Текст книги "...Да поможет мне бог"

Автор книги: Феликс Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Спенсер увидел, что Майлс выжидающе смотрит на него. В горле у него пересохло – он и не притрагивался к напитку. Теперь одним залпом он почти осушил стакан. Ему хотелось поскорее отделаться от Майлса, с которым он не мог обсуждать это дело серьезно.

–      Можно мне взять одни экземпляр? – спросил он.

–      Да, конечно.

Неловким движением Спенсер сунул листки в карман.

–      Попытайтесь отнестись к этому спокойно, Донован,– сказал Майлс. – Хотите услышать мой совет?

–      Разумеется.

Майлс, отодвинув стакан, положил локти на стол.

–      Мистер Кеслер не просил меня скрыть от вас его визит. Естественно, я рассказал вам обо всем. Они это понимают. Теперь вы должны сделать все возможное, чтобы узнать, в чем тут дело. Действуйте немедленно. Если нужно, отправляйтесь в Вашингтон, попытайтесь связаться лично с мистером Гувером. Это легко устроить. Таково не только мое мнение. Я говорил с Джоном, и он согласен со мной.

Совет был резонным. Но Спенсер не мог ему следовать и не имел права вдаваться в объяснения.

–      Я подумаю, – сказал он.

Майлс решительно положил руку на плечо Спенсера.

–      Донован, вы меня знаете. Я человек осторожный. Я не советую клиенту действовать без крайней необходимости. Нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока этот цветок расцветет. Он ядовит. Его надо вырвать с корнем.

Он повысил голос. И Спенсер вдруг понял, что играет со стариком. А Майлса искренне заботила его судьба. Такое поведение было нечестно. Несколько минут Спенсер боролся с искушением рассказать старику всю правду, но потом сообразил, что это всего лишь начало. Если его затея удастся, ему придется еще не раз сталкиваться с подобной ситуацией. Ему придется играть со всеми, кроме Лэрри.

–      Вы всегда считали, что дело Беквуда навлечет на меня беду, – сказал он Майлсу.

–      Да, – ответил Майлс. – Однако сейчас положение сложнее. – Он выбирал слова осторожно, стараясь, чтобы Спенсер понял его.– Вы мне нравитесь, Донован. У вас горячая голова, иной раз вы сами вредите себе своим упрямством. Но вы мне нравитесь. Пока они будут ходить ко мне или к Джону, вам нечего беспокоиться. Но они могут допросить и других людей, которые не столь дружески расположены к вам, которые были бы рады видеть вас в беде. Вот в чем опасность.

–      Но разве мне угрожает какая-либо опасность? – сказал Спенсер. – Я не знаю за собой никакого преступления. Мне тридцать семь лет, я здоров и ничего не скрываю.

Майлс не спускал с него глаз, его губы были крепко сжаты.

–      Черт побери, – внезапно сказал он, – иногда я не понимаю, то ли вы дурачите меня, то ли вы действительно настолько простодушны.

Он резко повернулся и подозвал официанта.

Спенсер смотрел, как старик расплачивается. Майлс был сердит и даже не пытался скрыть гнев.

–      Я хочу, чтобы вы знали, мистер Майлс, как глубоко я ценю ваше расположение. Я очень благодарен вам и мистеру Арбэтту.

–      Ладно, ладно, – ответил Майлс.

Он встал и медленными, шаркающими шагами, почти не сгибая колен, направился к выходу. Спенсер пошел за ним. Майлс остановился взять шляпу.

–      Я задержусь: мне нужно позвонить. – Он посмотрел на Спенсера. – Дайте мне знать, если я вам понадоблюсь.

– Непременно, – сказал Спенсер. – Еще раз большое спасибо.

–      Пожалуйста.

Майлс взял у гардеробщицы шляпу и обеими руками нахлобучил ее на голову.

Направляясь к выходу, Спенсер вспомнил, что нужно позвонить Джин – она ждет его. Но затем его снова захлестнула волна возбуждения и он забыл о своем намерении. Он быстро шел по тротуару, рассекая стену свинцово-плотного воздуха; его гнало вперед воспоминание об отчаянии, прозвучавшем в голосе Кэрол Беквуд: «Не можете ли вы что-нибудь сделать, Спенсер? Неужели ничего нельзя сделать?»

