Текст книги "Прокурор для Лютого"

Автор книги: Федор Бутырский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Мне противны все эти игры. Раньше я считал Прокурора единственным порядочным человеком, а получилось – он такой же подлец и негодяй, как и все остальные, – признался Максим честно.

Нехорошая улыбка скривила тонкие, бескровные губы старика.

– И ты приехал ко мне, чтобы об этом сообщить?

– Я приехал к вам для другого, – Нечаев смотрел почему-то не на собеседника, а на диктофон, – меня кругом подставили – как тогда, два года назад. И, мне кажется, у нас теперь общие интересы… Я не хочу, чтобы ваша племянница была во всех этих игрищах разменной монетой. Мне… она, пожалуй, единственный человек, к которому я вообще могу испытывать какие-то чувства. И это нас с вами объединяет… А потом, после всего, что я узнал о «русском оргазме»… Это не просто дешевый наркотик. Это – средство для зомбирования людей.

– Возможно, – отвечал Коттон равнодушно – Лютый, взглянув на него, подумал, что теперь вор, как никогда походит на человека, который знает какую-то тайну, могущую изменить все и сразу.

И тут вспомнилось – в машине лежит видеокассета; если верить Заводному, эту кассету должен был увидеть любящий дядя.

– Алексей Николаевич, а у вас тут можно найти видеомагнитофон? – неожиданно для вора поинтересовался Лютый.

Этот прибор у Коттона был.

«…подними-ка левую ногу. А теперь подними правую руку. Хлопни в ладоши».

Безусловно, команды принадлежали Сухому: Лютый, обладавший отличной памятью, запомнил его голос навсегда.

Максим, ни разу не видевший жертв «русского оргазма», смотрел на экран во все глаза. И хотя изображение выглядело мутноватым, послушный автоматизм Наташи сразу же бросился в глаза.

И Коттон, и Лютый не видели ее долго – почти два года. Наверное, лучше бы они не видели ее вообще…

«А теперь покажи, как делает собака», – последовала команда невидимого дрессировщика.

«Гав-гав», – очень отчетливо и потому очень страшно произнесла девушка.

Максим скосил глаза: мертвенные блики экрана причудливо ложились на морщинистое лицо старика – и от этого оно делалось еще страшней. От увиденного Коттон буквально озверел: будь тут Сухой – он мгновенно бы вцепился негодяю в жирную глотку.

А из телевизора неслось – автоматическое, безжалостное и беспощадное, и это оправдывало самые худшие подозрения:

«Видишь как? Все делает. А ты говоришь: зачем, для чего… Она счастлива и ни о чем ином не думает. И за это ощущение она будет делать все, что ей прикажут. И уже никогда больше не сможет жить так, как жила раньше, потому что любой, понявший, что такое настоящее счастье, никогда не захочет быть несчастливым… Ее можно даже не закрывать тут – пустим на пастбище, вместе с коровками, утками и гусями. Но не пройдет и трех дней, как она придет сюда и будет умолять, чтобы мы вновь дали ей «русского оргазма»… Понимаешь, что это значит?!»

«Что?» – Максим невольно вздрогнул; несомненно, этот вопрос задал Митрофанов.

– Заводной говорит, – прокомментировал Нечаев.

– Знаю сам… – тяжело дыша, ответил старик.

А страшное представление, записанное на кассету, продолжалось…

«Что?»

«Все. Это значит все. На хрена стволы, «быки» и все такое прочее? Какие, на хрен, разборки, какие завалы?! И валить никого не надо: накормил порошочком – и виляй жопой, жди приказа».

Лютый все еще сохранял самообладание – а вот планка уголовного авторитета упала до нулевой отметки. Казалось – от его взгляда вот-вот перегреется и взорвется телевизионный экран…

Неожиданно в телевизоре резким наплывом появилась чья-то спина, затем, вполоборота, лицо, и Максим узнал Заводного – стало быть, он не ошибся.

«А если скажу трусы снять, а? Снимет?»

Пахан заскрипел зубами.

«Вообще-то она, вроде как целка… Ну, попробуй, если не боишься».

«А кого я должен бояться?»

«Слышь, Наташа, или как тебя там… Трусы-ка сними…»

Коттон первым не выдержал добровольной пытки – с силой вдавив кнопку пульта дистанционного управления, он выключил телевизор.

– Так ты говоришь – в лесу этот фуцин? – хищно спросил он.

– Да, в старом ДОТе, – ответил Лютый, понемногу приходя в себя.

Пахан резко поднялся.

– Поехали… Базар к нему один есть.

