Текст книги "Том 2. Стихотворения 1850-1873"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)
«НЕТ, КАРЛИК МОЙ! ТРУС БЕСПРИМЕРНЫЙ!..»
Автограф – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 2–3.
Списки – Альбом Тютч. – Бирилевой (с. 76), где только две первые строфы; Муран. альбом (с. 83–85); Сушк. тетрадь (с. 74–76).
Первая публикация – Изд. 1868. С. 128 (с датой «(1850)»). Затем – Изд. СПб., 1886. С. 168; Изд. 1900. С. 168 (уточняется дата: «Май 1850»).
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 276*.
Датируется 1850 г.
В автографе текст помещен на двух листах: на первом – четыре строфы, на втором – три. Перед стихотворением дата «(Май 1850)». Во 2-й строке над словом «жмися» надписано это же слово более разборчиво иною, вероятно, редакторскою рукою (Чулков II. С. 314). В 3-й строке слово «душою» стоит над зачеркнутым «боязнью». В 5-й строке слово «надежды» заменено на «святые». 6-й стих первоначально читался: «Свой ум и душу потребя», затем окончательный вариант был вписан сверху над зачеркнутой, кроме последнего слова, частью стиха.
Обращено к государственному канцлеру гр. Карлу Васильевичу Нессельроде (1780–1862). Заглавие «На графа Нессельроде» воспроизводится в Изд. СПб., 1886. Нессельроде начинал как дипломат, при императорах Александре I и Николае I участвовал в международных конгрессах. Министр иностранных дел в 1822–1856 гг., «в сущности, – уточняет Р. Ф. Брандт, – уже с 1816 как управляющий иностранной коллегией» (Материалы. С. 50); вице-канцлер с 1828 г., государственный канцлер с 1844 г. В политической деятельности руководствовался принципами «Священного Союза». Австрофил и поклонник Меттерниха, способствовал в 1849 г. вмешательству в австрийские дела, когда венгерское восстание было подавлено русскими войсками. На него падает отчасти ответственность за Крымскую войну 1853–1856 гг., увольнение его в 1856 г. после более чем полувековой дипломатической службы было вызвано неудачей этой войны.
По мнению Тютчева, позиция Нессельроде не соответствовала национальным интересам России (см.: Кожинов. С. 136–198). Неслучайно в этом стихотворении пророческое обращение к будущему страны: «Всемирную судьбу России – / Нет! вам ее не запрудить!..» См. также стих. «Русская география», «Рассвет», «Пророчество». 4 октября 1853 г. А. Ф. Тютчева записала в дневнике: «При одной мысли об этом кружится голова. Неужели, как постоянно и в прозе и в стихах повторяет мой отец, неужели правда, что Россия призвана воплотить великую идею всемирной христианской монархии…» (При дворе-1. С. 124) (Э. З.).
«ТОГДА ЛИШЬ В ПОЛНОМ ТОРЖЕСТВЕ…»
Автограф – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 5.
Списки – Муран. альбом (с. 80); Альбом Тютч. – Бирилевой (с. 80); Сушк. тетрадь (с. 71).
Первая публикация – Изд. 1868. С. 127 (дата «(1850)»). Затем – Изд. СПб., 1886. С. 154; Изд. 1900. С. 157.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 276*.
Датируется первой половиной 1850 г.
