Текст книги "Прокурор для Лютого"

Автор книги: Федор Бутырский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцатая

Когда-то, лет пятнадцать назад, когда Прокурор еще не достиг теперешнего заоблачного положения, а стоял всего лишь на подходе к нему, где-то во втором эшелоне власти, знакомый кагэбэшный генерал из Пятого, «идеологического» Главупра со сдержанным смешком показал ему очень веселую телеграмму на правительственном бланке, адресованную парторгу крупного оборонного предприятия Екатеринбурга, тогда еще Свердловска: «Вы всегда думали, что я говно, а я теперь союзный министр и кандидат в члены ЦК КПСС!»

Телеграмму родному трудовому коллективу посылал бывший генеральный директор – человек, который теперь сидел напротив него. Высокий седовласый мужчина представительной внешности, – вальяжный, самоуверенный, с явными повадками истиного хозяина жизни – из бессмертной популяции начальственных деятелей.

Он давно уже не директор, не член ЦК и не союзный министр. Он – кремлевский функционер, его задача возвышенна и загадочна – функционировать, а у остальных – проста и понятна: подчиняться. Он сопричастен верховной власти, а считают его дерьмом или не считают – это уже другой вопрос.

Сопричастность – великая вещь; она-то и есть самое главное. Быть сопричастным, стоять у рычага управления и упиваться этим, по-собачьи предано смотреть в глаза тех, у кого рычагов больше, ловить их одобрительные взгляды и радоваться им (функционировать!), а в качестве сатисфакции посылать бывшим подчиненным веселые телеграммы – ну, что еще входит в их понятие счастья?!

Персональная дача на Рублевском шоссе, роскошная пятикомнатная квартира в элитной высотке на Котельнической набережной, фирма на подставное лицо, номерной счет в швейцарском банке.

Только одного не хватает до полного счастья – уверенности, что так будет длиться вечно, до бесконечности…

Встреча Прокурора с одним из самых влиятельных вкладчиков-акционеров проекта происходила в небольшой уютной комнатке – нечто среднее между дорогим баром, читальным клубом и комнатой отдыха.

Интимная полутьма, ненавязчиво звучащий Вивальди, эдакий звуковой фон, низкая стойка благородного мореного дуба, бутыли с экзотическими напитками, дивные кофейные ароматы, бармен: прямой приглаженный пробор, дрессированная улыбка, осторожный взгляд, отработанная мягкость в движениях, аккуратный английский костюмчик – точно комсомольский деятель районного масштаба начала-середины восьмидесятых. Весь такой примерненький, приторный, зализанный… Типичная сволочь, короче говоря.

Прокурор любовно прихлебывал уже остывший кофе, а собеседник, ввиду больного сердца – исключительно минеральную воду. Шутили, улыбались, обменивались ни к чему не обязывающими фразами – это была пауза, сознательно затянутая с обеих сторон; каждый выжидал, что беседу о главном начнет другой.

Наконец функционер, не выдержав, поинтересовался осторожно:

– Ну, какие у нас новости?

Он сознательно произнес «у нас», таким образом давая недвусмысленно понять, что Прокурор выступает в этом проекте подельником, скованным одной цепью с ним, функционером – да и не с ним одним.

– Уже работаем, – растерянно кивнул Прокурор, степенно поправил любимые старомодные очки в золотой оправе и, отодвинув чашечку с кофейной гущей на край стола, продолжил: – Все утряслось, все в порядке. Деньги не у поляков – это было понятно с самого начала. Да и говорить об этом не стоит.

– Тут, в России? – собеседник понятливо покачал головой.

– Больше негде.

– Вы нашли их?

– Отследили, – Прокурор как и положено в таких беседах, был обтекаем и уклончив.

– И у кого же они теперь? – седовласый нетерпеливо подался корпусом к собеседнику.

– У того, у кого и должны были оказаться, – обладатель золотых очков производил впечатление человека открытого, честного. – Все встало на круги своя. Просто произошла небольшая, непредвиденная заминка… Несколько действующих лиц перепутали свои роли. Красные негодяи решили прокрутить деньги у синих негодяев, но тут появились черные негодяи и решили всех кинуть…

– Под «красными негодяями» ты, несомненно, имеешь в виду нас? – слишком откровенная шутка, тем не менее, пришлась явно по душе.

