Текст книги "...Да поможет мне бог"

Автор книги: Феликс Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

–      Не нужно, – сказала Эмма. – Я разбила, я должна заплатить.

–      Чепуха, – ответил Спенсер.

Он выходил, когда она крикнула ему вслед:

–      Смотрите не слишком усердствуйте на работе!

–      Не буду.

В коридоре он встретил миссис Лоуренс, которая выводила на прогулку собаку. Миссис Лоуренс, маленькая и курносая, была очень похожа на своего мопса. Она поздоровалась со Спенсером, и они стали ждать лифта. Мопс сопел и с презрением смотрел на Спенсера.

Дежурил все еще Брюс. За ночь он осунулся, и лицо его густо обросло щетиной. Миссис Лоуренс заметила, что день предстоит очень жаркий, а Брюс добавил, что будет еще хуже, чем вчера, и что дождь нисколько не помог. Спенсер, зажав газету под мышкой, тщетно пытался переглядеть мопса, но отвел взгляд еще до того, как они спустились на первый этаж. Уже в этот ранний час воздух был влажным и душным, а тяжелое небо, казалось, нависло совсем над головой. Машины около подъезда не было. Швейцар Стив приветливо улыбнулся Спенсеру и вышел позвать такси.

С сигаретой в уголке рта мимо прошел служащий рынка, находившегося за углом.

–      Что, припекает, мистер Донован?

–      Да, – ответил Спенсер.

Подъехала машина, и Стив открыл дверцу. Спенсер сказал шоферу адрес конторы, спустил стекла с обеих сторон и откинулся на спинку сиденья.

Когда Спенсер вошел в контору, его секретарша Мэри Шеппард уже была на месте.

–      Боже мой, Мэри, что вы делаете здесь в такой ранний час?

–      Я не могла спать из-за жары, вот и все, – ответила Мэри. – Не смотрите на меня. У меня ужасный вид.

Очень опытная, с острым умом и прекрасной памятью, эта особа, которой было уже под тридцать, служила секретаршей Спенсера еще у «Арбэтт и Майлс» и попросила его взять ее с собой, когда он покидал фирму. Она обладала прекрасной фигурой и привлекательным лицом, но была явно недовольна своим довольно длинным с горбинкой носом, из-за которого многие принимали ее за еврейку; Мэри, выросшую в предместье и воспитанную в религиозном духе, это обижало, и она по меньшей мере дважды в год решала «исправить» свой нос, хотя сама понимала, что это глупо.

Мэри подала Спенсеру распечатанную телеграмму.

–      Ее доставили, как только я пришла. Я не знала, звонить ли вам домой. От мистера Вагнера из Вашингтона.

Спенсер прочитал:

«ПОЖАЛУЙСТА ПОЗВОНИ МНЕ ДО ДЕВЯТИ УТРА ДИСТРИКТ 7570. ПРИВЕТ. МАЙРОН».

–      Соединить вас с ним? – спросила Мэри.

–      Нет, спасибо, – ответил Спенсер. – Я позвоню ему сам. – Он прошел в свой кабинет и закрыл дверь.

Майрон Вагнер был вашингтонский журналист, с которым Спенсер близко познакомился во время разбора дела Гордона Беквуда. Это был один из тех немногих представителей своей профессии, которые подходили к делу Беквуда беспристрастно. Ни разу не проявив открытой симпатии к ученому, он тем не менее весьма скептически относился к тому, как велось это дело, и помог пригласить своих собратьев по перу на пресс-конференцию, устроенную Спенсером после смерти Беквуда.

–      Хелло, Майрон, – сказал Спенсер, соединившись с Вашингтоном, – я только что получил твою телеграмму.

–      Ага, – ответил Майрон. – Ах ты, черт! Подожди секунду, не вешай трубку. У меня горит глотка. – Наступила пауза, а затем снова донесся его голос: – Извини, мой мальчик. Значит, ты получил мою телеграмму?

–      Да, только что. Ты просил, чтобы я позвонил тебе до девяти.

–      Да, да. Может, это пустяки, а может, что-то важное, кто знает?

–      О чем ты говоришь?

–      Вчера я встретил Фаулера, – продолжал Майрон. – Уолта Фаулера, помнишь его?