Уже сидя за рулем БМВ, Нечаев спросил себя: зачем, для чего Заводной должен был показать эту видеокассету любящему дяде?

Но ответа он так и не нашел…

Глава девятнадцатая

Черная БМВ стремительно неслась по шоссе – удивительно, но на всем протяжении до столицы не было ни одного населенного пункта, ни единой деревушки. Лишь синие плакаты с белыми стрелками: «Шерстянка – 20 км», «Колычевка – 12 км». На этой трассе не было жилья, не было людей – только стрелки боковых указателей. Важная стратегическая магистраль – люди, как правило, всегда остаются в стороне от стратегических путей.

Солнце уже почти село – до наступления полной темноты оставалось не более получаса.

Лютый, сжимая руль обеими руками, напряженно смотрел вперед: такая скорость требовала предельной собранности. Машина делала сто семьдесят в час, но Коттону, сидевшему рядом, казалось, что она едва движется.

– Быстрей нельзя, что ли? – не глядя на водителя, спросил он раздраженно; видимо, в мыслях он был уже в заброшенном ДОТе, рядом с Заводным.

Водитель со вздохом притопил педаль акселератора – теперь казалось, что указатели, деревья и редкие встречные машины сливаются в одну грязную расплывчатую полосу. Гул двигателя, однообразное шуршание протекторов по асфальту, свист ветра в боковом окне невольно убаюкивали. Но и Нечаеву, и его спутнику было не до сна.

Неожиданно впереди замаячил угловатый задок навороченного джипа «рэнджровер»: запаска в щегольском металлическом корпусе, рельефные габариты, мерцающие багрово-кровавым светом, низкопрофильная резина… Максим вовремя заметил выплывающий из полутьмы поворот и, сбавив скорость, решил обогнать джип после поворота. Но тот почему-то резко вильнул на середину шоссе, не давая даже начать маневр.

– Что творит, сволочь… – нетерпеливо прошептал Нечаев, пытаясь обойти наглеца слева – «рэнджровер» тоже принял влево.

– Негодяй… – произнес Коттон. – Не видит, спешим…

Лютый посигналил дальним светом – никакого эффекта. Подал звуковой сигнал – джип по-прежнему упрямо и нагло блокировал проезд.

Это очень походило на классический дорожный наезд – ведь не сельские пэтэушники на папиной машине катаются по местным клубам да дискотекам!

Кто именно: Сухарев? Рябина? Или менты-беспредельщики взяли у знакомых бандитов тачку покататься?!

Какая разница – теперь не до того. Да и разницы, если разобраться, никакой и нет…

Нечаев, мельком взглянув на Коттона, извлек из кармана пистолет Заводного. Пахан, быстро оценив ситуацию, также достал оружие.

Тем временем «рэнджровер», чуть оторвавшись вперед, быстро остановился, загородив корпусом проезд – съезды с шоссе были довольно круты, и Лютому также пришлось притормозить.

Дверца дивной английской машины быстро открылась, и слепой свет фар выхватил из полутьмы шоссе классический, до боли знакомый московский типаж: шкафообразная фигура, коротко стриженная голова, спортивный костюм, крученая золотая цепь на шее…

Двое точно таких же, но без цепей, вышли с другой стороны, встав рядом с джипом.

– М-да, приплыли… – Нечаев, помня об эффекте внезапности, спрятал оружие под полу куртки. – Так что – стрелять?

Тем временем бандит вразвалочку подошел к «бимеру» – он уже хотел было что-то сказать водителю, но, едва заметив на переднем сидении пассажира, сразу же отпрянул.

– Дядя Леша? Вы?

– Да, это я, – скрипуче ответил старик, и по его интонациям Лютый понял – на этот раз все обойдется. – Что это вы нас гоп-стопнуть решили? Никак, на меня наехать надумали?

– Простите, дядя Леша, мы не знали, что это ваша машина…

На первый взгляд было довольно странным, что этот здоровенный амбал так почтительно разговаривает с тщедушным стариком, которого, имей он желание, мог бы убить с одного удара – но только на первый взгляд. Пять синих точек на кисти руки, то есть портак «один в четырех стенах» и вытатуированный специфический перстень, символ, понятный лишь посвященным, свидетельствовали: этот амбал уже прошел тюремные университеты, и прекрасно понимает, как надо вести себя в присутствии уважаемого вора в законе…

– Это моя машина, и я спешу, – коротко отрезал старик.

– А мы подумали – фраерок какой-то московский по вечерней прохладе гонит, под «крутых» закосить решил, вот и надумали поразвлечься, дербануть, – оправдывался амбал виновато, во все глаза глядя на законного вора; он будто бы не верил, что перед ним тот самый легендарный пахан, о котором и в Москве, и на многочисленных СИЗО, пересылках, зонах и централах еще лет десять назад ходили самые невероятные легенды.

– Так ты что – не веришь, что это я? – наконец, законный вор догадался о причинах такой странной реакции амбала.

– Да недавно параша покатила по Москве, что умерли вы… Или завалили. В гараже каком-то. И Вареник, жулик ваш, вроде бы Богу душу на Бутырке отдал.

– Насчет Вареника – правда, – печально вздохнул пахан, – а что касается моей смерти, то слухи о ней сильно преувеличены.

– Может быть, помочь чем? – не унимался амбал: видимо, ему очень хотелось услужить старику. – Дядь Леша, у нас времени много, отдыхаем вот… Мы с радостью! Если в Москву, так мы вам щас настоящий эскорт забацаем, как Президенту!

– Да нет, не надо… Еще чего – внимание мусоров привлекать. Извини, пацан, – Алексей Николаевич даже не помнил имени и погоняла этого бандита, – извини, дела у нас срочные. Пропустите уж, сделайте милость, не дербанте. И о том, что меня видел, никому не рассказывай.

– Бля буду, слово пацана, зуб даю!.. – видимо, владелец «рэнджровера» был в духе и потому, лихо продемонстрировав классический блатной жест, рысью понесся к джипу – отъезжать.

Спустя несколько секунд дорога была свободна.

– Хороший, вроде, пацан, – произнес Коттон ласково, пряча «волыну», – только хреново, что он нас с тобой вместе увидел…

* * *

Многоопытные зэки, впрочем, как и опытные контролеры-вертухаи следственных изоляторов, считают и, видимо, справедливо: впечатление о человеке как о личности можно составить хотя бы по тому, как он ведет себя в заключении. Человек слабый, как правило, ломается и начинает довольно быстро опускаться: не следит за собой, перестает мыться, причесываться и вообще – выполнять самые необходимые гигиенические процедуры, вплоть до регулярного подтирания «копченого солнышка». Такие зэки на лагерном языке именуются «запомоенными», или «чертями», котируются они чуть выше пидаров, и место им, как правило, только у вонючей параши.

Если бы самый могущественный московский мафиози Иван Сергеевич Сухарев видел бы сейчас Заводного, то наверняка бы принял его за чистого, рафинированного «черта». Сухой два года провел на общем режиме и наверняка знал толк во внутрилагерной иерархии.

За какие-то сутки, которые Митрофанов находился в заключении, он как-то сразу обрюзг, постарел и опустился. Короткие волосы взъерошились и торчали в разные стороны, в щетине виднелись какие-то крошки, некогда белоснежный костюм сицилийского мафиози походил на робу чернорабочего в конце смены. От пленника за несколько метров остро разило козлятиной. Впрочем, сам он не обращал на это внимания, наверное, принюхался.

Он ушел в себя, пытался расслабиться – силы ему еще могут пригодиться. Отрешиться, выбросить все из головы – деньги, недавнее унижение, суету, даже будущее. Здесь, в жутком, сыром склепе на трехметровой глубине все это теряло смысл.

Все это время он или лежал на импровизированном топчане, сооруженном из полусгнивших досок, или ходил от стены к стене, нервно ероша прическу.

Как ни пытался он собраться с мыслями, но ужас – холодный, липкий – сковывал его мысли. Ему было страшно – страшно, что тут вновь появится этот жуткий человек и будет делать ему какие-то инъекции; страшно, что о его предательстве узнает Сухой. В конце концов, страшно от того, что сердце может не выдержать этих страхов.

В такие минуты он пытался заснуть – иногда ему это удавалось, правда – ненадолго. С наступлением полной темноты желанный сон наконец пришел – скорей даже не сон, а забытье…

А потом он проснулся – также внезапно и резко, как и заснул.

Митрофанов очнулся от нестерпимого холода. Все тело ломило – так, будто бы он трое суток кряду выгружал вагоны с углем.

Приподнявшись на локте, осмотрелся по сторонам.

Какое-то небольшое помещение, полутемное – судя по всему, подвал или полуподвал. Глаза медленно привыкали к слабому свету – тонкий лучик месяца едва проникал через грязное, забранное решеткой стекло. Несколько развалившихся фанерных ящиков, полусгнившие доски, наваленные друг на друга, истлевшая одежда…

Заводной потер виски, попытался было воскресить в памяти недавние события, но сделать этого так и не смог. Запомнились только ощущения, притом все они были мерзкими и гнусными, и среди этих ощущений преобладала физическая боль: вроде бы его вчера пытали, вроде бы делали какие-то уколы…

Но кто?!

Думать не хотелось, вспоминать тоже не хотелось…

Он поднялся с сырого земляного пола и подслеповато осмотрелся, нащупал целлофановый пакет. Несколько буханок хлеба, палка сырокопченой колбасы, три двухлитровых баллона с минеральной водой – и все. Все-таки истязатель был по-своему благородным: он не доканывал пленника мучениями голода и жажды.

Судорожным движением скрутив пробку, пленник жадно припал к горлышку – минеральная вода текла по подбородку, по шее, но Митрофанов не обращал на это внимания: так сильно хотелось пить. Наконец, ополовинив баллон, он уселся на прогнивший ящик и принялся вспоминать, что же с ним до этого произошло.

Сознание немного прояснилось: вспомнились напутствия Сухарева, и Киевский вокзал, и так услужливо подкатившее такси, салатная «Волга» с шашечками, и тот страшный человек в кожанке, который оказался вовсе не таксистом… И допрос, и диктофон и, конечно же, инъекции; но все как-то рвано, контурами, точно в тумане.

Внезапно где-то сверху послышался мерзкий металлический звук – шкрябанье заржавленного железа. По телу пленника пробежала невольная дрожь; ему очень захотелось забиться в угол, зарыться под землю, раствориться в этом зловонном, замкнутом пространстве.

Он знал, он чувствовал – это идет его смерть…

Конечно же, Митрофанов ожидал самого худшего, но увидеть рядом со своим недавним мучителем Коттона он не ждал никак.

Щелкнул выключатель – подземный бункер озарился мертвенным электрическим светом.

Первая мысль была совершенно естественной: этот садист, выдававший себя за таксиста, – человек вора. Вторая мысль была еще хуже: если пахан просмотрел видеокассету, то ждать пощады не придется.

Заводной улегся на лежак, притворившись спящим: он подумал, что его, такого несчастного, к тому же – лежачего, сильно бить не будут – ничего иного в голову почему-то не пришло.

Алексей Николаевич, морщась от миазмов, подошел к пленнику вплотную и, брезгливо пнув ногой в грудь, прикрытую некогда белоснежным пиджаком, спросил:

– Что, блядь, не ожидал меня тут увидеть?

Митрофанов дернулся – не столько от удара, который вышел несильным, сколько от голоса пахана: настолько страшно он прозвучал.

– Коттон… Я…

– Не ждал, не ждал… – Максим, стоявший сбоку, видел: старик с трудом сдерживает себя, чтобы не накинуться на пленника.

– Коттон, меня послал к тебе Сухой. Я что? Я исполнитель. Я шестерка, Коттон, бля буду…

– Будешь, – успокоил его старик ласково. – Еще как будешь… Да ты давно уже блядью стал, конь ты педальный! Таких как ты, Заводной, петухи на моей зоне заставляли парашу жрать…

– Алексей Николаевич! – наконец пленник вспомнил гражданское имя жуткого старика. – Мне сказали – я сделал. Я ведь человек маленький…

– И сказали, чтобы ты своей поганой метлой моей Наташке приказывал – «трусы снимай»? – бледный от бешенства, задыхаясь, спросил пахан и тут же безо всякого перехода продолжил: – Ты, паучина, все равно сдохнешь. Я свое слово сказал, а ты его знаешь. Но у тебя есть два способа отправиться в ад: простой, если я тебя за секунду из «волыны» завалю, или сложней и больней… Хочешь – будешь собственные яйца жрать, хочешь – в муравейник живьем, хочешь – по сантиметру от тебя тупой ножовкой отрезать буду… Сам. Не хочешь? По глазам, гаденыш, вижу, что хочешь подохнуть быстро. Так вот: где твой Сухой?

– Алексей Николаевич, я это все уже знаю, – деликатно одернул старика Лютый, но тот окончательно впал в безумное бешенство:

– Не мешай! Уйди! Я с ним сам говорить хочу…

Возражать не приходилось – после просмотра видеокассеты пахан был в таком состоянии, что был готов завалить кого угодно. И потому Нечаев, в последний раз взглянув на затравленного Митрофанова, двинулся наверх, в безмолвную темноту ночного леса.

Встал у входа, закурил, осмотрелся…

Неожиданно где-то неподалеку послышался звук автомобильного двигателя – он гулко разносился среди деревьев. Максим насторожился. И впрямь через несколько минут на лесной дороге показался знакомый уже «рэнджровер».

Джип остановился, посигналил дальним светом, и амбал, выйдя из машины и пройдя к передку, чтобы быть заметным в свете фар, приветливо помахал рукой.

– Все в порядке?

– Нормально, – крикнул в ответ Лютый.

– Ты уж извини, пацан, – несомненно, бандит принимал водителя БМВ за коллегу, – но тут две какие-то тачки подозрительные стоят. Мусорские, не мусорские – непонятно. Только не нравится мне это… Что им в это время тут надо?

– Разберемся, – лениво бросил Максим и, автоматически опустив руку в карман, нащупал твердый целлофановый пакетик. Это был тот самый розоватый порошок.

– Ты дядю Лешу сюда позови, я ему еще кое-что сказать хочу, – застенчиво попросил амбал, понимая свою нетактичность.

Нечаев спустился вниз – Коттон, наклонившись над пленником с хищным видом, слушал, как тот лепечет нечто нечленораздельное. До слуха Максима то и дело долетали слова: «Сухой», «Польша», «Калужская область», «Русский оргазм»…

Мозг Лютого работал четко – нужное, единственно правильное решение пришло за какие-то доли секунды. Неожиданно, как в голографическом снимке, перед глазами всплыла давешняя картина: московская квартира, компьютер, мерцающий синим монитор и меморандум по «русскому оргазму»: «Человек, регулярно потребляющий даже небольшую дозу наркотика, перестает контролировать свои действия. «Русский оргазм» способствует появлению заниженной самооценки, патологической потребности подчиняться любой команде, практически не задумываясь о последствиях, подавляя способность даже простейшего анализа. Налицо стопроцентная психокоррекция…»

– Алексей Николаевич, там те самые, на джипе, – мягко произнес Нечаев.

– Чего хотят? – сердито спросил вор, не оборачиваясь к вошедшему.

– Говорят – дело какое-то срочное. Вроде бы тачки подозрительные видели. Вас просят.

Найденко с явным неудовольствием оставил Митрофанова и, взглянув на Лютого как-то странно, пошел наверх.

Максим, схватив валявшийся на полу баллон с минералкой, раскрутил пробку и, вскрыв целлофановый пакетик зубами, ссыпал в него розоватый порошок.

Разболтал, сунул Заводному:

– Пей.

– Только не это, только не это… – Митрофанов заелозил в углу на заднице. – Только не…

– Пей, сученыш… – Нечаев, достав пистолет, щелкнул предохранителем. – Ну!

Если человеку предлагают выбор: умереть сейчас же или много позже, он, как правило, выбирает второе. И потому пленник, поднеся баллон ко рту, принялся пить окрашенную розовым жидкость. Вода стекала по подбородку, натекала за ворот рубахи, но Заводной, не отрывая взгляда от оружия, пил, пил, пил, пока в баллоне ничего не осталось.

– А теперь посмотрим, как…

Он не успел договорить – неожиданно наверху гулко громыхнул взрыв, вздрогнула земля, жалобно звякнуло стекло единственного окна, с потолка посыпался какой-то мусор… Через несколько минут на эти звуки наслоилась длинная автоматная очередь.

Максим бросился наверх.

Над роскошным джипом вздымался столб густого жирного дыма – под передним колесом «рэнджровера» ничком лежал тот самый пацан, с которым Лютый беседовал минуту назад. Чуть поодаль – еще двое. Видимо, они хотели добежать до шоссе, но не успели: их накрыл автоматчик.

А из-за темных деревьев ночного леса уже выходили фигуры в камуфляжах и черных масках: короткоствольные автоматы были направлены в сторону ДОТа. В глаза ударил слепящий белый свет прожектора – Максим инстинктивно закрыл лицо рукой.

Бежать вниз, прятаться?

Их выкурят слезоточивым газом, как енотов из норы за несколько минут.

– Максим, что это? – Коттон, как и Лютый, не понимал ровным счетом ничего.

– Граждане Нечаев, Найденко и Митрофанов. Вы окружены, сопротивление бесполезно, сдайте оружие, – послышался из-за перелеска голос, показавшийся Максиму знакомым.

– Что это? Не понял… – теперь в голосе пахана сквозило явное недоверие.

– Обыкновенная операция по задержанию опасного уголовного авторитета Алексея Николаевича Найденко, – послышалось из-за спины. – Неожиданных свидетелей мы только что уничтожили.

Лютый обернулся – перед ним стоял Рябина…