Текст книги "Прокурор для Лютого"

Автор книги: Федор Бутырский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Больной – высокий, седовласый мужчина представительной внешности – осторожно опустив подагрические ноги на пол с электроподогревом, нащупал ступнями мягкие тапочки. Теперь, когда первый кризис прошел, он чувствовал себя значительно лучше. Правда, главный вопрос – что будет с его деньгами, вложенными в проект «Русский оргазм», до сих пор не давал ему покоя. Но сегодня он кажется получит ответ и на этот вопрос… Это должно было произойти сейчас – пять минут назад охрана доложила по мобильному телефону, что сюда следует тот самый человек, от которого зависел внутренний комфорт функционера – и не одного его.

Скрипнула дверь – обитатель палаты поднял глаза и, насилуя мышцы лица, изобразил нечто вроде улыбки. Консервативный костюм, либеральный галстук, очки в старомодной золотой оправе, а главное – жесткий, всепроникающий взгляд долгожданного посетителя всегда заставлял функционера ежиться – и двадцать лет назад, когда он работал в аппарате ЦК КПСС, и лет десять назад, когда получил свой первый министерский портфель, и даже теперь, когда находился, казалось, на одной из заоблачных вершин кремлевской власти.

– А, Прокурор… – улыбка на лице больного вышла неестественной, резиновой, и он поспешил спрятать ее, – очень тронут…

Прокурор мягко подошел к кровати, осторожно присел на краешек и, одернув полу белоснежного халата, с показным чувством пожал руку функционера.

Начало беседы было недолгим, но легко предсказуемым. Неизбежные сочувствия, сдержанные восклицания, вопросы «как здоровье?», «что говорит лечащий профессор?», «когда мы вас, наконец, увидим на службе?» – и столь же неизбежные ответы: «спасибо, что пришел ко мне, дорогой друг – только ты меня и помнишь», «как Бог даст», «помаленьку», «без меня, наверное, эти подлецы совсем работу забросили». Дипломатический этикет для людей калибра Прокурора и его собеседника – тягостная, неизбежная рутина.

Обитатель люксовой палаты, бормоча нечто однообразно-успокоительное, смотрел на собеседника исподлобья и немного настороженно – не для протокольных же вежливостей пожаловал к нему этот страшный человек! Не радость же свою демонстрировать!

Прокурор, задав все положенные вопросы и дождавшись угадываемых ответов, замолчал, замешкался – перехватив взгляд функционера, он сразу же перешел к делу:

– К сожалению, пока никаких следов. Работаем.

– А что говорят в МИДе? – лицо высокого кремлевского бонзы враз посерело.

– Занимаются поляками, – кратко и уклончиво ответил Прокурор.

– Долго еще? – вопрос прозвучал на редкость резко и напряженно.

Обладатель золотых очков печально взглянул куда-то поверх головы собеседника.

– Очень много вариантов, надо все просчитать. Потом, разумеется – естественные трудности. Теперь, к сожалению, не времена Ярузельского, мы не можем им так запросто приказать…

– Но ведь ты… должен был держать это на контроле? Почему не уследил? – казалось, еще вот-вот, и больной вновь схватится за сердце, как недавно в своем домашнем кабинете.

– За всем не уследишь…

Функционер наконец-то взял себя в руки – это стоило ему немалого труда. Взгляд его был каким-то странным, загадочным, но собеседник тем не менее понял, что тот имеет в виду.

– Ты что – действительно считаешь, что деньги забрал я? – наконец расшифровал Прокурор, внося необходимую ясность. – Зря считаешь. Мне это ни к чему. Сто миллионов долларов – кажется, это много… Но… – он не успел договорить – больной перебил его куда эмоциональней, чем требовали обстоятельства:

– Я знаю тебя двадцать пять лет!.. Столько всего пережили: крах КПСС, развал Союза, все эти путчи, реформы, весь этот бардак… Я знаю тебя как человека кристальной честности… Ты ведь никогда…

Функционер недоговаривал, но Прокурор прекрасно понимал, что тот имеет в виду. Он, Прокурор, вот уже столько лет принадлежал к высшей политической элите страны. Он был своим, он был одним из тех, кто создавал теперешнюю Россию, а свои неспособны на предательство.