Они сидели в гостиной, около окна, из которого за три дня до этого ее муж Гордон Беквуд бросился навстречу смерти.

2. Среда, 18 июля, 8.20 вечера

По Пятой авеню Спенсер шел медленно, вспоминая…

Дело Гордона Беквуда возникло в начале сентября. Нью-йоркский журналист Уолт Фаулер туманно заговорил о влиянии левых на американскую политику на Ближнем Востоке. Его пространный фельетон был перепечатан всеми газетами и встретил жестокий отпор в либеральной прессе. Когда журналист вторично выступил со своими обвинениями, государственный секретарь опубликовал официальное опровержение.

Затем все был тихо до 29 ноября, когда сенатор Аарон Куп в своей трехчасовой речи снова обрушился на политику государственного департамента на Ближнем Востоке и, упомянув Гордона Беквуда, известного историка и лектора, как человека, находящегося за кулисами этой политики, назвал ею одним из американских коммунистических лидеров.

Только один раз в жизни Беквуда государственный департамент обратился к нему за консультацией, как к эксперту по ближневосточным делам, причем эго произошло во время второй мировой войны. Однако точка зрения ученого не соответствовала направлению государственной политики и была отклонена. Когда сенатор Куп произносил свою речь, Беквуд путешествовал по Европе и сначала даже не обратил серьезного внимания на это обвинение; но страсти разгорались, слухи ширились. Наконец, замученный бесконечными телефонными переговорами и телеграммами, он по настоянию друзей решил прервать путешествие и встретиться со своими обвинителями.

Беквуд был обескуражен, но все еще находил это дело забавным, когда по приезде узнал, что является вдохновителем зловещего заговора, цель которого состоит в том, чтобы свергнуть правительство Соединенных Штатов. Он попросил разрешения предстать перед сенатской подкомиссией и в поисках адвоката обратился к своему приятелю Спенсеру Доновану.

Отношения Спенсера к Гордону Беквуду основывались скорее на восхищении и уважении, чем на личной привязанности. Тридцатисемилетний Спенсер был на одиннадцать лет моложе Гордона. Он посещал лекции Беквуда, читал его книги. Позже, случайно познакомившись, они стали часто встречаться.

Спенсер был представлен Кэрол и, хотя поначалу увидел в ней только очаровательную женщину, вскоре разглядел за привлекательной внешностью большую силу, а потому стал относиться к ней почти с таким же восхищением, как к Беквуду. Между мужем, женой и детьми царила атмосфера доверия и теплоты, неведомая доселе холостяку Спенсеру. Единственной супружеской парой, которую ему до сих пор приходилось наблюдать вблизи, были Луиза и Лэрри, но на них он смотрел по-другому. Они все трое так долго были друзьями. И теперь еще ему иногда было тяжело считать Луизу и Лэрри неким неделимым целым – именно так он воспринимал Беквудов. Быть может, когда-то Луиза значила для него слишком много. Но то чувство осталось в прошлом, оно было глубоко зарыто и никогда не вторгалось в его отношения с Лэрри. И никогда не вторгнется, ибо Лэрри – его единственный друг, хотя за последнее время им не часто удавалось встречаться.

Спенсер вспомнил вечер после третьей недели слушания дела в Вашингтоне. Он сидел в своем номере в отеле «Карлтон», когда ему из Нью-Йорка позвонил Лэрри.

–      Привет, старик, мы очень гордимся тобой. Крошка пожелала, чтобы я позвонил тебе и сообщил это. Мы видели по телевизору твою восхитительную физиономию. Ты великолепно выглядел.

–      Правда?

–      Да, сэр. И какой профиль! Какой потрясающий профиль! Теперь тебя пригласят сниматься в кино. Ну, как дела?

–      Прекрасно, – ответил Спенсер. – У нас все в порядке.

–      Еще бы! Ты разделал этого сукина сына Купа под орех!

Спенсер засмеялся.

–      Это не моя заслуга. На нашей стороне факты.

–      Ладно, ладно, – сказал Лэрри. А затем спросил: – Что такое с Беквудом?

–      Ничего. А что?

–      Знаешь, Луиза, как увидела его лицо сегодня, прямо так и подпрыгнула. Я говорю тебе...

–      Он, по-видимому, озабочен.