–      Конечно, помню.

– Так вот, – сказал Майрон, – мы не очень любим друг друга, но ведь мы коллеги, да и лето сейчас – никаких особых сенсаций нет, поэтому мы поздоровались, только поздоровались, и все. Ты слушаешь?

–      Да.

– Ты молчал, вот я и не знал, слушаешь ты или нет.

–      Слушаю, – ответил Спенсер.

–      Ну, Фаулер и рассказал мне, – продолжал Майрон, – что ему предстоит завтрак с сенатором Купом, Аароном Купом. Я уверен, ты не забыл его. – Майрон откашлялся. – Извини, пожалуйста.

–      Я помню сенатора Аарона Купа.

–      Ну, еще бы, – сказал Майрон. – Так вот, совершенно неожиданно Фаулер спросил меня: «Вы давно видели своего приятеля Спенсера Донована?» Я ответил, что давно, но вопрос вдруг показался мне тератогеничным в связи...

–      Каким?

–      Тератогеничным, неграмотный ты сукин сын, то есть странным. Это действительно странный вопрос, если учесть, с кем он собирался завтракать. Ясно?

Спенсер глубоко вздохнул.

–      Мне кажется, я начинаю понимать, о чем ты говоришь.

–      Ну что за догадливость! – воскликнул Майрон. – Мы, значит, почесали языки насчет погоды, а затем, уже прощаясь, Уолт сказал: «Оказывается, ваш приятель Донован – на редкость занятный парень». Вот и все, Спенсер, но меня это беспокоит. Мне не понравилась усмешка Фаулера, когда он уходил. Поэтому я счел нужным сообщить тебе об этом.

–      Очень благодарен, – сказал Спенсер.

–      Ты ни в чем не запутался, а? – спросил Майрон.

–      Не думаю, – нерешительно ответил Спенсер.

–      Что ты хочешь сказать?

–      Говоря по правде, Майрон, – весело заявил Спенсер, – я и сам не знаю, запутался я или нет.

Наступило молчание.

–      Могу ли я чем-нибудь помочь? – спросил Майрон.

–      Нет, большое спасибо, – ответил Спенсер. – Я очень благодарен тебе.

–      Ладно, мой мальчик, – грустно и разочарованно сказал Майрон. – Надеюсь, ничего серьезного нет.

–      Может, есть, а может, нет, – ответил Спенсер. – Я не собираюсь говорить загадками, но, ей-богу, я и сам не знаю. Пожалуйста, не беспокойся. Поверь мне, я чувствую себя прекрасно!

Он положил трубку и откинулся на спинку кресла, пытаясь спокойно проанализировать создавшееся положение. Он дал Майрону понять, что у него могут быть неприятности, и, по-видимому, поступил правильно. Майрон – журналист с нюхом, крайне чувствительный к смене настроений и температуры в Вашингтоне. Хорошо, что он союзник, поэтому и следовало сказать ему правду – максимальную долю правды. Даже если слова Фаулера оказались случайными, в его устах они звучали зловеще. И завтрак Фаулера с сенатором Купом означал союз двух сильнейших врагов Спенсера, нажитых им во время разбора дела Гордона Беквуда в Вашингтоне.

Он вспомнил свое первое столкновение с сенатором. Это произошло на второй день разбора дела. Гордона Беквуда допрашивали о его поездке в Россию в 1946 году. Председатель комиссии сенатор Бредфорд Двеллинг спросил Гордона, видел ли он премьера Сталина во время этого путешествия.

Гордон ответил, что не видел. Сенатор Аарон Куп спросил, уверен ли мистер Беквуд в этом, и Гордон снова сказал, что не видел Сталина. Он добавил, что, насколько он помнит, маршала не было в Москве в течение его трехдневного пребывания в русской столице. На это сенатор Куп сухо заметил, что Россия, как известно, – довольно большая страна и что Москва – не единственное возможное место встречи между Сталиным и подследственным. Гордон запальчиво спросил, не подозревает ли сенатор его во лжи, но Аарон Куп лишь улыбнулся объективам телевизионных камер, опустил голову и ничего не сказал в ответ.

Наступило молчание. Кто-то из публики громко засмеялся, когда Спенсер, обращаясь к председателю, потребовал, чтобы сенатор ответил на вопрос его подзащитного.

С минуту Двеллинг глядел на Спенсера, вопросительно подняв густые седые брови. Затем он медленно повернул свою большую голову к сенатору Купу. Сенатор Куп резко ответил, что ему нечего добавить к своим словам, и Спенсер, утвердительно кивнув, сказал, что, стало быть, сенатор сомневается в правдивости мистера Беквуда.

Аарон Куп выпалил в ответ, что адвокат волен делать любые выводы, какие ему заблагорассудится, и Спенсер вновь терпеливо кивнул головой и почтительно заявил председателю, что, поскольку его клиента недвусмысленно обвинили в даче ложных показаний относительно своей встречи с премьером Сталиным, то ему, Спенсеру, как адвокату, очень хотелось бы услышать доказательства сенатора Купа.

Сенатор Брюс Байрон, сидевший рядом с председателем, внезапно перестал нервно постукивать по столу пальцами и заявил, что комиссию интересует правда и только правда и что он, как член комиссии, желал бы услышать все, что поможет открыть новые относящиеся к делу факты. Произнося эти слова, он наклонился вперед и одарил сенатора Купа насмешливой и вместе с тем извиняющейся улыбкой.

Двеллинг сказал, что сенатор Куп, несомненно, разделяет точку зрения сенатора Байрона. Винсент Корнел, главный следователь комиссии, поднялся со своего места и что-то прошептал на ухо сенатору Купу, от чего круглое лицо сенатора сразу побагровело. Его тонкие губы задрожали, и он полез за своей папкой.

Под нацеленными на него телевизионными камерами и взглядами зрителей, вытянувших шеи в его сторону, сенатор Куп вытащил из папки кипу бумаг и начал что-то искать. Он сказал: «Минутку, у меня это с собой», – и повторял эту фразу до тех пор, пока не раздался смех и председатель не постучал по столу своим молоточком.

Бумаги сенатора Купа разлетелись во все стороны. Члены комиссии следили за ним, не сводя с него глаз и открыто выражая свое нетерпение; даже сенатор Люциус Добервил, один из сильнейших пособников Аарона Купа в борьбе с «подрывными элементами», сидел чопорно, прямо, крепко сжав губы, и с укоризной глядел на своего коллегу. Наконец Винсент Корнел, стоявший позади кресла Купа, пришел ему на помощь и указал на какую-то газетную вырезку.

–      Ах, да, – сказал сенатор Куп, – вот. Эта статья появилась шестнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок шестого года в нью-йоркской «Стар джорнел».

Он торжествующе улыбнулся и передал вырезку председателю комиссии.

Двеллинг взял ее, начал читать, поднял глаза, хотел что-то сказать, но передумал. Он дочитал до конца, положил вырезку на стол и протер глаза.

–      Разрешите взглянуть на этот документ, господин председатель? – спросил Спенсер.

–      Пожалуйста, – ответил Двеллинг.

Через стол он передал вырезку Спенсеру.

Гордон Беквуд и Спенсер начали читать вместе.

Гордон покачал головой, откинулся на спинку кресла и закурил сигарету, не спуская глаз с адвоката. Спенсер прочел этот документ, сложил листок и, ничего не сказав, посмотрел сначала на председателя, а потом на сенатора Купа.

–      Ну? – спросил Двеллинг.

–      Я все еще жду доказательств от сенатора Купа, – ответил Спенсер.

–      Каких доказательств? – спросил Аарон Куп.

Голос его выдавал ярость, а плечи дрожали.

–      Господин председатель, – сказал Спенсер, – сенатор Куп подверг сомнению заявление моего подзащитного о том, что тот не встречался с премьером Сталиным во время своей поездки в Россию в тысяча девятьсот сорок шестом году. Честного и уважаемого человека, каким является мистер Беквуд, обвинили во лжи. На каком основании, господин председатель? – спрашиваю я. Неужели на основании голословных утверждений журналиста?

Он поднял вырезку, глядя только на Бредфорда Двеллинга и не обращая внимания на сенатора Купа.

–      Уолт Фаулер – один из выдающихся американских журналистов нашего времени, – сказал Аарон Куп.

–      В данный момент меня это не интересует, – сказал Спенсер, – хотя думаю, и члены комиссии, наверно, согласятся со мной, что мистер Фаулер больше известен своей приверженностью к сенсациям, чем научной точностью. Но и у мистера Фаулера сказано всего-навсего следующее – привожу дословно: «Из надежных источников, близких к американскому посольству в Москве, я узнал о встрече между красным лидером Сталиным и розовым другом русских Беквудом, на которой состоялась так называемая компромиссная сделка, предавшая жизненные интересы американского народа на Ближнем Востоке хозяевам Кремля. «Измена принесла беду», как сказал Шекспир».

Спенсер остановился и глубоко вздохнул.

–      Однако, даже по словам мистера Фаулера, это – не изложение фактов. Все это только слух, основанный на якобы надежной информации, то есть образец весьма приукрашенного литературного стиля. Я спрашиваю вас, господин председатель, и вас, члены комиссии: можно ли всерьез считать эту заметку достаточным основанием для того, чтобы публично называть человека лжецом?

Бредфорд Двеллинг посмотрел на Спенсера и кивнул головой.

–      Может быть, сенатор Куп разъяснит существо дела, – сказал он.

Аарон Куп негодующе откашлялся.

–      Господин председатель, разбор дела в комиссии сопровождается мелочным педантизмом, словесной игрой, цель которых, как я полагаю, – помешать мне назвать вещи своими именами. Меня не запугают эти лицемерные маневры. Если американский патриот, вроде Уолта Фаулера, поднимает свой голос, к нему стоит прислушаться! Вот все, что я могу сказать по этому поводу.

Кто-то из зрителей стал аплодировать и закричал: «Браво!» Несколько других засмеялись. Кэрол Беквуд, сидевшая позади мужа, наклонилась к нему и положила руки ему на плечи. Гордон посмотрел на нее с печальной улыбкой. Затем он сказал:

–      Сенатор Куп, будьте любезны, переведите свою речь для меня. Лжец я или нет?

Спенсер кашлянул. Бредфорд Двеллинг повеселел, но только на минуту. Затем он опустил голову. Аарон Куп выпрямился с пылающим лицом.

–      А я и не знал, что мистер Беквуд перестал понимать язык, на котором говорим мы, американцы.

–      Все равно, сенатор, – сказал председатель, стараясь не глядеть на Аарона Купа, – давайте закончим этот бесполезный спор и вернемся к более важным вопросам. – Он говорил быстро, боясь, что его прервут. – Я уверен, что сенатор Куп не хотел обвинить во лжи мистера Беквуда, когда последний сказал нам, что не встречал мистера Сталина. Сенатор Куп выразил некоторое разумное сомнение в точности показаний. Вот и все, насколько я понимаю. – Он остановился и взглянул на Гордона и Спенсера, а затем на сенатора Купа и его коллег, сидевших вокруг стола. – Надеюсь, такое объяснение удовлетворяет вас, – добавил он.

Спенсер неохотно согласился, следуя указанию своего подзащитного, а сенатор Куп молча кивнул головой. Через несколько минут заседание комиссии было отложено до следующего утра.

Газеты, откликнувшиеся на эго событие, пестрели заголовками: «Гордон Беквуд отрицает свою встречу со Сталиным. Видел ли Беквуд Сталина? Беквуд содействовал тайной сделке со Сталиным», – а ниже мелким шрифтом было набрано «утверждает сенатор Куп». Нью-йоркская «Стар джорнел» объявила: «Американский патриот разоблачает сочувствующего красным – Уолт Фаулер против Гордона Беквуда».

Позже, после смерти Гордона Беквуда, Спенсер сказал на пресс-конференции, которую он созвал в своем номере в отеле «Карлтон» в Вашингтоне:

Одним из многих дополнительных вопросов, возникших во время разбора дела, был вопрос о том, видел ли Гордон Беквуд Сталина в тысяча девятьсот сорок шестом году. Мистер Беквуд ответил: «Нет». Он не видел маршала Сталина. Сенатор Куп не мог доказать, что мистер Беквуд лжет, по той простой причине, что мистер Беквуд говорил правду. Но, притворившись, будто он не удовлетворен ответом мистера Беквуда, сенатор сумел извратить факты. Он намеренно создал атмосферу сомнения и уверток. Такая обстановка устраивала сенатора Купа. Она помогала ему оправдать свои обвинения против Гордона Беквуда перед остальными членами комиссии и народом Америки. В недавнем интервью, данном им в телевизионной программе «Встречи с прессой», сенатор Куп доказывал: «Не знаю, был ли мистер Беквуд виновен в государственной измене, я никогда не утверждал, что он был виновен. Но, если имелось хоть малейшее сомнение в его лояльности, значит, расследование было не только необходимо, но и жизненно важно для интересов нашей страны». Дело в том, леди и джентльмены, что никаких сомнений в лояльности мистера Беквуда никогда не было. В течение многих недель публичного разбора его дела в Вашингтоне и раньше, в бесконечной веренице допросов и разборов за закрытыми дверями, не было найдено ни одного факта, ни одного-единственного факта, бросающего хоть малейшую тень на лояльность Гордона Беквуда к американскому правительству, к американскому народу. Однако это не смущало сенатора Купа. Он начал драку – может быть, с добрыми намерениями, не знаю. Значит, нужно было выйти из нее победителем, иначе могла серьезно пострадать его политическая карьера. На карту было поставлено его место в сенате. Он нуждался в рекламе. И вот, леди и джентльмены, сенатор Куп заработал эту известность, такую же известность, какую приобретает убийца, убивающий ни в чем не повинного человека.

Спенсер закончил совсем тихо, его голос прерывался от волнения.

После конференции Майрон Вагнер спросил его:

–      Что ты будешь делать, если сенатор Куп подаст на тебя в суд за клевету?

–      Хорошо, если бы он это сделал, Майрон, – с жаром ответил Спенсер. – Честное слово, мне бы хотелось этого. Но я весьма сомневаюсь, что мне так повезет.

Когда сенатора Купа спросили о заявлении, сделанном Спенсером Донованом на пресс-конференции, он улыбнулся и сказал:

–      Я нисколько не обижен на мистера Донована. Гордон Беквуд, его близкий друг, покончил, с собой. Естественно, бедняга в отчаянии. Я не собираюсь воспользоваться его несчастьем. Это не по-американски.

7. Четверг, 19 июля, 9.00 утра

В дверь кабинета тихо постучали, и появилась Мэри Шеппард. Она бесшумно подошла к письменному столу и положила перед Спенсером почту; бо́льшая часть писем была уже вскрыта. С минуту Мэри стояла, нерешительно поглядывая на Спенсера. Но так как он ничего не сказал, она вышла и закрыла за собой дверь.

Спенсер смотрел на письма, но не видел их. Голова его была пуста, и он ощущал это, наслаждаясь чувством полного покоя. Полированная темно-зеленая мебель в его кабинете – диван, два кресла и низкий курительный столик – отчетливо выделялась на фойе деревянных панелей и казалась семейством загадочных существ, живущих своей собственной, непонятной жизнью. Зазвонил телефон в приемной, и Спенсер очнулся. Он встал, снял пиджак и повесил его в стенной шкаф. Вернувшись к столу, он, все еще стоя, придвинул к себе газету и, быстро ее перелистывая, наткнулся на имя знаменитого голливудского актера. Этот актер давал показания перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности.

Спенсер сел. Актер признал, что в начале тридцатых годов он состоял в коммунистической партии. Он очень раскаивался, и его глаза, которые обычно называли неотразимыми, были полны искренних слез. Когда его попросили сообщить комиссии имена других людей, занятых в кинопромышленности и состоявших в партии, он сначала отказался их назвать. Но потом, после безжалостного допроса, под угрозой, что его обвинят в так называемом неуважении к конгрессу, он перечислил имена одиннадцати известных деятелей кино. Комиссия от всего сердца благодарила актера за содействие и хвалила его за патриотизм. Один член комиссии особенно успешно допрашивал свидетеля и способствовал получению нужных сведений. Это был член конгресса Арнольд Биллинджер.

Спенсер просмотрел почту и вызвал клерка Арта Дэниелса. Арт, окончивший Гарвардский университет, был высокий, стройный молодой человек с ниточкой светлых усиков и светло-голубыми глазами. Его поведение на службе всегда отличалось предельной корректностью и учтивостью. Спенсер не мог припомнить случая, чтобы Арт позволил себе какую-либо вольность, хотя однажды на вечеринке, где Сьюзи, помощница Мэри Шеппард, хватила немного лишнего, к своему удивлению, убедился, что в свободные от работы часы Арт любит пошутить и становится весьма развязен.

Почти час они обсуждали письмо, полученное от председателя правления компании «Алтуна миллз», одного из основных клиентов Спенсера. В письме сообщали об аннулировании некоторых правительственных заказов и поручали Спенсеру связаться с вашингтонским представителем фирмы Биллом Спайксом, чтобы в дальнейшем согласовывать свои действия с ним. Положение было затруднительным. Один из директоров основного конкурента фирмы «Алтуна миллз» приходился зятем сенатору Оуэну Кирквуду, а сенатор Кирквуд являлся членом финансовой комиссии и весьма влиятельной фигурой в республиканской партии.

Арт Дэниелс посоветовал передать все это дело вашингтонской конторе и рекомендовать ей обратиться к местному адвокату, имеющему первоклассные политические связи, но Спенсер, который знал Билла Спайкса и не особенно на него надеялся, не согласился с Артом. Он уже решил сам полететь в Вашингтон, когда вошла Мэри и сообщила, что ему звонит Бернард Г. Майлс.

–      Может быть, у вас найдется время позавтракать со мной? – спросил Майлс. – Мы с Джоном хотели бы поговорить с вами.

–      Нет, выбраться завтракать я вряд ли сумею, – ответил Спенсер. – Ко мне приехал клиент из Детройта. Но я могу прийти к вам в контору сразу же после завтрака, около половины третьего. Вас устраивает?

–      Одну секунду, – сказал Майлс. В трубке что-то щелкнуло, но тотчас же снова раздался его голос: – Хорошо, в половине третьего. – Он помолчал. – Это относительно того дела, о котором мы беседовали вчера вечером.

–      Понятно, – сказал Спенсер.

Наступило молчание.

–      Значит, мы увидим вас в два тридцать.

–      Да, – подтвердил Спенсер. – Большое спасибо.

Джону Арбэтту было за шестьдесят, но он все еще любил носить пиджаки из твида и яркие галстуки. Худой и жилистый, он увлекался игрой в гольф и однажды чуть не выиграл партию у знаменитого Бена Хогана – это произошло задолго до несчастного случая с чемпионом (Джон говорил, что потерпел поражение из-за пустяка).

Спенсер не видел Джона Арбэтта несколько месяцев. Майлс ввел его в кабинет своего компаньона.

–      Вот наш мальчик, – сказал он.

–      Здравствуй, Спенсер, – поздоровался Джон, вставая из-за стола. – Мне только нужно еще разок поговорить по телефону. После этого нас не будут беспокоить.

–      Пожалуйста, мистер Арбэтт, – ответил Спенсер. Он сел в кресло с прямой спинкой, стоявшее возле окна. Кабинет был очень просторный, вдоль стен шли полки с тяжелыми фолиантами, темно-коричневый ковер повторял цвет занавесей. На письменном столе стояла ваза с красными гладиолусами, а рядом с ней – фотографии жены, детей и внуков Джона Арбэтта.

Зазвонил телефон. Джон взял трубку, трижды произнес «да» и положил ее.

–      Вот и все, – сказал он и, откинувшись на спинку кресла, начал раскуривать трубку.– Как игралось в гольф, мой мальчик?

–      Я не играю в гольф, мистер Арбэтт, – ответил Спенсер.

Джон пососал свою трубку.

–      А я думал, играешь.

–      Нет, я никогда им не увлекался, – сказал Спенсер.

Джон Арбэтт с удовлетворением посмотрел на свою трубку.

–      Ну, тогда ты и не представляешь, как много потерял.

Майлс уселся на диване поудобнее.

–      Он твердит мне это вот уже тридцать лет, Донован. Не верьте ему. Джон проводит свободное время, гоняя белые мячики, и пытается своим гольфом что-то доказать, но будь я проклят, если он меня хоть в чем-нибудь убедил. Спорт нужен для детей и спортсменов, а нам, городским жителям, он ни к чему.

Джон Арбэтт откашлялся.

–      Берни рассказал мне о вашем вчерашнем разговоре. Имей в виду, Спенсер, мы не собираемся вмешиваться в твои дела. Надеюсь, ты это понимаешь?

–      Да, – сказал Спенсер, – я очень благодарен вам.

Джон кивнул головой.

–      Итак, все ясно. Мы не собираемся вмешиваться, но мы очень – как бы это сказать – интересуемся тобой, не только как многообещающим молодым юристом, но и как человеком. Мы считаем тебя, я бы сказал, членом нашей семьи законников.

–      Спасибо, мистер Арбэтт, – ответил Спенсер.

–      Так вот, – Джон чиркнул спичкой, чтобы снова разжечь свою трубку, – Берни полагает, что ты недостаточно, скажем, встревожен случившимся. Он считает – пожалуйста, поправь меня, Берни, если я ошибаюсь, – что ты отнесся к его совету довольно небрежно и вообще его рассказ не произвел на тебя должного впечатления. Если это так, Спенсер, – Джон Арбэтт встал и обошел стол, чтобы быть ближе к Спенсеру, – если это так, значит, ты ошибаешься. Страшно ошибаешься. Положение весьма серьезно. Ты должен бороться, и борьбу следует начинать немедленно.

Наклонившись к Спенсеру, он не сводил с него сверлящего взгляда. Затем, вынув изо рта трубку, посмотрел на нее и снова вернулся к столу, чтобы зажечь спичку.

–      Может быть, лучше подождать, пока они сами придут ко мне? – спросил Спенсер.

Майлс отрицательно покачал головой.

–      Нет, не думаю, Донован. Вчера вечером я сказал вам, что действовать нужно немедленно. Вам следовало бы сегодня утром первым самолетом вылететь в Вашингтон. Вы должны были добиться личного свидания с Эдгаром Гувером. Это можно было бы устроить. Он бы вас выслушал. Он всех выслушивает.

–      Но Спенсер не поехал в Вашингтон, – сказал Джон Арбэтт. – Возможно, он был занят более важными делами. – Он с раздражением взмахнул правой рукой, в которой держал трубку. – Тем временем мы узнали нечто такое, о чем, полагаем, следует известить и тебя. – Он сел и заговорил драматическим шепотом: – Я сообщаю тебе это по секрету и ни слова не скажу об источнике наших сведений.

Он замолчал. Спенсер смотрел на него.

–      Завтра или послезавтра мистер Уолт Фаулер опубликует статью о тебе. Легко себе представить, что это будет за статья. Помимо всего прочего, он собирается обвинить тебя в принадлежности к коммунистической партии, – сказал Джон Арбэтт.

–      Это произойдет, вероятно, завтра, – добавил Майлс.

Спенсер знал, что ему следует притвориться удивленным и потрясенным: этого от него ждали. Он вспомнил, как подобные чувства изображал один актер. Он не мог сейчас восстановить в памяти ни имя актера, ни содержание спектакля, но сразу представил себе неуклюжие движения ног – актер садился в этот момент – и какую-то странную перемену в его лице: оно казалось сплющенным. Думая об этой сцене, Спенсер проделал или пытался проделать те же самые движения – полусознательно, ибо все происходило очень быстро, но он следил за собой и где-то в глубине души порадовался, что у него получается так удачно.

–      Я думаю, что этому ничем нельзя помешать... – заметил он.

–      Ничем, – подтвердил Джон Арбэтт. – Фаулер – малый самостоятельный. Он никого не спрашивает, о чем ему писать, – ни издателей, ни редакторов. Ты знаешь эту кухню не хуже, чем я.

–      Да, – сказал Спенсер. – Быстрая работа. Сегодня утром мне позвонил из Вашингтона Майрон Вагнер и предупредил, что надвигаются события. С ним говорил Фаулер.

–      И вы все еще продолжаете сидеть сложа руки? – спросил Майлс.

–      Я совсем не намерен сидеть сложа руки, мистер Майлс, – ответил Спенсер. – Простите, если произвел такое впечатление.

–      Должен признаться, что у меня тоже создалось такое впечатление, – заметил Арбэтт. Его трубка снова потухла; он положил се на стол и скрестил руки. – Однако решать тебе. Мне хочется сказать только одно: статья Уолта Фаулера будет перепечатана во всех газетах. Ее прочтет вся страна. Ее увидят твои клиенты, и нынешние и будущие. Возможно, ты сумеешь возбудить против Фаулера дело о клевете, но, если даже ты это и сделаешь, все равно ущерб будет уже нанесен: сила печатного слова, «нет дыма без огня» и всякие такие штуки. От всеми уважаемого гражданина до подозрительной личности, Спенсер, – лишь один маленький шаг, а ты адвокат, ты не вправе подвергать опасности свою репутацию. Даже на сутки.

–      Вы хотите сказать, что гнусный борзописец, вроде Фаулера, может погубить кого угодно – и правого и виноватого? – спросил Спенсер.

–      Да, – ответил Майлс.

–      Погодите, погодите вы оба, – сказал Джон Арбэтт. – По-видимому, наш юный друг задирает нос. Отстаивать свою веру, защищать идеи, или как там это еще называется, прекрасно и благородно, но такая игра опасна, не правда ли? – Он не дождался ответа Майлса и повернулся к Спенсеру. – Не пойми меня превратно, мой мальчик. Я целиком на твоей стороне, я сам всегда любил хорошую драку, но по нынешним временам надо быть осторожным. Когда ты взял на себя защиту Гордона Беквуда, ты сам стал одиозной фигурой. Не хочется еще раз напоминать, что я предупреждал тебя, однако ведь это так, а? Как раз здесь, в этом самом кабинете, семь или восемь месяцев назад. Разве я не предупреждал его, Берни?

–      Да, ты говорил ему, – кивнул Майлс.

–      Ну вот, – заключил Джон Арбэтт.

Спенсер встал и сразу же забыл о том, что сам затеял все это дело. Его негодование было искренним. Джон Арбэтт коснулся больного места. Спенсер подошел к окну и повернулся лицом к старикам.

–      Мистер Арбэтт, вы и мистер Майлс знаете законы лучше, чем когда-либо буду знать я. Поэтому то, что я собираюсь сказать, быть может, покажется вам наивным, а может быть, даже нескромным. В нашей стране человек считается невиновным до тех пор, пока не доказана его виновность. Это, как я понимаю, – самый важный принцип американского правосудия. – Он поднял руку, так как Джон Арбэтт открыл рот. – Нет, пожалуйста, позвольте мне закончить. Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня как на упрямого фантазера. Принцип, о котором я говорю, – не фантазия, это – реальность. Поэтому человека, который сохраняет верность этому принципу, нельзя назвать фантазером. Он реалист. Я считаю себя реалистом, мистер Арбэтт.

Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.

–      Во время слушания дела Беквуда мне стало ясно, что этот принцип медленно, но верно видоизменяется. Человека вынудили доказывать свою невиновность. И, так как доказать ее ему не удалось, его сочли виновным только потому, что против него возбудили дело. Вы идете еще дальше, мистер Арбэтт. Для того чтобы сделать человека парией, не требуется и разбора дела. Достаточно, чтобы он был одиозной фигурой. Как вы полагаете, следует ли нам считать это новым американским законом? Неужели вы действительно думаете, что я должен отправиться к мистеру Гуверу и сказать ему: «Послушайте, меня обвинили, но я невиновен и могу это доказать», – хотя, как адвокат, знаю, что тем нарушу основы американского правосудия?

Спенсер замолчал. Джон Арбэтт снова взял свою трубку и начал сосредоточенно ее раскуривать. Майлс сидел на диване, опустив голову. Они не смотрели на Спенсера.

–      Все это не лишено логики и искренности, – сказал наконец Джон Арбэтт, – и я ни на минуту не сомневаюсь в твоей искренности, Спенсер. Мне хочется, чтобы ты понял... но... – Он пожал плечами и снова откинулся в кресле. – Боюсь, что тебе придется считаться с фактами. Нечего и говорить, что я не оправдываю извращения закона. Я согласен с тобой: не все так, как должно быть. Но ведь иного никогда и не бывает. Ты толкуешь о принципах и теориях, но забываешь о человеке. Люди боятся коммунизма, и они правы – этого ты не можешь отрицать. Страх порождает неуверенность, а неуверенность в свою очередь влияет на все области жизни, в том числе и на право.