Текст книги "История Фридриха Великого"

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

   Автор этих записок забыл упомянуть об одном из главнейших удовольствий замка Рейнсберга – о великолепных придворных спектаклях.

   Спектакли эти составлялись из людей, окружавших принца и его придворных дам. Он сам принимал в них участие. На сцене ставились только произведения Расина и Вольтера. Принц играл в "Митридате" Расина главную роль, а в вольтеровом "Эдипе" – Филоктета. Тут показал он удивительный трагический талант, много воодушевления и чувства. {91}

   Сам замок в то время получил особенное поэтическое значение. Издревле велось предание, которое подтверждали многие антиквары, что настоящее название замка не Рейнсберг, а Ремусберг. По древним преданиям Ремус или Рем, брат Ромула, после основания Рима был изгнан своим братом, удалился на островок Ремус, находящийся посреди озера, и тут основал новое царство. Древние мраморные саркофаги, отрытые на острове, подали повод к такому предположению. При Фридрихе старинное сказание снова ожило: два итальянских монаха, вследствие найденной ими латинской летописи, явились на остров отыскивать могилу римского героя. Многие древности, найденные при этом на острове, придавали их предположению вид правдоподобия. Тогдашние критики (такие же хитрецы, как и нынешние), зная, что это открытие доставляет удовольствие Фридриху, не пускались в слишком резкие опровержения этой басни – и замок стал называться Ремусбергом.

   Фридрих до того увлекся поэтической стороной открытия, что начал даже близких к себе людей называть римскими именами. Так, например, Кейзерлинга он прозвал Цезарионом, Иордана – Тиндалом и т.д.

   Поэтическое направление его духа еще больше обнаружилось в том, что он вздумал основать рыцарский орден, заключавший в себе всех близких и дальних друзей его.

   Патроном ордена был избран Баярд, герой французской истории. Эмблему его составлял лавровый венок, на котором лежал меч с известным девизом Баярда: "Без страха и упрека". Гроссмейстером ордена был сделан Фуке, тот самый, который впоследствии, между героями Фридрихова царствования занял такое почетное место. Только двенадцать членов составляли орден. Обет их был: доблесть душевная, храбрость воинская и слава вождя. Рыцари носили кольца, в виде согнутого меча, с надписью:

«Да здравствует, кто не сдается!»

   Члены ордена получили особенные прозвища: Фуке назывался Целомудренным, Фридрих – Постоянным, герцог Вильгельм Баварский – Золотым колчаном.

   То же поэтическое направление вместе с неизъяснимой любознательностью побудили Фридриха вступить в братство вольных {92} каменщиков. Он был принят в 1738 году – с соблюдением всех таинственных обрядов общества.

   Большую часть времени Фридрих посвящал занятиям серьезным и учению. Он старался пользоваться свободой своей теперешней жизни. Беспрестанно был он углублен в чтение творений классических писателей древности и, в особенности, историков.

   Прочие науки его также интересовали, и он старался входить в переписку с известнейшими учеными того времени, с естествоиспытателями, богословами, философами и докторами. Чтобы ближе ознакомиться с политикой своего века и с военным искусством, он постоянно переписывался с Грумбковым и князем Леопольдом Ангальт-Дессауским.

   Особенно его занимали главные философские идеи: общие права человечества, отношение конечного к бесконечному, временного к вечности, созданного к создателю, человека к Богу.

   Для этого он заводил знакомство и связи с умнейшими проповедниками в Германии.

   В 1736 году он слушал проповедь Бособра в Берлине, которая привела его в совершенный восторг. Он тотчас же пожелал сблизиться с Бособром и пригласил его к себе. Беседа с почтенным старцем очень увлекла его.

   При прощании он обещал проповеднику взять его старшего сына к себе на воспитание. Вскоре потом Бособр умер, и Фридрих свято сдержал данное слово. {93}

   Что казалось ему непонятным в богословии, Фридрих старался пояснить себе нравственной философией. В то время первое место между мыслителями занимал Вольф, выгнанный Фридрихом-Вильгельмом из Галле. Друзья указали Фридриху на Вольфа. Он велел перевести на французский язык его "Логику", "Нравственную философию" и "Метафизику".

   Из этих-то источников получило направление его духовное бытие, которое впоследствии постоянно оставалось верным первым убеждениям.

