССМОТРИТЕ МОЮ ПРОСЬБУ, И С ГОТОВНОСТЬЮ ПРЕДОСТАВЛЮ СЕБЯ В РАСПОРЯЖЕНИЕ КОМИССИИ. ИСКРЕННЕ ВАШ СПЕНСЕР ДОНОВАН».

Ред стоял неподвижно, не спуская глаз со Спенсера Донована.

– Вторую телеграмму, – пояснил Спенсер, – я отправляю сенатору Купу в Вашингтон. Вот она:

«ПОД ВЛИЯНИЕМ НЕКОТОРЫХ ЗАМЕЧАНИЙ, ВЫСКАЗАННЫХ ВАМИ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ В ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПЕРЕДАЧЕ «УОЛТ ФАУЛЕР КОММЕНТИРУЕТ ПОСЛЕДНИЕ ИЗВЕСТИЯ», Я ОБРАТИЛСЯ СЕГОДНЯ В КОМИССИЮ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ АНТИАМЕРИКАНСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ С ПРОСЬБОЙ ВЫСЛУШАТЬ МЕНЯ НА ОТКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ. ВАШЕ СЛОВО, СЕНАТОР КУП, В ПОДДЕРЖКУ МОЕЙ ПРОСЬБЫ, НЕСОМНЕННО, ПОМОЖЕТ УБЕДИТЬ КОМИССИЮ ПРЕДОСТАВИТЬ МНЕ ЭТУ ВОЗМОЖНОСТЬ. Я ОБРАЩАЮСЬ К ВАМ, ИБО СЧИТАЮ, ЧТО РЕЧЬ ИДЕТ НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ ЛИЧНО, НО И ОБ ИНТЕРЕСАХ И БЕЗОПАСНОСТИ АМЕРИКАНСКОГО НАРОДА, КОТОРЫЙ ВЫ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ. С ПОЧТЕНИЕМ СПЕНСЕР ДОНОВАН».

Он вручил Реду телеграммы и взглянул па него.

–      У вас есть какие-нибудь замечания?

Ред проглотил слюну.

–      Это... это очень здорово, сэр! Я сейчас же отправлю их.

Он повернулся, чтобы уйти, но Спенсер остановил его.

–      Ред, вам, вероятно, известно, что Арт Дэниелс уходит от нас?

–      Я так и думал, сэр.

–      Так вот, сегодня он последний день в конторе и завтра начнет работать уже на новом месте.

Ред издал какой-то звук – не засмеялся, а скорее фыркнул в знак презрения.

–      Это... – он вовремя спохватился, – это чепуха, сэр. Никакой работы у Арта нет. Он звонил по всему городу, пытаясь раздобыть какое-нибудь место. Арт просто струсил, вот и все.

Спенсер кивнул головой.

–      Вам будет трудно одному, Ред. Мэри больна, и я не знаю, когда она вернется.

–      Она не вернется сюда, сэр, – сказал Ред, – по крайней мере до тех пор, пока эта... эта история не закончится, – и пояснил: – Так мне кажется. Мэри здесь ни при чем. Это все ее мать. Она вбивает Мэри в голову, что у нее еврейское лицо и что нужно сделать пластическую операцию. Эта женщина настроена против всех и вся. Она самая настоящая... Ну, вы знаете, что я думаю, сэр.

–      Да, – усмехнулся Спенсер.

–      Обо мне не беспокойтесь, – сказал Ред, открывая дверь. – Я пока не был особенно загружен. Для разнообразия можно поработать и в трудных условиях.

Отпустив дверную ручку, он неуклюже вышел и захлопнул за собой дверь.

Спенсера не удивили его слова об Арте, а что касается Мэри, то теперь, когда Спенсер сам убедился в истеричности миссис Шеппард, он разделял мнение Реда, что секретарша уже не вернется. Надо было что-то предпринимать с конторой. Надо было отвечать на письма, назначать встречи, вести деловые переговоры с клиентами. Следовало заняться предполагаемым слиянием фирм «Трансатлантик кемикелс» и «Лемберг и Фиппс», предстоял суд по делу «Зальцбургер против Ринальди», а он даже не ознакомился с последними материалами, так как дело вел Арт. «Алтуна миллз»... Ах, да! Он вспомнил о письме, лежавшем на столе, и вскрыл его. Совет директоров фирмы сообщал Спенсеру, что из-за шума, поднятого вокруг его имени в газетах, считает нежелательным поручать ему защиту интересов «Алтуна миллз» в предстоящем судебном разбирательстве иска фирмы к правительству и вынужден, хотя и весьма неохотно, отказаться от его услуг. Письмо подписал председатель совета директоров Ричард Уилсон.

