Текст книги "Прокурор для Лютого"

Автор книги: Федор Бутырский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

– Только не надо второго инфаркта, – произнес Прокурор холодно. – Впрочем, это я тоже предусмотрел. Карета реанимации на всякий случай стоит внизу, под окнами.

– Ты…

– Нет, ты, – неожиданно воскликнул Прокурор. – Ты хотел загнать человечество кнутом в рай? Да? Хорошо, – он демонстративно придвинул хозяину крокодиловый кейс. – Вот тебе дискеты, вот деньги. Можешь снять их в любой момент. Но тогда разразится страшный скандал, и одной лишь отставкой ты не отделаешься! Неужели тебе не понятно: если ты заберешь эти деньги, то тем самым признаешь, что вкладывал их в проект?!

Лицо Функционера побагровело, огромным усилием воли он взял себя в руки.

– Что… что ты хочешь?

– Чтобы ты выбрал. Или деньги, формулы, технология – но скандал. Или ты ничего не вкладывал… ну?

…Спустя десять минут желтый реанимобиль с надписью «АМБЬЮЛАНС», вспарывая тишину набережной пронзительной сиреной, отъезжал от сталинской высотки.

Мужчина в очках, проводив спецмашину взглядом, подошел к черному лимузину с российским триколором на госномере.

Открыл дверцу, устало опустился на сидение и, закурив, бросил водителю:

– Поехали.

– Домой везти? – не понял тот.

– Нет, в Кремль… У меня на сегодня много работы.

Машина Прокурора ехала небыстро, без привычного завывания сирены и всполохов мигалки – пассажир, глядя по сторонам, растерянно поглаживал шершавую поверхность крокодилового кейса…

Глава двадцать седьмая

Мужчина неопределенного возраста, поднявшись с привинченной к полу металлической кровати, с тяжелым, безотчетным вздохом, прошелся по комнате и остановился у зарешеченного окна.

Собственно говоря, то помещение, где он находился, вряд ли можно было бы назвать жилой комнатой: обыкновенная каморка, довольно грязная, где-то два на три метра, не больше. Из мебели, кроме скрипучей панцирной кровати – типовая обшарпанная тумбочка, вздувшаяся от влаги, столик на неровных шатающихся ножках, один-единственный стул, так же как и кровать, и тумбочка, и стол, привинченный к полу; унитаз рядом с дверью и облупленная раковина.

Обстановка самая что ни на есть казенная, казарменная.

Да и сам обитатель этой каморы куда больше напоминал какой-нибудь предмет казенного обихода, нежели живого человека: мятая, застиранная хлопчатобумажная пижама цвета кофе с молоком, такие же штаны с пузырящимися, вытертыми коленями, грязно-серая майка с нечитаемым штемпелем прямо на животе. Ввалившиеся глаза, трехдневная щетина на щеках, короткие, очень неровно подстриженные волосы – в своей донельзя нелепой пижаме он наверняка бы смотрелся вокзальным бомжом или нищим, если бы не приплюснутые уши и огромные – несмотря на общую худобу – руки. Все это явственно выдавало в нем бывшего профессионального спортсмена.

Встав у забранного в решетку окна, обитатель каморы посмотрел вниз – он жил на третьем этаже и, судя по всему, давно уже знал картинку двора наизусть.

Двор – если так можно было бы назвать небольшую территорию, огороженную с трех сторон П-образным зданием и с одной стороны – высоченным забором с рядами колючей проволоки, был почти что весь заставлен проржавелыми мусорными баками, которыми наверняка уже не пользовались лет пять. На одном из баков сидела кошечка – даже с высоты третьего этажа можно было сразу же определить, что это обыкновенное помойное животное было когда-то домашним, дачным, а затем его выбросили на улицу «гуманные» хозяева.

Куда уж как тяжела такая помойная жизнь, но мужчина в казенной одежде лишь завистливо проводил кошечку взглядом. Что и говорить – жизнь в спецпсихбольнице не отличается разнообразием. Это зарешеченное окно заменяло обитателю каморки и телевизор, и видик, и компьютер с любимыми играми-«стрелялками», до которых он так был охоч на воле.

Внезапно в коридоре, из-за металлической двери послышались чьи-то шаги – обитатель каморки невольно вздрогнул.

Эта привычка – вздрагивать при звуках чужих шагов, – появилась у него сравнительно недавно – он и сам не мог сказать, с чем же это связано. Что-что, а за эти долгие, бесконечные дни, которые он провел тут, шаги он научился различать очень хорошо.