– Сто миллионов долларов – огромная сумма. Слишком огромная. Она не может распылиться по частям, не может исчезнуть бесследно. Мои структуры уже отслеживают прохождение денег по всем крупнейшим банкам мира. Думаю, что скоро многое прояснится, и это снимет с меня нелепые подозрения, – пряча осторожную полуулыбку, Прокурор незаметно полез в боковой карман пиджака – так, будто бы хотел убедиться в наличии чего-то мелкого, но, тем не менее, необходимого в беседе, – а потом и ты, и твои люди в МВД, ФСБ, Кремле и Думе заинтересовали меня, и не только материально… Зачем мне терять репутацию? Зачем настраивать против себя столько уважаемых людей? Что я от этого выиграю? Я ведь, как говаривал один сказочник, дедушка этого поросенка, твоего оппонента по экономическим реформам – «свой, буржуинский». Достаточно того, что мне было обещано. Это немало… Да и сам… – гость скорбно вздохнул и осекся; впрочем, он мог и не продолжать – функционер прекрасно понял, что тот имел в виду: зачем, мол, мне на самого себя компромат плодить?!

– Но кто – кто мог взять? Кто все это организовал? – Ватные щеки собеседника наливались болезненной синевой. – Почему? Ведь все было рассчитано, все было продумано до мелочей! Как так могло получиться?!

Прокурор с самого начала построил беседу так, что функционер оказывался в заведомо невыгодном положении. Гость клиники сознательно недоговаривал, давая повод для двусмысленных трактовок и интерпретаций, обозначал темы скрыто, как бы пунктиром, якобы по забывчивости передергивал известные обоим факты, вынуждая себя постоянно поправлять, неожиданно и без явной на то нужды уходил в глухую оборону, вынуждая оппонента наступать, оголяя тылы.

Гость явно провоцировал функционера на излишнюю откровенность: это было слишком очевидно, но обитатель больничной палаты не замечал подвоха: ему было не до того.

И в конце концов его словно бы прорвало: как из дырявого мешка, посыпались имена, фамилии и должности уважаемых людей, поставивших на «русский оргазм», заскакали аббревиатуры – МВД, ФСБ, ГУО ПР, ФАПСИ, Минюст, Минфин, беспорядочно запрыгали цифры фантастических сумм вкладов…

Прокурор слушал внимательно, ни разу не перебивая собеседника. Когда же тот, обессилев, замолчал, произнес с хорошо скрываемой патетикой:

– Я обещаю тебе… Я сделаю все, что в моих силах – деньги будут возвращены в самое ближайшее время. Тебе и всем нам воздастся сторицей – как и было договорено. Не переживай, не волнуйся – лечись, набирайся сил. Думай о себе. Все образуется. И помни главное: ты нужен России, ты нужен всем нам. Я говорю тебе это, как твой самый близкий и искренний друг…

– …я знаю тебя двадцать пять лет!.. Столько всего пережили: крах КПСС, развал Союза, все эти путчи, реформы, весь этот бардак… Я знаю тебя как человека кристальной честности… Ты ведь никогда…

Прокурор, поправив старомодные золотые очки на переносице, нажал на кнопку «стоп» – лежавший на столе миниатюрный диктофончик послушно замолк.

Сегодняшний день, в отличие от большинства предыдущих, был удачным – даже слишком. Кто мог подумать, что высокопоставленный функционер расколется, что он выдаст абсолютно всех? Конечно же, Прокурор знал большинство вкладчиков, о многих догадывался, но теперь признания кремлевского чиновника, записанные на пленку, из разряда досужих домыслов переходили в разряд вещественных доказательств.

Обладатель очков в золотой оправе улыбнулся, но улыбка вышла какой-то нервной, кислой: получалось, что в высшем чиновничьем истеблишменте преступников больше, чем во всех московских группировках.