Зазвонил телефон, и после второго звонка, вспомнив, что у коммутатора никого нет, Спенсер снял трубку.

–      Здравствуйте, Спенсер, – сказала Кэрол Беквуд.

–      Здравствуйте, Кэрол, как вы поживаете?

–      Я так рада, что наконец дозвонилась. Я не хотела уезжать, не попрощавшись с вами.

–      Куда вы уезжаете?

–      В Европу. Жаль, что не смогу повидать вас: мы уезжаем сегодня вечером. Детей я беру с собой.

–      Вы летите?

–      Да, сначала в Лондон.

–      Надолго, Кэрол?

Она помолчала, а затем, волнуясь, ответила:

–      Не знаю.

–      Понимаю, – проговорил Спенсер и с деланной бодростью добавил: – Ну что ж, пожелайте мне удачи!

–      Конечно, желаю, – сказала Кэрол, и в голосе ее прозвучала вся теплота, с которой она всегда относилась к нему. – Желаю вам всяческих успехов, Спенсер, и даже больше: я желаю, чтобы вы были вместе со мной на самолете, улетающем в Англию.

–      Это невозможно, – сказал Спенсер, и оба умолкли; каждый из них подумал в эту минуту о покойном Гордоне.

–      Он не перестал бы любить меня по-прежнему, – произнесла Кэрол. – Он понял бы. Он понял бы и простил.

–      Прощать нечего, – отозвался Спенсер.

Она заплакала и не могла больше сказать ни слова. Он слушал ее рыдания и время от времени тихо произносил ее имя, представляя себе, как она сидит там подавленная и растерянная. Затем Кэрол повесила трубку.

Она хотела, чтобы он бежал. Сейчас она бежит сама и заставляет бежать своих детей. Вполне возможно, что Кэрол приняла такое решение из-за него: он снова вызвал к жизни тени прошлого; он вытащил на свет имя Гордона Беквуда, оно опять появилось в сенсационных газетных заголовках и подвергалось публичным оскорблениям. Какая же твердость требуется от человека, чтобы причинить столько горя другим и все же сохранить веру в собственную правоту? – думал Спенсер.

Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел Арт Дэниелс.

–      Извините, сэр, – произнес он и плотно сжал губы под тонкими усиками.

–      В чем дело, Арт?

–      Вы не будете возражать, если я использую свой обеденный перерыв сейчас? Теперь почти четверть второго.

–      Пожалуйста, Арт.

–      Если это почему-либо неудобно для вас, я готов...

–      Нет, нет! Все в порядке, – поспешил заверить его Спенсер. – Меня это вполне устраивает. – Он посмотрел на него и удивился, как мог ему нравиться этот человек. А может быть, он никогда ему не нравился? Теперь он уже ничего не знал. – Когда вы вернетесь после обеда, Арт, положите мне на стол все имеющиеся у вас материалы по делу Зальцбургер – Ринальди.

–      Хорошо. По-моему, дело не будет слушаться раньше середины октября, сэр.

–      Я думал, что оно назначено на шестнадцатое августа.

–      Это условная дата, сэр. Я уверен, что оно будет отложено. – Он помолчал. – Если я могу быть чем-нибудь полезен вам по этому делу, мистер Донован, то в любое время, где бы я ни...

–      Боюсь, что на новой работе у вас будет не очень много свободного времени, – сказал Спенсер.

–      Да, сэр, я тоже опасаюсь, – ответил Арт и быстро вышел из комнаты.

Уже четверть второго. Он просил Лэрри дать ему ответ во второй половине дня; пожалуй, надо ему позвонить. Он начал набирать номер телефона Лэрри и снова почувствовал боль в желудке. Тупая, не очень сильная боль, но все же он начал нервничать. Спенсер почти не думал о Лэрри. По правде говоря, ему не хватало времени, чтобы думать о чем-нибудь, но он был уверен...

–      Хелло, – услышал он в трубке голос Луизы.

–      Луиза? Здравствуй, – сказал Спенсер и почувствовал, что у него вдруг сжало горло, а во рту стало сухо и ему трудно говорить. Он откашлялся. – Можно мне переговорить с Лэрри?

–      Его нет дома.

–      Но я могу... куда-нибудь позвонить ему?

–      Не знаю.

–      Он не сказал, когда вернется домой? Ты когда его ждешь?

–      А я его и не жду, – сказала Луиза. – Он уехал.

–      Как так уехал?

–      Что с тобой, Спенс? Я не слышу, что ты говоришь.

–      Ты сказала, что он уехал. Что это значит? Куда он уехал?

–      Я не знаю, куда он уехал, – нетерпеливо ответила Луиза, повышая голос, – и больше того, меня не интересует, куда он уехал. Он уложил свои чемоданы и уехал.

–      Но это... это же невозможно!

–      Уж не думаешь ли ты, что я прячу его от тебя?

–      Луиза! – воскликнул Спенсер. – Не говори так. Он ничего не передал мне?

–      Он мне ни слова не сказал. – Наступила пауза. – Не понимаю, почему ты так волнуешься. Что он сделал?

–      Можно зайти к тебе? – спросил Спенсер. – Мне необходимо поговорить с тобой. Мне нужно разыскать его.

–      Хорошо, – согласилась Луиза. – Если хочешь, приходи, но здесь ты его не найдешь.

Спенсер встал. Ведь должно же быть какое-то объяснение. Конечно, они опять поссорились, и Лэрри, вероятно, переехал в другую гостиницу. Оттуда он позвонит Спенсеру и, может быть, уже звонил ему домой. Спенсер вернулся к столу и запросил бюро обслуживания, но выяснилось, что Лэрри не давал о себе знать. Телефонистка ворчливым голосом пожаловалась на анонимные звонки и вновь предложила ему подумать о замене номера. Он ответил, что займется этим, поручил ей проследить за звонком мистера Ханта и попросить Лэрри оставить номер телефона, по которому можно будет с ним связаться. Большего он сделать не мог – во всяком случае, не мог придумать ничего другого.

Он открыл дверь в соседнюю комнату и чуть не столкнулся с Редом, который принес ему квитанцию на две телеграммы и сдачу. Ред купил дневные газеты и спросил у Спенсера, не хочет ли тот посмотреть их. Спенсер покачал головой.

–      Этот парень из «Дейли пресс» ведет себя прилично, – заявил Ред, – а остальные просто взбесились, сэр.

–      Если позвонит мистер Хант, – не слушая его, сказал Спенсер, – передайте ему, что мне нужно поговорить с ним, что это страшно важно, и попросите оставить номер телефона или адрес, по которому его можно найти. Я рассчитываю на вас, Ред, и позвоню вам позже.

–      Хорошо, сэр.

Проходя мимо газетного киоска, Спенсер заметил на первой странице одной из газет фотографию Сьюзи. Он внезапно увидел это знакомое лицо, эту знакомую улыбку и почувствовал, как сжалось его сердце. У него вырвалось что-то похожее на стон, а может быть, какое-то слово или крик. Проходившая мимо женщина с тревогой взглянула на Спенсера, но он быстро зашагал прочь. Ветер утих, тротуары еще не просохли, было жарко и душно. Такси поблизости не оказалось, но рядом был вход и метро, и Спенсер, пробиваясь сквозь густой поток человеческих тел, стремившийся вверх, спустился вниз, к поездам, где на него пахну́ло спертым воздухом и плесенью.

Спенсер вошел в вагон. Прислонившись к двери, он увидел, как какой-то солдат раскрывает газету. На него снова глянуло лицо Сьюзи, а когда солдат перевертывал страницу, в глаза ему бросилось его собственное имя, напечатанное большими буквами: «Спенсер Донован – левый...» Остальное он не успел прочитать. Он посмотрел вдоль вагона, но и там – внизу и вверху – увидел только газеты; они колыхались в руках мужчин и женщин, сидевших и стоявших, – шелестящая черно-белая река, – и все о Сьюзи, о бедной, покинутой Сьюзи, ставшей теперь жертвой красной доктрины свободной любви, все о безбожнике-коммунисте Спенсере Доноване, этом изменнике родины...

Луиза открыла дверь. В белой блузке и темно-синей юбке она казалась юной и свежей. На ее лице застыло неестественное выражение мрачного равнодушия, но оно сразу же исчезло, едва она увидела Спенсера.

–      Ради бога, Спенс, что случилось?

–      Не знаю, – ответил Спенсер, входя. Шторы в гостиной были опущены, и в комнате царил полумрак. На экране телевизора скакали во весь опор и стреляли из пистолетов ковбои.

Луиза быстро подошла к телевизору и выключила его.

–      У тебя ужасный вид. Ты болен?

–      Я расстроен. Лэрри обещал поговорить со мной сегодня днем. – Он тяжело сел и закрыл лицо руками.