Текст книги "Над Кубанью зори полыхают"

Автор книги: Фёкла Навозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Гарас Григорьевич Заводнов стонал, хватаясь за поясницу. Но на самом деле не поясница болела у старого казака – сердце разрывалось на части. После ссоры с сыном, опоров и уговоров Тарас сдался: Заводновы стали членами ТОЗа.

И вот теперь старый Тарас охал:

– До чего дожил! Землю вспахать сами не можем. Ох–хо–хо! Митька совсем от хозяйства откачнулся.

– Да ведь некогда ему хозяйством заниматься, – подала голос дочь Клавдия, с которой Тарас собирался ехать в поле.

– Это‑то так! Оно, конешно, приятно, что сынок в выборных ходит, помощником председателя заделался, но для меня куда лучше было бы, если бы Митька по-настоящему занялся хозяйством дома.

Изливая своё горе перед дочерью, старик вывел из конюшни старую лошадь и стал запрягать её в бричку. Дочка хоть и кивала сочувственно отцовскому ворчанию, но была довольна тем, что придётся теперь работать не в одиночку. К тому же среди тозовцев есть и неженатые мужики…

Усевшись посреди брички, Клавдия пересчитала кувшины, оклунки с продуктами. Тарас натянул вожжи, взмахнул мнутом над спиной старой кобылы и крикнул:

– Но, Красотка! Но, милая!

Красотка подтянулась и не спеша потащила бричку по кочковатой дороге.

Когда станица осталась за увалам, Клавдия заговорила, уговаривая отца:

– Я думаю, нам теперича, батя, деваться некуда: Митя под монастырь подвёл! В заместителях ходит, в коммунисты записался. Теперя нам, батя, надо придерживаться новой власти. А не дай бог, переворот в обратную сторону случится! Тогда нам, Заводновым, – аминь!

Тарас стегнул лошадь кнутом и повернулся к дочери:

– Ты так думаешь? А я совсем наоборот. Думаешь, я против власти? У меня этой думки и в голове нет, потому в писании сказано: «Всякая власть аще от бога». Мою душу другое муторит: как можно в такой супряге, примерно в ТОЗе, всем вовремя вспахать, засеять, а летом убрать хлеб? Ведь это такая неразбериха получится!

– Какая там неразбериха! – удивилась Клавдия.

– В первый черёд будут иногородним пахать. Теперя казак – ништо.

– Ох, куда хватил!

Тарас рассердился.

– А ты помолчи, не кудахтай, когда отец разговор держит. Чего перебиваешь?

Красотка, почуяв, что хозяин отпустил вожжи, свернула с дороги, стала щипать траву.

Тарас спохватился:

– Но–о! Дьявол старая!

Лошадь снова затрусила по дороге, а старик продолжал:

– Митыка‑то наш среди иногородних в исполкоме, што белый лебедь среди гусей. Пока плавает наш Митька да голос свой подаёт, все будто хорошо, а вот как на перевыборах отстранят его от должности, так сразу все его военные заслуги забудутся. И думается мне, настанет такой день, когда придут к нам новые начальники из город чан и скажут: «Ну, Заводновы, хватит вам панствовать в домах под железными крышами. Дуйте‑ка вы со своим барахлом в Хамселовку, в саманные мазанки, потому пора подошла с мужиками местами меняться!» Вот оно как могет обернуться!

Клавдия ахнула.

– Ой, боже ж ты мой! Ты, батя, хоть при чужих такое не ляпни. А то нашему Митьке из‑за таких твоих слов моргать придётся перед людьми.

Тарас, приподнявшись на одно колено, хлестнул кобылу:

– Но, дьявол старая! Чего уши развесила?

Красотка рванулась вперёд и, смешно вскидывая зад, поскакала, не разбирая дороги. Из‑под копыт во все стороны полетели комки сухого чернозёма.

Подпрыгивая на бричке, Клавдия ухватилась за кувшины и залилась смехом:

– Ты, папаня, на меня рассерчал, а кобылу лупцуешь. Ой, гляди, батя, штоб Красотка глаза грудками не выбила! Ой, кисляк расплескаем!

Разъяренный Тарас обернулся и хлестнул дочь кнутом. А она, уткнувшись в мешок с хлебом, продолжала беззвучно. смеяться.

Сорвав зло на дочери и кобыле, Тарас успокоился.

Кобыла, завидев табор, сама свернула к нему.

Клавдия выпрямилась и радостно вскрикнула:

– Глякося, папаня, наши загоны пашут!

– А и впрямь наши! – обрадовался Тарас.

Нюра Заводнов а гнала гусей от речки. По–змеиному извивая длинные шеи, гусак и гусыня шипели на хозяйку, норовя повернуть своих гусят назад, к воде. Зеленовато–жёлтенькие гусятки тревожно попискивали и метались из стороны в сторону. Нюра покрикивала на них, махая длинной хворостинкой.

– Вот грех! Куда вас несёт нечистая сила! Теги! Теги домой!..

– Чевой‑то ты гусей от речки заворачиваешь! – крикнула ей Даша Колесникова. Им же там приволье!

– Да гусыня весной у Ковалевых взята. Теперя она норовит увести на старый двор и гусака и гусят. Как выйдет на речку, так лугом к Ковалеву двору.

– Ишь ты! – засмеялась Дашка и стала помогать Нюрке загонять гогочущую стаю.

А глаза Дарьи так и скользили по Нюриному лицу. Уж очень Дашке хотелось поговорить.

– Вы што, с ТОЗом пашете? – спросила она.

– Угу! – буркнула Нюрка, заворачивая на тропку гусака.

– А мы своими силами вспахали. Уже почти отсеялись.

– А чего ж не в ТОЗе? Легче было б.

Дарья махнула рукой:

– Да ну его! И так соседи затюкали, што мы с Алешкой невенчанные живём. А в ТОЗ вступим, так один Илюха Бочарников со света сживёт.

– Да ну, что ты ерунду порешь! Будто на Илюху и управы нет! Просто боитесь прогадать…

– Может, и так, – согласилась Дашка.

Нюра со вздохом сообщила:

– Наши, Ковалевы, тоже против ТОЗов. Серчают на Митьку за то, что отца втянул в это дело.

Гуси вошли во двор, Нюра, прикрыв за ними калитку, уселась на срубленную акацию у забора.

– Ну, а что ещё в станице гуторят?

Дашка стала рассказывать разные новости и наконец подошла к главному, о чём ей не терпелось сообщить Нюрке.

– Мать Архипа‑то… Может, слыхала ты? – И Дашка с любопытством заглянула в глаза подружке. Нюра пожала плечами.

– Ну? Чего мать Архипа?

А того, к бабке–знахарке ходила, от чёрных глаз отсушивала и теперь заставляет его жениться. И даже сама ему невесту подыскивает.

Нюрка слушала Дашку, покусывая губы. Потом вздохнула, махнула рукой.

– Если от меня отсушивали, так напрасно старались. Я его не неволю. Человек предполагает, а бог располагает. Получилось так, что ни ему, ни мне настоящей жизни нетути… Бог с ним! Нехай живёт, как хочет. А присушивать я его не присушивала.

А этой знахарке давно надо рот заткнуть: ворожить ворожи, а сплетен не распускай. А то не успела Архнпкина мать портки заговорённые взять, как вся станица узнала. Ну, я пошла! Да! – остановилась она. – Завтра вместе д^вай холсты белить, вдвоём сподручнее.

– Давай.

На другой день Нюра стелила холсты по густому спорышу, зелёным ковром укрывавшему берег реки, – Работы предстояло много – за зиму в три пары рук наткали немало. В эти дни вдоль всего берега Егорлыка хозяйки выстлали свои конопляные холсты. Ситцев, бязи, миткаля в продаже почти не было, и домотканое грубое полотно было в ходу.

Выровняв последний, смоченный в щёлоке холст, Нюрка подхватила ведро и решила сбегать к роднику за чистой водой. В станице мало кто пил егорльикскую мутную воду.

Наполнив ведро, она неторопливо шла по узкой тропке между кустами тальника. Огненно–красный шар солнца медленно, будто нехотя, поднялся над степью. Солнечный свет разогнал тонкую плёнку сизого тумана над лугом, позолотил гладь Егорлыка. В высоких камышах заболоченной излучины зачокали, запорхали пугливые птички – камышовки.

В том месте, где тропка пересекалась с полевой дорогой, Нюру чуть не сбил с ног всадник. Рыжий жеребец неожиданно вынырнул из‑за поворота дороги и заплясал, осаженный сильной рукой.

– И чего это скакать, как чумовому?! – рассердилась Нюра.

Она вскинула глаза, и ведро вдруг выпало из ее. рук. На коне был Архип —загорелый, ладный, в хорошо пригнанном военном обмундировании.

– Судьба аль случай? – спросил Архип.

– Если без намерения ехал, значит, судьба! – ответила Нюра.

Пытаясь скрыть смущение и радость, она повернулась, подхватила опрокинутое ведро и пошла обратно к копанке–роднику. Архип соскочил с коня, пошёл следом. Кровь ударила Нюре в лицо, руки не слушались, и она никак не могла зачерпнуть полное ведро воды.

Архип тихо опросил:

– Может, дашь ведро коня напоить?

– Бери…

Рука Архипа на мгновение прикоснулась к её пальцам. Она отдёрнула руку.

– Серчаешь, што ль, аль не рада встрече? – спросил Архип, поднимая ведро с водой.

– Радоваться нечему, – отрезала она, отвернувшись.

– Так! А почему? – дрогнувшим голосом опросил Архип.

Она передёрнула плечами.

Ополоснув ведро н снова набрав до краёв воды, Архип поставил его перед Нюрой.

– Спасибо! Поить жеребца я не собирался. Встречаться с тобой не думал. Всё вышло случайно. Как видно, наша встреча тебе не по душе!

В глазах Нюры блеснул злой огонёк. Она прямо спросила:

– Говорят, жениться собираешься? Мать невесту подыскивает?

– Откуда ты это взяла?

– Все говорят. Даже, говорят, твоя мать к ворожке ходит, от меня отсушивает.

– Не думал, что у нас такой разговор получится.

Он поправил будёновку, подтянул пояс. Потом влетел в седло, плетью ожёг коня и ускакал, не простившись.

– Мамочка родная, што ж я наделала! – спохватилась Нюра. Без сил опустившись на землю, она залилась слезами.

– Брось, Нюрка, убиваться! – проговорил за её спиной чей‑то голос.

Она обернулась. Возле неё стояла с ведром в руках Дарья. Видать, тоже к копанке за водой шла.

Дарья вздохнула, присела рядом.

– А я бы на твоём месте, – говорила Дарья, – не только помирилась бы с Архипом, но и стала бы с ним как с мужем жить, одним домом… Любовь‑то у вас какая!.. А любить‑то не каждому дано. Не каждого сердце огнём горит… Ну, пошли, подружка! А то, не дай бог, свиньи холсты потопчут.

Когда уже выходили к реке, Дарья вдруг хлопнула подругу ладошкой по спине и прошептала:

– Ты только словечко мне шепни! Я враз вас помирю! И магарыча не возьму!

– Нет, подружка! – махнула рукой Нюра. – Видать, позарастали наши стёжки–дорожки…

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Выбрав свободный час, Митрий занялся починкой дверей амбара. Работа подходила к концу, но тут вдруг залаял дворовый пёс. В калитку, важно выпятив бородёнку, постукивая палкой, вошёл Микола Ковалев, дядька жены.

Митрий отогнал собаку, пригласил родича в хату, но тот отказался.

– И здесь погуторить можно, – объяснил он. – Здесь даже лучше. Воздух сейчас очень пользительный…

Митрий с любопытством ждал, что скажет редкий гость. Тот начал издалека: с погоды, с посевов. И только потом, сузив подслеповатые глаза и раздувая тонкие ноздри сухого, иссечённого мелкими морщинками носа, опросил:

– Говорят, Митро, будто ты в партию коммунистов добровольно вступил и в ЧОНе начальником заделался?

Митрий кивнул головой.

– Выходит, правда… А меня все сумление брало: надеялся, что это брехня, может, под нажимом такое сделал. Что ж ты не посоветовался ни с кем и бух головой в омут. Выходит, против своих станичан лезешь…

– Ты што, дядя Микола, с луны свалился? Ты разве не знаешь, што я по собственной воле был бойцом Красной Армии, а теперь народ выбрал меня в Совет работать.

Микола, поморщившись, хмыкнул:

– Будешь по собственной, как приневолют. Мы ета самое хорошо понимаем. А в Совет выбрали тебя—должен ты тоже понимать для чего: в Совете нам тоже нужен свой человек – казак. Тебе, Митька, надо глаза раскрыть да хорошенько подумать, как дальше жить, за кого больше руку тянуть. Ты же казак, а не какой‑нибудь там лапотник вроде Архипа. На кой вы в этот ТОЗ вступили? Не могли к Ковалевым обратиться за помощью! Ведь родичи мы. И вспахали бы, и засеяли с братухой вам. Так нет, лучшего ничего не придумали, как с босяками связаться.

Теперь Митрий прищурил глаза.

– Да это как сказать! Для кого босяки, а для кого и порядочные люди. Ты вот Архипа хаешь, а он человек с головой. ЧОН тоже дело неплохое: скорее банду выведем и нам же спокойней жить будет.

– Ну, а дальше, дальше што? – нетерпеливо перебил его Микола, у которого руки затряслись от злобы. – Нас‑то, казаков, бандиты не тронут…

– А дальше, дорогой дядя, с бандой надо кончать и жизню по–новому строить. Тут уж чухаться не приходится. А насчёт казачества…

– Не приходится говорить, ядрёна палка! – снова перебил его Микола.

Он послюнявил края смятого газетного обрывка, свернул его в косую трубочку и заломил козью ножку.

Митрий ждал, пока он закурит, в упор смотрел на него. Теперь он понял, что Микола Ковалев пришёл неспроста: затевается против него, Митрия, что‑то большое и, может быть, страшное.

А Микола между тем высекал огочь, зажигал самокрутку, затягивался.

– Так вот, Митро! – решительно заявил он. – Мой совет тебе: пока не поздно, отойди ты в сторону от коммунистов и всяких ЧОНов. Ежели р ссудить, то» банды никакой и нетути! Есть свои, казаки, и все тут. И хотят они царскую власть обратно. Разве плохо жилось нам, казакам, при царе? Из‑за границы сейчас кое‑кто возвратился в наши места. С ними линеец–атаман Филимонов. Оружию всякую пароходами везут – старые союзники помочь обещают казакам. Как дело загорится, то от твоего ЧОНа и комячейки за один мах ничего не останется. А мне тебя жалко, как‑никак свой!

– Ага! Жалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. Вы што это, в одной Но>во–Троицкой переворот решили совершить или во всей стране зараз? —насмешливо спросил Митька.

Микола не обиделся. Он пожал плечами и с ухмылкой ответил:

– Как хошь, так и понимай, а тольки мне думается, скоро кое–кому придётся укоротить руки, штобы нашей землёй и нашим казачьим хлебом не распоряжались хотя бы в Ново–Троицкой. А там, гляди, и по другим станицам и областям поднимутся. – Он с укором покачал головой и крякнул. – Неужели тебе, Митька, не видно, што казак сейчас на собственной земле батраком стал и в собственном амбаре не хозяин! Ведь выгребают босяки хлеб из амбаров, ещё и маузерами угрожают. А казаки, как куренки, опустили крылышки и слухают, как им коммунисты свою песню играют.

– Ну, сейчас никто к вам с маузером не лезет! – возразил Митрий. – Теперь продналог. Рассчитался с государством – остальное твое…

– Хэ! – хмыкнул Ковалев. – – Дык ведь этого остального чуть видно. А раньше как было: и у нас, у Ковалевых, и у вас, Заводновых, амбары от зерна лопались.

Митька молчал. Считал, что спорить нет смысла. Не затем к нему пришёл Микола, чтобы разрешить свои сомнения, а затем, чтобы перетянуть Митьку на свою сторону. А Микола подумал, что Митька замолчал оттого, что слова его попали в цель. Он ближе подвинулся к Митьке, зашептал:

– Тут, братец мой, подумать надо, хто нас от этой советской напасти избавить смогет!

– А кто? – тихо спросил Митька.

Микола дёрнул носом, тряхнул бородёнкой и, ударяя себя по колену, изрёк:

– Всем казакам надо гамузом восстать и скопом в несколько дней переворот власти совершить.

– А как не справитесь? Тогда голова долой? – спросил Митька.

– Ну, это ещё неизвестно, справимся или нет… А волков бояться – в лес не ходить… Вообще рассуждать ты горазд, а не знаешь того, что кабы не Нюрка, так пустили бы ревкомовцы все ваше заводновское хозяйство по ветру.

– А при чём тут Нюрка? – насторожился Митька.

– А при том, что при военкоме, при Архипе, состояла твоя Нюрка. Нам уж лучше об этом знать.

Митька побледнел.

– А тебе какое до этого дело! – Митрий вскочил на ноги и, не помня себя от ярости, прокричал: – Сию минуту уноси ноги! Не погляжу, што родня! Морду расквасю!

Ковалев, словно не слыша угрозы, выдохнул клуб дыма, растоптал окурок и проговорил:

– Ну, извиняй, Митрий Тарасович! Выходит, каши мы с тобой не сварили – родня врозь.

– Родня среди дня, а ночью не попадайся! С такой роднёй можно и не родниться. А на Нюрку ты не кивай. Лучше на свою Гашку оглянись. Гришка‑то у вас по ком рыжий? При австрийце состояла твоя Гашка!

Микола вскочил и сжал свои узловатые кулаки, готовый броситься на родича, но, опомнившись, опустил руки и злобно прошипел:

– Попрекаешь! Ниче–го–о! Побесишься, да к нам же на поклон приползёшь, когда мы из вашего брата потрохи будем пускать.

Он встал и зашагал к калитке.

Митька с досады сплюнул, надвинул кубанку на самые глаза и поднялся на крыльцо. Нюра спросила его:

– Ты што, с дядей повздорил?

– Меньше бы мяла конопли тут с некоторыми, не пришлось бы ругаться! – сдавленным голосом ответил Митька, грубо оттолкнув жену.

– Вот оно што… А клялся, божился, што попрекать не будешь!

Митька, хлопнув дверью, скрылся в горнице. Нюра, захлёбываясь слезами, бросилась в кладовую.

А немного погодя во двор к Заводновым вихрем влетела Гашка Ковалева. Растрепанная, в криво застёгнутой кофте, она ещё от калитки принялась визгливо ругать на чём свет стоит заводновскую родню – Нюрку, Митьку и будущее их потомство. Тарас, стоя на базу, мрачно слушал незванную гостью. А та орала на вышедшего на крыльцо Митрия:

– Мы ишо покажем вам, советским прихвостням, иде раки зимуют! Мы вас выведем на чистую воду! Как у тебя, Митька, совести хватает меня в шлюхи приписывать, кады твоя Нюрка к Архипке бегала денно и ношно!

– Ну, ещё што скажешь? – выскочила из кладовки Нюрка.

– А то и скажу, что потаскуха ты! Блудливая кошка! Да я тебе всю шерсть наизнанку выверну.

Нюрка бросилась к ней, но Митька опередил её. Гашка, охнув, покатилась с крыльца.

– Ка–ра–у-ул! Убивают! – закричала она.

К заводновскому забору уже бежали соседи.

– Ой! Дерутся, дерутся!.. Глядите, добрые люди, как Митька саданул Гашку!

Услыхав сочувственные возгласы, Гашка жалобно заохала.

Затолкнув Нюрку в кладовку, Митрий запер её на засов и сам ушёл в хату. Гашка лежала у порога и охала, наблюдая из‑под ладони за сбежавшимися соседями. Рвалась с цепи и заливалась лаем собака.

Старый Тарас, сплюнув в сторону Гашки, ушёл в сарай. Вскоре разошлись и соседи.

Тогда Гашка перестала охать, поднялась и через огород пошла к себе домой.

В тот же вечер Нюра перенесла свою постель в кладовку.

За ужином семья молчала – у всех было тяжело на душе. У Нюры лицо распухло от слез, и она ничего не ела. Ночь не спала. А рано утром торопливо оделась и побежала на квартиру к Архипу.

Двери открыла его мать. Недобро сверкнув глазами, она спросила:

– Ты што, аль к Архипке?

– Да, поговорить надо, – прошептала Нюра сквозь слезы.

– Сама пришла аль муж прогнал? Нету сына дома! Попозже зайди на службу, там и поговоришь…

Дверь захлопнулась.

– Ох, боже ж мой, боже ж мой! Какой стыд…

Нюра, пошатываясь, побежала к дому Ковалевых.

Ей казалось, что из‑за каждого забора на неё смотрят укоризненные глаза.

А Архип был дома. Он ещё лежал в постели, когда пришла Нюра.

Он спросил у матери:

– Кто там приходил?

– Да эта твоя ухажёрка. Плачет. Не пустила я ее…

Мать загремела чугунками.

Архип вскочил:

– Где она?

– Ушла.

– Что ты наделала!

Архип, наспех одевшись, бросился из дома. Догнал он Нюру уже у двора Ковалевых. Заслышав торопливые шаги, Нюра обернулась и, задыхаясь, прошептала: А тебе ещё чего надо от меня? Уходи… Ненавижу! Всех ненавижу! И тебя, и Митьку, всех, всех! Никто мне не нужен!

Она оттолкнула Архипа и вбежала во двор к Ковалевым.

На крыльце её встретила мать.

– Ты што, доченька? – всполошилась она, увидев заплаканное лицо Нюры. – Аль Митька побил? Заходи, родная!

Словно окаменев, Нюра молча вошла в дом, уселась возле стола.

– Так что же приключилось у вас, доченька? – расспрашивала мать.

Но Нюра молчала, неподвижным взглядом уставившись в пол.

Во дворе залаяли собаки. Вошел мрачный, бледный после бессонной ночи Митрий.

Садитесь завтракать с нами, детки! – пригласила хозяйка. – Костюшка! – крикнула она мужу. – Достань‑ка там, в сенцах, бутылочку.

Митрий коротко приказал жене:

– Пошли домой!

Нюра с тем же окаменевшим лицом поднялась с лавки и вышла из хаты.

– А завтракать? – растерянно спросила мать.

– Спасибо, мамаша, в другой раз. Сейчас не до еды!

– Ну, чего там у вас? – тихо спросил тесть.

Митька только махнул в ответ рукой.

В тот же день Митрий, пряча душевную боль, рассказал Архипу о разговоре с Миколой Ковалевым.

– Да, видать, узелок тугой завязывается… – хмуро проговорил Архип. – Вон на хуторе двух милиционеров убили. В комиссара армавирского кто‑то из оврага стрелял. Рубить, видать, узелок придётся, Митрий Тарасович. Как? Не дрогнет сердце?

– Не дрогнет, – сухо ответил Митрий.

Теперь Митрий редко ночевал дома.

Целыми ночами он с Архипом и Петром Шелухиным проверял чоновские дозоры, с конниками патрулировал степные дороги. Беспокойная жизнь глушила его сердечную рану, отвлекала от невесёлых мыслей.

Как‑то Тарас упрекнул сына:

– Вот што, сынок, ты этот самый ЧОН брось! Без тебя обойдутся, а то как бы из‑за угла пулю не схватить. Может, сват Миколка с добрым намерением приходил упрекать тебя, а ты на дыбы встал.

Митрий вспылил:

– Если этот сват пули из‑за угла не пошлёт, другому некому!

– А при чём тут дядя, при чём? – вспыхнула Нюра. И уже не помня себя от злости, закричала: – Наши Ковалевы не чета Заводновым!

Митька сжал кулаки:

– 3–замолчи…

– Рот не закроешь! Если хочешь знать, то дядя Микола зайцем под кустом в войну не сидел, а свою голову подставлял за казачество.

– Как же, слыхал! На кухне у полкового воевал! – криво усмехнулся Митрий.

– А хоть бы и так! А ты, а ты…

– Что я? – выкрикнул Митька и, сжав кулаки, шагнул к жене.

– Ну будя, будя! И так договорились – дальше некуда. Вот уж правду люди говорят, язык без костей, што хочет, то и лопочет!

Тарас встал между сыном и невесткой. Но разъярившаяся Нюра обрушилась и на него.

– Не ваше дело, батя, вмешиваться в нашу брань!

И тут в ссору вмешалась Клавдия. Она ядовито попрекнула:

– Ой, чтой‑то наша Нюрка совсем сбесилась. За контру болеть стала.

Нюрка, хлопнув дверью, бросилась в кладовку и до вечера не выходила оттуда.