Текст книги "...Да поможет мне бог"

Автор книги: Феликс Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

–      Спасибо, Майрон.

–      Звони.

–      Надеюсь, мы скоро встретимся в Вашингтоне, – сказал Спенсер.

Джин стояла в центре комнаты, чуть склонив голову, и, хмурясь, смотрела на него. Он встал, взгляды их встретились.

–      Звонил Майрон Вагнер, – сообщил Спенсер.

–      Я не знала, что ты обратился в Вашингтон с просьбой выслушать тебя.

–      Я еще не имел возможности сообщить тебе об этом.

–      У тебя серьезные проблемы, – внезапно заявила она, – тебе нужно принимать важные решения, а я прихожу сюда с какими-то там любовными историями. – Он попытался что-то сказать, но она, повышая голос, продолжала: – На тебя нападают, клевещут, ты борешься за свое существование, а я, которая хотела быть твоей женой, только доставляю тебе новые хлопоты и бросаю тебя в тот самый момент, когда нужна тебе больше всего.

–      Не говори так, – мягко попросил Спенсер. – Ведь дело обстоит совсем иначе.

–      Нет, я должна так говорить, должна! – Она упрямо тряхнула головой. – И все же, Спенсер, несмотря на все, что ты сказал, я не могу остаться с тобой. Я понимаю, как ты себя чувствуешь, хотя и не подаешь виду; я представляю себе, как отнесутся к моему поступку люди. Но именно поэтому я и не могу остаться с тобой. Я... я не доросла до тебя. А когда несколько минут назад ты ответил на мой вопрос «нет», я поняла, что поступаю правильно... правильно в отношении себя.

–      Дорогая, – проговорил Спенсер. – Пожалуйста, выслушай меня, Ты несправедлива.

–      Я знаю, что несправедлива. Я вынудила тебя так ответить, а сейчас использую твой ответ против тебя же. Но я никогда не прощу тебе, никогда не забуду, что ты мог сказать мне «нет».

Она отвернулась и быстро пошла к двери, но остановилась и проговорила:

–      Возвращайся в свой заколдованный круг, Спенсер, – к Лэрри и Луизе, к своему великому другу и своей драгоценной любви. Я не в состоянии снять с тебя чары.

Она протянула ему руку, он пожал ее, и Джин ушла.

Только теперь он почувствовал в своей ладони что-то маленькое и твердое. Взглянув, он увидел кольцо, которое когда-то подарил ей. Она, должно быть, все время держала его в руке.

27. Четверг, 26 июля, 9.00 утра

В среду утром Спенсер прежде всего обратился к телефонной компании с просьбой заменить номер телефона. К вечеру ему дали новый, секретный, номер, и из-за этого Майрон Вагнер не смог сразу связаться с ним по междугородному телефону. Он дозвонился к Спенсеру только в четверг утром и сообщил, что ему удалось договориться с представителем одной из главных радиовещательных компаний и обеспечить передачу предстоящего заседания по телевидению. Луиза тоже звонила и пожаловалась, что с трудом нашла его. От Дика Поттера она узнала, что Лэрри прибыл в Сан-Франциско, но, пока она добивалась разговора со Спенсером, он снова улетел. Все равно ему не удалось бы разыскать Лэрри, подумал Спенсер. Лэрри пробыл в Сан-Франциско всего около четырех часов.

В четверг утром, придя к себе в контору, Спенсер увидел, что у коммутатора сидит какая-то незнакомая девушка. У нее было молодое, широкое, но довольно приятное лицо и русые заплетенные в косы волосы. Она как раз говорила по телефону и улыбнулась Спенсеру, показав крепкие белые зубы.

Ред находился у Мэри в комнате, в той самой позе, в какой Спенсер привык видеть ее, когда она разбирала почту.

–      Это Маргарет, сэр, – сказал Ред, указывая головой на девушку у коммутатора. – Я договорился с ней, что она временно здесь поработает. Она служила около трех лет у Лаймэна и хорошо знакома с этим делом. – Несколько смутившись, он добавил: – Я считал, что нам кто-нибудь нужен.

–      Конечно, нужен, – сказал Спенсер. – Маргарет...

–      Маргарет Свонсон, сэр.

