Текст книги "История Фридриха Великого"

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

   Между тем, чтобы отнять у русских всякую возможность к ретираде, он послал несколько отрядов в обход и в тылу их велел разрушить мосты, ведущие через довольно значительный и широкий рукав Одера. На рассвете Фермор заметил, что пруссаки были на походе, старались обогнуть наше левое крыло при Цорндорфе и взять его во фланг. Он тотчас велел левому крылу отступить назад и примкнул его к деревушке Квартчен, фронтом к неприятелю. Таким образом, русская армия образовала неправильный четырехугольник, в середине которого находились резерв и обозы.

   Фридрих, обходя русскую армию, отрезал от нее главный вагенбург, который был поставлен в стороне. Он бы мог овладеть им и лишить русских необходимых военных снарядов для продолжения войны, но, горя желанием сразиться и одним ударом уничтожить всю нашу армию, он не обратил на это внимания. Кроме того, он боялся потратить несколько лишних дней, зная, что австрийцы не упустят случая воспользоваться его отсутствием в Силезии. И действительно, положение его было так безнадежно, что оставалось или пасть, или совершенно сломить врага. Французы быстро двигались в Саксонию; Даун вступил уже в нее; шведы, избавясь от Доны, шли на Берлин. Цорндорфская битва должна была решить судьбу Фридриха. Она началась в 9 часов утра страшной перестрелкой артиллерии. Когда наше левое крыло заняло новую позицию, деревня Цорндорф осталась посередине между обеими армиями. Чтобы пруссаки ее не заняли и не могли скрыть за нею своих движений, Фермор приказал ее сжечь; но это ни к чему не послужило, потому что дым ветром не проносило, и пруссаки, {331} пользуясь пожаром, при ужасной канонаде, устремились на наше правое крыло. От выстрелов произошел беспорядок в русском обозе. Испуганные лошади, закусив удила, с возами прорывались сквозь линии и приводили в расстройство пехоту. Несмотря на это, обоз был отведен подальше от войска, и полки снова построились. Прусская пехота, желая воспользоваться первым беспорядком неприятеля, пошла в атаку, не дожидаясь подкрепления кавалерией. Фермор заметил эту ошибку и велел своей коннице ударить на атакующих. Тут русские двинулись с таким неистовством, что тотчас же смяли пруссаков и обратили их в бегство. Громкие крики "ура!" огласили воздух. Но Фермор сам сделал ошибку: русская кавалерия оставила в нашем каре большой промежуток, а главнокомандующий не подумал его пополнить.

   Сейдлиц воспользовался этим: ударил во фланг нашей коннице, он ее опрокинул и потом, со своими драгунами и гусарами, ворвался в ряды нашей инфантерии. Пехота, которая успела опять построиться, подоспела к нему на помощь. Русские дрались, как львы. Целые ряды их ложились на месте; другие тотчас выступали вперед, оспаривая у пруссаков каждый шаг. Ни один солдат не сдавался и боролся до тех пор, пока не падал мертвый на землю. Наконец, все выстрелы истрачены – стали драться холодным оружием. Упорство русских еще более разжигало злобу пруссаков: они рубили и кололи всех без пощады. Многие солдаты, отбросив оружие, грызли друг друга зубами. Фридрих перед началом битвы приказал не давать пардону. "Постоим же и мы за себя, братцы!" – {332} кричали русские. – Не дадим и мы пардону немцу, да и не примем от него: лучше ляжем все за Русь святую и матушку-царицу!" В истории никогда не бывало примера подобного сражения. Это была не битва, а, лучше сказать, резня насмерть, где и безоружным не было пощады. Наконец, русские были побиты, и только немногие бежали и скрылись в близких болотах и лесах.