   Но природа создала Фридриха для деятельности политической, и потому он скоро должен был оставить для нее поприще своих философских исследований. Однако все его сочинения, не исторического содержания, трактуют о предметах исключительно философских.

   Особенную привязанность Фридриха приобрел человек, который тогда стал во главе французских мыслителей и необычайной {94} энергией и силой души своей разливал новый свет над Европой: это был Вольтер.

   Великое влияние Вольтера на современные умы, конечно, покоилось не на глубине знания, и еще менее на пламени вдохновения. Он купил себе первенство в ученом мире беспрерывной борьбой с идеями века, которые побеждал оружием мысли или насмешки. Он зажег факел истины и здравого смысла в темном царстве предрассудков и заблуждений; он выигрывал гибкостью своего ума и таланта, который с равной силой проявлялся во всех областях наук, искусств и беллетристики. Он сумел приблизить новые свои идеи к понятиям толпы, облекал их в остроумие и всю роскошь колорита, которая требовалась духом времени.

   Все, что он писал, носило на себе печать практической жизни.

   Фридрих с восхищением читал творения Вольтера. Наконец, в 1736 году он письменно обратился к сорокатрехлетнему автору с предложением своей царской дружбы. Между ними завязалась переписка, которая продолжалась сорок два года, до самой смерти Вольтера.

   Фридрих слепо был предан Вольтеру. О портрете его, который висел у него в библиотеке над письменным столом, он говорил: "Эта картина, как Мемноново изображение, звучит под блеском солнца и оживляет дух того, кто только на нее взглянет".

   Фридрих намеревался сделать роскошное издание "Генриады" Вольтера и украсить ее картинками Кнобельсдорфа. Но намерение его не исполнилось.

   – Одна мысль "Генриады, – говорил он, – стоит целой "Илиады" Гомера.

   Вот до чего доходило его пристрастие к Фернейскому философу.

   Фридрих отправил Кнобельсдорфа посланником к Вольтеру, для поднесения ему своего портрета. Вольтер взамен прислал ему некоторые свои сочинения, которые не дерзал еще выпустить в свет.

   Фридрих сохранял рукописи, как величайшую драгоценность, и называл их своим золотым руном.

   Время, прожитое Фридрихом в Рейнсберге, было, так сказать, временем его приготовления к высокому призванию. {95}

   Кроме мелких стихотворений, написанных им в эту эпоху, особенно замечательны два рассуждения: "Взгляд на настоящее состояние государственной системы в Европе" и "Антимакиавеллизм".

   В первом Фридрих рассматривает критическое положение Европы, вследствие союза Франции с Австрией. Он показывает, какие важные последствия должны произойти от стремления Франции к расширению своих пределов, и Австрии – к преобладанию над Германией, если другие державы не будут развивать новых сил для соблюдения политического равновесия. Он заключает трактат свой выводом, что слабость государей происходит только от незнания собственных сил и средств и от ложной мысли, что народы существуют для них, а не они для народов. Этому убеждению сам Фридрих остался верным до последней своей минуты. Фридрих хотел напечатать свое рассуждение в Англии, но потом раздумал, и оно явилось в свет в полном собрании его сочинений, изданном через несколько лет после его смерти. {96}

   Другое рассуждение, труд более обширного объема, написал Фридрих в 1739 году. Оно известно под именем "Антимакиавеллизм" и составляет опровержение книги "О государе", написанной в начале XVI столетия знаменитым флорентийским историком Николаем Макиавелли. Книга "О государе" – образцовое произведение, если принять в соображение тогдашние отношения. Она заключает в себе соображения, каким образом достигнуть и утвердить единодержавие в государстве (во Флоренции того времени). Фридрих рассматривал эту книгу, как учение о деспотизме. Он почитал Макиавелли самым вероломным советником государей, клеветником их прав, тайным противником их обязанностей. Следуя за флорентийским писателем шаг за шагом, он с воодушевлением доказывает, что не деспотические и преступные действия, а добродетель, справедливость и милосердие должны быть главными орудиями государей, и через них только правитель может стяжать доверенность, любовь народа и прочное счастье на престоле. Это рассуждение имеет то же основание, как и первое, а именно, что государя должно рассматривать как верного попечителя и защитника прав народов, ему вверенных Провидением. В его рассуждении читатель мог ясно видеть беспристрастную, историческо-ученую оценку творения Макиавелли, которое сочинитель оспаривал не только в частностях, но и в общем объеме.

   Как мнение наследника сильной державы, готовящегося вступить на престол, рассуждение Фридриха возбудило всеобщее внимание. Рассуждение его вышло в свет без имени автора, в Голландии, где он велел напечатать свою книгу под надзором Вольтера, но автор скоро был открыт, и все любопытствовали узнать, будут ли слова Фридриха согласовываться с его деяниями.

{97}

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Смерть Фридриха-Вильгельма I

   Очень часто Фридрих должен был отлучаться из Рейнсберга или по делам службы, или по требованию короля. Кроме того, он часто объезжал отдаленные провинции государства, чтобы покороче ознакомиться с их состоянием и управлением.

   Фридрих употреблял все меры, чтобы заслужить милость короля точным исполнением своих воинских и государственных обязанностей. Он заботился о том, чтобы его полк на ежегодных смотрах и маневрах был одним из лучших и опытнейших. Такое усердие невольно отстраняло все неудовольствия, которые король все еще по временам обнаруживал к Фридриху за его наклонность к ученым занятиям. Фридрих употреблял также все средства для вербовки в рекруты людей самого большого роста и красивой наружности и помещал их в полк, шефом которого был сам король.

   В характере короля Фридриха-Вильгельма произошла также значительная перемена в последние годы его жизни. Видя успехи Фридриха и общее уважение к его познаниям, король начал смотреть на искусства и науки, как на предметы не столь бесполезные в государстве и понемногу даже убеждался, что они необходимы для нравственного совершенствования народа и государя. {98}

   "Важную, утешительную новость могу я тебе сообщить, – так писал Фридрих к одному из близких себе людей. – Король, отец мой, ежедневно по три часа читает философию Вольфа! Слава Богу! Наконец достигли мы торжества разума". В последнее время своей жизни Фридрих-Вильгельм усердно желал исправить прежние свои заблуждения, ему хотелось снова привлечь в Пруссию изгнанных им ученых и философов. Но этого сделать он не успел. Торжество мысли и просвещения было предназначено царствованию его преемника.

   Величайшее благоговение к народолюбивому чувству своего отца ощутил Фридрих, сопутствуя ему в 1739 году в путешествии по Пруссии. Он был свидетелем благословений, которыми осыпала короля целая провинция, населенная зальцбургскими изгнанниками. Вот что писал он по этому случаю из Литвы к Вольтеру:

   "Мы прибыли в страну, которая, по моему мнению, есть Nec plus ultra образованного мира. Эта малоизвестная в Европе провинция – новое создание короля, моего отца. Она была опустошена чумой; двенадцать или пятнадцать опустелых городов и от четырех до пяти сот необитаемых деревень представляли печальное зрелище. Король не щадил издержек для осуществления своих благотворных видов. Он построил вновь города, учредил превосходные заведения, созвал со всех сторон Европы несколько тысяч семейств. Теперь поля обработаны, страна населена, торговля процвела, всюду изобилие и счастье – пустыня стала плодоноснейшей провинцией целой Германии. И все это дело короля, который не только приказывал, но сам был главным лицом при исполнении, сам начертал планы и привел их в действие, не щадил трудов, поощрений, огромных сумм и наград для того, чтобы упрочить благосостояние полумиллиона мыслящих существ, обязанных ему своим довольством и счастьем. Я нахожу в этом великодушном подвиге, в этом превращении пустыни в населенную, плодоносную и счастливую страну нечто героическое, и надеюсь, что вы разделите мое мнение".

   Путешествие по Пруссии доставило кронпринцу особенный и вовсе неожиданный знак отеческой милости. Король подарил ему свои богатые конные заводы, приносившие ежегодного дохода от десяти до двенадцати тысяч талеров. Фридрих тем менее мог этого ожидать, что король незадолго до того снова был к нему суров и несколько раз не совсем кротко выражал свои чувства. Подарок {99} короля был для него весьма важен, потому что обыкновенного его дохода далеко не доставало на его издержки, и он был вынужден делать значительные займы за границей.

   С этих пор между отцом и сыном совершенно водворилось согласие, возраставшее с каждым днем. Фридрих-Вильгельм мог с полной доверенностью передать в руки сына судьбу своих подданных. Давнишний его недуг возобновился с большей силой и превратился в опасную водяную болезнь с самыми тяжелыми признаками. Всю зиму король тяжко страдал. Фридрих большую часть этой зимы провел возле него. О нежном соболезновании сына свидетельствуют его письма.

   Весной, когда положение короля, казалось, несколько облегчилось, Фридрих отправился в Рейнсберг. Вскоре прибыл туда курьер с известием о весьма опасном положении здоровья его величества. Фридрих поспешил в Потсдам, где король жил во все время болезни. Жизненная сила отца еще раз вспыхнула. Фридрих нашел его на площади, подле дворца, сидящим в подвижном кресле, на котором его возили, потому что ноги давно уже отказывались служить ему. Он смотрел на закладку одного соседского дома. Едва увидел он издали сына, как простер к нему объятия, в которые принц бросился со слезами. В таком положении оставались они долго, не говоря ни слова. Наконец король прервал молчание. "Хотя я всегда был к тебе строг, – сказал он, – но вместе с тем {100} постоянно любил тебя со всей горячностью отцовского сердца; за то Бог дал мне сладкую минуту еще раз увидеться с тобой". Потом он приказал перенести себя в комнату и в продолжение целого часа наедине беседовал с сыном, отдавая ему с редкой твердостью отчет о всех внутренних и внешних делах своих.

   На другой день кронпринц и многие высшие сановники находились при короле. Он, обращаясь к ним, сказал:

   – Не правда ли, Господь ко мне очень милостив – он даровал мне достойного и благородного преемника!

   Фридрих встал и с жаром поцеловал руку отца, который привлек его к себе на грудь, долго держал крепко в объятиях и воскликнул:

   – Боже! Умираю спокойно. Сын мой не посрамит любви моей к народу!

   Несколько дней спустя король велел созвать рано утром в приемную всю свою свиту, министров и всех штаб-офицеров своего полка. Его вынесли в зал в подвижном кресле. Он был покрыт плащом и до того слаб, что едва мог внятно говорить. Он приказал сыну стать возле себя и, взяв его за руку, дал знак, чтобы дежурный офицер прочел бумагу, заранее приготовленную. Она заключала в себе последнюю его волю. Он торжественно передавал королевство и полк свой наследному принцу, убеждая подданных быть столь же верными его сыну, как они были ему. Напряжение сил, однако же, так истощило его, что он тотчас же после того велел перенести себя в кабинет и лег в постель. За ним последовали кронпринц и королева. С необыкновенным мужеством перенес он последние, предсмертные страдания, вскоре начавшиеся, и среди тихой молитвы испустил дух. Это было 31 мая 1740 года.

   Перед кончиной король дал приказание похоронить его как можно проще. Фридрих, однако, не исполнил его волю: он велел составить пышную погребальную процессию. Принц боялся, чтобы народ, которому неизвестна была последняя воля короля, не приписал отсутствие обычной церемонии неуважению, основанному на прежних его неприятностях с отцом. Фридрих сам при описании жизни своего отца говорит с благородной сыновней любовью об этих неприятностях. Домашние огорчения этого великого государя мы прейдем молчанием – надо быть снисходительным к погрешностям детей, из уважения к доблестям их отца.

{101}

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Начало царствования

   Фридрих был глубоко огорчен смертью своего отца. Он чувствовал к покойному какое-то благоговейное чувство, вполне сознавая, что Фридрих-Вильгельм своими неусыпными трудами на пользу и славу Пруссии приготовил ему прочное и блистательное поприще. Он решился принести ему дань истинного уважения, следуя с неутомимой силой по стопам покойного, управляя по данному образцу механизмом государства, искусно устроенным, и прибавляя новое только там, где его светлый взгляд видел необходимость преобразования. С неутомимым усердием, подавляя свою скорбь, предался он вполне высокому призванию, и уже в первые дни его царствования было возвещено народу, что он желает сохранить прежний порядок и какие нововведения почитает совершенно необходимыми.

   Такое вступление юного короля готовило одним неприятные, другим радостные последствия. Предполагали значительные перемены в учреждении государственном, думали, что люди, окружав-{102}шие близко Фридриха-Вильгельма, имевшие на него влияние, теперь заменятся другими и будут занимать не столь блестящие места. Но Фридрих не хотел нанести оскорбления истинной заслуге и забывал даже свои прежние личные отношения – для общей пользы. Так, рассказывают о старом полководце, принце Леопольде Дессауском, который прежде принадлежал к австрийской партии, что он с печальным лицом и со слезами на глазах представился Фридриху, говорил ему речь и просил оставить его и сыновей при прежних должностях в армии. Фридрих на это отвечал, что он нисколько не устраняет его от занимаемых им мест, надеясь, что принц будет служить ему столь же верно, как отцу его, но прибавил: "Что же касается до влияния и силы, то в мое царствование никто, кроме меня и закона, не будет иметь силы и влияния на народ". Еще более изумились, когда Фридрих прежнего министра финансов фон-Бодена, которого обвиняли в пристрастии и лихоимстве, и к которому он прежде сам не благоволил, но которого способности умел ценить, не только оставил при прежней должности, но еще подарил ему великолепный, вновь выстроенный дом.

   Другие, напротив, ошиблись в своих блестящих надеждах, основанных на прежних связях с кронпринцем. Так, подвергся строгому выговору короля заслуженный генерал-лейтенант фон-дер-Шуленбург, когда он без позволения оставил свой полк, чтобы {103} лично принести Фридриху поздравления с восшествием его на престол. То же было со многими другими искателями счастья. Поздравительные стихотворения, которые отовсюду присылались к королю, плохо вознаграждали труд стихотворцев. Некоторые из прежних его любимцев узнали на опыте, что они неверно судили о его характере. Один из них поспешил отправить к приятелю своему в Париж приглашение, в котором уверял, что он теперь найдет Эльдорадо в Берлине, и что они смогут вести самую веселую жизнь в обществе Фридриха. По несчастью, Фридрих вошел незаметно в комнату сочинителя и, стоя позади его, прочел письмо. Он взял его из рук писавшего, разорвал и сказал с важным видом: "Шуткам теперь конец!"

   Напротив, те из друзей Фридриха, которых истинная преданность, заслуги и способности были испытаны, видели перед собой почетное поприще: Фридрих умел каждому из них назначить такое место, на котором он, сообразно своим способностям, мог содействовать благу государства. Пострадавшие прежде за него невинно нашли теперь полное вознаграждение. Отец несчастного Катте был пожалован в фельдмаршалы и графы, все прочие родственники Катте взысканы были особенной милостью короля. Верный Дюган был возвращен из заточения, и Фридрих дал ему возможность спокойно провести остаток дней. Также возвратился в Берлин Кит и был пожалован шталмейстером и капитаном армии. Камер-президент фон-Мюнхов, который много пострадал во время пребывания Фридриха в Кюстрине, был теперь вместе с сыновьями щедро осыпан разными милостями.

   Матери своей он оказывал до самой ее смерти истинно сыновнее почтение. Когда она, по смерти короля, приветствовала его словами "ваше величество", он, прервав ее, сказал: "Называйте меня всегда вашим сыном, это имя для меня дороже королевского титула". С таким же высоким уважением встретил он свою супругу. В Пруссии распространился слух, что он хотел развестись с нею и вступить в новый брак, по причине ее бесплодия. Но Фридрих и не думал о разводе. Напротив, рассказывают, что по вступлении на престол он тотчас же представил ее двору. "Вот ваша королева!" – сказал он и в присутствии всех обнял ее с нежностью и поцеловал. Однако, вскоре они стали жить порознь и виделись только при торжественных случаях. Нежная женская кротость, составлявшая внутреннюю жизнь этой редкой женщины, не согласовалась с ост-{104}ротой ума и пылким характером Фридриха. Но он поставил себе в обязанность оказывать ей все почести, как царствующей королеве и строго наблюдал за этикетом, требуя, чтобы придворные и послы других держав воздавали ей должную дань уважения. За это до самой смерти его она питала к нему преданность и принимала самое искреннее участие во всем до него касавшемся.

   Когда вскоре по вступлении на престол государственные чины, министры и генералы представились во дворец, для принесения присяги, Фридрих объяснил им свои намерения касательно нового правления. "Хотя мы (так говорил он им) весьма благодарны вам за верную службу вселюбезнейшему нашему родителю, но мы не желаем, чтобы впредь для обогащения нашего угнетался беднейший {105} класс наших подданных. Ныне мы обязываем вас заботиться о благе государства с такой же ревностью, как о собственном нашем, тем более, что мы не полагаем никакого различия между собственными нашими и государственными выгодами. Требую даже, чтобы вы всегда отдавали преимущество государственным выгодам перед личной пользой короля".

   Эту любовь к народу, редкую в государях того времени, питал Фридрих во все время своего царствования и тем привязал к себе народ неразрывными узами. Зима, предшествовавшая смерти короля, была постоянно холодная и продолжалась более полугода, последствия были ужасные: неурожай, всеобщая дороговизна, а во многих местах даже голод. Но голос бедствия скоро достиг до слуха Фридриха. На другой же день после вступления своего на царство он велел открыть все казенные, запасные амбары и продавать хлеб по весьма дешевым ценам. Где не доставало запасов, туда отправлены были значительные суммы для немедленной закупки хлеба за границей.

   Равным образом приказано было королевским лесничим продавать по низкой цене добываемых в лесах зверей и птиц. Многие налоги на жизненные припасы были на некоторое время совсем уничтожены. Наконец, крайне нуждающимся розданы были более или менее значительные суммы, оставшиеся от сбережения в государственном хозяйстве. Радостный крик признательного народа приветствовал юного короля везде, где он только появлялся. Уже в первые дни своего царствования Фридрих ревностно обдумывал средства возвысить благоденствие своих подданных. Для улучшения и умножения мануфактур были приняты им весьма деятельные меры; искусным мастерам, желавшим переселиться из-за границы в прусские владения, были предоставлены важные выгоды.

   Не менее того Фридрих, очень ясно постиг необходимость охранения разбросанных владений прусского государства сильным войском и важные выгоды, могущие оттого последовать для его управления, при перемене политических обстоятельств. Как мало сначала, казалось, природные его склонности согласовались со строгостью военной службы, столь же ревностно стал он заниматься ею теперь. Всякое излишество и роскошь в военном быту были им отменены совершенно. Таков был именно случай со знаменитой гвардией великанов, которую содержал покойный король в Потсдаме для своего собственного удовольствия. Притом рассказывают, {106} что сам Фридрих-Вильгельм, незадолго до смерти, поставил на вид своему сыну огромные суммы, отпускаемые на содержание этого войска, и что он советовал распустить его. Гвардия эта явилась в последний раз 22 июня, при похоронной церемонии своего учредителя; вскоре затем она была раскассирована по полевым, полкам. Это доставило Фридриху средство умножить свою армию в несколько недель более, нежели десятью тысячами человек. Впрочем, отнимая блеск у мундиров, он заботился об украшении почетных полковых знаков. На всех знаменах и штандартах появился прусский Черный Орел с мечом и скипетром в когтях и с надписью "За славу и отечество".

   Существеннейшие перемены, произведенные Фридрихом, касались развития тех жизненных потребностей, которые у его отца ускользнули из виду. Фридрих-Вильгельм обращал внимание только на материальное благо своего государства; духовная его жизнь была в оковах. Фридрих дал свободу мысли и тем приобрел для государственной силы подпору, гораздо могущественнейшую меча и огнестрельного оружия. Открытое мнение при его отце не было дозволено; публичные ведомости, сначала совсем запрещенные, были допущены впоследствии, но при самых стеснительных ограничениях. Фридрих тотчас же по вступлении на престол разрешил издание двух газет, которые вскоре приобрели значительный вес, и для которых он сам иногда писал отдельные статьи. Он положил основание Академии наук и вызвал в Берлин знаменитых ученых из разных стран. В особенности Фридриху хотелось заманить опять в Берлин философа Вольфа. Для этого он написал пастору Рейнбеку, поручая ему это дело. Вот подлинные слова его письма:

   "Человек, ищущий и любящий истину, дорог каждому гражданскому обществу; я полагаю, что почтенный Рейнбек сделает завоевание для области истины, если ему удастся склонить Вольфа на отъезд в Пруссию".

