Текст книги "История Фридриха Великого"

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

   Посещение Дрездена было пагубно для молодого принца. Картины жизни, которые он там увидел, наслаждения, которые вкусил, не давали более покоя его огненной натуре, и она громко вопила о {47} правах своих. Принц отыскал себе сердечного поверенного: то был сверстник его, поручик Кит, камер-паж короля. Характеры их симпатизировали, и Кит, по должности своей при короле, часто имел случай предупреждать принца о близких невзгодах и предотвращать грозивший ему удар. Это участие связало их еще более. И в сердечных похождениях принца Кит служил ему преданным пажом. В это время свобода Фридриха несколько увеличилась: гувернеров его отставили от прежней должности.

   На эту мысль навел короля генерал Грумбков, который, принадлежа к австрийской партии, видел в графе Финкенштейне опасного себе противника. Место надзирателей заступили два товарища, которые должны были всегда быть при принце, но никакого особенно присмотра за ним не имели. В товарищи были избраны королем полковник Рохов и поручик фон-Кейзерлинг. Последний был молодой человек с живым характером, весьма хорошо образованный. Впоследствии он сделался задушевным другом принца.

   Связь принца с Китом показалась, наконец, королю подозрительной и он, повысив его в чине, перевел из Берлина в дальний полк. Но это ни к чему не привело. Принц скоро нашел себе нового поверенного в поручике Катте, и эта связь была для принца гораздо опаснее первой. Катте был мастер говорить, много читал и притом имел удивительную способность вкрадчивости, несмотря на то, что его сросшиеся брови придавали лицу его какую-то суровость. Он составил себе особенную эпикурейскую систему философии и, прикрывая разгул молодого темперамента цветами скромности и опытного рассудка, сумел прослыть святошой при дворе. Тем неистовее были ночные оргии, когда волк сбрасывал с себя овечью шкуру. {48}

   При всем том Катте был невоздержен на язык, так же как и на дары Вакха. Между молодежью, где он играл роль представителя, он любил похвастать своими победами над женщинами, своими связями при дворе и дружбой с наследником престола. Часто он показывал письма принца, в которых тот жаловался на настоящее свое положение, обнаруживал идеи будущего и свои планы преобразований по восшествии на престол. Услужливые люди, то есть такие, которые умеют вместе услужить, подслужиться и выслужиться, доносили все исправно королю, и старик всегда приходил в решительное бешенство.

   Жизнь принца сделалась во сто раз хуже, чем была прежде; все что могло его оскорбить, унизить, огорчить – было над ним исполнено с убийственным расчетом. Король заставлял его нести все тягости капральской службы; при каждом удобном случае при всех осыпал его упреками, не выбирая выражений и, наконец, на большом выходе, трактуя его ниже всех придворных, сказал ему: "Если бы покойный король, мой отец, со мной так обходился, как я с тобой, я давно уж убежал бы из Пруссии. Но для этого нужны твердость духа и сила воли: их в моем наследнике нет".

   Эти слова имели на принца гораздо опаснейшее влияние, чем король мог предполагать. Фридрих решительно объявил сестре своей, что долее не будет выносить всех унижений, и, действительно, убежит из отечества. Неоднократно король требовал от принца, чтобы он отказался от престола и права свои предоставил младшему брату, Августу-Вильгельму, который во всем подчинялся неограниченной воле и прихотям отца. Фридрих твердо отвечал, что скорее сложит голову на плаху, чем откажемся от законного наследия и хоть на волос уступит права свои на престол Пруссии. Наконец, он даже объявил отцу, что согласен на его предложение, только с тем условием, чтобы король всенародным манифестом объявил, что признает Фридриха незаконным сыном и потому отрешает от наследия престола. Такое условие решительно противоречило правилам короля и его набожной, семейной жизни,

   Тайные занятия и удовольствия принца требовали значительных издержек, а он мог располагать только самыми незначительными суммами. Это заставляло его делать долги. Король узнал, что он занял у берлинских негоциантов 7.000 талеров.

   Тотчас же был издан указ, которым запрещалось давать взаймы деньги несовершеннолетним, хотя бы они приинадлежали к коро-{49}левскому дому. За нарушение этого узаконения назначена была крепостная работа и даже смертная казнь.