   Поражением правого русского крыла победа склонилась на сторону пруссаков. Но еще центр и левое крыло стояли неподвижно и готовы были оспаривать славу этого кровавого дня. На полчаса все приумолкло, как будто оба войска отдыхали после тяжкой борьбы. В час пополудни Фридрих повел свое правое крыло на русское левое, двумя колоннами. Тяжелая артиллерия им предшествовала. На дальнем расстоянии от своей первой линии король выставил грозные батареи, и ядра посыпались в русские ряды. Фермор приказал генерал-майору Демику, командовавшему кавалерией, атаковать батареи. В мгновение ока правая батарея, с прикрывавшим ее батальоном, была в русских руках. Пехота вслед за тем ударила в штыки. Завязался бой отчаянный. Но русские вынуждены были отступить и попали в болото, где не было возможности ни построиться, ни защищаться. В то же время наша кавалерия овладела другой батареей и с таким диким воплем и силой бросилась на левую колонну, что неприятель с ужасом побежал к Вилькерсдорфу и сообщил свой панический страх другим полкам до самого прусского центра. Поверхность была на русской стороне, и судьба сражения решалась. Но вдруг Сейдлиц с отчаянием бросается на нашу кавалерию, смешивает ее, опрокидывает и гонит. В то же время прусская пехота пробилась в наш центр и, ударив на левое крыло во фланг, потеснила его прямо на свою кавалерию. Здесь повторилась сцена прошедшего утра. Граф Чернышев и генерал Браун со своими гренадерами оказывали чудеса храбрости. Сделался ужасный беспорядок: русские и пруссаки, кавалерия и пехота – все смешалось в кучу. Ружейный огонь замолк, дрались один на один, били друг друга прикладами, кололи штыками, рубились на саблях. Ни одна сторона не уступала, ни одна не давала пощады. Напрасно генералы старались водворить порядок, прекратить рукопашный бой и разнять сражающихся. Никто их не слушал. Страшная пыль, запекшаяся кровь и пороховой дым обезображивали еще более лица, и без того искаженные злобой и остервенением. Сам Фридрих был увлечен в середину свалки. Солда-{333}ты узнавали его только по голосу. Около него пали все его адъютанты и пажи, лишь над его венчанной головой носился щит спасительного Провидения.

   Наконец, ночь положила предел страшному убийству. С обеих сторон ударили отбой. Оба войска в беспорядке стали собираться на свои места. Предводители, Фридрих и Фермор, почитали себя победителями. Пушки с обеих сторон были оставлены на поле битвы, и никто их не убирал. Всю ночь войска оставались под ружьем. Фридрих отодвинулся только вправо, к деревне Цихерт, и переменил позицию, русские только повернулись поперек поля чтобы сделать ему фронт. С рассветом снова началась канонада. Все предвещало продолжение битвы, но недостаток боевых снарядов у пехоты и чрезвычайная усталость кавалерии делали всякое новое предприятие невозможным. Под обоюдными выстрелами обе армии собирали и приводили в порядок свои полки.

   В Цорндорфском деле пруссаки имели 31.000 человек, русские – до 50.000; урон первых простирался мертвыми и пленными до тринадцати, последних – до 19.000 человек. Когда английский посланник, сопровождавший Фридриха, поздравил его с победой, король отвечал, указывая на Сейдлица:

   – Ему мы обязаны всем, без него нам было бы плохо. Это железные люди! Их можно перебить, но разбить невозможно!

   Несмотря на такое лестное для русских убеждение Фридриха, он все-таки почитал сражение выигранным, хотя Фермор удержал за собой поле битвы. {334}

   Пруссаки овладели 85 пушками, 11 знаменами и большей частью нашего обоза. Русскими отбито у них 26 орудий, 8 знамен и два штандарта. Русские генералы принимали лично усердное участие в битве. Фермор был ранен в ногу, Браун изрублен по голове, князь Любомирский и Панин сильно контужены, а графы Салтыков и Чернышев взяты в плен.

   Берлинские и английские газеты с восторгом провозгласили знаменитую победу Фридриха. Фермор, со своей стороны, поздравлял Елизавету Петровну с новым торжеством русского оружия. "Одним словом, Всемилостивейшая Государыня, – говорит он в своей реляции, – неприятель побежден и ничем хвалиться не может!"