–      Что ты сказал?

–      Я сказал, что он очень озабочен. Это нелегко.

–      Скажи ему, чтоб держался. Крошка находит, что у него испуганный вид. Эти проклятые газеты, пожалуй, еще заявят, что он виновен.

–      Они все равно это заявят, – сказал Спенсер.

–      Подожди минутку. Луиза хочет поговорить с тобой.

В этот момент в дверь номера постучали. Спенсер обернулся и, прикрыв микрофон рукой, сказал:

–      Войдите.

–      Хелло, Спенс, – раздался голос Луизы в Нью-Йорке.

Дверь отворилась, и вошла Кэрол Беквуд. Движением руки он указал на телефон. Она кивнула.

–      Привет, Луиза, – сказал он. – Как поживаешь?

–      Прекрасно. Мы скучаем без тебя. Когда ты приедешь?

–      Наверное, на следующей неделе. Дело должно закончиться к среде или, самое позднее, к четвергу.

Спенсер взглянул на Кэрол, которая стояла у окна, закуривая сигарету.

–      Приезжай скорей, – сказала Луиза. – Лэрри опять стал неугомонным. В понедельник он летит в Калифорнию покупать очередной самолет. Он не может жить без суперреактивной, или как там ее еще, машины,

–      Вот как?

–      Да, Спенс. Приезжай быстрей. Он улетит, и мы наконец-то будем одни. Мы чудно проведем время...

На том конце провода послышались шум и хихиканье, а затем снова раздался голос Лэрри:

–      Не обращай внимания на крошку. Она хочет разрушить нашу прекрасную дружбу. Она ревнует.

–      Послушай, – сказал Спенсер, – что, если я позвоню тебе завтра утром? Я сейчас немного занят.

–      О, извини, дружище, – рассмеялся Лэрри. – Мне следовало бы это знать, тихоня Спенсер, вашингтонский Казанова. Передай ей привет. И береги себя!

–      Спасибо, Лэрри. Привет Луизе. – Он положил трубку и обернулся. – Извините, Кэрол.

Она стояла, прислонившись к подоконнику, плечи ее были опущены. Лица не было видно.

–      Я беспокоюсь за Гордона, – сказала она.

Он подошел ближе.

–      Почему? Что случилось?

–      Я ужасно беспокоюсь, – повторила она.

–      Но ведь все идет хорошо, – сказал он. – Они не нашли ни одного доказательства. Вам это известно. И никогда не найдут. Улик не существует.

–      Да.

Она потянулась к пепельнице, чтобы положить сигарету, и подняла голову. Она злоупотребляла губной помадой. Рот был чересчур ярким и бесформенным, а лицо бело как мел.

–      Вы не заметили этого?

–      Не заметил чего?

Он остановился. Конечно, он заметил. Посторонние – и те заметили. Лэрри только что сказал об этом, а ведь Лэрри не был даже знаком с Гордоном Беквудом.

–      Он погибает, – сказала Кэрол.

Спенсер подошел к ней совсем близко. Он взял ее за руку.

–      Еще несколько дней. Три-четыре – самое большее.

Она отняла руку, резким движением оторвалась от подоконника и прошла в глубь комнаты. Ее голос звучал глухо:

–      Значит, еще несколько дней. А потом что?

–      Он будет полностью оправдан.

–      Вы сами в это не верите, – сказала она. – Видели вечерние газеты?

–      Да. – Он пытался говорить бодро и уверенно. – Это не имеет никакого значения. Важно одно: виновен человек или невиновен. А все остальное забудется.

Она молчала.

–      Кэрол, пожалуйста, будьте откровенны со мной, – сказал он. – Вы считаете, что я допустил ошибку? Может быть, вы и Гордон чувствуете, что я не подхожу для ведения дела? Я могу заставить Арбэтта и Майлса изменить их решение. Я сейчас же позвоню Майлсу.

Она отрицательно покачала головой.

