Текст книги "Прокурор для Лютого"

Автор книги: Федор Бутырский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать пятая

– …Это что, я не понял – в «Маски-шоу» появился новый актер? – удивленно произнес Сухарев вместо приветствия, даже не протягивая визитеру руки. – Ты чо это – клоуном решил заделаться? Где ты был – в цирк на Цветном бульваре записывался?

Митрофанов действовал словно бы заведенный – теперь погоняло Заводной соответствовало ему в полной мере. Мутные глаза, отсутствующий взгляд, пугающий автоматизм движений, кровоподтек под глазом, отливающий синевой, пластырь за ухом…

Трудно было вообразить образ более жалкий и нелепый.

Сухой еще раз критически осмотрел осунувшуюся физиономию своего порученца. Правда, теперь Митрофанов был уже не в лохмотьях: на загородной базе «КР» недавнего арестанта переодели, отмыли и причесали, но вид Заводного свидетельствовал красноречивей всяких слов: в Москве с ним произошло нечто ужасное. Во всяком случае, босс понял это сразу же, с первого взгляда.

Оставив гориллу на солнцепеке, он коротко кивнул Митрофанову в сторону открытой двери коттеджа:

– Пошли.

Заводной послушно поплелся следом.

Они прошли на второй этаж, уселись за стол – Сухой, вальяжно положив ноги на сиденье стоявшего напротив стула, произнес серьезно:

– А теперь рассказывай…

– Что рассказывать?

– Где был?

– «Контора» меня замела, – вздохнул Митрофанов. – Или РУОП… Наверное, все-таки РУОП. Хрен их там разберет, кто.

Перед тем, как направить Митрофанова сюда, Лютый раз пятьдесят повторял пленнику его легенду – повторял ее до тех пор, пока сам едва не поверил в ее правдивость. Зато в том, что в нее вжился этот зомби, сомневаться не приходилось; «русский оргазм», умело дозированный во время многочисленных репетиций, превратил Заводного в подобие знаменитой подопытной собаки великого русского ученого-физиолога Павлова; условный и безусловный рефлексы, первая сигнальная система, вторая сигнальная система…

Да, Митрофанов встретился с Коттоном. Да, беседа получилась тяжелой и неприятной для обоих. Но зато они договорились…

– Давай, давай, рассказывай, – нетерпеливо подгонял Сухарев.

Порученец, проглотив набежавшую слюну, принялся подробно, со всеми частностями, излагать события, которых не было, но в которые он, тем не менее, верил.

Его разговор с Коттоном сперва, естественно, не клеился: этот татуированный урка встал в амбицию, принялся гнуть пальцы, начал стращать; особенно тогда, когда увидел видеозапись своей любимой племянницы. Этот расписной вообще какой-то сумасшедший – драться полез, даже по физиономии стукнул, грозился самыми страшными карами. Затем, вроде бы, смягчился: понял, что у него нет иного выхода.

– Я тебя для чего посылал – чтобы ты с ним встретился и по возможности сюда привез, – резко перебил Сухой говорившего.

– Он сказал, что хочет с тобой один на один тереть, – обреченно ответил Заводной.

– То есть – попросил время на размышления, так, что ли?

– Угу, – пластырь за ухом неслышно завибрировал, и неожиданно для собеседника Заводной произнес голосом ученого скворца: – Там, в Москве, с нами еще накладочка вышла. Так бы раньше получилось. Коттон сказал, что сегодня вечером будет ждать тебя тут, неподалеку…

Глазки Сухого хищно блеснули.

– Сам прикатит?

– Да

– Сюда?

– Да.

– Один?

Собеседник замялся.

– Этого он не говорил… Говорил лишь то, что хочет переговорить с тобой с глазу на глаз. Тогда и решит – согласиться на твои условия или нет.

– М-да… – Сухарев привычно повертел на пальце любимый перстень с бриллиантом, – короче, из тебя парламентер, как из моего хера – государственный адвокат. Встанет и молчит. Так когда сегодня?

– В семь вечера, – пробормотал Митрофанов. – Говорит, чтобы ты один подъехал, без пацанов. Он тоже один подъедет.