   В Берлине и в Петербурге праздновали победу при Цорндорфе в одно время. Фермор получил в награду Андреевскую ленту. "Неужели мы в самом деле победили? – воскликнул после этого правдолюбивый Петр Иванович Панин. – Правда, мы остались властелинами поля сражения, но или мертвые, или раненные!"

   Фридрих еще во время похода перехватил письмо Дауна к Фермору, в котором тот убеждал русского генерала "избегать битвы с хитрым противником и подождать, пока он кончит свое предприятие в Саксонии".

   Теперь Фридрих поторопился известить Дауна о своей победе при Цорндорфе следующей запиской:

   "Вы очень справедливо советовали генералу Фермору остерегаться хитрого противника, которого вы лучше знаете. Но он не послушался – и разбит!" {335}

   Простояв дна дня на поле сражения, русские отступили к Гросс-Камину, чтобы взять свой вагенбург, а оттуда – к Ландсбергу. Легкие прусские войска их тревожили. Сам же Фридрих, оставив корпус Левальда наблюдать за Фермором, возвратился к Кюстрину и оттуда поспешил в Саксонию, где его присутствие было необходимо, а войско его пошло опять против шведов. В Кюстрине наши пленные генералы были помещены в подвалы, под крепостными стенами. На жалобы их комендант отвечал: "Господа! Вы так хорошо бомбардировали Кюстрин, что не оставили в нем ни одного дома для себя. Теперь не прогневайтесь! Чем богаты, тем и рады!"

   Но через несколько дней они получили позволение отправиться в Берлин и явиться ко двору.

   Фермор между тем ретировался в Померанию и отозвал корпус Румянцева, отправленный было против шведов. Недостаток в провианте заставил его осадить Кольберг, как выгодный для армии порт. Город не сдался; штурм русских был отбит. В конце октября русская армия, наконец, перешла через Вислу и вступила в Польшу на зимние квартиры.

   Теперь представляется истории решить спорный вопрос: кто же остался победителем при Цорндорфе? Ответ прост: тот, кто достиг своей цели. Русские и шведы покушались проникнуть в самое сердце прусского королевства; Фридрих решил их остановить. На Цорндорфском поле жребий был брошен. Русские и шведы ретировались, Берлин остался нетронутым, а Фридрих снова смог обратить все свои силы против главного врага – австрийцев. Стало быть, если Фридрих материально не выиграл битвы при Цорндорфе, то он, по крайней мере, воспользовался ее плодами. И в этом отношении ему принадлежит лавр победителя.

   Елизавета Петровна очень хорошо поняла значение Цорндорфского дела. Она торжествовала победу, наградила графа Фермора, однако затем отозвала его от войска, назначив главнокомандующим графа Салтыкова.

{336}

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Конец кампании 1758 года

   Австрийцы воспользовались отсутствием Фридриха. Даун, австрийский Фабий Медлитель, не видя перед собой хитрого противника, решил действовать наступательно. Он вошел в Лузацию и устроил там свои магазины. Отсюда он мог, смотря по надобности, вступить в Силезию или соединиться с имперской исполнительной армией, которая, укомплектовавшись на кантонир-квартирах во Франконии, теперь шла к саксонским границам. С другой стороны, он мог способствовать операциям русского войска. Для этого он отправил к берегам Эльбы корпус Лаудона, с намерением отрезать Фридриху коммуникации с этой рекой. Таким образом, он хотел предать его совершенно в руки Фермора и удержать в северных провинциях Пруссии.

   Саксонию прикрывал принц Генрих, брат Фридриха. При известии о приближении исполнительной армии, он употребил все средства, чтобы задержать ее на походе. Прусские партизанские отряды не раз преграждали ей дорогу, но эти малые стычки не могли остановить огромного войска, которое вступило, наконец, в Саксонию. Генрих видел невозможность предпринять что-нибудь {337} решительное. Он отодвинулся к Дрездену и занял укрепленный лагерь. Неприятельская армия стала лагерем под Пирной. Между тем маркграф Карл со своим корпусом последовал за движениями Дауна. Он стал напротив него в Силезии, чтобы прикрыть эту страну на случай покушений неприятеля проникнуть в нее из Лузации, а генерала Цитена с отборным войском отправил против Лаудона.