Если грубая, тяжелая и размеренная поступь – значит, санитары, два здоровенных мордоворота с милицейскими дубинками-«демократизаторами» на поясах, идут делать процедуры. А процедуры тут одни и те же: уколы и таблетки; правда, два или три раза был электрошок…

Если шаги жиденькие, сопровождаемые скрипом тележки – значит, баландер, тихий и безобидный дурачок, тащит завтрак, обед или ужин.

Если шаги медленные, грузные и неотвратимые, как у Командора, – значит, главврач. Впрочем, в последнее время главврач появлялся тут, в каморке, все реже и реже: видимо, этот пациент перестал его интересовать.

Но эти шаги мужчина слышал впервые, а потому и вздрогнул.

К нему, не к нему?

Ведь тут, в больничном коридоре, еще много таких же каморок – кто там обитал, за какую болезнь сюда попал, чем их там лечили – совершенно неизвестно, но только частенько, и ночью, и днем, и утром, и вечером оттуда неслись дикие, истошные крики – несмотря на то, что дверь всегда была плотно закрыта и толщина стен была изрядной.

Послышался скрип поворачиваемого ключа и характерный щелчок – дверь раскрылась, и на пороге возник какой-то незнакомец. За его спиной маячили многочисленные белые халаты, розовели молодые лица.

– Так, вторая группа, прошу сюда, – голосом экскурсовода, водящего иностранцев по Кремлю, произнес незнакомец. – Господа студенты, будущие медики, перед вами необычный больной. По истории болезни – бывший спортсмен, бывший уголовный авторитет; во всяком случае, РУОПовцы, которые привезли его сюда, утверждали именно так. Хотя больной Сухарев Иван Сергеевич находится у нас уже второй месяц, окончательный диагноз установить не удалось. Предварительный – развернутый синдром Кандинского-Клерамбо. Маниакальный реформаторский бред, классические параноидальные проявления. Одержим идеей собственного счастья. Патологически правдив. Правда, иногда, в силу непонятных причин, становится очень агрессивен. Показания – шоковая терапия, нейролептики. Впрочем, все это совершенно не помогает. Какое-то неизвестное науке психическое заболевание…

Обитатель каморки посмотрел на незнакомца и студентов-медиков сумрачно, исподлобья и, никак не комментируя произнесенное, шагнул по направлению двери.

И тут же, как чертики из табакерки, невесть откуда возникли двое санитаров – вроде бы шагов их и не было слышно – как они тут очутились, было загадкой. Один из них ловким, профессиональным движением заломил руки больного за спину, а другой очень быстро и столь же профессионально защелкнул на запястьях наручники.

– Больной отвык от такого количества людей и потому внезапно возбудился, – продолжал комментировать неизвестный. – Ничего, в нашей клинике есть еще один больной, с точно такими же симптомами болезни. Он находится в соседней палате.

Дверь закрылась – обитатель каморки так и остался в наручниках. Постояв напротив двери, он нервно оскалил крепкие желтые зубы и что-то пробормотал, после чего затих и повалился на кровать.

Но голос неизвестного врача проникал даже сквозь толстую дверь:

– Больной Митрофанов – диагноз такой же, как и у Сухарева. Правда, он не отличается агрессивностью, но иногда одержим иной манией: просит санитаров стать его партнерами по анальному сексу. Больной Митрофанов, не поворачивайтесь ко мне задом! – в коридоре вновь послышались шаги санитаров, хлопнула дверь, и удаляющийся голос подытожил: – Очень тяжелый случай…

Белесое сентябрьское небо низко зависло над притихшей Москвой, на аккуратных дорожках Останкинского парка, шуршали опавшие листья – желтые, с красноватыми прожилками, они покрывали влажную после ночного тумана землю. Привычного осенью ветра не было совсем. Со стороны далекой улицы то и дело доносились шумы проезжавших автомобилей, и это, наверное, было единственным звуком, нарушавшим спокойствие и умиротворение природы. Между деревьями еще висели клочья утреннего тумана – густого, колышащегося, словно живого, они теснили сердце тоской и тревогой.

На садовой скамеечке сидел мужчина в старомодных очках в золотой оправе. Эти очки, а также длинный черный плащ, благородные манеры, доброжелательный взгляд поверх линз внушали невольное уважение. Подсевший к нему человек не мог утверждать, будто знает его очень хорошо, но в одном он был уверен совершенно – этот человек не подлец и не мерзавец, каковым, к счастью или к несчастью, он его совсем недавно считал.

Закурив, мужчина в черном плаще, поставил рядом с собой атташе-кейс и обернулся к соседу:

– Ну что, Максим Александрович? Помните нашу беседу в загородом кафе?