– Банановая республика… Мафиозное государство, – бормотал Прокурор. – «Коза ностра», «Коморра» и Солнцево, вместе взятые – детский лепет на лужайке в сравнении с Кремлем. М-да: «Кремлевская преступная группировка» – это серьезно. Это звучит.

Казалось, услышанное в спецклинике повергло в растерянность даже его – такого информированного и спокойного человека.

– Продажные шкуры… – печально произнес хозяин кабинета. – Вот против кого надо спецотделы организовывать…

Тонкий палец Прокурора лег на кнопку диктофончика. Послышался тихий щелчок, и из динамика вновь заскрипел голос:

– …но кто – кто мог взять? Кто все это организовал? Почему? Ведь все было рассчитано, все было продумано до мелочей! Как так могло получиться?!

Прослушав разговор до конца, Прокурор извлек из диктофона микрокассету и спрятал ее в сейф. После чего, набрав какой-то, одному ему известный, номер телефона, произнес в трубку голосом скрипучим и важным:

– Рябина? Да, это я. Усильте контроль прохождения денег по всем ведущим европейским банкам – это первое. Второе – надави на милицию, чтобы усилили работу с Вареником. Этот тип должен знать многое… Третье – продолжить поиск Натальи Найденко. Четвертое – постоянно поддерживать контакт с Варшавой. Что – предлагаете Сухого брать? А вот этого делать не стоит, – в голосе звонившего неожиданно зазвучали металлические нотки. – Зачем он нам теперь? К тому же – без денег. Нет, ни в коем случае. – Прокурор, взяв со стола «Паркер» с золотым пером, принялся выводить на пустом гербовом бланке какие-то замысловатые узоры – видимо, чтобы лучше сосредоточиться. – А что наш молодой друг Лютый? Как успехи – хорошо, говорите? Форсируйте программу – он мне скоро понадобится, – сотовый телефон лег рядом с правительственной «вертушкой».

Прокурор, закурив, задумчиво посмотрел в окно, на красно-бурый кирпич древнего Кремля…

Глава одиннадцатая

…Подмосковье – низкие шиферные крыши тихой деревеньки, прозрачно-алый закат и три силуэта на фоне заходящего солнца: молодая женщина в воздушном платье, маленький ребенок и крепкий мужчина. Взявшись за руки, они идут по берегу пруда, о чем-то беседуя. Шуршат под ногами слежавшиеся еще с осени листья, уклейки вздувают на поверхности воды рельефные сферические круги, острокрылые ласточки носятся в вечернем воздухе, рыбаки вскидывают над солнечной дорожкой свои длинные, невесомые удилища.

Идиллия, спокойствие, тихая радость – и кажется, что так будет всегда…

Мужчина – это он, Максим Нечаев, просто Максим, и никакой еще не Лютый, а примерный муж и любящий отец. Женщина в воздушном платье – его жена Марина, а маленький мальчик – сын Павел. И лепечет что-то восторженное ребенок, и тихо улыбается мать, и дробится закат в рябоватой воде пруда, и счастливы все… И не покоятся они третий год на Хованском кладбище, а рядом, живые…

Резкий, чужой, металлический голос, прозвучавший над головой, полыхнул пронзительно, жутко, вдребезги разбивая картину, казалось бы, навсегда забытого прошлого:

– Тревога! Вариант номер два. Лютый, приказываю вам покинуть помещение, цель – пункт пять, двадцать пять минут на все. Время пошло.

Максим, словно заведенный этой фразой, вскочил с измятой постели и, мгновенно одевшись, рванулся к стальным дверям; удивительно, но они оказались наглухо заперты. Нечаев еще не успел стряхнуть с себя остатки сна, все происходившее с ним теперь казалось странным и нелепым: там – естественный ход вещей, счастливая, а потому нормальная жизнь; тут – металлическая обшивка бокса, тусклая лампа под потолком и какие-то команды, которые он должен выполнять…

А голос, многократно усиленный скрытыми в стенах бокса динамиками, вбивал в сознание тупые, злобные, непонятные слова – словно молотком гвозди в толстую сырую доску:

– Повторяю: тревога, вариант номер два. Лютый, приказываю вам покинуть помещение, цель – пункт пять, двадцать пять минут на все. Прошло уже пятнадцать секунд…

Это был единственный зачет, предусмотренный на подготовительной базе «КР» – зачет по практическим занятиям. Лютого поместили в этот бронированный бокс еще с вечера, предупредив: все, что будет происходить в случае тревоги, – всерьез. Он – жертва, он должен выполнить вариант «номер два» – пожалуй, самый сложный из всех. У него нет никакого оружия, а у условного противника может быть все, что угодно. И охотиться на него будут не понарошку, как в детской «войнушке» – «падай, ты убит!». Охотиться будут по всем правилам егерского искусства, и он обязан противопоставить противнику все, на что способен он сам, все, чему его тут учили. Правда, всех частностей варианта «номер два» он и сам не знал; известно было лишь то, что он, Лютый, должен выбраться из бокса, овладеть оружием и уйти от погони, если таковая последует, после чего, проникнув в «пункт пять», то есть базовый учебный центр, расположенный в четырех километрах отсюда, «ликвидировать» охрану и взломать закодированную базу данных компьютера. И на все про все – нормативные двадцать пять минут…

Неожиданно где-то зажурчала вода, Максим, застегивая пуговицу камуфляжа, увидел рядом с койкой огромную лужу. Вода прибывала и прибывала…

Подергав хромированную ручку бокса несколько раз, Максим понял всю тщетность своих усилий: ручка даже не проворачивалась. Разогнавшись, насколько позволяла теснота жилища, он в высоком прыжке ударил намертво задраенную дверь ногой – никакого результата. С равным успехом можно было попытаться сдвинуть с места Кремлевскую стену.

А из динамика – сквозь надсадный вой душераздирающей сирены – заунывный голос повторял снова и снова:

– Тревога, вариант номер два. Лютый – приказываю вам покинуть помещение…

А тем временем тесный бокс медленно, но неотвратимо наполнялся холодной водой. Нечаев попытался установить источник течи, но так и не нашел злополучного отверстия – казалось, что жидкость просачивается сквозь толстые бетонные стены.

В какие-то считанные секунды уровень воды достиг пояса и продолжал увеличиваться все так же быстро; еще немного и холодная жидкость смоет побелку с потолка.

Заметавшись по комнате, Лютый натолкнулся на оцинкованное ведро, стоявшее под рукомойником. Набрав полную грудь воздуха, Максим нырнул за спасительной посудиной и крепко сжал ее в закоченевших руках, перевернув вверх дном – таким образом у него появился пусть мизерный, но все-таки запас необходимого воздуха. Что делать дальше, пленник пока не знал. Нечаев предположил, что и коридор заполнен водой, а потому единственным путем к спасению могло стать небольшое зарешеченное окно под самым потолком.

А вода прибывала катастрофически. Чтобы покинуть бокс, надо попытаться выломать решетку окна. Но чем?

В глазах уже мелькали красные мушки. Наполняющееся водою пространство казалось застывающим бетоном, который сковывал движения рук и ног.

Неожиданно мозг обожгла спасительная мысль: металлическая кровать!

Максим, нырнув вниз, ломая в кровь ногти, с трудом отодрал от койки небольшой прут; когда он выскочил на поверхность, вода уже подбиралась к самому потолку. Лютый судорожно поддел прутом решетку и с силой надавил – дерево затрещало, но с первого раза не поддалось. Воздуха почти не осталось – еще немного, и вода коснется лампочки. Максим вспомнил про плававшее рядом, донышком вверх, металлическое ведро – «эн-зэ» – этого воздуха ему хватило ровно на два глотка. В последний раз вдохнув спасительного кислорода, Нечаев, задерживая дыхание как только возможно, вновь набросится на решетку… Силы словно удвоились, утроились – спустя минуту решетка, плавно опустилась на дно комнаты. Удар кулаком, треск – осколки толстенного стекла полетели наружу, и вода с шумом вырвалась из бокса. Курсант едва успел упереться руками в стену, чтобы его не поранило остатками битого стекла, торчащего в раме.