   Видя, что Фермор своим содействием не подкрепляет общего предприятия, и что пруссаки приняли меры против всех его замыслов, Даун переменил план и решил обратить все силы на Саксонию. Быстро повел он войско к Дрездену. Цель его была – ударить на маленькую армию принца Генриха в тыл, между тем, как имперцы атакуют его с фронта. Генрих был в опасном положении, ловкими маневрами старался он избежать губительного удара. Тут пришла весть о победе Фридриха при Цорндорфе и о быстром походе его в Саксонию. Близкая помощь воодушевила пруссаков.

   10-го сентября король явился под Дрезден. Быстро соединил он армию маркграфа Карла и корпус Цитена с войсками своего брата. Лаудон также поспешил примкнуть к главной армии Дауна. Здесь, на небольшом пространстве двух миль, стояли четыре враждующие армии друг против друга, и каждой день должно было ожидать кровавой развязки. Фридрих горел нетерпением сразиться; нерешительный Даун избегал битвы. Как превосходный мастер вести оборонительную войну, он, тотчас по приближении Фридриха, занял неприступную позицию; лагерь имперцев при Пирне был также слишком надежен, чтобы ожидать нападений. Между тем время шло; Фридрих делал самые искусные маневры, неприятель оставался в засаде. Но держа таким образом все силы Фридриха в напряжении, Даун воспользовался беззащитным состоянием Силезии. Он отправил туда отдельный корпус, который обложил крепости Опельн и Нейсе. Фридрих видел, что тратит напрасно время в Саксонии. Он решил идти в Силезию и выгнать оттуда австрийцев, а между тем, на походе, захватить главные магазины Дауна в Лузации. Авангард его дошел до Бауцена и овладел городом. Через несколько дней прибыл и сам Фридрих. Тут Даун понял угрожавшую ему опасность: армия его могла остаться без всякого продовольствия. Поспешно повел он свое войско по тому же направлению, по которому шел Фридрих, усиленными маршами успел его опередить и, наконец, став укрепленным лагерем, преградил ему путь в Силезию. Когда прусский король вывел войско из Бауцена и 10-го ок-{338}тября пришел в деревню Гохкирх, он был крайне удивлен, видя перед собою всю австрийскую армию. Позиция Дауна была превосходна: войско его стояло на пригорках, опушенных у подошвы лесом, в виде тупого угла, стороны которого обхватывали деревню Гохкирх, лежащую посередине. Идти далее было невозможно, расположиться под Гохкирхом безрассудно. Но Фридрих не хотел осрамить себя отступлением в виду неприятельской армии и приказал разбить свой лагерь под Гохкирхом. Напрасно генералы представляли ему всю опасность такого положения, напрасно принц Мориц Дессауский умолял его отступить. Король настаивал на своем и даже отправил под арест генерал-квартирмейстера Марвица за то, что тот не решался разбивать походных палаток под неприятельскими выстрелами.

   Лагерь был поставлен и защищен двумя сильными батареями. Главное неудобство лагеря состояло еще в том, что пруссаки из долины не могли видеть, что происходило в неприятельском стане, расположенном на высотах и за пригорками, и не смели пускаться на рекогносцировки, потому что прилески у подошвы гор были заняты пандурами и венграми.

   Но Фридрих был до того уверен в робости и непредприимчивости Дауна, что не принимал даже никаких мер против внезапного нападения.

   – Если Даун нас здесь не атакует, – сказал ему фельдмаршал Кейт, – то его стоит повесить! {339}

   – Поверь мне, – отвечал Фридрих, – он скорее пойдет на виселицу, чем на нас.