–      Нет, Спенс, нет. Гордон знает, что вы делаете все возможное. И я тоже знаю. Дело совсем в другом. Теперь уже неважно, виновен он или невиновен. Человека опозорили. – Ее пальцы безостановочно мяли носовой платок. – Вчера случилась неприятность, – продолжала она. – Мы позвонили в Нью-Йорк детям. – Она заплакала. – Мы все время старались скрыть от них происходящее. Но, конечно, ничего не получилось. Гордон разговаривал с сыном – вы знаете, его тоже зовут Гордон. Мальчик заявил, что теперь он носит свое второе имя – Фрэнк. Гордон Беквуд – позорное имя, сказал он. Дети дразнят его.

–      Что ответил Гордон? – спросил Спенсер.

–      Ничего. Я слушала по отводной линии. Он не сказал ни слова. Он просто положил трубку. Я быстро закончила разговор и пошла к нему. Но его уже не было.

Спенсер подошел к ней.

–      Он сейчас у себя?

–      Он спит, – ответила Кэрол. Она тщетно пыталась успокоиться. – По крайней мере спал, когда я уходила. Я дала ему две таблетки снотворного. Я прячу их от него. Мне страшно.

Внезапно она бросилась к нему и вскинула руки на его плечи.

–      Они медленно убивают его, Спенсер! А я не знаю, что делать. Прошлой ночью я проснулась – его кровать была пуста; меня охватил страх. Я побежала в соседнюю комнату. Он сидел за столом, а перед ним лежали газеты. Он не читал. Он сидел и глядел на газеты. Я обняла его, он повернул ко мне голову и улыбнулся. Но по его лицу текли слезы. Я пыталась поговорить с ним – он не слушал меня. Он теперь не слышит моих слов. – Она опустила руки и замерла, в изнеможении прильнув к плечу Спенсера. – Он не борец. Ему никогда не приходилось бороться. Почему они не оставят его в покое?

Ответить было нечего.

Через три недели, вернувшись в Нью-Йорк после того, как комиссия отложила слушание дела на десять дней для вызова еще двух свидетелей, Гордон Беквуд покончил с собой.

– Не можете ли вы что-нибудь сделать, Спенсер? Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Кэрол посла его смерти.

3. Среда, 18 июля, 8.35 вечера

Пройдя через вращающуюся дверь «Савой-плаза», Спенсер из знойной духоты улицы попал в прохладный вестибюль. Но он даже не почувствовал перемены; вряд ли он сознавал, что куда-то идет. В вестибюле толпился народ. Не то начиналось, не то заканчивалось какое-то важное собрание. Окутанный табачным дымом и ароматом духов, Спенсер пробирался к лифту. С его лица не сходила улыбка. На него обращали внимание, но он смотрел мимо людей; его улыбка не была той улыбкой, какой встречают друзей или знакомых, и люди отворачивались, подозревая, что он пьян.

И в лифт он вошел, сам того не замечая. Он думал только о том, что сейчас произойдет. Он не скажет Лэрри ни слова, а просто даст ему прочитать записи Майлса; Лэрри улыбнется и скажет: «Ты был прав, старик. Поздравляю тебя и горжусь тобой». И хлопнет Спенсера по плечу. Спенсер даже почувствовал удар Лэрри и услышал его смех.

Потом он стоял на площадке лестницы, и Лэрри, в одних трусах, отворил ему дверь.

–      Входи. Снимай пиджак.

Лицо Лэрри было угрюмо, он не ответил на улыбку Спенсера. Спенсер прошел за ним в гостиную.

–      Брюки тоже снимай, – сказал Лэрри. – Крошка заперлась у себя в комнате. Она дуется на меня. – Он замолчал и взглянул на Спенсера. – Где ты был? Ты совершенно мокрый.

–      Я был с Майлсом в «Брюсселе», – ответил Спенсер. Дрожащими руками он вытащил из кармана листки с напечатанным на машинке текстом. – На, читай.

Лэрри взял листки, продолжая глядеть на Спенсера.

–      Прими душ и надень что-нибудь мое. Нельзя же тебе оставаться в таком виде.

–      Читай, – нетерпеливо сказал Спенсер.

Он подошел к стеклянной балконной двери. Прямо перед ним безмолвной башней вздымались к небу огни больших отелей на Сентрал-парк. Сегодня они казались Спенсеру более яркими, чем всегда; они смотрели на него – тысячи огней, тысячи глаз за этими огнями.

Он привел машину в движение; люди и огни, казалось, знают об этом, смотрят на него и ждут исхода.