Наконец-то Лютый покинул бокс.

Мокрая одежда неприятно липла к телу, мешая движениям, но Максим не обращал на это никакого внимания: теперь его занимали более важные вещи.

Определить, где находится учебный центр, труда не составляло: редкие огоньки светились в стороне от шоссе. Времени оставалось минут пятнадцать, а до центра – что-то около четырех километров. Стало быть, единственное, на что можно рассчитывать – автомобиль…

Неподалеку в темноте явственно вырисовывались контуры армейского УАЗика.

Неожиданно раздался зычный голос:

– Стоять!

Нечаев обернулся: рядом с автомобилем замаячил высокий силуэт – слабое электричество высветило мертвенно-зеленые пятна защитного камуфляжа.

Медлить было нельзя…

Условный противник успел сделать только первый шаг, как получил мощный удар в нижнюю челюсть – нога Лютого резко взметнулась и припечатала камуфлированного к железному корпусу машины. Из разбитого рта охранника потекла темная струйка крови. В следующую секунду Максим оказался позади противника, и мощный рывок бросил охранника на холодные бетонные плиты; наверняка к чувству потери ориентации у камуфлированного примешалась нестерпимая боль в хрустнувших суставах правой руки – Лютый вывернул ее за спину, а большим пальцем своей левой провел по горлу, прошипев:

– Если бы вместо ногтя был нож, то ты сейчас уже булькал бы теплой жижей. Все, ты уже труп, – в интонации последней фразы послышалось зловещее придыхание профессионального убийцы.

Спустя минуту Лютый уже выезжал со двора, тараня закрытую железную дверь капотом… Сзади послышалась стрельба, какие-то голоса, визг тормозов…

Максим потом часто вспоминал этот «зачет», удивляясь самому себе: как сумел протаранить ворота, казавшиеся такими прочными, как уходил от двух «Волг», столкнув одну в кювет, как получил автоматную очередь по лобовому стеклу, чудом уцелев (хотя пули и были пластиковыми), как бесшумно обезвредил охрану «пятого объекта», как на удивление быстро взломал компьютерный код…

Но самым страшным воспоминанием остался медленно затопляемый бокс – наверное, потому, что там почти ничего нельзя было сделать. А ведь сделал! – нет, стало быть, безвыходных положений!

Единственное, что он, мокрый, измученный, запомнил очень хорошо – последние слова, сказанные Рябиной – все это время он, казалось, незримо присутствовал рядом, с секундомером в руках фиксируя каждое движение:

– Двадцать две минуты сорок семь секунд. Мы просчитали все ваши действия – почти ничего лишнего. Будто бы на автопилоте…

Наверное, впервые в интонациях киборга послышалось невольное уважение – во всяком случае, Нечаеву так показалось.

А потом, пытаясь заснуть, он вновь и вновь вызывал в себе тот сон, безжалостно разбитый металлическим голосом киборга. Он вновь хотел отправиться в то время, когда еще не был винтиком секретного государственного механизма, а был самим собой, когда обращались к нему не по оперативному псевдониму, а по имени…

Тщетно. Едва Лютый положил голову на подушку, ему привиделся давешний бокс, так страшно, так неотвратимо наполнявшийся водой, но только окна в нем не было, и вода натекала в легкие, и глушила крики, и тянула на дно…

И видение это было страшно, потому что выхода не предвиделось.

Вареник, жулик Коттона, казался совершенно невозмутимым и даже флегматичным: ну, замели какие-то неизвестные, усадили в казенного «экстерьера» машину, ну, отправят в «дом родной», то есть в тюрьму…

В первый раз, что ли?

Жаль только, что не сумел встретить пахана на вокзале – да уж ничего, такой вот рамс вышел: кому, как не Коттону, понять ментовское задержание!