   В этой уверенности еще более утвердили короля ложные донесения переметчика, подкупленного им в австрийской армии. Так простояли пруссаки три дня. Австрийцы почитали их отвагу явным для себя оскорблением. В войске поднялся ропот, сами генералы стали громко поговаривать о нерешительности своего вождя. Это понудило Дауна приняться, наконец, за дело.

   Фридрих поджидал только своих транспортов и решил на следующий день непременно отступить. 13-го октября день был пасмурный; густые облака покрывали небо, и ночь преждевременно сгустила свой мрак. Прусские солдаты, после ужина, торопились поскорее согреться в своих палатках от пронзительного осеннего ветра. Король распустил свой штаб, и вскоре в прусском лагере все предалось покою. Глубокая тишина водворилась, одни часовые изредка перекликались. Совсем другую картину представлял стан австрийцев. На всем пространстве, занимаемом их войсками, пылали бивачные огни, раздавались песни, а под горами, в лесу, стучали топоры и слышался шум падающих деревьев, которые, по-видимому, срубали для костров. В два часа ночи Даун поднял свою армию, раздал приказания и пустился в обход пруссаков, скрывая от них свои движения под описанной выше декорацией беспечности и веселья. Корпус Лаудона был отправлен с вечера: он стал в тыл неприятеля. Предположено было напасть на правый фланг прусского лагеря, прикрытый деревней Гохкирх. Впереди шел авангард, состоявший из 36 эскадронов конницы и четырех батальонов пехоты. Даун сам вел остальную пехоту. Для наблюдения за левым флангом пруссаков был оставлен герцог Армбергский с отдельным корпусом. Ему было предписано преследовать неприятеля, когда он будет разбит на всех пунктах.

   В темноте ночной австрийцы крались, как воры. Конница спешилась и вела лошадей в поводу. Солдаты спускались с гор почти ползком, чтобы шумом оружия не открыть своего приближения. В прилесках были наперед прорублены широкие дороги. Между тем на высотах по-прежнему белели палатки, сверкали огни и разносились песни. На гохкирхской колокольне пробило пять часов. К передовым прусским постам начали являться австрийцы называя себя дезертирами. Число их ежеминутно возрастало. Наконец, они толпой бросились на аванпосты, и началась перестрелка. {340} В то же время Лаудон с тыла ворвался в лагерь и, в знак начала дела, велел зажечь деревню. Австрийский авангард пошел в атаку с фронта. Барабаны забили тревогу.

   Пруссаки вскакивали, хватались за оружие, выбегали из палаток босиком и без ранцев. Австрийцы овладели батареей перед Гохкирхом и, обратив орудия на пруссаков, стали будить их картечью. Некоторые проснулись только для того, чтобы под предательским штыком ночных убийц снова уснуть сном вечным.

   Тут только превосходная дисциплина прусских войск явилась во всем блеске: через десять минут вся армия стояла под ружьем и храбро отражала напор неприятеля. Но было так темно, что пруссаки не могли узнать, где главная сила неприятеля, и потому дрались отдельными кучками. Солдаты хватали друг друга за головы, чтобы ощупью отличить неприятеля от своего. Пруссаки узнавали своих противников по меховым шапкам, австрийцы пруссаков – по медным киверам. Главное нападение было устроено на Гохкирх. Когда деревня запылала, занимавший ее прусский батальон ретировался на кладбище и, отважно преградив неприятелю дорогу, встретил его беглым огнем. В то же время Цитен с гусарами ударил во фланг пехоте, ворвался в ряды и начал ее страшно рубить. Целая неприятельская линия была опрокинута, гренадеры почти все легли на месте. Даун выставил семь новых пехотных полков против этой небольшой горсти пруссаков. Расстреляв свои патро-{341}ны, мужественный батальон вышел из-за плетней кладбища и ударил в штыки. Но что мог он сделать против такого многочисленного врага? Весь батальон, начиная с храброго своего майора Ланге до последнего солдата, пал на поле битвы. Австрийцы овладели кладбищем и деревней.