Р. Ф. Брандт заметил, что здесь «прекрасная и пресимпатичная мысль о необходимости русско-польского примирения выражена довольно прозаично» (Материалы. С. 48). После польского восстания 1831 г. поэту важно утвердить мысль, что Россия выступает в интересах самой Польши как славянского народа, которому самой судьбой предопределено быть составляющей великой державы («Как дочь родную на закланье…». См.: Т. 1. С. 145–146). Позже в статье «Россия и Германия» его суждения принимают категоричный характер. Он считает, что Польша, изменившая «великому началу» славянства, обречена на погибель из-за своего «ложного образования» и «ложной национальности, которая была ей привита». При этом Тютчев оговаривается, что ни в коем случае не выступает против самобытности «польской народности». В статье «Россия и революция» поэт прямо назвал Польшу «крамольно католическою», «фанатическою последовательницею Запада и постоянною изменницею относительно своих братий». Несмотря на такой приговор, в лирике того периода Тютчев выражал надежду, что Польша все же станет полноправным членом славянской семьи. См. также «От русского по прочтении отрывков из лекций г-на Мицкевича» (Т. 1. С. 191).
И. С. Аксаков по этому поводу писал: «Польский вопрос решался для Тютчева степенью верности польского народа славянской народности и славянским церковным, т. е. восточным или вселенским преданиям. Но изо всех ветвей славянского племени, Польская сильнее всех отторглась от славянского братства, – отрекшись от существеннейших стихий славянства, изменив духу славянскому, предавшись на сторону Запада, приняв в душу, в кровь и плоть своей национальности латинство и таким образом связав свою судьбу с судьбою всего латинствующего западного мира. <…> Вопрос о Польше сводится к вопросу: в какой степени способна она стать снова славянскою и Православною?..» (Биогр. С. 224) (Э. З.).
«НЕ РАССУЖДАЙ, НЕ ХЛОПОЧИ…»
Автограф – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 6 об.
Списки – Сушк. тетрадь (с. 47); Альбом Тютчевой (с. 92); Муран. альбом (с. 55).
Первая публикация – Москв. 1851. № 22. Кн. 2. С. 220; затем – Совр. 1854. Т. XLIV. С. 56; Изд. 1854. С. 136; Изд. 1868. С. 160; Изд. СПб., 1886. С. 155; Изд. 1900. С. 174.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 276*.
Автограф черновой, с исправлениями. Зачеркнуто: «Дневную боль проспи в ночи», сверху надписан окончательный вариант строки: «Дневные раны сном лечи». Восклицательный знак в конце стихотворения сближается по написанию с вопросительными знаками в 7-й строке, что может объясняться созданием вопросительно-восклицательной интонации или инерцией написания. Энергия движения мысли, собирающая воедино афористично законченные высказывания, передана с помощью тире (в конце 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 6-й, середине 2-й, 4-й (после «чему»), 8-й строк). С прописной буквы написаны «Глупость», «Судит», «Завтра», «Печаль», «Радость», «Тревогу», «Слава Богу». Слово «все» подчеркнуто. Отсутствует деление на строфы, что нашло отражение в ряде изданий: Москв., Совр., Изд. 1854, Изд. 1868.
Текст стихотворения написан на второй странице пригласительного билета на имя Ф. И. Тютчева. Церемониймейстер граф А. М. Борх (1804–1867) и его жена графиня С. И. Борх (1809–1871) просили поэта «оказать им честь отобедать у них в четверг 6 июля в 5 ½ часов» (пер. с фр.: Чулков II. С. 320.). Приглашение было отослано 3 июля 1850 г., что дает возможность для предположительной датировки – начало июля 1850 г.
В Москв. (ценз. пом.: ноября 15 дня 1851 г.) опубликовано под заглавием «Совет» и подписано «Ф. Т.». Вместо «печаль» в 6-й строке поставлено «несчастья». Изменена пунктуация. Тире сохраняется лишь в последней строке (перед «слава Богу!»). Появляется восклицательный знак в конце 1-й строки.
В Совр. печатается в общей подборке стихотворений Тютчева под номером «LXXXIX». Изменен вид 4-й строки: «А завтра быть тому, что будет». Редактор отказывается от восклицательной интонации в 1-й (Москв.) и последней (автограф) строках. 1-я строка завершается многоточием, 4-я – тютчевским двоеточием, которого не было в Москв. В конце стихотворения поставлена точка. Последующие издания в основном повторяют текст Совр.
В Изд. 1854 помещено в контекст стих.: «Два голоса», «Дума за думой, волна за волной…», «Уж третий год беснуются языки…», «Рассвет», написанных в 1850 г. С указанием даты: «1850» появляется в Изд. СПб., 1886, здесь же впервые оно разделяется на 2 строфы, что было поддержано поздними изданиями.
Стихотворение часто цитировалось И. С. Тургеневым в письмах к А. А. Фету, Я. П. Полонскому, Ж. А. Полонской, М. Г. Савиной. «…«Не хлопочи», – сказал мудрец Тютчев, – «безумство ищет»… придет час, придет случай, и прекрасно. А метаться навстречу часа, навстречу случая – безумство», – советует Тургенев Фету в письме от 16 июля 1860 г. (Тургенев. Т. 4. С. 109). Особую актуальность для Тургенева приобрело в 1882 г. (время болезни писателя и безотрадного душевного состояния).
Критиками по-разному оценивалось отношение поэта к Богу и миру, высказанное в стихотворении. А. Круковский решил, что «под влиянием близости к природе» в душе поэта развился «своего рода фатализм, слабое доверие к силам и способностям человека». «…Выражением этого бессилия ума и воли, подавляемых внешними силами, является небольшое восьмистишие, которое может быть рассматриваемо как своего рода поэтическое исповедание Тютчева». Вывод стих. «Не рассуждай, не хлопочи…» представлялся критику «безотрадным», но «неизбежным» «для того, кто видит в человеке и его могучей мысли лишь слабое отражение игры «внешних тайных сил…» (А. Круковский. Поэзия Ф. И. Тютчева // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1910. Октябрь. С. 182–183). А. Г. Горнфельдом оно также рассматривается как выражение житейской философии Тютчева, но силой, захватывающей и покоряющей поэта, мыслится здесь «мир мелких человеческих интересов» (Горнфельд. С. 7).
Напротив, священник В. Беседа в работе «Религиозные мотивы в поэзии Тютчева» увидел в этом восьмистишии «урок христианского повседневного настроения»: «Прекрасно стихотворение, в котором выражается истинно Евангельский взгляд на то, в каком настроении должны мы проводить дни своей земной жизни:
Не рассуждай, не хлопочи…
Как это напоминает знаменитое Златоустовское «слава Богу за все», сказанное на вечере его жизни!
Раны дневные лечи сном, забыв в нем все накопившееся днем раздражение против людей и неблагоприятных жизненных обстоятельств и не разжигая в себе духа злобы на всех и все. Предайся на завтра в волю Божию; ничего не желай и ни о чем не тужи, а за прошедшее, хорошо ли оно или худо, благодари Бога. Ведь в этих словах идеал совершенной преданности Божественному Провидению» («Странник. Духовный журнал современной жизни, науки и литературы». Петроград, 1915. Март. С. 391).
Разночтения в трактовке основных выводов стихотворения могут объясняться созвучием последнего не только философии христиан, но и мироощущению античных стоиков.
Тематически произведение Тютчева соотносится с пушкинским «Если жизнь тебя обманет…» (1825). Общими являются вопрос о приятии-неприятии жизни, форма совета, продуктивная для выражения философии поэта. Стихотворения отличаются по тональности. Мягкая проповедь смирения уступает у Тютчева место призыву к мужественному терпению и стойкости (А. М.).
«ПОШЛИ, ГОСПОДЬ, СВОЮ ОТРАДУ…»
Автограф – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 27. Л. 1–2.
Списки – Сушк. тетрадь (с. 42–43); Альбом Тютчевой (с. 119); Муран. альбом (с. 49–50).
Первая публикация – Совр. 1854. Т. XLIV. С. 33–34. Вошло в Изд. 1854. С. 68; Изд. 1868. С. 135–136; Изд. СПб., 1886. С. 164–165; Изд. 1900. С. 177–178.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 277*.
Автограф беловой. Текст стих. занимает 3 страницы: 1–1 об. – 2. Вместо заглавия стоит дата: «Июля 1850»; так и датируется. Строфы отчеркнуты. Начиная со 2-й строфы, строчки «съезжают» вверх, к правой кромке листа. Плохо прочитываются слова «манит», «осенит», в последнем буквы жирно выделены. С прописной буквы написаны «Господь», «Саду», «Зной», «Злак», «Грот». Недоступность, загражденность роскошного сада для «бедного нищего» подчеркивается несколькими тире: в конце 4-й строки, в 5-й («– через ограду —»), 6-й, середине 9-й («не для него —»), в строках 10-й, 16-й, 19-й («– мимо саду —»); но в 1-й строфе, 3-й строке оборот «мимо саду» стоит в запятых. Точкой завершаются лишь 2-я и последняя строфы.
В первой публикации есть отступления от текста автографа. Редактор совсем отказывается от тире, «выравнивая» пунктуацию в соответствии с принятыми нормами. Вместо «жесткой» в 4-й строке появляется «жаркой», «не осенит» в 16-й строке заменяется «не освежит». В большинстве изданий отдано предпочтение тургеневскому тексту. С сохранением тютчевского варианта в строке 4 опубликовано в Изд. 1900. С. 177. Чулков II. С. 39.
Стремление реализовать в первой и последней строфах оба элемента 2-й строки «Тому, кто в летний жар и зной» (В. Н. Топоров. Заметки о поэзии Тютчева / Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством // Тютч. сб. 1990. С. 60) понятно, но кажется излишним. «Не освежит» лексически целесообразнее, однако «не осенит» созвучнее 13, 14 стихам по смыслу и рифме.
Интересным представляется указание на литературное происхождение строки «Бредет по жаркой мостовой» в Изд. Маркса (с. 626): «… Вся эта строка: «Бредет по жаркой мостовой» напоминает подобный же стих «Тащусь по жаркой мостовой» в анонимном стихотворении «Характеристика», напечатанном в «Литературной газете» 1831 г., т. III, № 16, с. 129.
Бумаги деловым мараньем
Лишенный жизни остальной,
В душе с тоской, в чертах с страданьем,
Тащусь по жаркой мостовой.
На утомительной дороге
Мне попадаются порой
Иль гордый шут в мишурной тоге,
Или товарищ разгульной.
И наблюдатель без ошибки
Во мне давно заметить мог
И Баранжера пол-улыбки
И тягостный Жильбера вздох».
Вероятность такой реминисценции невелика, учитывая тот факт, что эпитет «жаркой» появился лишь в Совр.
По мнению Р. Ф. Брандта, «в общем чу́дное, это стихотворение несколько испорчено повтореньями…». Критик делает предположение, что три средних строфы «представляют разные редакции одной строфы», отдавая предпочтение второй из них (Материалы. С. 52). Мысль Брандта не получила развития у исследователей.
Стихотворение вызвало ряд разноречивых откликов.
В статье «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» (Совр. 1854, апрель) И. С. Тургенев отмечал, что «стихотворения, каковы «Пошли, Господь, свою отраду…» и другие, пройдут из конца в конец Россию и переживут многое в современной литературе, что теперь кажется долговечным и пользуется шумным успехом» (Тургенев. Т. 5. С. 427).
Л. Н. Толстой увидел в нем неповторимую тютчевскую интонацию (помета «Т.»), но наиболее удачными показались писателю лишь 3 строфы (отчеркнуты первые 12 стихов) (ТЕ. С. 146).
И. С. Аксаков приводил стихотворение в качестве примера «поэтической мысли», «чувствующей и живой». «Здесь мысль стихотворения вся в аналогии этого образа нищего, смотрящего в жаркий летний день сквозь решетку роскошного прохладного сада, – с жизненным жребием людей-тружеников. Но эта аналогия почти не высказана, обозначена слегка, намеком, в двух словах в последней строфе, почти не замечаемых: жизненной тропой, а между тем она чувствуется с первого стиха. Образ нищего, вероятно, в самом деле встреченного Тютчевым, мгновенно осенил поэта сочувствием и – мыслью об этом сходстве. Мысль, вместе с чувством, проняла насквозь самый образ нищего, так что поэту достаточно было только воспроизвести в словах один этот внешний образ: он явился уже весь озаренный тем внутренним значением, которое ему дала душа поэта, и творит на читателя то же действие, которое испытал сам автор» (Биогр. С. 107–108).
Д. С. Дарский также обратил внимание на реальность изображенных в стихотворении фактов и событий, но только в сфере душевной жизни. В образе нищего критик увидел самого поэта: «Есть у Тютчева еще одно стихотворение, в котором поэтическое иносказание показывает, каким непереносимым бременем ложилась ему на душу дневная тягота. Уже осведомленные в значении, какое вкладывалось Тютчевым в слова: день знойный, полдень, дневной зной, – мы не ошибемся в настоящем толковании стихотворения:
Пошли, Господь, свою отраду…
С наглядной убедительностью предстает душевное состояние поэта. Бесплодной тоской изнуряет его удушливая жестокость жизни. Лишенная живых вод, иссыхает душа» (Дарский. С. 40).
Контраст блаженства, роскоши, нищеты и обездоленности, лежащий в основе стихотворения, приобрел социальные черты в пародийном отклике Николая Ломана, сотрудничавшего в 1860-е гг. в «Искре» под псевдонимом «Н. Л. Гнут». Иронически изображая «рабское подражание любимому поэту», сатирик признается: «Может быть, я не слишком требователен, вкус мой неразборчив; но ведь это совсем иное дело <…> Вариация не пародия: она только выясняет основной мотив, выставляет рельефнее красоты подлинника. Вариировал же я стихотворение г. Тютчева: «Пошли, Господь, свою отраду…», хотя мне очень хорошо известно, что оно перейдет в потомство наравне с лучшими произведениями Пушкина» («Искра». 1860. № 39. С. 418–419). Сама пародия появилась в «Искре» в 1860 г. № 8, с. 94, под заглавием «Перед милютиными лавками». Ломан иронизирует над чувством сострадания «бедному нищему», считая сочувствие, участие социальными категориями:
ПЕРЕД МИЛЮТИНЫМИ ЛАВКАМИ
Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной,
Как бедный нищий, мимо саду,
Бредет по жесткой мостовой…
Пошли, господь, свою подачку
Тому, кто жаркою порой,
Как утлый челн в морскую качку,
Идет по знойной мостовой…
Он смотрит к Вьюшину тоскливо
В окно на крупный виноград,
На абрикосы, дули, сливы,
На пастилу и мармелад.
Не для него кокос, арбузы,
Гранаты в золотом огне,
Не для него и толстопузый
Гомер разлегся на окне…
И фрукт привозный из Мессины
Напрасно взор его манит:
Сок ароматный, апельсинный,
Увы, его не освежит!..
Так облегчи, господь, вериги,
Тому, кто много претерпел,
Кто в здешний жизни, кроме фиги,
Других плодов еще не ел.
(Цит. по: Поэты «Искры». Л., 1933. С. 502–503).
Образным строем «Пошли, Господь, свою отраду…» перекликается с написанным в начале 1830-х гг. стих. «Странник». Тютчев вновь обращается к образам дороги, путника, решая вопрос о выборе пути, жизненного предназначения. «Дивный мир», открытый страннику в одноименном стихотворении, оказывается недоступным «бедному нищему». Блаженство связывается теперь «не с движением, но с пребыванием» (В. Н. Топоров. Заметки о поэзии Тютчева / Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством // Тютч. сб. 1990. С. 60).
Большое место в структуре стихотворения занимает картина райского блаженства в саду. Включением мотива утраченного рая проясняется метафизический характер пути «бедного нищего» (А. М.).
НА НЕВЕ
Автографы (2) – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 5–5 об. и Альбом Тютч. – Бирилевой.
Списки – Сушк. тетрадь (с. 39–40); Муран. альбом (с. 45–46).
Первая публикация – Совр. 1854. Т. XLV. С. 13. Вошло в Изд. 1854. С. 96; Изд. 1868. С. 123; Изд. СПб., 1886. С. 161–162; Изд. 1900. С. 176.
Печатается по автографу РГАЛИ. См. «Другие редакции и варианты». С. 277*.
Автограф РГАЛИ беловой. Озаглавлено: «На Неве», после текста дата: «Июль 1850». Особенности авторской пунктуации – тире в конце 2-й, 6-й, 14-й строк и многоточие в конце 4-й, 8-й; 10-я и 12-я строки завершаются вопросительным знаком и многоточием.
В автографах и списках 1-я строка читается как: «И опять звезда играет». Только Изд. 1900 повторяет этот вариант строки. В Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886 другой вариант: «И опять звезда ныряет». Образ «звезда играет» более соответствует тютчевской романтической эстетике – восприятию одухотворенной природы. Слово «игра» в разных вариантах – одно из часто повторяющихся: весенний гром, «резвяся и играя, грохочет…»; «играют выси ледяные с лазурью неба огневой…»; летом листья «играли с лучами»; «сны играют на просторе…»; «игра и жертва жизни частной…» и т. д. В Совр. и след. изд. образ упрощен и приближен к обыденности: «звезда ныряет» (последнее слово Тютчев не использует). Существуют варианты и 14-й строки: автографы, списки, Изд. 1900– «Дивно-пышная волна»; Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886– «Пышноструйная волна». И здесь в Совр. и след. изд. упрощен тютчевский романтический образ, его эстетическое ви́дение «дивного мира» (ср.: «Сей дивный мир, их рук созданье…» (речь идет о богах); «изящно-дивные черты», «дивовалися народы…» и т. д.; слово «дивные» – также одно из важных в тютчевском лексиконе).
Датируется июлем 1850 г. по автографу РГАЛИ (А. Ш.).
«КАК НИ ДЫШИТ ПОЛДЕНЬ ЗНОЙНЫЙ…»
Автограф – РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 7.
Первая публикация – Совр. 1854. Т. XLIV. С. 34, под общим названием «Стихотворения Ф. И. Тютчева». Вошло в Изд. 1854. С. 69; Изд. 1868. С. 137; Изд. СПб., 1886. С. 167; Изд. 1900. С. 175.
Печатается по автографу.
Автограф написан на оборотной стороне приглашения на обед к графине Борх. Стихотворение разделено на четыре четверостишия, второе и третье начинаются с красной строки. С 3-й строки почерк постепенно укрупняется, становится размашистым. Особенно выделяется написание буквы «у». В конце 2-й, 3-й и 4-й строф стоит тире.
Датируется предположительно началом июля 1850 г.; написано на обороте приглашения на обед, помеченного 3 июля 1850 г.
К. В. Пигарев полагал, что этим стихотворением «открывается так называемый «денисьевский» цикл любовной лирики поэта» (см. подробнее Лирика I. С. 391).
Д. С. Дарский считал, что поэт стремится «быть освобожденным от тяготы мертвого существования, перестать участвовать в тревогах и смутах хладного света, ускользнуть вон, утихнуть в «тайных», «волшебных думах», среди «прекрасных теней» <…> В отдаленьи от «нескромного шума дня» поэт затворяется в «спокойную храмину», где ряд гармонических впечатлений позволяет забыться в упоеньи артистического отдохновенья» (Дарский. С. 29) (А. Ш.).