– М-да, я подкачу, а он меня, на хрен, со своими урками расписными и завалит, – предела недоверчивости Сухого не было границ. – Знаю я их. Где он хоть стрелку забил?

Заводной сказал – место предполагаемой встречи с паханом было неподалеку, как раз на развилке дорог.

Сухарев задумался…

С одной стороны, это походило на явную подставу. С другой, если верить Митрофанову, Коттон также собирался подъехать один. Стало быть, можно было захватить старика без лишнего шума, завести сюда, а тут бы из него вытрясли все – или номера счетов, если деньги в банке, или местонахождение тайника с наличкой, если Найденко решил это лавье не светить. Ну, а потом, что и говорить – и душу…

– А в РУОП как попал? Или кто, говоришь, тебя взял там?

– Они коттоновского водилу пасли – вроде бы, в розыске тот. Мы в тачке сидели – ну, псы налетели, нас похватали и… к себе повезли. Нас с Коттоном допросили и выпустили, а того оставили.

– А глазом на кого наделся?

– Да прессанули немного, – тяжело вздохнул рассказчик.

Митрофанов запнулся, поправил пластырь и словно бы отъехал в другое измерение.

Внешне все это выглядело весьма правдоподобно, но Сухой решил на всякий случай проверить. Взял со стола сотовый телефон, набрал какой-то московский номер и, дождавшись, когда с той стороны возьмут трубку, бросил, даже не приветствуя абонента:

– Так, это я. Надо пробить такую вещь… В РУОП забирали двоих – Митрофанова и Найденко? – обернувшись к Заводному и легонько ткнув его в плечо, он спросил: – Когда это было?

– Три дня назад, – произнес тот будто бы чужим голосом.

– Три дня назад… Что значит, какого числа? Сам и посчитай – за что я тебе лавье отстегиваю. До того как генералом стать, небось, в школе учился. Сколько тебе времени нужно, чтоб это проверить? Всего? Ну, давай, давай… Звякнешь.

Невидимый, но, судя по всему очень влиятельный человек, несомненно – из правоохранительных органов, побеспокоил авторитета своим звонком через двадцать минут: столько времени заняло у него наведение справок.

Да, все сходилось – по документам РУОП, граждане Митрофанов и Найденко действительно задерживались, но вскоре были отпущены за отсутствием улик. А вот хозяин автомобиля, в котором находился гражданин Найденко, водворен в следственный изолятор.

(Лютый, тщательно готовивший легенду Заводного, позаботился о том, чтобы несуществующие подробности были документально зафиксированы.)

– Поня-ятно… – Сухарев положил трубку и задумался; глубокая продольная морщина перерезала его лоб.

Он размышлял долго – минут десять, не обращая внимания на недавнего собеседника. Привычно вертел на пальце золотой перстень, пучил в пространство рачьи глазки…

– Зама-анчиво…

– Что? – не понял Митрофанов.

– Да это я так…

Наконец, взяв трубку сотового телефона, решительно вдавил кнопки.

– Алло, Штука? Сейчас же все бросай, чтобы через два часа был тут. Возьми с собой две машины с пацанами, дело очень серьезное. Да. Сейчас два часа – чтобы к четырем часам тут был.

До предполагаемой встречи с Алексеем Николаевичем Найденко оставалось ровно пять часов…

Лес, начинавшийся сразу же на краю городка, был полон июльским солнцем – ярким, но каким-то прозрачным. Иногда с верхушек осин и берез падали мелкие желтые листочки, вестники скорой осени.

Лютому было не до красот природы – сидя в салоне автомобиля, он слушал разговор Сухарева с Заводным, боясь пропустить хотя бы одно слово. У Митрофанова было два скрытых микрофончика: один, вшитый за ухом, работал на прием, а другой, замаскированный под пуговицу – на воспроизведение. Это-то и позволяло корректировать слова Заводного – подсказывать, поправлять…

Поправив наушники, Лютый услышал знакомый голос – наглый, с хозяйскими интонациями:

«Сам сюда прикатит?»

«Да». – Заводной говорил односложными, рублеными фразами.

«Один?»

«Этого он не говорил… Говорил лишь то, что хочет переговорить с тобой с глазу на глаз. Тогда и решит – согласиться на твои условия или нет».

Недавний узник «Матросской тишины» говорил складно и вроде бы убедительно – Нечаев почти не подсказывал ему, хотя микрофон для корректировки, прикрепленный к наушникам, был включен.

Лютый и сам не до конца верил в успех: слишком уж недоверчивым был босс самой крутой московской группировки.

Максим успокоился лишь тогда, когда в наушниках прохрипел до омерзения узнаваемый голос:

«Алло, Штука? Сейчас же все бросай, чтобы через два часа был тут. Возьми с собой две машины с пацанами, дело очень серьезное. Да. Сейчас два часа – чтобы к четырем часам тут был».

– Купился-таки… – довольно пробормотал Нечаев, сдирая с головы наушники, и понял отчетливо: теперь все зависело только от него самого…

Взвесив все «за» и «против», Сухарев принял предложение. Впрочем, на шоссе, в нескольких сотнях метрах от места встречи, дежурило на скоростной машине первое звено его «быков» – оно перерезало проезд в сторону столицы. Другое, на такой же машине, отрезало возможное бегство противника в сторону Калуги. Так что и за свою безопасность, и за возможные последствия «терки» с глазу на глаз можно было не беспокоится. Согласится – хорошо, не согласится – еще лучше. Силком возьмут…

Синий «понтиак», сверкнув в лучах заходящего солнца хромированными деталями, остановился на обочине. Сухой, выйдя из машины, осмотрелся – из лесу уже выезжала черная БМВ (Митрофанов передал, что старик появится лишь тогда, когда убедится, что тот прибыл один). Стекла «бимера» были тонированы и потому разобрать, кто сидел за рулем, сколько человек приехало в машине и вообще – тут ли Коттон, было невозможно.

Напустив на себя вид человека, оторвавшегося от важного дела ради пустяков, как и положено авторитету его калибра, Сухарев шагнул вперед. «Бимер» остановился, не доезжая до его машины метров десять и два раза коротко мигнул фарами – мол, подойди поближе.

Сухой смело пошел навстречу – сквозь лобовое стекло он заметил водителя; лицо его показалось знакомым, но владелец «понтиака» даже не задумался – где он мог видеть этого человека…

Чего ему тут, в собственной вотчине, опасаться?!

Однако дальнейшие события показали, что опасаться, несмотря на все принятые меры предосторожности, все-таки следовало: едва авторитет поровнялся с водительской дверкой, та резко открылась – несмотря на свое дородство, Сухарев потерял равновесие, вмиг оказавшись на пыльной обочине. Спустя несколько секунд водитель уже крутил ему руки, а еще через мгновение на широких запястьях авторитета щелкнули наручники.

Как ни странно, но Сухой даже не успел удивиться – когда водитель БМВ перевернул его на спину, он лишь произнес:

– Ну, ты себя приговорил… – однако узнав Лютого, того самого оперативника из расформированного «13 отдела», посмотрел на него немного оторопело.

А Лютый уже тащил упиравшегося Сухого в салон.

– Почему это приговорил? – спросил он деловито, доставая из-под сидения прозрачный двухлитровый баллон из-под кока-колы; в нем бултыхалась какая-то розоватая жидкость.

– Шоссе блокировано, зяблик… Да мои пацаны тебя в клочья порвут. И твоего Коттона – тоже. Подставу придумали… Ну, придурки!

Почему-то Сухарев решил, что этот странный тип – то ли из «конторы», то ли не из «конторы» связан с вором в законе.

– Коттон такой же мой, как и твой, – спокойно парировал Лютый. – Ты, Сухой, ошибся. Наверное, на солнце перегрелся. На вот, хлебни, остудись…

С трудом разжав рот Сухарева, Максим принялся насильно вливать в его глотку содержимое баллона. Тот хрипел, вертел головой – розоватая жидкость текла по жирному подбородку, но Нечаев, зажав противнику нос, заставил выпить все, что было в баллоне.