   Зарево пожара осветило несколько окрестность, и прусские генералы могли предпринять что-нибудь верное. Надлежало выгнать неприятеля из занятой им позиции. Фельдмаршал Кейт с шестью батальонами успел отнять у австрийцев батарею и потеснил их назад. Но его окружили, солдаты проложили себе обратный путь штыками, а вождь их пал, пораженный пулей в грудь. Герцог Франц Брауншвейгский последовал примеру Кейта и пал так же, как и он: ядро размозжило ему голову. Принц Мориц Дессауский разделил участь этих двух храбрых генералов, дрался так же мужественно, как они, был смертельно ранен в грудь и отнесен за фронт. Сейдлиц, во главе кирасир, летал из одного конца в другой, дрался как отчаянный, но и его усилия не помогли: австрийцы все выдвигали новые полки и с новой силой нападали. Наконец, под градом картечи Фридрих сам повел свежие войска в дело. Лошадь под ним была убита, он проворно пересел на другую и не вышел из битвы, пока неприятель не побежал. Однако австрийская кавалерия уничтожила этот новый успех, а пехота ее двинулась вперед свежими массами.

   День проснулся, но густой туман заменял мрак ночи. Битва продолжалась наудачу. К девяти часам туман упал, и солнце озарило печальную картину разрушения. Фридрих теперь только с возвышения смог обозреть поле битвы, устланное жертвами кровавой ночи. Оба войска были в величайшем расстройстве. В зрительную трубу наблюдал он за распоряжениями Дауна, стараясь угадать его намерения. Австрийская артиллерия навела на него свои орудия, и ядра засвистели. Одно ядро упало возле самого короля и обрызгало его землей и пылью. Испуганная лошадь бросилась в сторону. В нетерпении начал он ее бить палкой до тех пор, пока она не стала на прежнее место. Новое ядро опять ее испугало. Тогда адъютанты стали умолять короля, чтобы он оставил это опасное место. "Вы видите, – сказал он им с усмешкой, – опасность везде одинакова: ядра летят и вправо, и влево. Я могу быть убит и здесь, и там, но позади моей армии я бесполезен". Обозрев неприятеля, Фридрих увидел, что герцог Армбергский обходит его левое крыло. Тотчас {342} собрал он войско, построил его в новые линии и, примкнув свое правое крыло к местечку Дреза, приказал майору Меллендорфу занять и отстаивать высоты, защищающие Дрезу. Но король не мог ни вполне развернуть свою армию, ни привести в исполнение лучшие свои соображения, Поле действия было слишком тесно, а местность самая неблагоприятная. Снова неприятель двинулся на него с фронта и в тыл: кровь лилась ручьями. Фридрих, видя, что выиграть сражение нельзя, и не желая долее подвергать своих людей опасности, искусными маневрами начал ретироваться. Австрийцы сами были до того расстроены, что не тревожили его отступления, которое успешно прикрывала часть прусской конницы и артиллерии.

   Так отошел он на три мили и стал лагерем на Шпицбергенских горах, в стороне от Бауцена. Солдаты должны были расположиться на земле, как могли, потому что палатки и почти весь обоз были у них отняты.

   В Гохкирхской битве пруссаки потеряли 9.000 человек убитыми и ранеными, 101 пушку, 28 знамен, два штандарта, весь свой лагерь и большую часть тяжестей. Австрийцы лишились 7.000 человек. Но Фридрих казался спокойным и даже веселым. Солдаты его также не потеряли бодрости, они думали только об отмщении.

   – Куда вы девали свои пушки? – шутя, спросил король у своих канониров.

   – Черт их взял ночью! – отвечали артиллеристы.

   – А мы их у него отнимем днем! – продолжал Фридрих.

   – Разумеется, отнимем! – подхватили солдаты. {343}

   – Вы и сегодня славно дрались, дети! Но что же делать, когда неприятель похитил у нас победу воровским образом, ночью! Генерал Даун сыграл с нами преглупую шутку, но спасибо и за то, что он нас отпустил и не дал мат королю! Теперь игра еще не потеряна: мы отдохнем денька два-три, да и полетим в Силезию выручать Нейсе! Не так ли, дети? Хотите?