Сразу же из Черемушек неприметная тридцать первая «Волга» с бойцами в черных вязанных шапочках «ночь» прямиком привезла Вареника в Бутырскую тюрьму, именуемую официально следственный изолятор № 2, ее толстые стены, помнящие и Емельяна Пугачева, и белогвардейских офицеров, и «сталинских соколов», и «врачей-вредителей», и многочисленных воров с авторитетами, были для Коттоновского порученца почти что родными. Он, неисправимый рецидивист, парился тут до суда три раза – и ничего. И жив остался. И авторитет приобрел.

Привычно стоя в шмональном боксе и глядя на рекса, деловито обыскивающего его кишки, то есть одежду, Вареник был уверен или почти уверен: все обойдется и на этот раз.

Однако он явно ошибался…

После того как обязательная процедура шмона была завершена, Вареника повели не на хату, как должно было по логике произойти, а в какой-то служебный кабинет. Жулик не выказывал беспокойства: ну, может быть какой-нибудь гражданин-начальник хочет с ним перетереть, может быть, наконец предъявят ксиву от прокурора о мере пресечения, может быть…

Кто их там знает, этих мусоров поганых?!

В небольшом, прокуренном помещении с единственным зарешеченным окном и невыразительной казенной мебелью сидели двое, оба были в штатском, но по коротким стрижкам, специфическому выражению лиц и особенно – по казенному блеску пуговичных глаз многоопытный блатной сразу же распознал в них ментов. Первый – высокий, с острым, костистым лицом свежемороженой скумбрии, был, видимо, старшим по званию; второй – маленький, с круглым лицом и усиками, делавшими его неуловимо похожим на помойного кота, при появлении задержанного сразу же маслено заулыбался, как старому знакомому.

– Присаживайтесь, – произнес он, кивнув на свободный стул.

Вареник осторожно опустился на стул – он ничего не говорил, не спрашивал, прекрасно понимая, что в его положении лучше молчать. Надо будет – сами начнут. Для того и привели.

Менты пока выжидательно молчали – наверняка, это были люди многоопытные, видавшие за свою жизнь и не таких, как этот жулик.

Пауза затянулась до неприличия – первыми не выдержали оперативники.

– Ну, вы ничего не хотите у нас спросить? – поинтересовался костистый.

– Жду, пока вы сами скажете, – равнодушно отвечал задержанный.

– Удивительно, – похожий на кота милиционер закурил и, предложив сигареты жулику (тот, естественно, отказался), продолжил: – человека забирают с его лестничной площадки после драки, в которой он, к тому же, несомненно был пострадавшим… Кстати, а вы знаете, кто это был? Кто на вас напал?

– Это о тех, которых ваши у джипа завалили? – безо всякого выражения спросил Вареник.

– Да.

– Понятия не имею.

– И почему завалили – тоже? – оперативник подался всем корпусом вперед.

– Вам видней, – хмыкнул блатной подчеркнуто-уклончиво. – Завалили, значит, вам эти люди не нравились.

– А когда среди бела дня людей убивают прямо на улице, а вас самих безо всяких объяснений привозят сюда, в следственный изолятор, – неужели это тоже не удивляет?

Жулик промолчал – в вопросе чувствовался явный подвох.

– Тогда я внесу некоторую ясность, – костистый закинул ногу за ногу. – Люди, приехавшие за вами на джипе, принадлежали к устойчивой организованной преступной группировке небезызвестного вам Ивана Сухарева, более известного в специфических кругах под прозвищем или, как вы любите говорить, погонялом Сухой. И если бы не наши люди…

– Из вашей преступной группировки? – арестант сознательно сделал ударение на слове «вашей». – Как это теперь называется? «Менты за беспредельный передел», что ли?

Человек с костистым лицом сделал вид, что не заметил сарказма и продолжил спокойно:

– …сидели бы вы, дорогой гражданин, в сыром подвале, и отрезали бы от вас тупой ножовкой по сантиметру в день… Так что считайте, что мы вас спасли.

– Ну, если вы довели страну до того, что единственное спасение от беспредела – тюрьма, то спасибо, – Вареник пристально посмотрел в мусорские глаза. – А постановление о мере пресечения у вас имеется? И вообще, по какой статье меня закрыли?

У оперов нашлось все – и постановление о взятии под стражу, подписанное районным прокурором, и, естественно, статья – восемьдесят восьмая УК РФ.