Спенсер обернулся. Лэрри сидел на кушетке, положив босые ноги на стол, и читал записи Майлса. Спенсер стал напряженно следить за ним.

Лэрри читал, не отрываясь. Прочитав последнюю страницу, он отложил листки бумаги и снял очки. Он сидел неподвижно и молчал, уставившись в стену.

–      Майлс предлагал что-нибудь? – спросил он наконец.

–      Он советовал мне немедленно поехать в Вашингтон и добиваться реабилитации.

–      Он не знает о письме?

–      Конечно, нет. Кроме тебя, никто не знает.

–      Да, – сказал Лэрри. – Вот уж не думал, черт побери, что так получится.

Озадаченно нахмурившись, он посмотрел на Спенсера.

–      Что с тобой? – спросил Спенсер. – Неужели ты не понимаешь, что это значит для меня... для нас? Ты только подумай: началось!

–      Да, – медленно повторил Лэрри. – Казалось бы, надо... веселиться, но веселья что-то нет. Что ты намерен делать?

–      Ничего, – задорно ответил Спенсер. – Буду сидеть и ждать.

Лэрри направился к дверям.

–      Мне нужно промочить горло, – сказал он. – Ты будешь пить?

–      Джин с сельтерской, если можно, – ответил Спенсер.

Лэрри кивнул головой. Оставив дверь открытой, он прошел в кухню, находившуюся возле прихожей. Спенсер присел. До него доносились плеск воды и звон кубиков льда, а затем он услышал голос Луизы из соседней комнаты:

–      Лэрри! – И снова: – Лэрри, ты здесь?

–      Он на кухне, – сказал Спенсер.

Щелкнул замок, и вошла Луиза. На ней было белое платье, на лице – никакой косметики, даже губы не накрашены. Она казалась очень юной.

–      Я не знала, что ты здесь, – сказала она. – Не хочешь ли пойти со мной в кино?

Спенсер встал.

–      Не могу, – ответил он. – Меня ждет Джин.

Она подошла к нему, чтобы поцеловать его, но остановилась.

–      Ты не должен идти к Джин в таком виде. Ты весь мокрый.

–      Правда? – спросил Спенсер. Он и не подозревал, что улыбается. – Я, наверно, шел очень быстро.

–      В такую жару вообще незачем было идти пешком. Пройди в ванную и прими душ. Надень рубашку Лэрри. Его рубашки, по-моему, тебе годятся.

–      Да, годятся, – подтвердил Спенсер.

Он направился было в ванную, на ходу снимая пиджак и развязывая галстук.

Лэрри вернулся из кухни, держа в руках поднос с бутылками, бокалами и чашкой с кубиками льда. Он не взглянул на Луизу.

–      Что это? – спросила она, потянувшись к бумагам, которые остались на кушетке.

Мужчины остановились. Лэрри поставил поднос.

–      Это мое, – ответил Спенсер. – Мои деловые бумаги.

Он прошел в спальню. Шторы были опущены, и в комнате царил полумрак. Спенсер сел на кровать.

Вошла Луиза. Она посмотрела на него.

–      С тобой что-то случилось. В чем дело и почему тебе смешно?

Он покачал головой.

–      Нет, ничего. Я в хорошем настроении, вот и все.

–      Ты влюблен?

–      Конечно, – ответил он. – Конечно, я влюблен. В Джин – разве ты забыла?

–      Ах, да, да, – ответила Луиза.

Быстро, прежде чем он успел остановить ее, она опустилась на колени и принялась развязывать шнурки его ботинок.

–      Не нужно, – сказал он, схватив ее за руки.

Она не встала, а только подняла голову, и внезапно ее глаза стали очень серьезными, а губы дрогнули. Светлые волосы казались темными на фоне белого платья. На мгновение наступила тишина. Спенсер выпустил ее руки и наклонился, чтобы разуться. Она поднялась и вышла из комнаты.

Спенсер стоял под душем. Быстрые струйки сбивали волосы на лоб и слепили глаза. Ему был приятен их монотонный шум; он успокоил его нервы и на миг погасил неистовое возбуждение, охватившее его в этот час. То был час, которого он нетерпеливо ждал. Иногда, впрочем редко, его одолевали сомнения: вдруг ничего не выйдет, ничего не получится, вдруг они не обратят внимания на письмо, и тогда...