   Долги принца более всего огорчали короля, который вообще был скуп на издержки. Последствия были ужасны. Гнев часто до того ослеплял короля, что он забывал, что он отец. Ужасные сцены происходили между ним и Фридрихом, в которых даже жизнь принца неоднократно подвергалась опасности. В порывах гнева король не умел владеть собой. Все это привело несчастного принца к последней точке отчаяния.

   "Я должен искать спасения в бегстве! – так писал он к старшей сестре своей. – Я люблю отца моего, уважаю в нем короля, но ненависть его непримирима. Я решаюсь на последнее средство. Я бегу в Англию: там меня примут с открытыми объятиями. Катте и Кит готовы следовать за мной, хоть на край света. Я заготовил паспорта и векселя. Я так устроил дела, что нам не опасны преследования. Королеве я не доверял моей тайны, чтобы она, в случае нужды, с чистым сердцем могла дать клятву, что ничего не знала о моих замыслах. При первой поездке короля во внутренние провинции план мой будет приведен в исполнение. Плачь о бедном наследнике прусского престола". {50}

   Напрасно принцесса употребляла все старания, чтобы отвлечь брата от этого гибельного намерения: новые невзгоды его еще более в нем укрепили.

   Вскоре представился удобный случай к исполнению плана Фридриха. Король польский Август в мае 1730 года устроил в Мюльберге великолепный лагерь с праздником, на который собирался и прусский король со всеми принцами и всем своим штабом. Прусский двор был принят в Саксонии почти с баснословной роскошью. Но Фридрих-Вильгельм был не в духе. Несмотря на все ласки и почести, оказываемые ему Августом, он понял, что под этой личиной скрывались своекорыстные виды, и что дружба польского короля была только ловушкой, в которой Пруссия должна была оставить свои надежды на Юлихбергские владения. По обыкновению, дурное расположение духа короля обрушилось на молодого принца,

   Фридрих через Катте просил кабинет-министра польского короля приказать дать ему хороших почтовых лошадей для двух офицеров, которых ему надо было немедленно отправить. Министру это показалось подозрительным, он доложил об этом своему королю. Август сейчас же понял, в чем дело. Боясь разрыва с Фридрихом-Вильгельмом, он уговорил принца, по крайней мере во время пребывания прусского двора в Саксонии, не покидать своего отца.

   Фридрих должен был отложить свое намерение до лучшей минуты. Между тем несколько неосторожных слов обнаружили его тайну при дворе; король узнал обо всем и принял меры.

   Неожиданный политический оборот обещал совершенную перемену в судьбе Фридриха. Выше уже сказано, что в начале этого года распоряжения к войне Англии и Пруссии были остановлены. Дело дошло до переговоров: Англия желала чистосердечного примирения и союза, и для этого был даже отправлен в Берлин уполномоченный посол от английского кабинета. Сватовство опять пошло в ход, и оба брака принцев должны были скрепить союз двух держав. Но Англия хотела в то же время обеспечить себе искренность и дружбу прусского короля и извлечь его из сетей австрийских интриг, и потому главным условием мира было удаление от прусского двора Грумбкова. В подкрепление этого требования представлены были неоспоримые доказательства его сношений с венским кабинетом. При такой явной опасности австрийская партия пустила в ход все пружины своей хитрости, чтобы только удержать короля в прежнем его предубеждении против Англии. {51} Это ей вполне удалось. Король резко обошелся с послом, и оскорбленный англичанин почел неприличным продолжать переговоры. Луч надежды принца угас так же быстро, как и возник. Итак, из лабиринта зол ему не оставалось другого выхода, кроме бегства.

{52}

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Попытка к бегству

   По прошествии нескольких недель король предпринял поездку в южную Германию. Принц Фридрих должен был ему сопутствовать. При сильном своем подозрении, король долго не знал, на что решиться: взять ли принца с собой или оставить его в Берлине. Наконец, он решился на первое, полагая, что под его личным надзором принцу труднее будет выполнить свое намерение. Он приставил к принцу трех старших офицеров своей свиты, со строгим приказанием, чтобы один из них, поочередно, неотлучно был при Фридрихе и даже ехал бы с ним в одной коляске.

   Фридрих между тем с помощью Катте принял все нужные меры. Еще из саксонского лагеря он написал к английскому королю, прося дать ему при английском дворе приют и защиту. Хотя из Англии последовал ответ не совсем удовлетворительный, Фридрих все-таки решился бежать в Англию через Францию.

   Катте, при первом известии о бегстве Фридриха, должен был отпроситься в отпуск за границу, под предлогом женитьбы, лететь в Англию и кончить там переговоры в пользу принца. Ему для это-{53}го были поручены деньги, бумаги и все драгоценности Фридриха. Кит также должен был способствовать побегу своим личным участием.

   15-го июля 1730 года король и вся свита выехали из Берлина и через Лейпциг отправились в Аншпах, где король хотел навестить дочь свою, недавно выданную замуж за молодого маркграфа аншпахского. В Аншпахе Фридрих получил письмо от Катте, в котором тот извещал его, что еще не успел выхлопотать себе отпуск и потому просил принца помедлить с бегством до прибытия в Везель, откуда ему значительно легче будет пробраться в Англию, через Голландию.

   Фридрих ответил, что он долее ждать не может, и твердо решился оставить поезд королевский в Синцгейме, местечке между Гейлброном и Гейдельбергом. Он приказывал Катте отправиться в Гаагу, где он его найдет под именем графа Абервиля. Притом он его уведомлял, что, в случае преследования, он на время укроется в монастырях, рассеянных по дороге. В поспешности, с которой Фридрих писал свое письмо, он забыл адресовать его в Берлин и только написал на конверте "через Нюрнберг". Таким образом, письмо попало в чужие руки, к двоюродному брату Катте, который стоял в Эрлангене на вербовке.

   Из Аншпаха король поехал в гости к герцогу Виртембергскому, а оттуда в Мангейм. На дороге надо было проезжать местечком Синцгейм. Но маршрут переменился; ночлег, назначенный в Синцгейме, был перенесен за несколько миль оттуда в местечко Штейнфурт. Королю отвели лучший дом, свита разместилась в сараях. Принцу, его камердинеру и полковнику Рохову дан был общий сарай.

   Фридрих распорядился сообразно с местом и обстоятельствами. Он воспользовался легковерием одного из королевских пажей, брата Кита, и открыл ему "тайну", что у него недалеко оттуда назначено любовное свидание. Для этого он просил, чтобы добрый паж, не говоря никому ни слова об этом, разбудил его на другой день в четыре часа утра и достал бы ему хороших лошадей. Сделать это было нетрудно, потому что в местечке производился торг лошадьми. Паж согласился с большим удовольствием.

   Едва выглянуло солнце, как услужливый паж пробрался в сарай принца, но в темноте вместо Фридриха разбудил его камерди-{54}нера. Тот имел довольно присутствия духа притвориться, будто не находит тут ничего подозрительного и преспокойно завернулся опять в одеяло, высматривая, что из всего этого, в конце концов, получится.

   Он увидел, как принц торопливо вскочил и оделся, но не в мундир, а во французское платье и в красный сюртук сверху. Потом, на цыпочках, прокрался к двери, осторожно отворил ее, робко озираясь на товарищей, и вышел.

   Едва он ушел, камердинер тотчас же известил полковника Рохова обо всем случившемся. Испуганный полковник разбудил еще трех офицеров из королевской свиты и все четверо, подозревая недобрый умысел, пустились отыскивать принца.

   Вскоре они нашли его на конном рынке. Принц стоял, прислонясь к повозке, и со всех сторон высматривал пажа, которого ждал с лошадьми. Появление нежданных гостей привело принца в бешенство и отчаяние, кажется, он был бы в состоянии драться с ними насмерть, если бы имел при себе оружие. Офицеры подошли к нему и с должным почтением спросили, что заставило его высочество так рано подняться с постели и нарядиться в такое странное платье? Он отвечал им коротко и грубо. Рохов между тем ему заметил, что король изволил уже проснуться и через полчаса намерен продолжать свой путь; почему покорнейше просил принца возвратиться и поскорей надеть мундир, чтобы его величество не уви-{55}дел его в этом костюме. Принц не соглашался. Он отвечал, что хочет прогуляться, подышать утренним воздухом; пусть они не беспокоятся – в назначенный час к отъезду он обязательно явится в приличном, соответствующем его положению платье.

   Между тем прискакал паж, с двумя лошадьми. Принц хотел проворно вскочить на одну из них, но офицеры не допустили этого. Он боролся с ними, как отчаянный, но сопротивление было напрасно; сила и большинство одолели. Его заставили возвратиться в сарай, лошадей отослали, пажа взяли под арест.