   – Все с тобой, Фриц! Все с тобой! – закричали солдаты и безропотно принялись за свою черствую корку хлеба.

   Но Фридрих смеялся сквозь слезы. Потеря стольких полезных генералов, и особенно потеря Кейта, глубоко взволновала его душу. К этому присоединилась новая скорбь: он получил известие о кончине любимой сестры своей, маркграфини Байрейтской. Эту женщину, после матери, любил он больше всех на свете. Она страдала вместе с ним в детстве, разделяла все его радости в жизни. Она одна умела понимать его великую душу и внушать ему твердость в тяжкие минуты грусти и отчаяния. Несколько дней король был неутешен и, по обыкновению, изливал свои чувства на бумагу.

   Но напоследок энергия его пробудилась с новой силой. Еще в том же году решил он употребить все средства, чтобы очистить свое государство от всех неприятелей.

   Совсем не то было у австрийцев. Предоставив неприятелю свободную ретираду, Даун поспешил привести полки свои в порядок, снова возвратился в засаду и еще надежнее укрепил лагерь, как будто сам был испуган своей победой. Тотчас начал он изготовлять депеши с радостной вестью к императрице-королеве и ко всем со-{344}юзным державам. Мария-Терезия была в восторге. Гохкирхская победа была одержана в день ее именин. "Лучшего поздравительного букета вы не могли прислать мне!" – писала она к Дауну и благодарила его за успех в самых лестных выражениях. Императрица Елизавета прислала ему золотую шпагу, осыпанную бриллиантами. В Вене воздвигли в честь его колонну, а австрийские провинции поднесли ему 300.000 гульденов для уплаты долгов и на выкуп заложенного имения. Даже Климент XIII, который за несколько месяцев только вступил на папский престол, остался неравнодушным к успеху Австрии. Он отправил к Дауну освященный берет из красного бархата с горностаем и благословенную шпагу.

   "Любезный сын во Христе! – писал святейший отец. – С глубоким чувством удовольствия узнали мы о твоих геройских подвигах над еретиками. Как отче и глава единой, душеспасительной церкви и всех истинно-верующих, решил я подкрепить твою храбрость силою нашего апостолического благословения. Вручаю тебе сей священный меч: да вечно дымится десница твоя кровью отступников. Положи секиру к коренью сего поганого древа, которое принесло в мир плоды проклятия, и, по спасительному примеру святого и великого Карла, окрести северную Германию мечом, огнем и кровью – в веру истинную и присносущую. Велика будет радость всех верующих на земле и св. угодников Божиих на небеси, когда ты, мощью карающего меча и силой креста животворящего, возвратишь сие стадо заблудших в лоно истинной матери-церкви. Да будут над тобою покров пресвятой девы Марии-Цельской и молитвы св. Непомука отныне и до века!"

   Этим воззванием, напечатанным во всех тогдашних газетах, папа хотел возобновить фанатизм средних веков и воодушевить католиков к новому крестовому походу против протестантов. Но времена изменились. Поступок папы только раздражил протестантские нации, а Пруссии прямо указал на высокую миссию: быть отныне главой и покровительницей реформатов.

   Убаюканный наградами и похвалами, Даун праздновал свою победу в лагере и в упоении славы думал, что отнял у Фридриха все средства к продолжению войны. Поэтому он писал генералу Гаршу: "Приступайте смело к осаде Нейсе: со стороны прусского короля теперь уже бояться нечего". А Фридрих между тем не дремал: он переместил корпуса графа Доны и генерала Веделя из Померании в Саксонию, а брата своего Генриха вызвал к своей ар-{345}мии. Генрих привез с собой необходимое количество полевых запасов. В ночь на 24-е октября Фридрих тихо выступил из лагеря, обогнул стан Дауна и благополучно привел свою армию в Герлиц.