– Так, все понятно, – казалось, прожженного блатного было трудно чем-нибудь удивить. – «Две восьмерки»? Какая часть? Ах, вторая? Замечательно: сейчас кухонный нож или заточку мне подбросите и все такое. Беспределом занимаетесь, гражданин начальник. Шьем дело из материала заказчика – да?

– Да, у вас нет выбора, – снисходительно продолжал опер, довольный понятливостью собеседника, – на вольняшке-то вас люди Сухого на части разорвут. Но если мы сумеем договориться…

С этими словами он открыл выдвижной ящик письменного стола и извлек оттуда самодельный кастет.

– Вам знаком этот предмет?

– Нет, – спокойно ответил допрашиваемый.

– Ну и зря. Это нашли у вас при первом обыске. Отпечатки пальцев сняты и запротоколированы, – буднично объявил оперуполномоченный. – Так что пятилеточка вам, как особо опасному рецидивисту, обеспечена.

Вареник молчал – все складывалось далеко не так, как он рассчитывал. Налицо – типичный мусорской беспредел. Но ведь даже самые беспредельные мусора просто так, за здорово живешь, наезжать не будут. Значит, ему хотят что-то предложить. Что? Наверняка скурвиться, ссучиться. А то для чего же разыгрывать эту дешевую комедию?!

– Так, гражданин начальник, сукой я не был и не буду. А ты мне волну не гони. Лучше я по вашему беспределу еще один груз взвалю, но на своих сту… – он не успел договорить – котообразный перебил его:

– Вы еще не знаете, чего мы хотим, а поднимаете кипеш. Мы не просим никого сдавать, никого закладывать. Нам надо установить место нахождения одного человека.

– Кого же? – Вареник напряженно вытянул шею.

– Алексея Николаевича Найденко, более известного как Коттон, так называемого вора в законе, – при упоминании о пахане его порученец даже бровью не повел. – Только не утверждайте, будто бы этот человек вам не знаком, – поспешно завершил говоривший.

– Впервые слышу, – глаза жулика словно непроницаемой пленкой подернулись.

– Ну как же, как же… Вместе сидели, даже в одном отряде были, – ласково напомнил похожий на кота милиционер.

– Я много с кем сидел, – спокойно парировал Вареник. – И это не значит, что должен всех помнить?

– Да ладно тебе, давай, колись, да я сержанта за водкой на угол пошлю, и на лучшую хату определю, – неожиданно панибратски предложил ментяра выгодную, как ему показалось, сделку. – Пахан твой ведь не в федеральном розыске… Никто его закрывать не собирается. Просто перетереть с ним надо.

– Вот и три… Если найдешь такого, – сверкнул глазами блатной.

– Смотрите, чтобы хуже не было, – насупился костистый, – вы в нашей власти, вы – особо опасный рецидивист, и если…

– А ты на понт меня не бери, не бери, – нервно перебил задержанный, – не такие брали… Хочешь на меня груз навесить – вешай, хрен с тобой… А сукой я не был и не буду никогда.

Костистый и котообразный обменялись многозначительными взглядами – к удивлению Вареника, беседа оборвалась на полуслове и спустя несколько минут его вывели из кабинета…

Согласно популярной татуировке-аббревиатуре, ТУЗ – «тюрьма учит закону». Вареник знал эти законы отлично – многочисленные тюремные университеты не прошли для него даром. «Вор должен сидеть в тюрьме», – с этой крылатой фразой Глеба Жеглова целиком и полностью солидарны все или почти все уголовники «босяцкой» формации. Есть другая татуировка, не менее популярная в блатном мире – «Не забуду мать родную», где под «матерью» подразумевается прежде всего казенный, хорошо охраняемый, дом без архитектурных излишеств. И уж если «командировка» в материнские объятия третья, то бояться нечего. Да и не фуцин[6]6
  Фуцин (жарг.) – свидетель, осведомитель.


[Закрыть] он позорный, а человек.

К немалому удивлению жулика, его определили не на обыкновенную хату, а в одиночку – это было тем более удивительно, что Бутырка всегда славилась жуткой перенаселенностью. Коричневое чугунное «очко», мрачные голые стены, испещренные многочисленными надписями, шконка, привинченная к полу табуретка, именуемая по-здешнему «трамваем» – вот и все убранство. Так сказать – скромно и со вкусом.

Определение в одиночку оправдывало самые худшие опасения: Вареник утвердился в мысли, что просто так от него не отстанут, и пока он не выдаст пахана, с него не слезут.

Где он теперь, друг сердечный Лexa?

Наверняка с ним все благополучно: сумел уйти от ментов – иначе бы его, Вареника, тут не держали.

Но все-таки одиночка – это скверно. Ни маляву передать, ни подогреться… Один, как в безвоздушном пространстве.

На следующий день на хату к задержанному пришел тот самый мент с физиономией свежемороженой рыбы: на этот раз один.

Неизбежные вопросы – «как устроился», неизбежные ответы – «нормально»; неизбежные угрозы – «поработаешь на хозяина пятилеточку», неизбежные отмашки – «и там люди есть», неизбежные предложения – «да ты не стесняйся, закуривай», неизбежный отказ «да у таких как ты, порядочному человеку западло…»

– А ведь ты зря упорствуешь, – сладко замурлыкал мент, неожиданно перейдя к самому главному.

– Сукой не был и не буду, – отрезал Вареник, прекрасно понимая, куда тот клонит, и давая понять менту, что уходит в глухой отказ.

– Мы не причиним вашему другу Алексею Николаевичу никакого зла, – продолжал улыбаться опер тоном школьного врача, приглашающего первоклассника на безболезненную прививку.

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Вареник.

– Дайте хотя бы его телефон! – не унимался собеседник.

– Позвоните в Мосгорсправку и ждите ответа, – посоветовал блатной сердечно.

Видимо, гость одиночки был достаточно опытен, чтобы понять – Вареник не сдаст пахана. Пробыв на хате еще несколько минут – приличия ради, он злорадно улыбнулся и направился к выходу.

– А зря ты упорствуешь… Никто не сделает человеку так плохо, как он сам, – эта, последняя, немного загадочная фраза опера сильно насторожила задержанного.

Вареник, человек очень неглупый, понял: Коттона наверняка крутит не ментовка. На такой беспредел – валить среди бела дня людей, похищать его и вести на хату «мурка», то есть Московский угрозыск, вряд ли пойдет; тем более теперь. Правда, непонятно, почему его тогда привезли сюда, а не в Лефортово. Понятно другое: за арестом его, Коттоновского порученца, и за усиленными поисками Лехи стоят более серьезные силы, чем просто мусора.

А коли так – на арестанта будет оказано самое серьезное давление…

Опытный Вареник знал, и знал отлично: существует великое множество способов выбивать из задержанного необходимую информацию – в этом внутренние органы, наследники и продолжатели славных традиций, преуспели, как ни в чем другом.

Можно элементарно подсадить в камеру наседку, то есть стукача, который будет все время склонять задержанного к даче нужных показаний; Вареник уже испытал этот способ не раз и не два.

Можно сулить задержанному, что угодно: хоть досрочное освобождение, хоть орден за особые заслуги – только бы раскололся.

Можно давить на него через родственников, предварительно их как следует обработав.

Но это – мягкие, относительно гуманные способы. Не веришь наседке, делай так, как считаешь нужным сам.

Не веришь своему следаку (тем более, что ничего из обещанного он исполнить не может, все это решает суд и прокуратура) – ну и не верь, оставайся при своем мнении.

Не веришь искренности родственников – твои личные сложности.

В богатейшем арсенале органов внутренних дел есть способы куда менее гуманные, но более действенные: во-первых, так называемая «козлодерка», которая существует почти при каждой тюрьме еще, наверное, со времен Ежова, Берии и ГУЛАГа, а во-вторых, камера с так называемой шерстью; подобные хаты также есть почти при каждой тюрьме, где только эта шерсть существует, такая камера обычно называется пресс-хатой.