   Вольф исполнил желание высокого своего ученика и приехал в Галле, где ученый факультет торжественно его принял. Вскоре за тем последовало королевское повеление, по которому из природных подданных только учившиеся два года в одном из прусских университетов могли поступать на государственную службу. Общество вольных каменщиков (масонов) было дозволено всенародно, и сам Фридрих принял звание магистра в одной из значительнейших масонских лож. {107}

   От такого направления духа короля, наконец, свободно развились и образовались и другие отрасли государственного быта. Веротерпимость была одним из важнейших законоположений, которыми Фридрих начал свое царствование: он неутомимо противодействовал прежним злоупотреблениям или одностороннему ограничению. Другим законом было постановлено открытое, согласное с разумом, судопроизводство. Но чтобы ввести его в употребление, необходимо было сперва составить искусное и обдуманное предначертание. Сначала последовали некоторые постановления, цель которых была ознакомить только с духом нового правления, а потом, постепенно, появлялись и сами узаконения. Первым указом Фридриха была уничтожена унизительная для человечества судебная пытка. Прочие государства последовали его примеру гораздо позднее.

   Все учреждения такого рода, сделанные в первые месяцы царствования Фридриха, были его собственным трудом – министры только исполняли его приказания. Чрезвычайной деятельностью, строгом разделением времени делал он возможным то, что доселе было неслыханно, он сам лично за всем наблюдал, все сам испытывал и всему давал должное направление. И за всем тем он умел находить еще время и посвящать несколько свободных часов искусствам, музыке и поэзии; но эти упражнения служили ему только отдыхом, в котором душа его черпала новые силы для своей неутомимой деятельности.

   В середине июля отправился Фридрих в Кенигсберг для принятия присяги от прусских чинов. Там возложил на себя дед его королевско-прусскую корону. Фридрих-Вильгельм отвергнул этот внешний обряд, и Фридрих не признал нужным вводить его снова. Коронование происходило 20 июля.

   Впрочем, Фридрих был доволен своим пребыванием в Кенигсберге. Проповедь, говоренная при короновании придворным проповедником Квандтом, заслужила особенное его одобрение; он всегда слушал Квандта с наслаждением, и впоследствии, в одном сочинении о немецкой литературе, упоминает о нем, как о превосходнейшем ораторе Германии. Особенное удовольствие доставила ему процессия кенигсбергских студентов с факелами и с музыкой; в благодарность он велел учредить для них богатую гостиницу. Он также остался доволен смотром войска, в Кенигсберге расположенного. Эти дни ознаменовал он многими благодеяниями для го-{108}рода и целой провинции, оправдав на деле слова выбитых по случаю его коронования медалей – "Счастье народа".

   По возвращении Фридриха из прусской провинции последовало в Берлине, 2 августа, принятие присяги от курмаркских чинов. Когда Фридрих, по окончании церемонии, вышел на дворцовый балкон, народ приветствовал его громким криком "да здравствует король!" Против обыкновения и этикета оставался он полчаса на балконе, устремив твердый, внимательный взор на бесчисленную толпу, собравшуюся перед дворцом: он, казалось, забылся в глубоком раздумье. На розданных в Берлине медалях была надпись "Во имя истины и правосудия".

   Спустя короткое время Фридрих снова оставил Берлин для коронования в принадлежащих государству вестфальских провинциях. Прежде посетил он старшую свою сестру, маркграфиню Байрейтскую, в ее столице. Отсюда, после быстрого переезда, появился он в Страсбурге, ему хотелось хоть однажды быть на почве Франции и видеть тамошнее войско. Чтобы его не узнали, он принял имя графа фон-Фура и взял с собой небольшую свиту; с ним были только две кареты.

   По прибытии в Страсбург Фридрих велел немедленно изготовить себе французское платье, по последнему вкусу, чтобы совершенно походить на француза. {109}

   В одном кофейном доме познакомился он с французскими офицерами, которых пригласил к себе на ужин. Роскошное угощение, приятность его беседы привели в восхищение гостей, но тщетно старались они узнать настоящее имя и звание своего хозяина. На другой день Фридрих был на параде. Здесь узнал его один солдат, находившийся прежде на прусской службе; немедленно дали знать губернатору, маршалу Броглио, и Фридрих не мог отстранить почестей, должных его сану. Скоро весть распространилась по целому городу; народ был в восторге, что видит посреди себя юного короля, слава которого пронеслась по свету еще до вступления его на престол. Портной, сделавший новое платье, не хотел брать денег, довольствуясь честью, что работал на прусского короля. Вечером город был иллюминован; повсюду раздавался громкий клик "да здравствует король прусский!"