Прокурор поджал губы.

– Несомненно. Под «черными» – одну бандитскую группировку, а под «синими негодяями», татуированными, то есть, – расшифровал он, – другую… Дело не в определениях. Кто теперь в России может определить со стопроцентной уверенностью: где бандиты, а где – нет, где негодяи, а где – порядочные люди?

– То есть, ты хочешь сказать, что теперь все наконец идет по плану? – не обратив внимание на последнее обобщение, несомненное и емкое, поспешно проговорил функционер. – Теперь мы можем не волноваться?

– Именно это я и хочу сказать.

– Гарантии? – кратко поинтересовался седовласый, не сводя глаз с собеседника.

– Мое слово, – столь же кратко ответил Прокурор, имея в виду крайнюю щепетильность ситуации, и неожиданно уточнил: – Неужели недостаточно? Или ты хочешь быть втянут в этот проект сам?

– Нет, достаточно… – натянуто заулыбался функционер, прекрасно понимая, что откровенность его давнего приятеля немного выходит за рамки приличий, становясь пугающей. «Русский оргазм» и все, с ним связанное, – вещь предельно конфиденциальная. И так все понятно, без прозрачных намеков…

Беседа за столиком вновь стала отвлеченной, а потому раскованной – последние кремлевские новости, сплетни, слухи о грядущих перемещениях и назначениях: за время, проведенное в больнице, один из основных вкладчиков несколько поотстал от жизни.

Неожиданно, запнувшись на полуслове, седовласый поинтересовался:

– Ты мне еще перед болезнью говорил, что это… не обыкновенный препарат, – было видно, что этот человек сознательно избегает употреблять слово «наркотик», – а нечто иное. Как там в меморандуме написано – «создает иллюзию полного счастья»?

– Вот-вот.

Прокурор смотрел на высокопоставленного визави с плохо скрываемой иронией. Он отлично знал этого человека – настолько отлично, что мог почти со стопроцентной уверенностью сказать, о чем теперь тот поведет речь. По глазам функционера, по его слишком умному виду было понятно: сейчас он наверняка изречет нечто очень-очень солидное – конечно же, не собственную мысль родит, не хватит на такое, но, напрягши память, извлечет какую-нибудь затертую, но глубокомысленную цитату (говорят, он славился знанием цитат еще со времен учебы в Высшей Партийной школе). Вскользь, отвлеченно, чтобы затем вновь плавно и как бы незаметно вырулить на главное: особенности «русского оргазма» в его воздействии на человеческую психику. Так оно и случилось…

– Не помню кто именно, но один из великих сказал: чтобы человек стал счастливым, надо или опустить планку желаний и потребностей в сознании человека, или поднять эту планку в его реальной жизни… – голос седовласого звучал предельно серьезно – ну точно у лектора общества «Знание», выступающего в сельском ДК.

– Опустить потребности до возможного или поднять возможное до желаемого, иначе говоря, – уточнил Прокурор, глядя на любителя мудрых мыслей. – И если мы с вами, то есть государство, не способны на второе, попытаемся при помощи этого порошка сделать хотя бы первое. Создать у людей массовую иллюзию, что они хорошо живут и потому счастливы.

– Именно.

– А в подтексте доказать, что все люди – хрюкающие у корыта свиньи? – теперь оппонент не мог удержаться от сарказма.

– А что – разве не так? – с пугающей откровенностью спросил седовласый.

Прокурор повертел головой – так, будто бы ворот его белоснежной рубашки натирал шею.

– Нет, нет, не то…

– А что – то?

– Стать хрюкающим у корыта парнокопытным можно даже в том случае, когда планка существования поднята на высоту, до которой никогда не дотянется пятачок… Но состояние парнокопытности у корыта не имеет никакого отношения к счастью. Да и планку можно поднимать до бесконечности: вон, у твоего друга, хряка Паши на погоне – три звезды, а у хряка Степаши – две, но зато в корыте у хряка Степаши баланда повкусней, кусок сала аппетитно так плавает, да и на последнем саммите хряк Степаша на целых два места к самому хозяину кормушки ближе сидел… – обладатель очков в золотой оправе примирительно улыбнулся.