   Королю донесли об этом происшествии; он допросил пажа, но, как не было явных доказательств намерения принца бежать, он смолчал и даже не дал сыну заметить, что обо всем уже знает. Только на другой день, когда поезд прибыл в Дармштадт, король, видя принца сказал ему с насмешкой: "Я удивляюсь, что встречаю вас здесь, я думал, что ваше высочество уже, по крайней мере, в Париже". {56}

   Принц ответил, что если бы он этого решительно пожелал, то давно был бы во французских владениях.

   Но несчастие принца было ближе, чем он полагал. Едва король доехал до Мейна, откуда предполагал продолжать путь свой вниз по Рейну, как он получил от двоюродного брата Катте эстафету. В ней заключалось письмо принца, которое он, по верноподданническому чувству, не посмел скрыть от короля. Король приказал тотчас же взять Фридриха под стражу и содержать на одной из лучших яхт. За ним смотрели, как за государственным преступником, шпага и все бумаги были у него отобраны.

   К счастью, он успел еще при первой невзгоде передать своему камердинеру письма, которые могли обличить многих, если не в злоумышлении, так в приязни к нему, что в этом случае было одно и то же. Письма, по его приказанию, были сожжены его верным слугой.

   Принц мало заботился о себе, но его сильно тревожила участь друзей, замешанных в его деле. Однако он твердо был уверен, что Катте, верно, уж позаботился о своей безопасности. Кит еще до приезда короля в Везель получил записку от принца, написанную карандашом, со следующими словами: "Спасайся, все открыто!" Он не терял времени, тотчас же вскочил на коня и во весь опор счастливо достиг голландской границы. В Гааге преследовал его еще прусский офицер, отправленный за ним в погоню, но он успел на рыбачьей лодке добраться до Англии. Оттуда он отправился в Португалию и поступил на военную службу,

   В Везеле принц был заключен в темницу. К ней приставили часовых с заряженными ружьями. На следующий день комендант крепости, майор Мозель, получил приказание представить своего пленника королю.

   Когда принц вошел в комнату, король строго спросил его: зачем он хотел дезертировать?

   – Я не мог долее сносить унижение будущего короля Пруссии при дворе его отца.

   – Но кто дал тебе мысль спасаться бегством?

   – Ваше величество.

   – Я? Ты лжешь.

   – Нет. Вы часто говорили мне: "Если бы я был на твоем месте и мой отец так бы обходился со мной, я давно бы убежал из Прус-{57}сии". Я хотел только уподобиться в силе характера и благородстве мыслей моему родителю и королю.

   Король вспыхнул. Он выхватил шпагу и кинулся на Фридриха, но майор Мозель защитил его своей грудью и остановил руку короля.

   – Если вашему гневу нужна кровь, – вскричал он, – так пусть льется моя; из этой груди уж много ее пролито за моего короля, достанет и за его наследника!

   Смелый, геройский поступок майора образумил Фридриха-Вильгельма. Он вспомнил, что перед ним стоит сын и велел тотчас же вывести принца, поручив его надзору четырех надежных офицеров.

   – Но берегите его пуще глазу, – прибавил он, – принц мне теперь дороже зеницы ока!

   На другой день король отправился в Берлин.

   Офицерам дано было приказание выехать из Везеля, спустя несколько дней, и везти принца, как можно секретнее. Строго было им наказано во время путешествия не проезжать через ганноверские владения. Король боялся, что в английских землях найдутся защитники его сыну и смогут его освободить. Также было запрещено допускать до разговора с ним кого бы то ни было.

   Несмотря на такие предосторожности, принц едва не спасся в самом Везеле. Народ сильно сочувствовал его несчастью, и почти не было молодого человека, который не решился бы жизнью заплатить за его свободу. Ему тайно доставили веревочную лестницу и женское крестьянское платье. Ночью, перерядившись, принц выкинул лестницу из окошка и начал осторожно сходить по ней. Уж он переступал последние перекладины, еще несколько шагов, и он был бы на земле вне опасности, как вдруг хриплый голос закричал ему: "Wer da?" Это был часовой, который повернул из-за угла и которого он прежде не заметил. Он не ответил, солдат выстрелил, и принц едва успел взобраться по лестнице в свою темницу и там сбросить свой маскарадный костюм. Будь ночь не так темна, он, верно, пал бы жертвой бдительности своей стражи.

{58}

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Суд

   Катте между тем очень мало думал о своей безопасности. В Берлине уже шептались о тайном заключении наследника престола. Молва росла и становилась всеобщей. Друзья Катте предостерегали его, но он равнодушно ждал, пока седельник окончит заказанное им богатое французское седло, в котором он велел сделать потайные сумки для денег, бумаг и других вещей. Наконец, он отпросился у своего полковника на несколько дней из Берлина, под предлогом охоты. В ночь, накануне его отъезда, пришел приказ арестовать его. Исполнители приказа с намерением медлили, чтобы дать ему время выехать из города и скрыться. Когда они полагали, что он уже далеко, они отправились к нему в дом и что же? – Легкомысленный Катте еще преспокойно курил трубку и допивал свой кофе, наблюдая, как ему систематически седлают лошадь. Судьба его была решена. Запечатанный ларчик с письмами и драгоценностями принца он просил передать королеве.

   Вместе с приказом об аресте Катте пришло от короля письмо к гофмейстерине королевы, в котором он поручал ей предуведомить ее величество о бегстве принца и о его заключении. Ужас и удивление королевской фамилии были совершенно невообразимы.

   Еще более беспокоил всех запечатанный ларчик, которого скрыть было невозможно. Его содержание могло быть опасно для {59} королевы и, в особенности, для старшей принцессы. Наконец, решили сломать печать, открыть ларчик, вынуть из него все опасные бумаги, сжечь их и заменить новыми письмами самого невинного содержания.

   27 августа король возвратился в Берлин. Первый вопрос его был – где ларчик? Когда к нему принесли его, он с таким нетерпением желал узнать его содержание, что сломал печать и отпер ларчик, не осмотрев его сперва хорошенько. Он полагал, что побег принца был следствием обширного заговора, в котором принимали участие его жена и старшая дочь, под влиянием английской партии. Он подозревал даже, что у них при этом был в виду не один родственный союз с Англией, но еще что-нибудь гораздо поважнее. Но в ларчике он не нашел ничего, что бы могло подтвердить его {60} подозрения. Вместо того, чтобы успокоить, это еще больше его взбесило. Как обыкновенно, бедное семейство должно было страдать от этого припадка. Одна старушка, Камеке, к которой он питал особенное доверие, старалась его успокоить и смягчить негодование и даже несколько в том преуспела, только ненадолго.

   Между тем по приказанию короля Катте привели на допрос. Он отвечал на предложенные вопросы с твердостью и благородством, говорил чистую правду и только скрыл, что принцесса Вильгельмина знала о намерении брата бежать в Англию. Клятвенно подтвердил он, что принц хотел скрыться в Лондон от унижений, но без всяких умыслов против особы его величества.

   Все это, однако, не могло потушить искры подозрения в душе короля – она разгоралась более и более и разжигала в нем сильное беспокойство.

   После допроса с Катте сняли мундир. Его одели в кафтан из грубой холстины и отправили на гауптвахту, под строгим караулом. Гонение короля обратилось теперь против всех приверженцев и друзей Фридриха, хотя они и не были причастны к замыслам принца.

   Так, например, бывший его учитель, Дюган, который теперь занимал место советника, был отрешен от должности и сослан в Мемель, под надзор местного начальства.

   Между тем принца привезли в Миттенвальд. Здесь сделали ему первый допрос. Он подтвердил все показания Катте. Генерал Грум-{61}бков, который был обер-аудитором при допросе, старался унизить благородную гордость принца представлением ему великих опасностей в будущем. На это Фридрих отвечал: "Душа моя сильнее всех опасностей, а мужество много крепче моего несчастья. Мы еще поборемся!"

   На следующий день Фридриха ночью отвезли в Кюстринскую крепость. Его поместили в замке, в одной из комнат камер-президента Мюнхова. Здесь содержался он со всей строгостью, положенной для государственного преступника.

   Ему дали простой синий сюртук: мебель состояла из двух деревянных стульев. Самая простая и грубая пища доставлялась ему, уже нарезанная – ножей и вилок ему не давали. Чернила и перья были изгнаны из его темницы. Даже флейту у него отняли. Дверь его темницы была постоянно заперта и отворялась только один раз в сутки для дежурных офицеров, которые приходили проверять заключенного и приносили ему пищу. За дверями стояли часовые с заряженными ружьями, под окнами тоже. Каждое утро два офицера являлись молча во время обеда принца и тщательно осматривали комнату, нет ли в ней каких-либо следов или приготовлений к побегу. {62}

   Между тем, несмотря на такие строгости, нашлась душа, которая сострадала судьбе несчастного Фридриха. Генерал Мюнхов пробуравил в потолке темницы дыру, сквозь которую мог удобно говорить с ним с чердака. Принц жаловался ему на дурную пищу и недостаток духовного развлечения.

   Мюнхов скоро нашел случай помочь беде принца. Он выпросил позволение допускать к нему восьмилетнего своего сына. Беседа с ребенком не казалась подозрительной для тюремщиков принца, и мальчика стали допускать в его темницу. В фалдах его детского кафтанчика Мюнхов доставлял Фридриху письма и яства. Кроме того, он заказал ему стол с потайными ящиками; в них принц нашел книги, бумагу и чернила. Дозорные офицеры осматривали только комнату и не прикасались к мебели – этого не было в их предписании.

   В середине сентября снова явилась следственная комиссия для прослушивания принца. Фридрих по-прежнему был тверд и непоколебим. Презусом комиссии снова был Грумбков. Он советовал принцу, в довольно обидном тоне, оставить свою гордость, иначе, говорил он, "мы придумаем средства смирить вашу спесь".

   – Не знаю, что вы в состоянии придумать; знаю только, что ни дерзостью, ни строгостью вы никогда не заставите меня ползать перед собой.

   Комиссия показала ему бумаги, найденные в ларчике, и предложила вопрос: все ли они? Принц рассмотрел их, и не находя между ними самых важных, тотчас догадался, что они, верно, скрыты его друзьями. Он ответил, что, действительно, тут все его бумаги. От него потребовали присяги, однако он сумел отклониться от нее, под предлогом, что не доверяет своей памяти, и, может быть, о некоторых незначительных письмах забыл. {63}

   Наконец, ему объявили, что он может надеяться на прощение и милость короля, если откажется от наследия престола. С чувством внутреннего достоинства и гордостью отверг он это недостойное благородного человека предложение.

   Таким образом, следствие осталось бесплодным. Король хотел даже предать Катте пытке, но против этого восстали его родственники, которые занимали значительные государственные места. Итак, против принца и Катте оставалось одно обвинение – их преступный побег. Этого было достаточно, чтобы подвергнуть их наказанию по всей строгости закона. Король назначил военный суд над принцем и над Катте.

   25-го октября суд собрался в Копинге, а 1-го ноября возвратился в Берлин. Ему предоставлено было судить принца и его сообщника как военных дезертиров. Суд решил, что принц крови и законный наследник престола не подлежит суду за такое преступление, наравне с простыми членами войска, и потому он предоставляет осуждение его приговору небесному, который дает право правящим. Катте военный суд присудил к лишению чинов и крепостному заключению на несколько лет.

   Король был чрезвычайно недоволен этими приговорами. Он объявил Катте оскорбителем королевского величия, потому что тот участвовал в тайных умыслах наследника престола и сносился с враждебными дворами. За такие преступления он заслужил пытку {64} и виселицу, но король, милостью Божьей, снисходя к просьбам и заслугам его родственников и, в особенности, к полезной службе его деда, генерал-фельдмаршала графа Вартенслебена, по великой доброте души своей, обращает гнев в милость, смягчает казнь и приговаривает Катте к отсечению головы на плахе.

   Ничто не могло отклонить короля от этого приговора; ни убеждения, ни просьбы Вартенслебена и всех его любимцев.

   – Нет! – отвечал он решительно. – Скажите Катте, что мне его жаль, но что делать! Мое правило такое: лучше пусть гибнет виновный, чем правосудие.

   Катте прочли приговор. Он спокойно выслушал его с геройской твердостью.

   Как прежде был легкомыслен двадцатитрехлетний юноша, так благороден и мужественен был он в последние дни, назначенные для приготовления к казни. Горесть, причиненная его легкомыслием семейству, глубоко запала ему в душу. Прощальные письма его к родным были исполнены сильного чувства и чистосердечного раскаяния.

   Четвертого ноября Катте, по приказанию короля, отвезли в Кюстрин, где назначено было исполнение смертного приговора. Король хотел этим потрясти душу своего сына. Шестого ноября была назначена казнь. Принца принудили смотреть на нее из окна. {65} Когда под его окнами повели Катте, в сопровождении двух священников, между военным эскортом, сердце принца не вытерпело, слезы брызнули из глаз и он воскликнул:

   – Друг Катте! Прости меня!

   Катте взглянул на него с восторженным лицом.

   – Будьте счастливы принц – народ ваш будет счастлив. Я рад, что умираю за друга и будущую славу Пруссии!

   Кортеж продолжал шествие. На площади Катте принял христианское напутствие духовника и бодро положил свою голову на плаху... {66}

   Но принц не вынес этой сцены, казалось, вены его сердца порвались в эту минуту: он без чувств упал на пол.

   Меч, который обагрился кровью друга, еще носился над головой самого принца. Угрозы и гнев короля заставили его содрогнуться перед ожидавшей его участью.

   Но его заключение наделало много шуму не только в Пруссии, но и при всех европейских дворах. Король принужден был послать в кабинеты германского союза и в другие государства циркулярное объявление о причинах заключения принца с обещанием подробного отчета о действиях следственной комиссии и о приговоре суда. Тут отовсюду появились посольства с заступничеством за принца. С особенной настойчивостью требовал помилования и освобождения Фридриха австрийский двор. Разрыв Пруссии с Англией был явен; австрийская партия торжествовала, но для прочности ее союза ей необходима была дружба и будущего короля Пруссии. Вот почему она теперь приняла так ревностно сторону принца. Не менее участия проявили в судьбе Фридриха лучшие генералы войска. Но на всех совещаниях король выдерживал свой характер: он был непреклонен и хотел судить сына смертным судом.

   Тогда военный совет объявил ему решительно, что принц Бранденбургского курфюрстского дома может быть судим и осужден только императором и сеймом. На это король ответил, что ни император, ни весь Германский союз не могут лишить его права, {67} по доброму его усмотрению и закону, осудить в своей земле преступление прусского наследника.

   Этот ответ поразил весь совет. Полковник Буденброк, пламенный и честный старик, поседевший в битвах, вскочил со своего места, разорвал свой мундир, обнажил грудь, испещренную ранами, и вскричал: "Король! Пролейте кровь отсюда, но священной крови принца вам не видать, пока еще язык мой не прильнул к гортани!"

   Голос совета казался королю голосом народа и сильно поколебал его волю. Остальное довершил благородный старец пастор Мюллер, который напутствовал перед смертью Катте. Он вызвался быть собеседником принца, который теперь более, чем когда-нибудь нуждался в духовной пище, и направить его душу на путь истинный. Король согласился и даже позволил Мюллеру поселиться в смежной комнате с принцем.

   Умный священник сумел укоренить во Фридрихе, преданном вере в фатализм, мысль, что гнев короля и смерть его друга были не простым предназначением рока, но непременным следствием его проступка. Возбудив в душе его раскаяние, он тут же поспешил уврачевать ее надеждой на благость небесную и верой в промысел Божий,

   Принц как бы переродился. Молитвы, совершаемые им вместе с почтенным старцем, проливали новый свет на его разум и утоляющий бальзам – на раны сердца.

   "Но если бы даже Бог, в великой милости своей, простил мое преступление, могу ли я надеяться такого же помилования от человека, от отца и короля моего, так жестоко мной оскорбленного?" {68}

   Духовник питал его надеждой и, тайно трогая самые важные струны природы, мирил отца с сыном. Он доносил обо всем королю, и гнев последнего постепенно потухал под слезами принца.

   Наконец, от короля пришло приказание освободить принца. Ему позволено было жить вне крепостных стен и даже занять место советника кюстринской коллегии. Но прежде вступления его в новую должность прибыла комиссия из Берлина, перед которой Фридрих обязан был дать присягу в том, что впредь не отступит от воли и приказаний своего отца и короля и будет исполнять возложенные на него обязанности с усердием и покорностью, приличными верноподданному и сыну.

   Принц принял присягу. Ему возвратили шпагу и орден. Потом он причастился Святых Тайн и вступил в новое свое звание. Вместо мундира он носил серый кафтан, по краям вышитый золотом. Он написал к отцу письмо, в котором униженно умолял его о прощении и забвении прошедшего. Когда же пастор Мюллер возвращался в Берлин, он поручил ему испросить у короля, как милости, дозволения носить военную шпагу с темляком.