Лютый – а это был именно он, – кивнул утвердительно.

– Да.

– Я тогда сказал, что каждый получит свое. Каждый и получил, что хотел…

– А вы?

Прокурор тонко улыбнулся, давая понять, что вопрос некорректен.

– Теперь вы знаете весь расклад. Такой вот пасьянс вышел: когда не видишь карт, каждая мерещится тебе королем или тузом… А на самом деле может оказаться шестеркой. Черное кажется красным, красное – джокером. Ладно, давайте поговорим о вас.

Следом за Прокурором закурил и Нечаев.

– А что обо мне? Я сделал все, о чем вы меня просили. Теперь я вам больше ничего не должен.

– Совершенно верно, – согласился кремлевский чиновник. – Должен вам я.

Замочки кейса тихо щелкнули – взгляду Лютого предстала россыпь кредитных карточек, несколько паспортов…

– Что это?

– Гонорар, – невозмутимо произнес Прокурор. – Мой друг Коттон когда-то сказал замечательную вещь: забесплатно только птички поют. Каждая работа должна быть вознаграждена. Тут кредитных карточек ровно на миллион долларов. И документы. Но самое главное…

Достав из потайного отделения папочку с грифом «13 отдел», Прокурор протянул ее собеседнику.

– Что это? – не понял Нечаев.

– Ваше досье. Поверьте – теперь никто не сможет больше управлять вами. Даже я…

Лютый не знал, что ответить.

– Спасибо… – наконец пробормотал он растерянно. – Кстати, а что с Коттоном?

– Он звонил мне. Правда, не сказал, где находится. Передавал вам привет. Меня он до сих пор считает законченным подлецом – все-таки не он меня «развел» на деньги, а я его. Да и корефанов его с моей подачи загребли, и людей их постреляли. А про вас он сказал вот это… – достав из кармана диктофончик с кассетой, Прокурор щелкнул кнопкой – из динамика зазвучал знакомый скрипучий голос: «А твой пацан, Лютый или как там его, – единственный порядочный человек во всей этой истории. Хотел бы ему поклониться – да не могу…»

Некоторое время собеседники молчали – Прокурор, деликатно положив кейс на колени Нечаева, курил, глядя на тонущие в тумане деревья.

– Может быть, вы хотите спросить что-нибудь еще? – как-то загадочно, даже не оборачиваясь к Лютому, наконец спросил он.

– Да, – ответил тот.

– Спрашивайте. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

Лицо Максима в одночасье сделалось серьезным.

– Где деньги?

– Какие деньги? – спросил Прокурор так, будто бы не понимал вопроса.

– Ну, те самые, кремлевские, из-за которых все и началось…

– Все началось не из-за денег. Все началось из-за этого порошка, будь он неладен, – подхватил нить разговора собеседник Нечаева. – А деньги… Знаете, вся эта сволочь, эти высокопоставленные вкладчики были вынуждены отказаться от них – мол, не наше, ничего не знаем, ни по каким документам они не проходили. Признаться в том, что деньги их, означало бы… Впрочем, вы сами прекрасно понимаете, что это означало. А деньги… Деньги, почти сто миллионов долларов пошли, как и положено, в государственный бюджет. И они будут использоваться для борьбы с оргпреступностью, – неожиданно закончил говоривший.

Пораженный, Максим долго молчал, осмысливая услышанное, собеседник же, не дождавшись ответной реакции, продолжил:

– Бывают и честные люди – поверьте. Я уже говорил: все это время мне приходилось вести двойную, тройную жизнь. Стало быть, я не только хороший режиссер, но и актер – если даже вы в это поверили… Вы – тоже… Кстати – может быть, останетесь? Мне кажется, что вы – идеальная кандидатура на место покойного Рябины.

Лютый ошарашенно молчал. Все получилось вовсе не так, как он рассчитывал. И вправду – красное оказалось черным, шестерки – джокерами…

– Так что скажете? – взглянул на него Прокурор.

– Нет, – твердо ответил Нечаев.

– Почему?

– Я в такие игры больше не играю.

– Но почему?

– Просто теперь нам не по дороге…

– Как знаете. Хотя – очень жаль.

Они с чувством пожали друг другу руки.

– До встречи, – улыбнулся Прокурор иронично.

– До скорой?

– Как знать…

Прокурор направился к своей машине, стоявшей неподалеку, Лютый, помахивая атташе-кейсом, – в противоположную сторону. Их фигуры быстро растаяли в густом тумане…