– То – у нас, а то – у них, – подытожил функционер, нисколько не обидевшись за хряков: понял, что разговор становится слишком скользким, а потому – опасным.

Несомненно – под «нами» он понимал и хряка Степашу, и хряка Пашу, и себя и, конечно же, Прокурора, а под «ними» – безликую массу, именуемую святым понятием «народ».

Бармен, неслышной тенью скользнув к столику, молча поставил перед Прокурором текилу – в это самое время зазвонил сотовый телефон.

– Меня… – извинительно сверкнув тусклым золотом оправы, любитель кактусовой водки взял трубку. – Что? Нашли? Без эксцессов? Где они теперь? По дороге на базу? Хорошо, выезжаю.

– Что – дела? – функционер взглянул на звонившего с любопытством большим, нежели требовали обстоятельства.

– Что поделать… – печально ответствовал Прокурор. – Надо ехать. Созвонимся.

– Спасибо, что хоть ты не забываешь меня, старый товарищ, – прочувственно попрощался седовласый и, когда старый товарищ наконец-то удалился, выслал бармена, чтобы остаться в баре одному.

Достав свой «ручник», он набрал номер и произнес в трубку с достоинством, начальственно-веско:

– Какие новости? В курсе, только что ушел, я с ним два часа беседовал. Говорит, что все в порядке, что деньги в России. Что – и ты не знаешь? Вот сволочь… А что этот? Только что взяли? Тотальный контроль, тотальный, все писать, все, что можно – я ведь внакладе не останусь… И смотри мне – чтобы пылинка на него не упала!..

Настроение Прокурора резко поднялось – наверное, впервые за последний месяц он улыбался действительно искренне. Новость, полученная им от Рябины, успокаивала – Коттон и Митрофанов были задержаны. И тот, и другой могли дать исчерпывающую информацию: Митрофанов – о проекте, Коттон – о деньгах.

Черный лимузин стремительно выехал в левый ряд проспекта, рискуя при этом выкатиться на встречную полосу, включил проблесковый маячок на крыше, и мощный громкоговоритель выплюнул на гудрон устрашающую фразу, приводящую в бешенство любого московского водителя:

– Пропустите спецтранспорт!

Прокурор редко пользовался этим законным преимуществом – он вообще отличался редкой для людей его круга сдержанностью. Но теперешний случай был особый.

…Машина с национальным триколором на правительственном госномере подкатила к базе «КР» в половине второго ночи. Единственный пассажир, не поздоровавшись против своего обыкновения с охраной, сразу же пошел на второй этаж, в кабинет Рябины. Он долго ждал этого момента, он много раз прокручивал в голове дебют будущей беседы – и вот, наконец…

В небольшом кабинете было непривычно много людей, и от этого он казался еще меньше. Все молчали – и в этом молчании было нечто зловещее, напряженное.

Лютый и Коттон, не глядя друг на друга, сидели на стульях, в разных углах. Два охранника с короткоствольными АКСУ застыли у входа, а Рябина, примостившись на подоконнике, вертел в руках обойму ПМ.

– Здравствуйте, – мягко поздоровался Прокурор со всеми и, отослав охранников, уселся в кресло.

Пахан, подняв на вошедшего тяжелый, придавливающий взгляд, хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал. Впрочем, высокопоставленный кремлевский чиновник понял его и без слов.

Начало беседы, безусловно, осталось за Прокурором: рассеянно выслушав Рябину, он подошел к Алексею Николаевичу и спросил сочувственно:

– Ну, что же ты в бега подался?

Найденко промолчал – видимо, он после происшедшего с ним до сих пор не мог прийти в себя.

– Надо было мне позвонить, о встрече договориться… Или номер забыл? Или боялся чего? Алексей Николаевич, ты ведь меня не первый год знаешь: я никогда не обманываю близких мне людей – невыгодно. Сегодня – я тебя, завтра – ты меня. Принцип бумеранга: запустил, и не знаешь, с какой стороны ждать удара. И тебя не обманывал никогда – мы ведь с тобой одной веревочкой повязаны. Ты – смотрящий от уголовного мира, я – смотрящий из Кремля, как ты когда-то – помнишь? – на Радомском шоссе, очень точно выразился. И я был вправе рассчитывать на такое же отношение к себе.

И вновь Коттон промолчал – ситуация была явно не в его пользу.

– Пойми, у нас, в России, найти человека твоего калибра – не самое сложное. Особенно, когда на нас работают настоящие профессионалы, – едва заметно кивнув в сторону Лютого, он холодно блеснул очками и продолжил: – Мы ведь могли взять тебя раньше в твоей деревне… Но не хотели. А знаешь почему?

– Почему? – глухо спросил старик; вопрос прозвучал очень неожиданно.

– А об этом мы теперь с глазу на глаз поговорим, – весело закончил высокопоставленный кремлевский чиновник. – Без свидетелей. Но помни: эта беседа в твоей жизни – одна из самых главных. Подумай, соберись с мыслями… Но только не ври. Теперь ты остался один, и помощи ждать больше неоткуда.

Он приоткрыл дверь, предупредительно пропуская пахана впереди себя. Когда вор был уже в коридоре, Прокурор, не закрывая двери, чтобы слышал Найденко, произнес подчеркнуто выразительно:

– Чуть не забыл. Лютый, вы блестяще провели операцию по задержанию крайне опасного преступника и будете награждены. Я знал, я верил, что лучше вас никто не справится с этим заданием…

Беседовали в специальной комнате – как наверняка знал Прокурор, тут беседу вряд ли могли подслушать посторонние, а посторонними были абсолютно все. Сохранение тайны обеспечивали: генератор «белого шума», не позволяющий пользоваться «жучками», абсолютно гладкие стены и потолок, в которых объектив скрытой видеокамеры слишком бросался бы в глаза, хитроумные детекторы, начинающие призывно сигнализировать при малейшей попытке записи звукового сигнала…

Впрочем, ныне подслушивающая и подсматривающая техника совершенствуется много быстрей, чем та, что их обнаруживает: теперь ни один серьезный политический или финансовый деятель в России не может быть застрахован от тотального, всеобъемлющего контроля.

– Ну, давайте обойдемся без дипломатических прелюдий, – предложил высокопоставленный чиновник, сразу переходя к главному, – в конце концов, мы не на официальном приеме. Где деньги?

– Какие? – конечно же, уркаган прекрасно понял вопрос, и если переспросил – то лишь для того, чтобы собраться с мыслями.

– Сто миллионов долларов. Прокрутку которых ты должен был проконтролировать.

– Какие деньги?

– Те, что украдены из офиса «Таира» в Белостоке, – ангельским голосом напомнил Прокурор.

– Вы все знаете не хуже меня, – проскрипел вор. – Польские менты, или «контора», или как там их еще, не знаю, наехали. По наводке Сухого – факт. Охрану перебили, лавье забрали и увезли хрен знает куда. А он отдал псам на раздербан свою лабораторию. Потому вы меня и не взяли сразу, что выжидали – а что эта паучина предпримет.

– Спасибо за информацию.

– С вас, с вашей кремлевской братвы сбили прикуп, – оскорбленно продолжил вор, не замечая явного сарказма реплики, – а крайним сделали меня. Вдвойне крайним.

– Так оно и выглядит… но только внешне, – ухмыльнулся собеседник. – И я сам едва не поверил, что так оно и есть. Но, Алексей Николаевич, мне даже за тебя неудобно. Вот – сидит передо мной пожилой, всеми уважаемый человек и, как принято говорить в твоих кругах, ни с того ни с сего начинает «гнать форель».

Взгляд пахана сделался непроницаемым.

– Я ничего не знаю. Я пострадал больше всех. Моих пацанов, Макинтоша и Вареника, завалили. Наверное – тоже ваша работа. Ведь у вас, итить твою мать, профессионалы… – говоривший невольно скопировал недавние интонации собеседника.

– Ну, хорошо, хорошо… Допустим, ты – пострадавший или, как принято говорить у твоих друзей, – терпила. А зачем, тогда, по-твоему, Сухарев похитил Наташу? Чтобы сделать терпилой в квадрате?

– Потому что он гнида, – лицо старика перекосилось чудовищной гримасой, словно от внезапной зубной боли. – Такие, как он, своей смертью не кончают. Сидеть ему, падле, на острой пике – любой уважающий себя блатной будет счастлив всадить ему перо в поганое брюхо!

– Короче, Сухарев – патологический подлец, и именно по этой причине решил насолить вам… Я правильно тебя понял?

– Старые счеты, – Найденко привычным движением принялся разминать «беломорину». – Еще со времен Атаса, земля ему колом…

– Будто бы у Сухого других дел не было, как с тобой счеты сводить, – произнес Прокурор будто бы не собеседнику, а куда-то в пространство.

– Это – принцип. Вам этого не понять, – вздохнул Коттон печально. – Понятия…

– У каждого свои принципы, у каждого свои понятия, все верно… – оппонент законного вора поднялся, подошел к окну, зачем-то потрогал обои у подоконника и, усевшись на прежнее место, продолжил: – Дело не в том, что с нас, как ты выразился, сбили прикуп. В этот проект вложены деньги не государства, не бюджета – Бог с ним, не такие суммы прогорали. Это – личные деньги очень серьезных людей. Хочешь – скажу каких?

В вопросе чувствовался явный подвох – опытный, умудренный жизнью и отсидками вор в законе никак не мог понять, к чему клонит собеседник. Но естественный ответ – «да» – ни к чему не обязывал и потому Найденко, сознательно долго прикуривая, чтобы собраться с мыслями, наконец разрешил:

– Говорите.

На лице Прокурора появилась мстительная улыбка. Несколько минут он перечислял имена, фамилии и должности людей, поставивших на «русский оргазм». Аббревиатуры институтов власти, которые представляли эти лица, все эти МВД, ФСБ, ГУО ПР, ФАПСИ, Минюста, Минфины, – свидетельствовали об исключительной серьезности дела. Ну, а суммы, вложенные этими людьми как частными, физическими лицами, наводили на мысль о бесполезности в России института налоговой полиции (кстати, руководители последней также назывались в перечне). Но главным действующим лицом, как ни странно, был тот самый государственный функционер высокого ранга, с которым Прокурор беседовал всего лишь несколько часов назад.

– Поня-я-ятно, – протянул Коттон с искренним удивлением, когда собеседник завершил свой список.

Конечно же, пахану было известно о том, что в успехе проекта заинтересованы серьезные люди.

Но чтобы такие…

Безусловно: главное тут не прибыль, а способность наркотика воздействовать на психику людей. Теперь Коттон лишний раз убедился в правдивости слов Лютого: это была не просто финансовая операция.

– Я был с тобой честен, – подытожил Прокурор. – Теперь я разложил перед тобой все карты.

– Спасибо за доверие, гражданин начальник, – механически ответил вор.

– И хочу узнать только одно: у кого деньги?

– Не знаю.

Лицо чиновника неожиданно сделалось безразличным – даже линзы очков заблестели как-то по-другому. Он поднялся и, выйдя на коридор, вернулся через минуту – но уже в сопровождении Рябины.

– Бандит – он и есть бандит: хоть «старой», хоть «новой» формации, – произнес Прокурор с чувством. – По документом он умер. Врачи констатировали смерть, а ЗАГС выписал соответствующее свидетельство. Так что похороните вора достойно…

Прокурор уехал через час – ни с кем не прощаясь. Рябина проводил его до машины, затем, зайдя в свой кабинет, долго стоял у окна, щурился, следил, как алые габариты лимузина растворяются в чернильной темноте ночи.

Отослал охрану на первый этаж, открыл сейф, взял набор ключей…

Спустя несколько минут он был в той самой комнате, где его непосредственный начальник беседовал с вором. Аккуратно отковырнул отставшие обои – под ними чернела небольшая пустота; впрочем, вполне достаточная для того, чтобы поместить в нее миниатюрную пластмассовую коробочку.

Еще несколько минут – и коробочка была помещена в бронированный сейф.

Рябина взял в руки сотовый телефон и, набрав какой-то номер, произнес – фразы выходили рубленными, как команды:

– Он уехал. Только что. С клиентом говорил. Все зафиксировано. Я только что получил приказ – ликвидировать Коттона. Какие будут указания?..

Глава двадцать первая

Жизнь, как известно, прекрасна, что само по себе удивительно, к тому же, она полна столь невероятных ходов, столь лихо закрученных поворотов сюжета, что порой можно только разводить руками: и как это так получается, что человек, еще недавно бывший на вершине славы, богатства и успеха, неожиданно для всех становится аутсайдером, падает на самое дно; конечно же, с оговоркой, что можно считать самым дном, а что – нет.

Применительно к Алексею Николаевичу Найденко это утверждение подходило в полной мере.

Еще сегодня утром – уважаемый человек, несомненный авторитет преступного мира Москвы, да и всей России, и к тому же – далеко не бедный. А вечером – смертник, у которого, по сути, «лоб зеленкой намазан», солнце которому не светит и которого уже ничего не спасет. Его ликвидация – вопрос всего лишь нескольких часов, в лучшем случае – дней, и никто никогда не узнает ни исполнителя приговора, ни даты смерти, ни места захоронения. Скорей всего, отвезут ночью в московский крематорий и сожгут, а пепел «умершего по документам» тихонько где-нибудь закопают.

Такой вот неожиданный поворот сюжета…

Алексея Николаевича поместили в подвал – на этой загородной базе была даже своя тюремная камера. Маленькая комнатка – три шага в длину, два в ширину, забранное толстой решеткой окно, топчан, чугунный унитаз, рукомойник и две табуретки. Старик пребывал в шоке – такого изощренного коварства, такой низости от Прокурора он не ожидал никак.

Уселся на грязный низкий топчан, скрипевший при каждом движении, долго, чтобы собраться с мыслями, закуривал «беломорину»… Все-таки тут было гуманней, чем в настоящем СИЗО – у него не отобрали личные вещи.

Тогда, полгода назад, вляпавшись в это дерьмо с «русским оргазмом», пахан испытывал явный душевный дискомфорт. Интуиция, которая никогда не подводила опытного уркагана, врожденное чувство воровской этики и – особенно! – личные убеждения подсказывали, что не стоит этим заниматься, но рассудок – гибкий утешитель, говорил иное: не ты, так другой…

Тогда, во время той памятной беседы недалеко от Варшавы, на Радомском шоссе, Прокурор утверждал: «Последний раз в дело влезаешь, а дело очень серьезное – наверное, самое серьезное из всех, которыми ты за свою жизнь занимался». Пахан и сам понимал, что серьезное, а уж если разговор шел о ста миллионах налом, можно было сделать вид, что работаешь вместе с государством, но при этом попытаться сыграть в свою игру. Наколоть государство в лице Прокурора – святое дело. Мент должен ловить, судья должен судить, вор должен воровать…

Постепенно привычное самообладание возвращалось к старику. Мысль заметалась в поисках спасительного выхода – ведь безвыходных положений не бывает.

Старик понимал: у него все-таки оставался шанс – один-единственный, но для того, чтобы этот шанс использовать, надо было преподнести его как можно более убедительно. Только вопрос – кому…

Докурив папиросу почти до бумажной гильзы, Алексей Николаевич улегся на топчан и забылся тяжелым, тревожным сном.

На новом месте пахан спал очень плохо: в тесной камере, несмотря на тепло конца июня, было душно, к тому же, комары, залетавшие из Бог знает каких щелей, кусали больно и немилосердно, пленник всю ночь ворочался с боку на бок и в результате не выспался: проснулся он совершенно разбитым.

Едва Алексей Николаевич умылся, в помещение зашел тот самый высокий, в камуфляже, который и задержал его в лесу, рядом с заброшенным ДОТом. Тонкие фиолетовые губы, маленькие умные глазки, лицо, словно бы вылепленное из пластилина – такой человек не мог не настораживать.

Зачем он тут появился?

Валить будет? Так ведь мог сделать это самое еще вчера вечером. И почему тогда один пришел?

Найденко утер лицо рваным вафельным полотенцем, тяжело уселся на топчан, глядя на вошедшего с явной недоброжелательностью.

– Доброе утро, Алексей Николаевич, – как ни в чем не бывало, поздоровался с пленником неизвестный.

Пахан не ответил.

– Не хотите меня приветствовать? Не надо. Я к вам не за приветствиями, а по делу пришел, – камуфлированный осторожно присел на краешек топчана, словно боясь, что тот рухнет под тяжестью его тела.

– Понял, что не в стиры[8]8
  Стиры (жарг.) – игральные карты со стертыми или дорисованными обозначениями.


[Закрыть] перекинуться, гражданин начальник, – зло буркнул вор.

– Не надо иронии. В вашем положении следует быть мягче, – примирительно улыбнулся неизвестный и продолжил деловито: – Сперва внесу ясность. Вы находитесь на базе совсекретной организации «КР». Что это за структура и чем она занимается, вам знать не надобно. Меня зовут Рябина. Я начальник этой базы. – Говоривший коротко рубил фразы – казалось, он вовсе не умеет разговаривать длинными предложениями. – У меня очень большие полномочия. Прокурор приказал вас ликвидировать, и ликвидация, в частности, поручена мне…

Пахан насторожился – столь длинная словесная прелюдия наводила на мысль: сейчас этот самый Рябина наверняка что-то предложит. Что – неужели просто пришел представляться: мол, я пришел для того, чтобы вас расстрелять? Нет, конечно же… Значит, будет что-то предлагать.

Теперь интуиция Найденко обострилась до немыслимого предела – он не ошибался.

Рябина был краток и лаконичен: сперва обрисовал безвыходное положение узника, затем – проблему с пропавшими деньгами, затем – ситуацию с проектом «Русский оргазм». Никаких собственных оценок, никаких положительных или отрицательных определений, исключительно цифры, даты, фамилии, должности, схемы взаимоотношений; несомненно, этот человек был отлично информирован.

Все это время Найденко сидел с совершенно непроницаемым лицом – как и положено действительно умному и авторитетному человеку.

– Вот, собственно, и все, – закончил Рябина и выжидательно взглянул на старика – мол, а как прореагирует тот?

– И для чего ты, гражданин начальник, мне все это рассказываешь? – спросил старик деланно равнодушно; это было тем более удивительно, что вопрос шел о его жизни и смерти. – Хочешь мне перед смертью поведать, какое у вас государство продажное? Хочешь доказать, что все эти ваши кремлевские бугры – козел на козле? Так и без тебя знаю.

– Нет, не то, – камуфлированный покачал головой невозмутимо, но несколько загадочно.

– А что же?

– Я хочу предложить сделку, – прозвучало в камере отчетливо.

– Что, что? – Коттон, уже сообразивший, что за сделку ему предлагают, тем не менее сделал вид, что не понял сути сказанного.

– Я хочу предложить вам сделку, выгодную для нас обоих. Деньги – у вас. Это несомненно. Сто миллионов долларов – огромная сумма.

– Ну-ну… Значит, хочешь получить сто лимонов баксов за мою свободу? – предположил старик, нехорошо ухмыляясь. – Не по себе хавало раскатил… Обосрешься.

– Вы меня еще не выслушали, а уже отказываетесь, – напомнил Рябина. – Алексей Николаевич, у вас нет другого выхода.

– Сто лимонов? Подавишься, – зло парировал вор. – Я уже стар – сколько мне вообще осталось? На год больше, на год меньше. Я видел жизнь, я понимаю ее, и мне от жизни уже ничего не надо… Но вам, марамойкам гребаным, перед смертью из принципа ни хера не кину – все с собой в могилу унесу, слюной изойдете…

– Значит, этим самым вы косвенно признаете, что деньги у вас? – последняя реплика старика, донельзя неуважительная, нимало не смутила Рябину – наоборот, заставила растянуть в улыбке тонкие резиновые губы.

– Ну, может быть и так…

Ни слова не говоря, начальник базы «КР» извлек из кармана миниатюрный диктофончик. Щелкнула кнопка – приговоренный услышал фразу Прокурора: «Бандит – он и есть бандит: хоть «старой», хоть «новой» формации. По документам он умер. Врачи констатировали смерть, а ЗАГС выписал соответствующее свидетельство. Так что похороните вора достойно…»

– Надеюсь, это освежило в вашей памяти события вчерашнего вечера? – мстительно проговорил камуфлированный.

– На склероз не жаловался никогда, – невозмутимо парировал старик.

Это была тонкая словесная игра, в которой каждый набивал себе цену, набирал очки: Коттон вроде бы неохотно соглашался, что деньги действительно у него, камуфлированный продолжал упрямо стоять на своем, приводя в качестве аргументов логические выкладки, главной из которых была следующая: у вас, смертника, нет выхода, вам не из чего выбирать, вам никто, кроме меня не поможет, и если мы договоримся, это будет интересно для каждого из нас.

– Алексей Николаевич, – Рябина спокойно нажал на кнопку «стоп», – я не гестаповец, а вы не герой-краснодонец. Ваше геройство, ваши принципы в теперешнее меркантильное время никому не нужны. Я уважаю вашу стойкость и ваши взгляды, хотя и не понимаю их. Я ведь не говорю, чтобы вы отдали все деньги…

– Ладно… Допустим, я соглашусь. Я не сказал «соглашусь», я сказал – «допустим». Чего ты хочешь? – глухо спросил старик, впервые посмотрев на Рябину с видимым интересом.

– Вот это уже интересней. А теперь разложим все по порядку. Деньги у вас, и лишь они могут вас спасти, – несомненно, говоривший повторял это лишь потому, что хотел еще раз обрисовать смертнику безвыходность его ситуации. – Или мы вас тихонько и незаметно ликвидируем, или… – Рябина сделал небольшую, но многозначительную паузу, – или договоримся…

– Нечего передо мной метлой понапрасну махать. Все это я уже слышал. Сказал «А» – говори и «Б». Чего тебе надо? Чего пришел? – в голосе Найденко прозвучала невыносимая тоска.

Рябина продолжал невозмутимо:

– Дело в том, что в этот проект вложены огромные деньги людей, заинтересованных не только в прибыли, но и в самом препарате. Это не просто наркотик. Это – оптимальное средство не только управления людьми. Это – стопроцентный способ сделать их действительно счастливыми. Алексей Николаевич, вы не настолько глупы, чтобы этого не понять – к тому же, мы нашли у вас видеокассету – вы знаете, какую. Технологический пакет, формулы, – у Сухарева. Нам нужны и документы, и деньги – теперь «русским оргазмом» можно заняться и без него. Так вот… Один очень влиятельный человек, а он влиятелен не менее Прокурора, гарантирует, что не только сохранит вам жизнь, но и поможет решить проблему с вашей племянницей Натальей Васильевной. Вы ведь, как говорится, лицо заинтересованное?

При упоминании о похищенной Наташе старик едва заметно вздрогнул.

– Набарать хочешь, гражданин начальник, – недоверчивость старика была вполне объяснимой. – Только гиблое это дело – очко разорвешь. Знаю я вас всех – за лимон баксов маму с папой удавите, лучшего друга сдадите. И тебя набарают, помяни мое слово. – Коттон отвернулся к стене, молча изучая трещины и потеки, а затем продолжил скрипучим голосом: – Я вам филки, а вы мне хороший несчастный случай. Для чего вам лишний свидетель? И вообще на хрена – одного кремлевского козла на другого менять? Все вы одним миром мазаны…

– Как хотите, – безучастно отвечал Рябина. – У вас нет другого выхода… Но мы могли бы подумать вместе и найти такой компромиссный механизм, который бы устраивал и вас, и меня.