   Вся Европа ожидала блестящих последствий Гохкирхской битвы. Погибель Фридриха была предрешена, Даун в ней не сомневался. И вдруг все изменилось: прусский король является в Силезии, несмотря на то, что все пути преграждены неприятелем; при одном его появлении генерал Гарш оставляет осаду Нейсе; в две недели вся Верхняя Силезия очищена от австрийцев и – погибавший герой опять торжествует. Такой неожиданный оборот дела заставил Дауна опамятоваться. В досаде на свой промах он хотел, по крайней мере, освободить Саксонию. Он приказал имперской армии атаковать пруссаков, которые укрепились на Эльбе, а сам намерен был ударить на них в тыл. Но это не удалось. Граф Дона прогнал имперцев от Лейпцига, а Ведель вытеснил Гаддика из Торгау. Тогда Даун пошел прямо на Дрезден. Но когда он расположился к правильной осаде города, комендант Шметау послал ему сказать, что сожжет все предместья, даже весь город, и будет защищаться на улицах, до самого дворца. Если же и это не поможет, то, наконец, взорвет дворец со всем гарнизоном и с семейством польского короля, но города не сдаст.

   – Это неслыханное насилие! – воскликнул раздраженный Даун.

   – Что делать! – отвечал посланный. – Комендант исполняет приказания короля.

   – Но он будет отвечать за нарушение народных прав!

   – Оправданием ему послужит, что вы принудили его на такую меру. Его величество, король польский, союзник Австрии: если столица его погибнет от осады австрийцев – Пруссия не виновата!

   Даун не обратил на это внимания и продолжал свои наступательные действия. Тогда Шметау действительно зажег одно из лучших и богатейших предместий. Королевские увеселительные дворцы и палаты его вельмож рассыпались в прах на глазах Дауна. Кроме того, во все дома были снесены горючие материалы, а под главный дворец подведены пороховые мины. Народ с ужасом забирал из жилищ свои драгоценности и спешил с воплем из города. Такие решительные меры коменданта, а более известие о приближении прусского короля, заставили Дауна оставить свое предприятие и ретироваться в Богемию. Имперская армия отправилась обратно во Франконию. Фридрих, прибыв в Дрезден, не нашел уже в {346} Саксонии и следа неприятельского. Теперь он отправил снова Веделя и Дону в Померанию, против шведов. Вскоре шведский генерал Гамильтон был разбит, потерял почти всю свою артиллерию и был преследуем до самого Стральзунда.

   Между тем герцог Фердинанд Брауншвейгский неусыпно действовал против французов, на Рейне. После Крефельдской битвы Клермон был заменен опытным генералом Контадом, которому министр Бельиль дал предписание "проникнуть в Ганновер и Вестфалию и превратить обе провинции в степи". Несмотря на то, что Фердинанд должен был прикрывать высадку англичан и удержать переправу свою на Рейне, он успел овладеть Брабантом и Люттихом и после мастерской ретирады защитил Нижнюю Саксонию. Но Субиз все-таки проник в Гессенскую провинцию и с помощью саксонцев буквально исполнил в ней предписание своего министра.

   Так кончился третий год войны, богатый кровавыми битвами и блистательными подвигами! Фридрих снова мог вздохнуть свободнее: земли его были очищены от неприятелей, и сам он уцелел среди их грозных ополчений! Но тучи еще не рассеялись над его головой, и с новой весной громы битв опять должны были огласить встревоженную Европу.

{347}

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Кампания 1759 года. Кунерсдорф

   До сих пор Фридрих вел войну наступательную. Он держался правила: "не давать неприятелю опомниться и предупреждать его действия". Теперь, когда силы его были значительно истощены, а энергия врагов от его упорства усилилась, он решился принять систему оборонительную и, защищая свои земли, уничтожать замыслы противников. Поэтому до самого лета мы видим его в бездействии. Он спокойно выжидал решительных предприятий со стороны Австрии и России.