Уселся у заднего колеса, закурил, ожидая, пока «русский оргазм» зацепит Сухого; тот некоторое время ругался, грозился, но как-то вяло, неубедительно, словно по инерции, а потом как-то быстро затих.

В руках Лютого появилась небольшая черная коробочка с толстым отростком антенны.

– А теперь скажи номер своих пацанов, – вкрадчиво попросил он, заглядывая в глаза уже неопасного противника – удивительно, но за такое короткое время они сделались совершенно пустыми.

Сухой послушно назвал оба номера. Набирая первый, Нечаев приказал:

– Сейчас я поднесу телефон к твоему поганому хавалу. Скажешь, чтобы на твою новую дачу катили. Мол, с Коттоном вы скорефанились на веки вечные и решили отметить это дело в кабаке. Ну!..

Когда это распоряжение было выполнено (пленник отдавал команды механически, будто бы в сомнамбулическом сне), Нечаев, положив телефон в карман, произнес:

– Хотел людей на эту заразу подсадить… Да? Знаешь, Сухой, есть такая пословица, очень умная, кстати: не рой яму другому… А знаешь, как дальше?!.

Спустя несколько часов Сухой уже сидел на загородной базе «КР». Две видеокамеры, укрепленные на штативах, фиксировали каждое его слово.

Прокурор, весь какой-то серый, словно жеваный, задавал вопросы – мягко, вкрадчиво, будто бы не допрашивал авторитета, а вел с ним откровенную, дружескую беседу.

Допрос занял четыре с половиной часа – кремлевский чиновник освободился лишь под утро. Выглядел он уставшим, но довольным.

– Препарата у меня больше нет, – произнес Лютый, перехватав его взгляд.

– Думаю, что его больше вообще никогда ни у кого не будет, – улыбнулся Прокурор. – Только что наши ребята захватили сухаревскую виллу. Записанные на дискеты формулы, описание технологических процессов, несколько пакетов «русского оргазма» – все это хранилось в сейфе.

– А как же Наташа? – перебил Максим нетерпеливо.

– Освободили вашу Наташу, – покачал головой Прокурор. – Отправили к дяде. Может быть, это и к худшему. Вряд ли она его узнает… – он поправил то и дело сползающие с переносицы очки и неожиданно произнес: – Максим Александрович, я не хочу, чтобы вы принимали меня не за того, кто я на самом деле есть. Прошу во дворик… Если вас не затруднит – найдите в гараже металлическое ведерко и наберите в него немного бензина.

Конечно же, Лютого нимало удивила такая просьба, но возражать не приходилось.

Через несколько минут они стояли на хозяйственном дворике. Прокурор, присев на корточки у цинкового ведра, опустил руку в карман – через секунду в бензин плюхнулось несколько десятков пакетиков с розоватым порошком и десятка три дискет.

– Простите… У вас есть зажигалка?

Пошарив по карманам, Нечаев, уже догадавшийся обо всем, медленно протянул ему спички…

Вспыхнула сера, спичка полетела в ведро, и через мгновение на лица мужчин упали огненные тени. Пластмассовые дискеты с описанием технологий и формулами, пакетики с розоватым порошком – все это безвозвратно исчезло…

– Вот и все. Вот и нет больше этой отравы, – вздохнул Прокурор и неожиданно добавил: – Управлять людьми можно не только при помощи этой отравы. Глупо, пошло, примитивно. Сценарист пишет пьесу, режиссер ставит спектакль, актеры играют загодя отведенные им роли, произносят придуманные другими слова, даже не подозревая об этом. Управление людьми – высшее из искусств лишь в том случае, если люди не догадываются, что ими управляют. Кому, как не вам понимать это, Максим Александрович!..

Глава двадцать шестая

Над землей медленно, незаметно и неотвратимо сгущались липкие, как запекшаяся кровь, сумерки. В чернильно-черном небе тревожно полыхали зарницы, и отблески их отражались на коричневом глянце стеклопакетов небольшого, но дорогого подмосковного ресторанчика.

Совсем иная атмосфера царила за этими непроницаемо-коричневыми стеклами: атмосфера спокойствия, уверенности и себялюбивого комфорта. Необъятный зеленый бильярд со свисающим над ним низким абажуром, стол с изысканной выпивкой и разнообразной закуской, негромко звучащая музыка…

За столом сидело пятеро, они перебрасывались ни к чему не обязывающими фразами, шутили. Сотрапезники производили впечатление людей, отлично знавших, для чего они тут собрались, но по непонятно каким причинам откладывающих самое главное на потом.

Председательствовал невысокий, кряжистый мужчина, лет сорока – бритая яйцеобразная голова, мосластые руки, тяжелый взгляд, выщербленные мелкие зубы, эдакий Соловей-разбойник. Сидевший слева производил куда более приятное впечатление: открытое, еще молодое лицо с постоянной, будто бы приклеенной полуулыбкой, прямой тонкий нос, русые вьющиеся волосы – весь его облик почему-то невольно воскрешал в памяти иллюстрации к романам из жизни российского купечества. Двое других, напротив председателя, были явными кавказцами: острые горбатые носы, глубоко посаженные черные глаза, горящие углями, волосатые руки; сросшиеся черные брови кавказцев делали их неуловимо похожими друг на друга – особенно теперь, в липкой полутьме. Ну, а восседавшим справа от председателя почтенной компании был никто иной, как Алексей Николаевич Найденко, уважаемый вор в законе Коттон.

Повод, ради которого в подмосковном ресторанчике собралась почтенная воровская сходка, был более чем серьезен: старый пахан сообщил, что хочет завязать, навсегда уйти на покой. И не уважить такого человека было невозможно.

Ненавязчивая предупредительность и неподдельное уважение друг к другу, царившее за столиком, невольно наводило на мысль: люди, собравшиеся тут, знакомы между собой не первый год, они доверяют друг другу так же, как и себе, взаимно чтут заслуги других перед воровским сообществом; от таких, как эти – не то, что косяка, мелкого рамса ожидать невозможно.

– Ну что, Крапленый, – улыбнулся русоволосый, – давай за Леху…

Его рука потянулась к бутыли «Пшеничной» – спустя минуту, когда стопочки собравшихся были наполнены, мужчина с яйцеобразной головой, отзывавшийся на погоняло Крапленый, неожиданно поднялся со своего места и, держа стопарик на весу, предложил:

– Не каждый день мы провожаем вора на покой… А уж тем более такого, как Леха. Хочу выпить за тебя, Коттон. Жизнь ты провел тяжелую, но правильную. Воровская судьба – злодейка, но ты сам выбрал свой крест и никогда не жаловался на жизнь. Сколько тебя помню – никаких косяков, никакого сучества не видел. С первой же ходки правильно себя поставил, на второй – короновали тебя на вора, а на третьей, на чудной планете Колыме, ты смотрящим был. И те пацаны, что на твоей зоне сидели, о тебе только хорошее слово говорили. Если бы все были такими, как ты… – не найдя подходящего сравнения, Крапленый чокнулся сперва с вором – бережно, словно боялся разбить его стопочку, а затем, со всеми остальными – те, естественно, также поднялись, демонстрируя к пахану неподдельное уважение.

– Ну, что я могу сказать, – Алексей Николаевич, обвел сотрапезников потеплевшим взглядом. – Спасибо вам за хлеб-соль, спасибо вам за гостеприимство ваше, спасибо на добром слове, пацаны.

Сотрапезники скромно заулыбались.

– Да ладно тебе… Чтобы мы такого человека по чести не приняли…

– Я хочу сказать, почему решил уйти на покой. Здоровье уже не то, воровать не могу, сил прежних нет… Вор должен воровать. А потом – самое главное: стар я стал, не понимаю нынешней жизни. И не пойму уже никогда – мозги, наверное, окостенели. Порядки дурные, «понятия» херятся в открытую, «апельсинов» развелось, что ментов поганых. Молодежь на наше место приходит – наглая, тупая, самоуверенная. Для меня любая пересылка, любая «хата» – дом родной, а они ко мне без уважения, – с горечью продолжал вор ответное слово. – Время такое паскудное настало, трудное время и подлое, такое, что хуже не бывает. Самое страшное, что я понял: теперь все или почти все живут только ради денег. Все продается и покупается. А ведь не все, пацаны, делается в жизни только за деньги. Есть и другие вещи – совесть, принцип… – продолжая держать стопку на весу, старик обвел взглядом татуированный синклит, словно ища поддержки – друзья закивали. – Такое ни за какие деньги не купишь. И самое паскудное в том, что эти деньги разлагают народ. И страшно разлагают, притом. Все хотят быть не самими собой, а невесть кем, все в какие-то игры играют – а ни правил, ни смысла в этом не видят и видеть не желают. Вы ж знаете – я сюда прямо из ментовки приехал, псы из РУОПа замели. Там у них какие-то непонятки с конкурентами получились, какая-то новая структура «КР» появилась… Я о ней рассказывал. – Присутствовавшие закивали. – Посмотрел я на хате ИВС, чо творится, чо творится: какие-то малолетки матерятся, посылают друг друга, блатные песни бормочут, подвывают, как помойные собаки, пальцы друг перед другом гнут, блатными хотят казаться. Пальцы гнуть теперь все научились, а вот за слова и поступки свои отвечать – нет. А кому все это надо? Какой-то сумасшедший дом получается, бардак, а в бардаке – еще один бардак.

Друзья понимающе поджали губы, мол, сами знаем, что ж поделаешь: другие времена, другие песни.

– И потому я решил завязать. Уйду на покой, куплю домик, буду сельским хозяйством заниматься, овощи да корнеплоды выращивать. Да попробую Натаху, племянницу свою любимую, на ноги поставить. Вы ж знаете, что с ней та паучина натворила, – голос старика немного потускнел. – Так что если у кого есть ко мне предъява, если я кому-нибудь что-то должен – скажите сразу…

– Да что ты, дядя Леша, – с едва уловимым акцентом произнес один из кавказских воров, – это мы тебе все по гроб жизни должны… Спасибо тебе, дядь Леша, что ты вообще на белом свете есть. Сколько раз, когда у меня ситуация хреновая была, думал: а как бы Коттон на моем месте поступил бы? И знаешь – помогало.

Собравшиеся наконец выпили – стоя.

Минут через десять, после традиционного тоста «за пацанов, которые теперь у «хозяина», Найденко предложил неожиданно:

– А теперь о делах наших скорбных давайте переговорим. Я ведь говорил вам, что все-таки должен напоследок кой-что отдать…

Разумеется, присутствовавшие уже знали о последнем деле старика, но молчали: напоминание подобных вещей уважаемому человеку было бы вопиющим нарушением неписаной блатной этики.

Коттон отодвинул тарелки и рюмки в сторону и, достав из-под стола кейс крокодиловой кожи, щелкнул золотыми замочками.

– Тут все ксивы на то самое лавье, – негромко прокомментировал он. – Номера счетов, подставные фирмы, на которые эти счета открыты, банки, ну, и все такое. Я-то в это не въезжаю – Макинтош покойный занимался.

Крапленый, по праву хозяина, взял бумаги, просмотрел их деловито – по всему было видно, что он неплохо понимает банковское дело. На его лице, как и подобает настоящему «авторитету», не дрогнул ни один мускул. Пробежав документы глазами, он ровным голосом спросил:

– На сколько здесь?

– Чуть меньше, чем на сто миллионов. Правда, еще в Белостоке пришлось взять немного наликом. Двадцать штук я потратил в Польше, четыре штуки – тут. Еще минус – новый сотовый телефон, без него было не обойтись. Старуху мать покойного Макинтоша подогрел – минус пятьдесят тысяч. И еще около трех штук я потратил на гостиницы, жрачку и разные мелочи, оставшиеся филки здесь, – старик достал из кармана потертый кошелек, вынул из него несколько купюр разного достоинства, бросив их в раскрытый кейс.

– Оставь, – рука Крапленого протянулась в предупредительном жесте, – это мелочи. Ты же уважаемый человек!

– Правильно сделал, – со скрытым восхищением поддержал старика русоволосый, – жест достойный настоящего жулика: все на бочку, а после раздербан.

Коттон рассказывал о последних событиях с достоинством, но не без сдержанного гнева – особенно, когда речь заходила о Сухом.

– Да ладно тебе. Менты его, вроде, накрыли. Там какая-то непонятка вышла, – прокомментировал русоволосый, – то ли на иглу подсел, то ли еще что. А Заводного, шестерку ту долбанную, на хате «матроски» опустили. Мне потом подробную маляву прислали – теперь по жизни будет крыльями хлопать.

Крапленый, захлопнув крокодиловый кейс, отложил его в сторону и, разлив по стопочкам водку, провозгласил тост:

– За нас, за воровское братство…

Теперь оставалось немногое: наколоть на предплечье Коттона специальный портак – змею, обвивающую кинжал с головкой опущенной вниз, да замастырить кресты на куполах; «кольщик» уже дожидался в соседней комнате.

– Дядь Леша, – произнес русоволосый с чувством. – Мы ведь не первый год корефанимся. Если что, если проблемы какие – обращайся. Всегда рады помочь.

Два автомобиля, сверкая рубинами габаритных огней, мчались по шоссе в направлении столицы.

В головном темно-бордовом «ниссане» сидела охрана Крапленого – коротко стриженные амбалы со значительными лицами. Толстые шеи, накачанные мышцы, короткоствольные автоматы, лежавшие на коленях, – все это красноречиво свидетельствовало, что катившему на втором автомобиле не о чем беспокоиться.

Во второй машине – роскошном навороченном «ягуаре» – сидели Крапленый и тот самый русоволосый; последний жест Коттона настолько впечатлил его, что он до сих пор продолжал восхищаться стариком:

– М-да, старая гвардия… Вот это человек, вот это вор! – закурив, он опустил стекло, бросив пустую пачку на дорогу. – Не то, что нынешние говноеды…

– М-да, Тихон, таких людей, как Лexa, больше нет, – Крапленый, сидевший рядом, провел руками по крокодиловой коже кейса, лежавшего у него на коленях. – И долго еще не появится. Знаешь, а мне вообще жалко, что он на покой уходит.

– Его право, – покачал головой тот, кого яйцеголовый назвал Тихоном. – Никто из нас не может кинуть ему в этом предъяву.

– Да уж…

Неожиданно слепые конусы электрического света фар выхватили из темноты милицейский «форд» в полной боевой окраске; рядом с ним, белея портупеей, стоял гаишник с поднятым жезлом.

– Передай по рации пацанам, чтобы остановились, а мы дальше поедем, – Крапленый тронул водителя за плечо.

Тот исполнил распоряжение, однако гаишник невесть почему остановил и «ягуар».

Крапленый ткнул толстым пальцем в кнопку стеклоподъемника, высунулся наружу и недовольно спросил:

– Чего там?

Рука сержанта рыбкой взлетела к головному убору.

– Проверка. Оружие, наркотики – есть?

– Наркотиков – нет, на оружие – разрешение, – ответил за пахана водитель.

– Прошу всех предъявить оружие и документы на него, – на редкость категорически приказал гаишник и, обернувшись назад, в сторону «форда», сделал какой-то непонятный знак рукой.

– Что – беспределом занимаемся? – амбициозный Крапленый, очень недовольный тем, что это ночное мусорское животное прервало его беседу с Тихоном, был готов вспылить. – Мало, что на Москве деньги косите, так уже и на больших дорогах разбойничаете? Позови-ка сюда своего начальника, я с ним…

Он не успел договорить: где-то совсем рядом раздался противный ухающий звук, с которым обычно стреляет армейский гранатомет. «Ниссан» охранников внезапно как бы подпрыгнул… Машина встала на дыбы и плавно, будто бы в замедленной киносъемке, переворачивалась на левый бок – на капот «ягуара» дождем брызнули осколки.

Спустя несколько секунд хозяин дорогой британской машины, Тихон и водитель уже лежали, уткнувшись лицами в нагретый за день асфальт; над ними, вскинув автоматы, стояли мужчины в пятнистых камуфляжах и черных вязаных шапочках с прорезями для глаз.

А со стороны якобы гаишного «форда» уже выходил какой-то человек. Поправляя то и дело сползавшие с переносицы очки в старомодной золотой оправе, он подошел к открытой задней дверце, взял с сидения крокодиловый кейс и, включив в салоне свет, щелкнул золотыми застежками. Зашелестели страницы – выражение лица Прокурора сделалось предельно сосредоточенным.

– Думаю, что техническая сторона дела для меня не представит большого интереса, – даже не взглянув на мнимого сержанта милиции, произнес он. – А теперь отвезите меня в Москву…

Мелодичный бой дорогих антикварных часов, стоявших в комнате, наполнял своим звуком огромную пятикомнатную квартиру престижной сталинской высотки на Котельнической набережной.

Хозяин квартиры, известный в Кремле как Функционер, нехотя поднялся с дивана, сбросил с себя плед в шотландскую клеточку, прошел в холодную кафельную ванную, похожую на операционную, плеснул в лицо ледяной воды, с удовольствием растерся шершавым полотенцем.

Настроение было приподнятым: два часа назад ему позвонил Прокурор и радостным тоном предложил забрать не только деньги, но и всю технологическую документацию на «русский оргазм». Тон Прокурора не оставлял сомнений в том, что так оно и будет, он всегда пользовался репутацией человека кристальной честности.

Хозяин квартиры прошел на кухню, поставил кофе, и тут же зазвонил домофон: охранник, сидевший внизу, сообщил о прибытии гостя.

– Проводите его ко мне, – скрипуче приказал Функционер и, предвкушая нечто очень приятное, взял приготовленный кофе и отнес его в гостиную.

Прокурор был весел и ироничен – как и обычно.

Привычное рукопожатие, привычные расспросы о делах, здоровье, проблемах…

– Ну, ты ведь знаешь обо всех моих проблемах, – хозяин давал понять, что теперь пора перейти к самому главному.

Щелкнули золотые застежки кейса крокодиловой кожи – перед Функционером легла растрепанная папка.

– Тут твои деньги, – лучась доброжелательством, произнес Прокурор.

– В смысле?

– Номера счетов, фиктивные фирмы, банки и прочее. А тут, – на столе, между кофейными чашечками оказалась дискетница, – та самая информация, о которой мы говорили…

– Значит, мы сможем заниматься «русским оргазмом» самостоятельно? – понял хозяин.

– Вы – сможете, – Прокурор явно давал понять, что выходит из этого дела, – если…

Функционер сдвинул брови.

– Если что?

– Если возьмете в нагрузку еще и вот это…

В руках Прокурора оказалась видеокассета – самая обыкновенная, вроде тех, которые продают в любом коммерческом киоске.

– А что тут?

– Шоу. Самое замечательное шоу из всех, которые мне приходилось видеть.

– В смысле? – в голосе хозяина засквозило явное беспокойство.

– А ты посмотри, посмотри…

Хозяин сунул кассету в щель видеомагнитофона, включил телевизор…

Какой-то странный мужчина с отсутствующим взглядом смотрел прямо в объектив и говорил, говорил…

– Кто это?

– Криминальный авторитет новой формации Иван Сергеевич Сухарев, он же Сухой, – спокойно комментировал гость, – это он дает показания. Кстати, ни одного неверного слова. Исключительно правдиво. Он вообще стал очень честным, этот Сухарев… Между нами говоря, – продолжал Прокурор тоном человека, собиравшегося поведать какую-то страшную тайну, – он находится под воздействием препарата. Это – пожизненно, противоядия нет и вряд ли когда будет. Он навсегда останется таким.

То, что поведал с телеэкрана Сухарев, бросило Функционера в холодный пот. Мелькали фамилии, имена, должности, но самое страшное: Сухой деловито, словно давя клопов, рассказывал о воздействии препарата на психику. Было странно слушать подобное от человека, который сам пребывал в подобном состоянии.

Неожиданно Функционер поймал себя на том, что его прошиб пот – холодная капелька медленно скатывалась между лопаток, неприятно щекотала спину.

– Ты… шутишь? – хозяин механически щелкнул кнопкой – изображение на огромном экране, собравшись в точку, исчезло.

– Нет.

– Ты… ты… – он принялся глотать ртом воздух, словно вытащенная на лед рыба.