Письмо в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности было написано в апреле, точнее в седьмом часу вечера двенадцатого апреля. Спенсер и Лэрри сидели один в конторе Спенсера. Шел дождь.

Спенсер напечатал текст и вынул из машинки листки бумаги: оригинал и две копии. Он открыл ящик, взял конверт и вставил его в машинку. Лэрри удивленно следил за его действиями.

–      Что это за чертовщина? – спросил он.

–      Увидишь, – ответил Спенсер. Он напечатал адрес на конверте, вытащил конверт и закрыл машинку чехлом. – Спасибо за машинку.

Лэрри пожал плечами.

– Пожалуйста. Теперь ты, может быть, объяснишь мне...

–      Минутку. Ты видел, как я печатал это письмо, и можешь засвидетельствовать, что текст, который я тебе сейчас вручаю, тождествен тому, который я печатал на твоих глазах.

–      Ты говоришь совсем как Перри Мейсон^[1].

–      Именно так я и чувствую себя сейчас, – сказал Спенсер. Он передал Лэрри второй экземпляр. – Прочти, пожалуйста.

Лэрри взял листок. Взглянув на Спенсера с насмешливой улыбкой, он прочел:

«Вашингтон. Палата представителей. В Комиссию

по расследованию антиамериканской деятельности

Тому, кого это касается!

Спенсер Донован, адвокат известного коммуниста Гордона Беквуда, который ускользнул из рук американского правосудия, покончив с собой, сам является членом коммунистической партии. Этим объясняется та готовность, с какой он пришел на помощь предателю Гордону Беквуду, и та злоба, с какой он нападал на выдающихся американских граждан – сенатора Аарона Купа и журналиста Уолта Фаулера. Мистер Донован находится на содержании у русского правительства, которому служит как тайный агент с 1945 года, когда он вступил в коммунистическую партию. Мистер Донован будет отрицать все эти факты. Но американский народ должен знать правду об этом человеке.

Американский патриот».

Лэрри посмотрел на Спенсера.

–      Что за нелепость...

–      Я посылаю письмо в вашингтонскую комиссию, – сказал Спенсер.

–      Ты что, спятил?

Спенсер улыбнулся.

–      Может быть, но я все равно это сделаю, и мне нужна твоя помощь. Первое, что они предпримут, – передадут это письмо в Федеральное бюро расследований, где его тщательно изучат, проделают анализ бумаги, исследуют конверт, штамп, установят время отправления и марку машинки, на которой оно было напечатано. Поэтому я и взял у тебя машинку. Я не хочу, чтобы следствие привело их ко мне.

–      Дальше, – сказал Лэрри. – Пока звучит довольно занимательно.

–      Только ты и я будем знать правду об этом письме. Возможно, наступит момент, когда ты мне понадобишься как свидетель, чтобы подтвердить, что я сам его напечатал.

Лэрри встал.

– Извини, старина, но я не желаю участвовать в этой игре.

Он бросил письмо на стол. Спенсер взял его.

–      Почему нет?

–      Потому что это... это идиотство.

–      Ты можешь выслушать меня?

–      Конечно, – ответил Лэрри. – Готов слушать кого угодно.

–      Мой поступок – отнюдь не шутка, – сказал Спенсер, складывая письмо. – Я твердо решил это сделать и сделаю. – Он помолчал и вложил письмо в конверт. – Гордона Беквуда обвинили в преступлении, которого он не совершал. Против него не было никаких улик, только слухи, разговоры и клевета. Ты видел, как стряпалось его дело. Сенаторы, члены конгресса и журналисты довели общественное мнение до истерики, и все поверили, что Гордон Беквуд виновен. А затем его заставили доказывать свою невиновность. Это противоречит принципам американского правосудия. Это противозаконно.

–      Ты уже об этом рассказал в своем вашингтонском интервью полгода назад, – возразил Лэрри. – Твое выступление было напечатано во всех газетах. Ты уже высказался. Что тебе еще нужно?

–      Гораздо большее, Лэрри, – ответил Спенсер. – Мне нужно гораздо большее. – Он опустил голову и говорил очень тихо. – Я хочу, чтобы люди поняли, что с ними делают. Я хочу убедить их в том, что случившееся с Гордоном может произойти с любым из них. Достаточно лишь того, чтобы клеветник или враг написал письмо в комиссию.