Ред позвал девушку и представил ее Спенсеру. Она была высокого роста, чуть пониже Реда. Спенсер с некоторым удивлением заметил, что Ред разговаривает с ней как-то властно и даже чуть снисходительно, а она безоговорочно соглашается с ним во всем.

Ред прошел вслед за Спенсером в его кабинет и положил на письменный стол несколько писем.

–      Я договорился с Маргарет, – пояснил он, – что она будет получать такое же жалованье, как и Сьюзи, и, если вы не возражаете, сэр, понедельно. Сначала я обратился в несколько агентств, но... – он замялся, – но мне ответили, что у них никого нет.

Спенсер взглянул на него.

–      До чего же глупы люди, – проговорил Ред.

–      Понимаю. А как Маргарет? Как она сама на это смотрит?

–      Маргарет – мой друг, сэр.

–      У нее есть родные?

–      Да, сэр. Но они живут в Сиракузах и не знают, где она работает.

Спенсер сел.

–      Ред, я не уверен, вправе ли мы так поступать.

–      Сэр, – твердо ответил Ред, – мы обязаны сделать так, чтобы работа в конторе не прекращалась. Я могу сейчас заменить Мэри. Я знаю стенографию и машинопись и вчера вечером с помощью отца освежил в памяти свои знания. В этом отношении я вас не подведу, а вдвоем с Маргарет мы справимся в конторе, пока не уляжется вся эта... кутерьма. – Не ожидая ответа Спенсера, он продолжал: – Материалы по делу Зальцбургер – Ринальди лежат у вас на столе. Арт передал их мне вчера вечером. – Он повернулся, чтобы уйти из кабинета.

–      Ред! – воскликнул Спенсер. – Некоторые чувства трудно выразить словами. Но я хочу, чтобы вы знали, как много для меня значит ваше поведение. Страшно много.

–      Спасибо, сэр, – ответил Ред.

Через полчаса Спенсер получил телеграмму с пометкой: «Канцелярия сенатора Аарона Купа». В ней говорилось:

«СЕНАТОР ПОЛУЧИЛ ВАШУ ТЕЛЕГРАММУ ОТ 24 ИЮЛЯ. КОМИССИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ АНТИАМЕРИКАНСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЯВЛЯЕТСЯ НЕЗАВИСИМЫМ ОРГАНОМ, СОСТОЯЩИМ ИЗ ЧЛЕНОВ ПАЛАТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ. ЛЮБОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО СО СТОРОНЫ ЧЛЕНА СЕНАТА МОЖЕТ БЫТЬ ИСТОЛКОВАНО ЛОЖНО. ПОДПИСЬ: ГОРЭЙС ТРЮБОУН, ПОМОЩНИК СЕКРЕТАРЯ СЕНАТОРА ААРОНА КУПА».

Спенсер позвонил Майлсу и прочитал ему телеграмму. Майлс засмеялся.

– Хитер каналья, а? Готов спорить, что он заставил кого-нибудь из членов комиссии слушать по телефону, как он диктовал свою телеграмму. Из комиссии пока нет ответа?

–      Нет, но сегодня еще только четверг.

–      Я рад, что вы позвонили мне, Донован, – сказал Майлс. – Если бы вы не сделали этого, я бы сам позвонил вам позднее. – Он помолчал, а, когда заговорил снова, в его голосе послышались довольные нотки. – Я еще раз беседовал с Джоном и поставил его в известность, что буду лично, независимо от нашей фирмы, вести ваше дело против мистера Фаулера... и, пожалуйста, не спорьте, Донован. Я принял решение, а люди в моем возрасте очень упрямы. Сейчас я страшно занят. Что, если я позвоню вам позднее?

–      Мистер Майлс... – начал было Спенсер, но старик уже повесил трубку.

Трудно иметь дело с порядочными людьми, подумал Спенсер, когда сам чувствуешь себя мерзавцем. Решение Майлса, казалось, должно было вызвать у него радость и благодарность, а он испытывал только все растущее чувство вины. Он сам бросил вызов джунглям и сейчас готовился стать жертвой позорной расправы. Слово из мира добра смутило его. Не ослышался ли он?

Утренние газеты сухо, без редакционных комментариев, напечатали сообщение о просьбе Спенсера выслушать его на открытом заседании в Вашингтоне и снова напомнили обо всех событиях, которые привели к создавшемуся положению. Одна из газет целиком посвятила отдел «Переписка с редактором» «делу Спенсера Донована» и поместила пять писем: четыре против Спенсера (два из них были отправлены из Беруэлла в штате Небраска) и одно за него. Последнее письмо поступило с юга, из Бессемера, штат Алабама, и было написано какой-то домашней хозяйкой. Она считала, что терпимость, которую ревностно проповедуют северяне, когда речь касается расового вопроса, должна быть проявлена и в данном случае. Почему позволяют, спрашивала она, без суда линчевать белого, если всякое, даже случайное избиение негра вызывает на Севере столько шума?

Дневные газеты, продолжая излагать историю с того момента, на котором они остановились накануне, сообщали, что, по всей вероятности, Спенсер будет «вызван» в Вашингтон, в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Во время телевизионной передачи (случайно пропущенной Спенсером) один из журналистов спросил председателя комиссии Арнольда Биллинджера, заслуживает ли мистер Донован доверия как будущий свидетель по своему собственному делу. Председатель ответил: «Ничего сказать не могу». Спенсер считал, что он ответил правильно, но газеты подали ответ Биллинджера в виде сенсационного заголовка: «Конгрессмен отказывается говорить о доверии к Доновану». В такой формулировке заявление председателя комиссии утрачивало свою нейтральную окраску и превращалось в утверждение, настораживающее читателя. Вдобавок к этому «Стар джорнел» на видном месте третьей страницы поместила заметку репортера светской хроники – помимо его ординарной статьи – о том, что помолвку Джин Садерленд, единственной дочери президента страховой компании «Фратернити лайф» Джеймса Ф. Садерленда, с нью-йоркским адвокатом Спенсером Донованом можно с уверенностью считать расторгнутой. «Эта новость, – писал репортер, – не является для нас неожиданностью. Все станет понятным, если вспомнить недавний скандал, героем которого явился попутчик коммунистов Донован. За последнее время имя мисс Садерленд часто упоминается рядом с именем Поля Стенфорда-Трейхауна – наследника миллионного состояния семьи, владеющей универсальными магазинами».

Спенсер еще держал в руках газету, когда вошел Ред и сообщил, что его просит к телефону мистер Садерленд.

–      Не знаю, читали ли вы сегодня «Стар джорнел»? – спросил мистер Садерленд. – Там напечатана заметка о вас с Джин и о... гм... о помолвке.

–      Я только что прочитал ее, мистер Садерленд, – ответил Спенсер.

–      Джип позвонила мне несколько минут назад и обратила мое внимание на эту заметку. Как вы понимаете, она очень расстроена ею и попросила меня немедленно позвонить вам. Должен сказать, что я согласен с ней. Это ужасно неприятно.

–      Да, но это правда, – сухо сказал Спенсер.

Казалось, Джеймс Ф. Садерленд на мгновение растерялся. Затем он продолжал:

–      Я хотел сказать, что этого не следовало бы сейчас помещать в газетах. Ваши интересы для Джин сейчас превыше всего – я надеюсь, Спенсер, вы понимаете это. Что же касается Поля, то это совершенно не относится к делу. Просто досужие домыслы. Джин просила вас не придавать им значения.

–      Передайте Джин, чтобы она не беспокоилась.

–      Мне очень неприятно, что эта... эта история приняла такой оборот, – сказал мистер Садерленд после короткой паузы. – Миссис Садерленд разделяет мое мнение. Но, может быть, все к лучшему. Кто знает? Во всяком случае, желаю вам удачи, Спенсер.

Снова звонила Луиза. О Лэрри никаких сведений не поступало, кроме того, что он прилетел в Сан-Франциско и улетел оттуда. Дик Поттер, видимо, не знал курса самолета Лэрри, а если и знал, то, очевидно, имел указания не сообщать его никому.

Луиза консультировалась с адвокатом по поводу развода и, к своему удивлению, узнала, что тот уже полностью осведомлен. Предвидя действия жены, Лэрри дал ему соответствующие распоряжения. К адвокату он зашел, должно быть, прямо из дома. По словам Луизы, он ушел из «Савой-плаза» в понедельник, около девяти часов вечера, а от адвоката – около десяти. Лэрри совершенно ясно дал понять, что не согласится на развод, что у Луизы нет для этого никаких юридических оснований, а ее обвинения в супружеской измене относятся к области чистейших догадок. Шейла? Но кто она? Только имя, и потому, заметил Лэрри, доказать его неверность – дело весьма трудное. Луиза почему-то считала, что могла бы получить нужные ей доказательства, если бы знала, где находился Лэрри с десяти часов вечера до трех часов двадцати минут утра, когда он улетел на своем самолете. Но никаких данных у нее не было. Лэрри заявил адвокату, что, если Луиза подаст на него в суд, он сам предъявит ей встречный иск на том основании, что она отказывалась выполнять свои супружеские обязанности и была в близких отношениях с... с одним его другом, фамилию которого он может назвать в любое время, если она вынудит его к этому.

Все это объясняло Спенсеру причины «исчезновения» Лэрри, хотя и не полностью. Луиза говорила сдавленным, вялым голосом, но в нем звучала какая-то теплота. Газеты она читала и видела Арнольда Биллинджера в телевизионной передаче, которую Спенсер пропустил. В конце разговора она спросила:

–      Спенс, неужели можно забыть все, что было между нами, все, что мы говорили друг другу, начиная с детства и до сегодняшнего дня?

–      Не знаю, – удивленно ответил Спенсер.

–      Я так много думала об этом, – проговорила Луиза. – У нас с тобой все было хорошо, а затем все так перепуталось, что мы чуть ли не боимся встречаться и разговаривать.

Он кивнул головой, не сообразив, что она все равно не видит его, и молча ждал продолжения.

–      Я думала о том, – вновь заговорила Луиза, – что, если бы мы завтра впервые встретились, я посмотрела бы на тебя и сказала: «До чего же он мил! Я хочу узнать его поближе». Давай как-нибудь встретимся вот так, словно впервые, но только не завтра, Спенс.

–      Согласен, давай встретимся, – отозвался Спенсер. И с улыбкой, которую она, конечно, почувствовала, хотя и не видела, добавил: – До чего же ты мила, Луиза!

Телеграмма из Вашингтона прибыла наконец в четверг около шести часов вечера. Маргарет вошла в комнату, не постучав, что заставило Реда нахмуриться. Девушка покраснела, подала Спенсеру телеграмму и вышла.

Телеграмма гласила:

«В СООТВЕТСТВИИ С ВАШЕЙ ПРОСЬБОЙ ОТ 24 ИЮЛЯ КОМИССИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ АНТИАМЕРИКАНСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРИ ПАЛАТЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ЗАСЛУШАЕТ ВАШИ ПОКАЗАНИЯ НА СВОЕМ ОТКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ 30 ИЮЛЯ В 11 ЧАСОВ УТРА. ВАМ НЕОБХОДИМО БЫТЬ НА ПРЕДВАРИТЕЛЬНОМ ЗАКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ В 10 ЧАСОВ УТРА ТОГО ЖЕ ЧИСЛА В ПОМЕЩЕНИИ КОМИССИИ В СТАРОМ ЗДАНИИ НА УГЛУ ИНДЕПЕНДЕНС-АВЕНЮ И НЬЮ-ДЖЕРСИ-АВЕНЮ. ВАМ РАЗРЕШАЕТСЯ, ЕСЛИ ХОТИТЕ, ИМЕТЬ АДВОКАТА НА ОБОИХ ЗАСЕДАНИЯХ. ПОДПИСЬ: ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИССИИ, ЧЛЕН ПАЛАТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ АРНОЛЬД БИЛЛИНДЖЕР».

Он прочитал телеграмму и понял, что она означает; прочитал еще раз, стараясь как можно глубже вникнуть в ее смысл, а потом долго еще смотрел на нее. Он ждал этой телеграммы и боялся, что она не придет, но вот теперь он держит ее в руках. Он дорого заплатил за это – платил час за часом, день за днем. Он все еще продолжал платить, но в душе знал, что это стоило уплаченной цены, стоило любой цены.

Ред выжидательно смотрел на него, и Спенсер передал ему через стол телеграмму.

–      Здорово, сэр! – воскликнул Ред и широко улыбнулся. – Ведь это же как раз то, чего вы хотели?

–      Да.

Ред встал.

–      Сэр, я хочу внести одно предложение, и, пожалуйста, подумайте, прежде чем отвергнуть его. – Он помолчал. – Разрешите мне поехать с вами в Вашингтон. Я уверен, что окажусь вам полезен. Там вам кто-то понадобится. Я буду чувствовать себя значительно лучше, если вы позволите мне поехать с вами. – И добавил: – Эта мысль сначала пришла в голову моему отцу.

Спенсер улыбнулся.

–      Похоже, что вы с отцом сейчас распоряжаетесь мною...

Ред молча ухмылялся.

– Пожалуй, это совсем не плохая мысль, – произнес Спенсер. – Я буду очень рад, если вы поедете со мной в Вашингтон. Мы еще поговорим об этом. Спасибо, Ред.

Оставшись один, Спенсер позвонил Майлсу и сообщил ему хорошую новость. Затем он позвонил Майрону Вагнеру в Вашингтон и попросил его забронировать ему и Реду номер в отеле «Карлтон» на вечер воскресенья. Он действовал очень обдуманно, ничего не забывая, но не слишком внимательно слушал то, что ему отвечали Майрон и Майлс. Его мысли обгоняли их слова, они обгоняли его самого... Вот он поднимается по широкой лестнице Старого здания; вот стоит на свидетельском месте и поднимает правую руку; вот медленно вынимает из портфеля копию письма...

Он встал, подошел к стоящему рядом со шкафом сейфу и вынул из конверта со штампом своей конторы копию письма. Ему было ясно, что в Вашингтон придется ехать одному, без свидетеля, и что исход его дела сомнителен. Но он не испытывал страха.

Затем Спенсер вышел из конторы, взял такси и поехал домой. В вестибюле он встретил миссис Лоуренс с ее мопсом и вызывающе посмотрел на соседку. Его так и подмывало плюнуть ей в лицо и пнуть собачонку. Впрочем, он с не меньшим удовольствием поступил бы и наоборот.

28. Суббота, 28 июля, 10.00 утра

Сенатор Аарон Куп надеялся, что ему удастся спокойно провести уик-энд. Он нуждался в отдыхе. Хотя конгресс сейчас и не заседал, сенатору приходилось много работать. В недалеком будущем Куп должен был стать председателем сенатской комиссии по иностранным делам, чего он добивался уже довольно давно, и сейчас он изучал материалы и протоколы, чтобы войти в курс событий. Жена Купа сделала ему решительное предупреждение и пригрозила, что вызовет врача – сенатор ненавидел всякие медицинские осмотры, – если он не отдохнет хотя бы в течение уик-энда. Он вынужден был признать, что жена права: он только что оправился от легкого бронхита, а в шестьдесят один год вы как-никак обязаны следить за своим здоровьем. Во второй половине дня ожидался приезд их замужней дочери с двумя детьми, собиравшейся погостить у родителей недели три. Она была их единственным ребенком, и сенатор не видел ее уже больше года.

Аарон Куп любил свой вашингтонский дом – десятикомнатный особняк колониального стиля в Вудли-парке, к западу от Коннектикут-авеню. Когда-то дом принадлежал родителям миссис Куп, и сенатор получил его в виде приданого тридцать один год назад. Его жена, слегка увядшая, однако все еще привлекательная вдова, влюбилась тогда в молодого, но подававшего большие надежды конгрессмена. Ее родители возражали против этого брака – она была на шесть лет старше Аарона Купа, – подозревая, что тот женится на ней только из-за денег. Но все вышло хорошо, брак оказался счастливым.

Сенатор только что закончил свой завтрак, когда в комнату вошел дворецкий негр Гай, служивший в семье миссис Куп уже около сорока пяти лет. Гай доложил, что сенатора просит к телефону по неотложному делу мистер Винсент Корнел.

Миссис Куп оторвалась от газеты и недовольно взглянула на мужа. Сенатор нахмурился, медленно встал и, ответив жене пожатием плеч, направился к себе в кабинет.

–      Ты же обещал, что у тебя ни сегодня, ни завтра не будет никаких деловых встреч, – сказала миссис Куп.

Сенатор кивнул головой и, решительно запахнув халат, прошел в кабинет – овальную обшитую темными панелями комнату, где, кроме письменного стола и скудной библиотеки, почти ничего не было. Он взял трубку, лежавшую на письменном столе.

–      В чем дело, Винс?

–      Извините, что беспокою вас сегодня, – сказал Винсент Корнел. – Я знаю, что вам нужно отдыхать, но вопрос не терпит отлагательства. Я звоню по поводу дела Донована.

–      А что там с ним?

–      Вы знаете, что в понедельник утром мистер Донован будет давать показания в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности?

–      Да, мне известно, я читаю газеты.

Винсент Корнел сделал небольшую паузу.

–      Как старший адвокат комиссии, – продолжал он, – я занимался этим делом и вел переговоры с ФБР. Вот в связи с этим мне и нужно срочно повидать вас.

–      Но почему именно меня? – спросил сенатор Куп. – Я не имею никакого отношения к этому делу. Оно целиком...

–      Да, я знаю, Аарон, – прервал его Винсент Корнел. – Но факт остается фактом: всего несколько дней назад вы сами говорили с конгрессменом Биллинджером...

–      Да, я разговаривал с ним, но не официально! – воскликнул Аарон Куп, повышая голос. – Я говорил с ним, как рядовой гражданин с другим рядовым гражданином.

–      Можете формулировать, как вам угодно, – сказал адвокат, – но я должен обсудить этот вопрос с вами, а по телефону не могу. Разрешите мне заскочить к вам, ну, скажем, через полчаса...

Сенатор подумал и ответил:

–      Хорошо, я буду ждать вас.

Он с силой бросил трубку. Столько шума из-за этих проклятых красных! Они опять испортили ему отдых. Он встал и пошел в столовую, чтобы сообщить новость жене.

Винсент Корнел приехал через двадцать пять минут. В кабинет сенатора его проводил Гай, выполнявший такого рода обязанности с достоинством и некоторой церемониальностью. Корнелу, тщедушному человечку в очках, с бледным лицом, можно было дать лет сорок пять. В течение многих лет он работал адвокатом и следователем различных сенатских комиссий и хорошо познакомился с сенатором Аароном Купом, когда был прикреплен к сенатской следственной подкомиссии, слушавшей дело Гордона Беквуда. Сенатор Аарон Куп никогда ему не нравился, и он, как правило, не разделял его политических идей, но Аарон Куп был силой в Вашингтоне, а Корнел очень уважал силу.

Сенатор обменялся несколькими резкими репликами с женой и пребывал теперь в дурном настроении. Он так и остался в халате. Кун знаком предложил Корнелу снять пиджак, что адвокат и сделал: на улице стояла жара и духота. В кабинете было прохладно, хотя воздух отдавал здесь какой-то затхлостью.

–      Ну, что там с этим Донованом и зачем вы меня впутываете в это дело? – спросил сенатор Куп.

–      Никто вас никуда не впутывает, – ответил Корнел, садясь и закуривая сигару. – Смотрите на наш разговор, как на частную консультацию, не больше. Конгрессмен Биллинджер хотел принять участие в нашей беседе, но я отказался даже сообщить вам о его предложении.

–      Конгрессмен Биллинджер – осел. Я ведь подчеркнул в разговоре с ним, что не имею абсолютно никакого отношения к этому делу и что он должен заниматься им сам. Моя канцелярия послала мистеру Доновану телеграмму, в которой зафиксирована моя точка зрения.

–      Тем не менее, Аарон, если вы не вмешаетесь, никакого дела Донована не будет, – хладнокровно заметил Корнел.

–      Точно так же предполагалось, что не будет дела Беквуда и сотни других дел! – рявкнул сенатор, ударив кулаком по столу. – Я горжусь тем, что они были. Если бы не я, то, возможно, страной сейчас управляли бы коммунисты.

– Возможно, – поддакнул адвокат. – Но возвратимся к нашей конкретной проблеме, Спенсеру Доновану...

Лицо сенатора побагровело.

–      Донован – не моя проблема. Сколько раз я...

–      Хорошо, хорошо, – поспешил его успокоить Корнел. – Возвратимся просто к Спенсеру Доновану. По-видимому, он не коммунист.

Наступила пауза.

–      Какая чепуха! – проговорил наконец сенатор. – Донован – коммунист. Я уверен. У меня чутье. Он красный.

–      Да, но как вы это докажете? – спросил Корнел и тут же торопливо добавил: – Я не имею в виду вас лично. Я просто спрашиваю, можно ли это доказать? Я просмотрел все материалы и должен вам заметить, что в них нет ничего особенного. Он никогда не состоял членом каких-либо организаций или обществ, занесенных министром юстиции в списки подрывных, он никогда не выступал на собраниях, где выражались бы какие-либо левые или радикальные взгляды; он хорошо проявил себя на военной службе, хотя ничего выдающегося и не сделал; я беседовал с агентами, которые вот уже два месяца ведут о нем расследование. Они допрашивали его друзей, сослуживцев и коллег, и все прекрасно о нем отзываются, кроме одного, который, по-видимому, сводит с ним личные счеты.

–      Кто этот человек, и откуда вам известно, что он сводит с ним личные счеты?

–      Здесь замешана женщина, – пояснил Корнел, – и ничего компрометирующего тут нет. Вообще говоря, ФБР считает вопрос исчерпанным и предложило своим агентам прекратить следствие.

–      ФБР располагало какой-то информацией о Доноване, иначе они бы не затеяли расследования. Ведь Донован никогда не состоял на государственной службе и никогда не выполнял поручений правительства.

–      Как вам известно, Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности получила анонимное письмо и передала его в ФБР. Фотокопия письма есть у меня в делах. ФБР провело расследование потому, что Донован – широко известная личность, до некоторой степени политически активная и, стало быть, потенциально способная совершить государственное преступление. ФБР не смогло выяснить, кто послал письмо, и не получило подтверждения выдвинутых против Донована обвинений.

–      Я видел фотокопию, – сказал Аарон Куп.

–      Я знаю, – ответил Корнел; они посмотрели друг на друга. Никто из них не улыбнулся.

–      Конгрессмен Биллинджер показывал мне письмо, – заявил Аарон Куп. – Он не сказал мне, что единственной уликой, которой они располагают, является письмо, да и я так не думал. Поведение Донована говорит само за себя. Его деятельность во время беквудского дела и позднее, – сенатор сурово нахмурился и сделал паузу, – его явная связь с «Дейли уоркер», все, что известно о нем... – Широким жестом он указал на кучу газет на столе. – По-вашему, это все – клевета, фальшивки?

–      Ну, Аарон, – заметил Корнел, затягиваясь дымом сигары, – ведь, откровенно говоря, может быть и так, а?

–      Тогда почему он не привлекает Фаулера к ответственности за клевету? – спросил сенатор, тяжело опираясь на стол. – Если он такой уж невинный агнец, почему он до сих пор не подал на него в суд?

–      Я полагаю, что еще подаст, – сказал адвокат, – и, насколько я понимаю, мистеру Фаулеру придется снять с себя последнюю рубашку, чтобы выплатить денежную компенсацию. – Он встал и начал ходить по комнате. – Не могу сказать, чтобы меня лично это очень огорчало, Аарон. Мне не нравится Фаулер и никогда не нравился, и, не в обиду вам будь сказано, я на вашем месте не стал бы его поддерживать. ФБР будет очень радо, если... кто-нибудь займется Фаулером.

–      Черт побери, тогда почему же ФБР помогает ему?

Корнел остановился.

–      Если Фаулер сказал вам, что ФБР ему помогает, то он лжет. Я знаю, как Фаулер получил эту информацию. Он получил ее из комиссии, но, – подчеркнул он, – не от меня.

Сенатор снова сел в кресло, сложил руки над узлом, которым был завязан пояс халата, и закрыл глаза. Корнел опять принялся ходить по комнате, попыхивая сигарой. Через минуту сенатор открыл глаза и тихо спросил:

–      Я все еще не понимаю, Винс. Какое я имею отношение ко всему этому? Вы можете мне объяснить?

–      Попытаюсь, – ответил Корнел. Он бросил сигару в пепельницу и положил руки на стол Аарона Купа. – Вы довольно резко отзывались о Доноване. В своих заявлениях, в выступлениях по телевидению вы поддерживали Фаулера…

Сенатор поднял голову.

–      Не его конкретно и не по какому-то частному поводу. Я поддерживал его беспощадную борьбу с коммунизмом и предательством левых. Я поддерживаю всякого, кто так думает и действует. Я верю в это.

–      Ну, хорошо, – согласился Корнел. – Но, кроме того, вы недвусмысленно заявили конгрессмену Биллинджеру – во всяком случае, он так утверждает, – что вы думаете о Доноване.

Сенатор молчал. Затем его маленький рот скривился в страдальческой улыбке и он сказал:

–      Конгрессмен Биллинджер, возможно, помнит, что несколько недель назад, за обедом, он пожаловался мне на то, что интерес общественности к работе его комиссии ослабел, и добавил, что это весьма прискорбно ввиду той огромной опасности, которая кроется в коммунизме, а также ввиду предстоящих выборов в его штате. Я ответил конгрессмену, что, к сожалению, общественность склонна к сенсациям, а сенсационные дела возникают редко. Основываясь на своем огромном опыте в обеих палатах конгресса, я также предупредил его, чтобы он не затевал громких дел, не имея на то достаточных оснований. Возможно, что конгрессмен помнит нашу беседу, Винс.

Корнел кивнул.

–      Он помнит об этом и помнит еще, что на том же обеде вы отрицательно отозвались о Спенсере Доноване и что позднее, выступая по телевидению, вы...

Сенатор, исполненный достоинства, поднялся с кресла, запахнул поплотнее полы халата и заявил:

–      Я отказываюсь продолжать эту дискуссию. Я никоим образом не могу отвечать за действия и выводы конгрессмена Биллинджера как председателя комиссии. И, как бы я ни был настроен в пользу всеобщей непреклонной борьбы с коммунистической опасностью, я не допускаю и мысли, что какая-либо комиссия сената или палаты представителей может быть использована в качестве ловушки для невиновных. Я надеюсь, что цель предстоящего допроса состоит не в том, чтобы осудить мистера Донована, а в том, чтобы выяснить правду и сообщить ее американскому народу. Виновен он или невиновен – а я лично убежден в первом, – но мистер Донован был обвинен и имеет право быть выслушанным. Вот это будет по-американски, Винс, в наиболее точном и достойном значении этого слова.

Корнел холодно посмотрел на сенатора из-за своих массивных очков и с восхищением в голосе заметил:

–      Прекрасно сказано, Аарон! – и, уже направляясь к двери, добавил: – Не пропустите заседания. Оно обещает быть интересным.

Он ушел. Аарон Куп взял пепельницу с еще дымящейся сигарой, открыл окно и выбросил окурок прямо в сад. Сенатор терпеть не мог запаха сигарного дыма. Куп надеялся, что остаток уик-энда пройдет тихо и мирно и что больше ничто не нарушит покоя, который ему так нужен.

29. Воскресенье, 29 июля, 8.15 вечера

В вашингтонский отель «Карлтон» Спенсер прибыл в воскресенье вечером, в четверть девятого. Управляющий, которого он знал много лет, встретил его приветливо, так же как и другие служащие – посыльные, лифтеры и клерки. Это было резким контрастом враждебности, в последние дни омрачавшей в Нью-Йорке каждое его возвращение домой. Оказавшись внезапно в более дружественной атмосфере, Спенсер подумал, что теперь ему уже не будет нравиться его квартира на Ист-Ривер и что он уедет оттуда при первой же возможности.

Он наблюдал, как Ред заполняет регистрационные листки. Ред добился у Спенсера разрешения носить его портфель с материалами к предстоящему заседанию. Сейчас, неловко прижимая портфель левой рукой, он выводил свою подпись: «Кристофер Хайнс IV».

–      Никто из нас никогда не пользовался этими именами, – пояснил Ред. – Нас всех всегда звали Редами.

Спенсер взял большой номер, состоящий из гостиной и двух смежных с ней спален. Ред нашел, что номер замечательный; Ред был более оживлен, чем обычно. Его хорошее настроение передалось Спенсеру, и он был рад, что взял юношу с собой.

Через несколько минут после того, как они вошли в номер, зазвонил телефон. Ред взял трубку.

–      В вестибюле мистер Майрон Вагнер, сэр.

–      Пусть поднимется сюда, – сказал Спенсер.

Майрон был лысый, круглолицый, с белесыми бровями полный мужчина почти одних лет со Спенсером. Он взглянул на Спенсера и заметил: