Текст книги "Над Кубанью зори полыхают"

Автор книги: Фёкла Навозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Мишка, не глядя ни на кого, сбросил шапку наземь, молча снял штаны, торопливо спустил подштанники и животом лет на землю. Толпа замерла. Только покряхтывал отец Мишки, переступая с ноги на ногу, да всхлипывала Мишкина мать, не спуская с сына страдальческих глаз.

Илюха завёл руку с плетью за спину и нервно крутил рукоять. От выпитой «для храбрости» самогонки лицо его покраснело, глаза налились кровью. Он подёргивал плечами, пыхтел и шмыгал носом, пытаясь ухмыльнуться.

По когда Мишка лёг перед ним, Бочарников дёрнулся и на какой‑то миг отступил назад.

– Начинай! – крикнул с крыльца участковый.

Бил Бочарников изуверски, с затяжкой, рассекая кожу до крови. Мишка вздрагивал всем телом, но молчал. А вокруг люди по взлёту плети и её взвизгиванию считали не вслух, а громким шёпотом со свистом:

« – Раз, два, три, ч–четыре…

На пятнадцатом ударе мать не выдержала и истерически закричала:

– Не надо больше, не надо!

И за нею загудела толпа:

– Остановите! Остановите!

У Марченко набухли синие вены на лбу. Он взбычился и оскалил жёлтые, прокуренные зубы. Плеть продолжала взвиваться над Мишкой.

Тогда атаман крикнул:

– Будя!

Кто‑то из почётных стариков выбежал из круга, схватил озверевшего Бочарникова за шиворот и отдёрнул от Мишки.

– Не слышишь требования общества, ирод?!

Илюха выпрямился, откинул плеть и выдохнул:

– Двадцать!

Мишка встал. Гимнастерка его прилипла к телу, по бледному лицу струился пот. Трясущимися руками он натянул штаны, надел шапку и полным ненависти взглядом окинул стоящее на крыльце начальство. От этого взгляда атаману стало не по себе. Он спустился с крыльца и виновато проговорил:

|т – Ну, иди, казак, домой! Собирай пожитки – да с богом в свою часть. Для примеру другим поучить надо было. Нас тоже в своё время учили.

Марченко недовольно крякнул ш оквозь зубы процедил:

– Тебе бы, атаман, блины печь, а не атаманствовать! Чего ты перед ним стелешься!

Мншка тряхнул головой, приходя в себя, и, пошатываясь, направился через площадь. Отец и мать, скорбно понурив головы, побрели за сыном. Трясущиеся губы отца шептали:

–Поротые мы теперь, Рябцевы, поротые! На всю жизню ославлены!

Мать, семеня за мужем мелкими шажками, тихо стонала.

Не успели они перейти площадь, как с колокольни загудел набат.

– Бум–бом–бум!.. Пожар–р!..

Над церковью взвились голуби, потревоженные звоном.

Люди бросились врассыпную по домам, забирались на заборы, лезли на крыши и деревья, чтобы разглядеть, что горит, где горит?

А горели половни Илюхи Бочарникова и скирды необмолоченного хлеба участкового начальника.

Единственная в станице пожарная команда на трёх тройках вылетела со двора станичного правления и закружилась по площади, не зная, на какой пожар в первую очередь мчаться – горело в разных местах. С пожарной каланчи им кричали:

– На Козюлину балку, у Бочарникова половни горят! К участковому! У него хлеб горит!

Услыхав об этом, участковый бросился к первой тройке. Вскочил на облучок к пожарнику и, выхватив саблю, стал размахивать ею, гоня лошадей к своему горящему току. Туда же следом помчался на тачанке атаман. За тачанкой атамана бежал Илюха, бежал и кричал:

– Одну бочку мне, я горю–у!

Но никто его не слушал. Все три бочки ускакали к подворью участкового.

Мишка Рябцев остановился на дороге и злобно рассмеялся:

– Ха–ха–ха! Вот это здорово! Это, пожалуй, за меня греют наших иродов! – И обернулся к отцу: – Видишь, тятя, а ведь я не один! Нас много, тех, кто Деникиным и Шкуро служить не хотят! Мы ещё себя покажем! – И уже зловещим шёпотом: – Скоро покажем!

Отец Мишки задумчиво ответил:

– Какой мерой меряли, такой и им отмеряй. Пойдем, сынок, пойдём! Нам эти пожары не тушить, наши зори ещё заполыхают! Это им не крепостное право – пороть. Да ещё кого пороть! – Он покрутил головой. – Казака пороть, мать их душу! – Он поднял голову, весь напрягся и повторил: – Пойдем, сынок!

А набат все надрывался над станицей. Но никто не шёл тушить пожары.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Чуть брезжил рассвет. От Егорлыка стлался сизый туман. Он медленно полз, растекаясь по лугу и затягивая серой пеленой сады. Старик Рябцев вышел во двор, перекрестился на восток и, ковыляя на натруженных ревматических ногах, вошёл в конюшню. Умная кобыла Косандылка повернула голову к хозяину и тихо заржала, словно удивляясь тому, что он так рано пожаловал в конюшню.

Старик корявыми пальцами почесал у лошади за ухом, стал отвязывать уздечку.

– Пойдем, Косандылушка, сынка надо отвезти куда следует… Беда пришла, Косандылушка, опозорили нас на всю жисть… – Старик сморщился. Из глаз его покатились мелкие росинки слез. – Поротые мы теперя, Рябцевы, поротые.

Кобыла вздохнула, помахала головой, как будто сочувствуя хозяину, и, прихрамывая, покорно поплелась за ним во двор. Запряг её старик в небольшую бричку с ящиком, запряг по–татарски, без дуги. Прицепил к уздечке верёвочные, пропитанные дёгтем вожжи и начал укладывать в повозку оклунки с мукой и горохом, с кусками свежезасоленного сала.

– Соли там, пожалуй, нужно будет? Надо соли с ведёрко насыпать, – говорил сам с собой старик.

На пороге хаты показался Мишка. Не спал, видно, он в эту ночь. Лицо его пожелтело и отекло. Под глазами чёрные круги.

– Куда это вы, папаша, в такую рань? – морщась от боли, спросил он отца.

Старик сердито обернулся.

– На кудыкину гору!

Мишка подошёл к бричке и ощупал мешки.

– Это кому?

– Тебе, кому же ещё!

– Ты што, отец, мои тайные мысли разгадал? —удивился Михаил.

Разгадаешь, коли выпорют. Поторапливайся, сынок, со сборами. Пока туман рассеется, надо за станицу выехать, чтобы люди не видели.

Мишка с трудом приволок сумы и вещевой мешок, положил их в бричку на солому и прикрыл тулупом. Мать, заливаясь слезами, вынесла зипун.

Мишенька, деточка ты моя! На, возьми зипун от дождя. – И с тихим всхлипыванием припала головой к его плечу.

Мишка крепко поцеловал мать и сам чуть–чуть не заплакал. К горлу подкатился клубок.

Бричка протарахтела через ветхий мост и исчезла в тумане за рекой.

Доехав до окраины хутора Подлесного, Мишка с трудом слез с подводы и, сказав отцу, где его подождать, скрылся в окраинном саду.

Вернулся он скоро. С ним пришёл щуплый, конопатый хлопчик в старенькой одежде–обяосках.

Вот и проводник нам будет! – сказал Михаил, с трудом взбираясь на телегу. – Значит, едем, тятя, напрямик к Яшке–гармонисту и его дружкам.

Парнишка указал дорогу, ведущую в глубь леса.

После порки Мишки сын атамана Алешка целую неделю не показывался на улице. Отец уговаривал его уезжать в свою часть. Но Алешка отмалчивался. А потом достал полбутылки самогона, всыпал в неё махорки, настоял до желтизны и выпил.

Ночью у него начались судороги и кровавая рвота. Дома перепугались. Атаман привёз фельдшера. Алешку отходили. Фельдшер продолжил ему отпуск, но заявил атаману, что если сын ещё раз примет отраву, смерти ему не миновать.

Поправлялся Алешка медленно. Исхудалый и слабый, он еле двигался по дому. Однажды в сумерки вышел за калитку и присел на лавочку.

Какая‑то женщина, укутанная в полушалок, вышла из‑за угла и села рядом с ним на лавочку. Алешка взглянул на неё и вздрогнул: рядом сидела пропавшая Аксютка Матушкина.

– Откуда это ты вынырнула? – удивился Алексей.

– Тебя поджидала. Говорят, чуть не помер ты?

– А тебе что за забота?

– Значит, нужно. Тут один человек свидеться с тобой хочет, служили вы вместе. Просил, чтоб непременно ты к нему вышел. Он тоже прячется, – прошептала Аксюта, заставив Алешку вздрогнуть.

– А я что, по–твоему, прячусь?

– А то! Ведь без надобности умирать никому не хочется. Ну, так что же сказать твоему дружку.

– А дружок‑то хто?

– Увидишь! Но дюже просил тебя прийти за мост. Сейчас он там. Может, сходим?

Алешка подумал и согласился. Вместе с Аксюткой он перешёл мост и свернул к балочке на лугу. Неожиданно из травы поднялись двое. Алешка попятился, но кто‑то ударом под колени свалил его в траву.

– Потерпи, дружок! Немного отведём тебя в сторонку да и вынем кляп! – сказал кто‑то, засовывая Алешке в рот мягкий ком.

Алексей по голосу узнал Якова–гармониста.

– Плохого, брат, тебе ничего не будет! – сказал другой голос. – Ты ведь сам давно хотел уйти в лес, да поджилки тряслись. Вот мы тебе и поможем. Чем к Шкуро идти, лучше у нас послужишь.

Говорили партизаны серьёзно, но в интонациях слышался добродушный смех.

Аксюта подвела лошадь, запряжённую в линейку. Через минуту линейка без шума покатила по мягкому лугу.

А у Колесниковых снова переполох. Атаман топал ногами и упрекал жену в том, что она во всём потакала сыну. Это она помогла ему стать дезертиром. Та плакала, во всём обвиняла мужа и его атаманство, из‑за которого нет спокойной жизни.

Покричали друг на друга и решили говорить всем, что Алешка ночью выехал в свою часть, и подождать несколько дней, может, за это время сын даст о себе знать.

…Малашка Рыженкова искала на лугу телёнка. Нашла его мирно дремавшим под мостом в затишке между сваями.

– Вот, вражья сила, куда забрался! – ворчала она.

Малашка выбралась из‑под моста как раз в то время, когда по нему проехала Нюра Заводнова. Соседка удивилась: куда это на ночь глядя поехала Нюрка.

«Может, Митька объявился и сидит на кошарах?» – подумала она.

И, конечно, не умолчала. С кем‑то поделилась своими предположениями.

А утром Тарас Заводнов заявил в правление, что у него свели со двора лошадей с линейкой.

В обед за Тарасом прибыл нарочный из станичного правления.

– Чево там? Аль лошади мои нашлись?

– Не знаю. Может, насчёт Митрия, дядя Тарас, – ответил нарочный.

– Неужели объявился? – испугался Заводнов.

– Поговаривают…

В правлении его спросили, куда девалась линейка с лошадьми. Тарае клялся и божился, что ничего не знает. А в это время у него дома каратели Кудинова перевернули все вверх дном, до смерти перепугав семью. Нюрка, как только вызвали свёкра, сразу смекнула, в чём дело, и, боясь допроса, спряталась у Ковалевых. Но и там её нашли. Она плакала и твердила одно, что лошадей с линейкой у неё отобрали какие‑то незнакомые люди недалеко от кошар. Атаман во время допроса сидел молчаливый и бледный. Его тревожила пропажа лошадей Заводновых и одновременное исчезновение его Алешки.

На кошары выехал участковый вместе с Аркашкой-поповичем и десятком конников–карателей. Тайник был обнаружен. В нём уже не нашли оружия и запасов солёного и вяленого мяса. Не оказалось на месте и чабана, бросившего отару на произвол судьбы.

Когда Нюрку отпустили, атаман вышел за нею в коридор и, придержав за локоть, спросил:

– Может, все‑таки кого знакомого узнала из тех, что лошадей у тебя забрали? Нет, значит!

Атаман облегчённо вздохнул:

– Ну, господь с тобой!

К вечеру запылали кем‑то подожжённые кошары Заводновых.

– Не иначе дело рук карателей, – говорили в станице, когда на взгорье взвилось кровавое зарево пожара.

Тарас со всем своим семейством смотрел в ту сторону, где пылали кошары, но ехать на пожар побоялся. В утешение себе он пробурчал:

– Бог дал, бог и взял. Его святая воля!

– Бог!.. Чтой‑то нынче таких богов, что убивают и жгут, появилось слишком много, – зло бросила Нюра.

Охваченные горем Заводновы на её слова не обратили внимания. Только старый дед со вздохом произнёс:

– Пришла беда – отворяй ворота. Не горюй, сынок, есть кости – будет мясо. От сумы да от тюрьмы не отвертишься, а жизню пережить – не море переплыть. Так‑то! Потерпи, сынок.

И старик полой бешмета вытер набежавшую слезу.

Вскоре ночью на стене станичного правления крупными буквами вкривь и вкось кто‑то продрал побелку до серой глины:

«Огонь революции вам не потушить! Скоро кадетам конец».

Измазанная известью кочерга валялась тут же, у стены. Бабы, выгонявшие на зорьке коров, шарахались от кочерги и, глядя на стенку, кричали друг дружке:

– Видишь, кума?

– Ну, вижу!

– А к чему это?

– К чему‑нибудь да предназначено.

А догадливая Гашка, та прямо определила:

– Не иначе как партизанские матюки! – И тут же прибрехиула: – А я прямо‑таки всю ночь нынча не спала: так собаки брехали, так брехали! Либо и нам хто хотел чево нацарапать!

– Вам? За што? – усомнились бабы.

– Мало ли врагов–пенавистников!

Бабы махнули руками: и вечно эта Гашка чего‑нибудь придумает!

Утром участковый поручил Илюхе Бочарникову разузнать, чьих рук дело – надпись на стене правления?

Илюха со злосчастной кочергой перелез через пле–тень и нырнул в Низшие двери хатёнки Мавры–самогонщицы. В его делах сметливая и ловкая Маврутка не раз была помощницей.

– Обтяпаешь одно дело, кума Мавра, большой магарыч. от самого начальника получишь!

У Мавры загорелись глаза.

– Какой магарыч! – сразу заинтересовалась она.

– Ну, ты, Маврутка, как цыганка – сразу ей золоти ручку!

– А ты, куманёк, как же думал? Вить не подмажешь, не поедешь!

Бочарников хлопнул Мавру по спине.

– Ну и стерва же ты, кумушка!

Мавра осклабилась:

– От такова слышу!

Илюха не обиделся. Сощурив глаза, он показал кочергу:

– Вот што, Мавра, гляди‑ка сюда! Ты видишь эту кочергу?

– Ну, вижу! – Баба взяла из рук Илюхи кочергу и повертела её в руках. – Кочерга как кочерга…

– Так вот, милая моя, найди нам хозяина этой проклятой кочерги!

Мавра пожала плечами.

– Найти по кочерге? Да вить, у всех кочерёжки одинаковые.

– Одинаковые, да не совсем! Но дело не в этом, а вот в чём: нынче утром не у всех в запечках стоят кочерёжки: у кого‑то не хватает. Поняла? Пойди к Рябцевым, к Шелухиным и к тем, у кого прятались дезертиры. В общем, пройдись по своему проулку и спроси кочерёжку. Придурись малость. Ты на это мастерица! Так, мол, и так, кочерёжку какой‑то черт унёс с пьяных глаз. Не подбросили, мол.

– Ладно, кум, соображу, что сказать. Только вот сумление меня берет, не насмеяться ли ты надо мной захотел?

– Насмеяться? Дура ты, Маврутка! Ты погляди на эту кочерёжку. Как по–твоему, в чём она?

– Ну, в мелу. Мелом измазана! . – скосила глаза на кочергу самогонщица.

– В извёстке, а не в мелу. А на стенке станичного правления, знаешь, что было ею нацарапано?

– А я почём знаю? Неграмотная я.

– Вот и хорошо, што неграмотная. С неграмотных на том свете бог меньше спросит… Нам, Маврутка, надо человека найти, который правленческую стену кочергой драл. Вот какое дело!

Мавра обошла все улицы Козюлиной балки, по хозяина кочерги не нашла и только удивила всех своими вопросами.

А Саня Шелухина, та прямо в глаза ей сказала:

– Ты што, Мавра, в сыщики нанялась? Аль в шпиенки пошла? Вот тебе бог, а вот и порог. Проваливай!

И Саня в самом деле схватила кочергу с припечка.

– Тю! Сбесилась! – попятилась Мавра. – Да мне твоя хата век бы не снилась!

Мавра ни с чем пришла на дом к куму.

Илюха сидел в горнице и вертел в руках злосчастную кочерёжку и о чём‑то раздумывал. Мавра с ненавистью взглянула на кочергу и решила:

– Не иначе как хтой‑то с Хамселовки писал. Прошла по всем куткам нашей балки – у всех кочерги дома! – И совсем мрачно добавила: – Черт меня дёрнул встрять в ваше дело! Сраму только набралась с вашей кочергой!

В это время в горницу вошла мать Бочарникова. Увидя кочерёжку в руках сына, она сначала обрадованно всплеснула руками, а потом принялась ругать и отчитывать его:

– Идол проклятый! Я её все утро ищу. Пришлось золу из печи лопатой выгребать!

– Да что вы, мама! – испугался Илюха. – Да это же не наша!

– Как это не наша? – ещё больше рассердилась старуха, разглядывая кочергу. – Ты что, ослеп, что не видишь вот этой щербинки! Наша кочерёжка! Я её вчера оставила на дворе, а сегодня с ног сбилась искавши.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В июне 1919 года белые были выбиты из Майкопа. Город был взят в стремительной кавалерийской атаке.

В одной из частей, взявших Майкоп, служил и Митька Заводнов. Из Майкопа он хотел дать семье весточку о себе, но почта не работала. Тогда Митька решил сам пробраться в станицу. Заговорил об этом с командиром. Тот сообщил, что дроздовцы, марковцы и карательные отряды Покровского все ещё крепко цепляются за железнодорожную ветку Ставрополь—Екатеринодар и в Ново–Троицкой пока белая власть.

– Пропадешь только зазря! – сказал командир. – Потерпи ещё малость. Теперь уже недолго ждать. Пойдем сейчас на митинг. Там будет выступать комиссар. Он разъяснит что к чему!

Собрались на берегу реки Белой.

Слово взял комиссар части – высокий сутулый человек с седыми висками. Говорил он очень просто и горячо.

Митрию показалось, что он уже где‑то видел и слышал этого человека.

– Дорогие товарищи! – говорил комиссар. – Мы переживаем сейчас тот важный момент, когда рабочие, крестьяне и трудовые казаки под знаменем революции ломают хребет белогвардейщине. Победа близка. От нас зависит ещё приблизить её.

Комиссар как‑то по–особому, сверху вниз махнул кулаком. И Митрий вспомнил пыльную зимнюю степь, батрака дядю Петро и встречу с «волчками».

«Ах! Да ведь это же наш учитель Кутасов, – узнал комиссара Митрий. – Еще тогда, в степи, я пирогом с капустой угощал его».

Митька тихонько толкнул коня каблуками в бока и постарался поближе протиснуться к оратору. А тот продолжал:

– Товарищи красные партизаны! Знайте, трудящиеся России, партия большевиков, товарищ Ленин помнят и знают о том, что на юге России, на Кубани есть тысячи бойцов революции, готовых во всякий момент бить белую сволочь! Центральный Комитет Коммунистической партии и товарищ Ленин обращаются к вам с призывом держаться стойко и сохранить сплочёнными свои силы к тому времени, когда основные силы Красной Армии подойдут к границам Кубани и Черноморья. Этот час близок.

Комиссар Кутасов говорил о нужде и муках трудового народа при царизме, о том, как он борется за новую жизнь. А Митрий слушал и думал: а за что борюсь я, казак Митрий Заводнов? За землю? Земли хватало. За свободу? Никто меня не неволил. Может, по ошибке я оказался здесь? Сидеть бы мне сейчас на хуторах да пасти наших тонкорунных овец.

Когда после митинга казаков распределили на квартиры, Митька поставил коня и, задав ему корму, вместо того чтобы пойти за обедом, стал разыскивать Кутасова. Увидел его во дворе, где расположился штаб. Часовой не хотел пропускать Митьку. Тогда он, обходя все условности, крикнул через забор:

– Товарищ Кутасов, поговорить мне с вами надо!

Кутасов взглянул в его сторону:

– Со мной? Пожалуйста, заходите!

Часовой открыл калитку. Митька волновался.

– Мы ж, можно сказать, земляки, товарищ Кутасов, – выпалил Митька. – Вы, конечно, меня не узнали. Да и где там узнать! Это было много лет тому назад. Помните, как вы с товарищем в пыльную бурю подходили к Ново–Троицкой из Рождественской? А я тогда вас угостил пирогом с капустой. В степи это было.

– А–а! – протянул Кутасов и улыбнулся. —Последний наш перегон до Армавира. Ну как же не помнить! Здорово, дружище! – Он пожал Митькину руку. – Только узнать тебя трудновато. Тогда ты совсем малый парнишка был, а теперь казачина. А вот пирог с капустой не забыл, вкусный был пирог! Ну, садись, садись! – Кутасов усадил Митрия рядом с собой. – Значит, из Ново–Троицкой? Так–так! Казак?

– Казак! И не из бедных. Заводновы мы, овцеводы… – Митрий опустил глаза. – Меня вот, товарищ комиссар, сумленье берет. На своём ли я тут месте оказался? Вы вот говорили на митинге про эксплуатацию, про горе и лишения… А вот у моего отца целая тысяча овец была, работника мы имели.

Митька вытер пот с лица. Кутасов молчал.

– Работник у нас дядя Петро был, хороший человек! Он в пятом году с урупцами восставал и пострадал за это. Этот казак из бедных. Ему, конечно, тут место. А вот я из богатых… Я ведь тогда под Невинномысской к красным попал… Все тот же дядя Петро уговорил, да и сохранить коня хотел: всю войну с ним провоевал!

Думалось, дойду до дому – и больше никуда. А оно вышло по–другому. Пришлось снова воевать, да к тому же со своими… – И неожиданно Митька прибавил: – Жена у меня раскрасавица, её хотелось бы повидать.

– Значит, жалеешь, что к красным попал? – спросил Кутасов.

– Да нет, товарищ комиссар! Но и непонятно мне многое…

Кутасов поглядел назад, на крыльцо дома, где расторопная хозяйка суетилась у самовара, спросил:

– Обедал, казак?

– Нет, товарищ комиссар! Это, значит, я вам обедать помешал? – Митька поднялся. – Просим прощения!

– Нет, я тебя так не отпущу! – покачал головой Кутасов. – И разговор наш не окончен. Мы с тобой сначала борща поедим, потом чайку выпьем, а уж потом по душам поговорим. – Кутасов взял Митьку под локоть и смеясь добавил: – Я перед тобой в долгу за пирог с капустой. А пока я тебе притчу одну расскажу. В Абиссинии, страна такая есть в Африке…

– Знаю! – кивнул головой Митрий. – Я двухклассное училище окончил, по географии пять с плюсом имел.

– Очень хорошо, что грамотный. Ну, так вот: в Абиссинии был премудрый царь, Негус Второй. Однажды к нему привели пойманного шпиона. Это был француз, крупный разведчик. Франция тогда хотела завоевать Абиссинию. Приближенные царя стали требовать немедленной казни шпиона. Негус Второй, подумав, сказал: «Как вы, мои мудрые советники, можете требовать от меня справедливого суда, когда ни я, ни вы ещё не обедали? Ведь голодный человек бывает часто несправедлив в своих решениях». И приказал подать обильный обед для себя, своих приближённых и пленника. Француз был помилован, так как признался, что был глупцом и сражался за неправое дед о.

После обеда комиссар закурил и продолжил разговор:

– Значит, друг, не знаешь, за что ты сражаешься? Ну, давай вместе решим этот вопрос. Ты парень неглупый. Хотел бы ещё поучиться, чтобы образованным стать?

– Еще как хотел бы! Только отец сказал: ни к чему это. Овцы и неграмотного понимают.

– Да, жил ты, значит, вместе с овцами, в половне. Хотелось бы тебе, чтобы и дети твои с овцами жили, чтобы только и думали о том, как больше бы овец развести, больше бы батраков иметь, таких, как дядя Петро? Да по праздникам нажираться и напиваться? Да участковому взятки давать?

И комиссар Кутасов заговорил о новой, неведомой Митьке жизни, за которую борется сейчас народ, жизни, в которой тот, кто трудится, будет в почёте и уважении.