Он встал и начал ходить по комнате. Где-то в коридоре хлопнула дверь.

–      Я никогда не был коммунистом, не примыкал к «сочувствующим», как их называют. Но у меня есть определенные убеждения, и я решил их отстаивать. Вот почему я взял на себя защиту Гордона. А это уже достаточная приманка для того, чтобы начать расследование.

–      Предположим, его начнут, – сказал Лэрри. – А дальше что?

Не ответив на вопрос, Спенсер продолжал говорить:

–      Я видел Кэрол Беквуд через несколько дней после смерти Гордона. Я был у нее. Она собиралась переезжать на другую квартиру, поменьше, подешевле. Дети находились за городом, у ее родителей. Мебель уже почти всю вынесли, только ящики громоздились в комнатах, одни упакованные, другие еще пустые. Накануне сенатская комиссия официально заявила, что дело Беквуда прекращено. Это был удар для нас обоих. Мы думали, что они либо продолжат расследование – я ждал этого, – либо вынесут определенное заключение, реабилитирующее его имя. Но нет. Дело прекратили, а обвинение осталось; и люди истолковали самоубийство Гордона как окончательное признание им своей вины. Никогда еще не испытывал я такого гнева и чувства безнадежности. Кэрол не плакала. Она спросила: «Не можете ли вы что-нибудь сделать, Спенсер? Неужели ничего нельзя сделать?» Я пытался утешить ее. Я сказал что-то вроде: «Об этом забудут в конце концов». У меня навсегда останется в памяти ее ответ, Лэрри, на всю жизнь. Она сказала: «Да, вот вам и результат человеческих усилий, вот он, славный итог жизни – «Об этом забудут... в конце концов».

Он все еще расхаживал по комнате. Лэрри стоял у окна, глядя на дождь. Он не обернулся, чтобы посмотреть на Спенсера.

–      Плохо, что Беквуд не сумел выдержать.

Спенсер остановился.

–      Да, ему не следовало кончать самоубийством. Я согласен с тобой. Это был прекрасный человек с добрым сердцем. Он был честным и гордым. Но он оказался слабым. – Спенсер с силой придавил окурок в пепельнице. – Что случилось с нами? Неужели больше нет места для благородных людей и выдающихся умов? Неужели для того, чтобы жить, нужно быть жестоким чудовищем с душой обезьяны? Куда мы идем? Назад, к пещерным жителям?

Лэрри повернулся.

–      Ты знаешь, я не философ. Во мне тоже есть что-то от пещерного жителя. – Он ухмыльнулся. – Спроси у Луизы. – Он взглянул на Спенсера. – Она говорила с тобой в последнее время?

–      Нет, – ответил Спенсер. – Лэрри, ты поможешь мне в этом? – нетерпеливо добавил он.

Лэрри пожал плечами.

–      Не знаю. По-моему, эта затея бессмысленна. Они никогда не начнут расследования...

–      Я уверен, начнут.

– Только из-за анонимного письма?

–      Да, – ответил Спенсер. – Федеральное бюро расследований хватается за любую нить, если человек что-то собой представляет и если они чуют опасность оскорбления правительства.

Лэрри засмеялся.

–      Теперь, когда я думаю о твоей затее, она кажется мне шуткой. Они перелистают твое дело и станут подозрительны. Этот человек защищал Гордона Беквуда, значит, у него весьма левые взгляды. Они начнут следить за тобой – об этом позаботятся такие типы, как Уолт Фаулер. А потом постараются призвать тебя к ответу. Они потащат тебя в комиссию или в суд. С каждой минутой обстановка становится все более угрожающей. Промедление смерти подобно. Затем по твоему сигналу я въезжаю на сцену верхом на белом коне и спасаю тебя от виселицы.

–      Сейчас ты шутишь, – сказал Спенсер, – а вот увидишь, так и будет.

–      Кроме одного, – возразил Лэрри. – Из твоей затеи ничего не получится. Они не станут тратить на тебя деньги, взимаемые с налогоплательщиков.

–      Ладно, – сказал Спенсер, – но, если все-таки станут, могу я рассчитывать на тебя?

Он подошел к столу. В окна все еще стучал дождь,

–      Договорились, – ответил Лэрри. – Тут пахнет авантюрой, а это взывает к моему чувству юмора.

4. Среда, 18 июля, 9.25 вечера

Приняв душ и укутавшись купальной простыней, Спенсер вошел в спальню, которая, к его удивлению, была ярко освещена. От неожиданности он выпустил из рук дверную ручку, и дверь со стуком захлопнулась.

Лэрри, который стоял перед зеркалом, завязывая галстук, резко обернулся.

–      Что с тобой, черт побери?

–      Ничего, – ответил Спенсер. – Возможно, мне немного не по себе... Все возможно. Тяжелый выдался денек. – Он сел на кровать. – Который теперь час?

Лэрри пожал плечами, и Спенсер посмотрел на часы, стоявшие на ночном столике. Уже почти половина десятого, а он так и не позвонил Джин. Он даже не вспомнил о ней. Он поднял трубку и набрал номер.

Джин сама подошла к телефону.

–      Хелло!

–      Дорогая, я прошу извинить меня, но...

–      Что случилось? – быстро спросила она.

–      Я собирался позвонить тебе, но одно очень важное дело...

–      Ты дома?

–      Нет, – ответил Спенсер. – Я у Лэрри. Мне нужно было поговорить с ним... есть одно дело, и...

–      Почему ты не позвонил мне? Я просто с ума схожу. Я звонила тебе три раза, просила передать...

–      Прости меня, я не звонил в бюро обслуживания, – сказал Спенсер. – Мне очень жаль, дорогая, честное слово. Я буду у вас через полчаса. Договорились?

Молчание.

–      Ты слушаешь? – спросил Спенсер.

–      Да, – ответила Джин и повесила трубку.

Минуту Спенсер сидел неподвижно, раздумывая, стоит ли звонить еще раз. Сейчас она сердится, но ее гнев обычно проходит быстро. Через несколько минут она пожалеет, что была так резка с ним; ей станет неловко, и к тому времени, когда он придет к ним, она будет уже нежной и снисходительной, а может быть, и немного печальной.

–      Я ухожу, – заметил Лэрри, надевая пиджак.

–      Мне тоже пора, – сказал Спенсер. – Меня заждались у Джин. Она очень сердится.

Лэрри снова стоял у зеркала, наклонившись и обеими руками приглаживая волосы.

–      Женщины, черт бы их побрал! Они годятся только для одного дела, одного-единственного; все остальное – ерунда. Я так дьявольски устал от всех этих капризов, истерик и психологических проблем, что готов орать во все горло.

–      Как ты думаешь, нужно рассказать обо всем Джин? – спросил Спенсер.

–      О чем рассказать? Не рассказывай ей ничего сколько-нибудь важного. Никогда не рассказывай ни одной женщине того, что имеет хоть некоторое значение.

–      Я говорю о моем письме в комиссию, – раздраженно объяснил Спенсер. – Джин собирается стать моей женой. Мне кажется, я не имею права скрывать это от нее.

–      Но ведь дело уже сделано, не так ли? – спросил Лэрри. Он подошел к двери, которая вела в гостиную. – Послушай, старик, не будем сейчас ничего обсуждать. Я хочу выпить и побыстрей смотаться.

–      Валяй, – сказал Спенсер.

Его обидело безразличие Лэрри, но обвинять его серьезно он не мог. Лэрри был расстроен из-за Луизы. Они так часто ссорились последние месяцы; Спенсер даже не мог припомнить, когда у них были хорошие отношения. Правда, он давно не заходил к ним; они, наверно, мирились ночью, в постели, и вот тогда наступали чудесные минуты.

В комнате было жарко. Спенсер подошел к комоду, чтобы взять рубашку, непременно белую – Джин не нравилось, когда он носил цветные рубашки. Галстук у него тоже помялся, и он с великим трудом отыскал более или менее подходящий для себя галстук в пестрой коллекции Лэрри. Боясь снова вспотеть, он одевался не слишком быстро. Затем он взял свою собственную рубашку и галстук и вышел в гостиную.

В гостиной было темно. Луиза сидела у телевизора и смотрела состязания по борьбе. Она придвинула стул почти к самому экрану. Лэрри стоял позади, его можно было различить только по огоньку сигареты.

Диктор представлял борцов: