Текст книги "История Фридриха Великого"

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

   Им отпускались значительные суммы для заманок, и молодежь толпами отправлялась в Магдебург, назначенный сборным местом для поступающих на прусскую службу. Честь разделять громкую славу прусского оружия заставляла молодых людей оставлять университеты до окончания курса, купеческих приказчиков бросать торговлю, молодых чиновников бежать от службы. Вербовщики иным сами давали деньги, с других брали плату за патенты на разные офицерские чины. Но по прибытии в Магдебург всем новобранцам, без исключения, надевали солдатские ранцы. Купцы, ремесленники, простолюдины, купившие себе звание полковников, капитанов и поручиков, вдруг делались рядовыми и узнавали обман не прежде, как в строю, под грозным фухтелем фельдфебеля. Таким образом было собрано до 60.000 рекрут. Позорное средство! Одна крайняя нужда может оправдать Фридриха в глазах потомства. Но он действительно заслуживает оправдания: прежде, чем он ухватился за это последнее средство, им было испытано все, чтобы привести дело к дружелюбному концу. Послы его являлись ко всем враждующим дворам с мирными предложениями – всюду последовал отказ. Противники его слишком надеялись на свой крепкий союз и на его малосилие, чтобы склониться на полюбовную сделку. Сами события того времени, казалось, долженствовали способствовать к примирению, но врагами Фридриха были три царицы, три женщины, и все выгоды политические уступили место личной ненависти. В конце 1759 года умер король испанский Фердинанд VI. Ему наследовал король неаполитанский, предоставив Неаполь своему сыну-младенцу. Австрия давно имела права на Сицилийское и {364} Неаполитанское королевства; теперь представлялся самый удобный случай овладеть ими. Все способствовало этому приобретению: и слабое регентство, и ничтожные войска, и расстроенные финансы Неаполя. Даже некому было вступиться за Неаполь. Испания не была приготовлена к войне, а Франция не имела средств выслать в Италию новое войско. Но Мария-Терезия пренебрегала случаем сделаться обладательницей всей Италии для того только, чтобы продолжать борьбу с Фридрихом и возвратить свою Силезию.

   Франция утратила почти целую армию в Германии; 20-го ноября английский адмирал Гаук истребил весь ее флот почти в виду французских берегов, а лорд Клейв овладел Канадой и завоевывал французские владения в обеих Индиях. Финансы ее были истощены продолжительными войнами в двух частях света и придворной роскошью. Версальский кабинет готов был согласиться на мирные предложения Англии, но он не имел власти, им управляла легкомысленная Помпадур. Главной статьей предлагаемого Англией мира была неприкосновенность Пруссии. Гордая любимица Людовика скорее согласилась бы выморить всю Францию голодом, чем оставить дерзкого противника без наказания.

   Русский двор был столь же непреклонен. Напрасно Салтыков, в бытность свою в Петербурге зимой 1760 года, старался охладить императрицу к войне с Пруссией, представляя ей на вид неединодушные, слабые действия австрийских генералов и все затруднения продовольствовать армию в отдаленной, враждебной земле. Напрасно достигал до ее слуха повсеместной ропот о трате стольких людей в бесполезной войне за чужие интересы. Против недовольных были приняты строгие меры. Салтыков возвратился к войску с высочайшим предписанием "неослабно действовать в пользу общего доброго дела уничтожения вредной власти прусского короля!"

   Итак, не было спасения! Мир требовал крови, и Фридриху осталось употреблять все способы, без разбора, чтобы оградить себя и королевство от исполинских ополчений противников. Кроме Саксонии, герцогство Мекленбургское и княжества Ангальтские были обложены значительными контрибуциями. Со всех сторон сыпались деньги, отовсюду являлись солдаты, и к началу кампании у Фридриха стояли под ружьем 90.000 человек против 250.000 враждебного войска.

   Притом это были не те испытанные, закаленные в неприятельском огне солдаты, с которыми Фридрих одерживал свои великие {365} победы. Полки его состояли из неопытных юношей, не видавших крови и порохового дыма. Увлеченные обаянием славы, они горели желанием ознаменовать себя громкими подвигами и занять в истории место подле великого своего полководца. От такого направления духа в молодом войске можно было ожидать одних крайностей; или оно сделается непобедимым, или первая неудача погасит его воинский жар. Фридрих надеялся на свою счастливую звезду. И сам он был уже не тот, что прежде. Четыре года забот, треволнений и неимоверных трудов ослабили его физические силы. Болезни и преждевременные признаки старости изменили его наружность и даже нраву придали некоторую суровость. Он был утомлен войной. Вот, что он писал в это время к венецианскому ученому Альгаротти:

   "Если вечный жид существовал, он, верно, не вел такой скитальческой жизни, как я. Мы начинаем походить на странствующих комедиантов, у которых нет ни отчизны, ни родного очага. Мы кочуем по свету и разыгрываем наши кровавые трагедии только там, где неприятель дозволяет нам устроить театр. Последняя кампания привела Саксонию на край погибели. Пока счастье дозволяло мне владеть этой прекрасной страной, я берег ее. Теперь везде разорение. Нравственное зло этой войны ничто перед материальным вредом, который она причинит Германии. Мы можем назваться счастливцами, если к нам вдобавок не придет чума. Бедные глупцы! Жизнь дана нам на один миг, и тот мы стараемся сделать как можно тягостнее. Мы гордимся, что одним ударом можем обратить в прах прекраснейшие создания труда и времени! Развалины и нищета – вот презренные памятники наших громких подвигов!"

   Весна застала войска Фридриха на всех опасных пунктах, уже готовыми остановить каждое предприятие союзных врагов. Принц Генрих ждал на Одере русских; генерал Фуке прикрывал силезские границы со стороны Богемии; в Померании отдельный корпус был выставлен против шведов, а сам король стоял против армии Дауна в Саксонии. Фердинанд Брауншвейгский на юго-западе Германии действовал против французов и их мелких союзников.

   Но военные действия начались не скоро. Союзники не могли согласиться о плане предстоящей кампании. Каждая сторона искала своих выгод, и это было началом раздоров. Салтыков хотел начать дело с покорения Кольберга и потом, при помощи русского флота, овладеть берегами Померании: приобретение это могло {366} быть важно для России в торговом и в военном отношениях. Август убедительно просил прежде всего освободить его курфюршество, а Мария-Терезия требовала, чтобы Салтыков вместе с Лаудоном обратились на Силезию, пока Даун будет удерживать Фридриха в Саксонии. Французам хотелось, чтобы Салтыков овладел Штеттином. После долгих переписок и совещаний петербургский кабинет согласился утвердить план императрицы-королевы. Салтыков получил повеление двинуться со всей армией в Силезию и осадить Бреславль. Все его представления о выгодах приобретения Кольберга и Данцига и, напротив, о затруднениях осады Бреславля, по неудобству подвоза военных и жизненных потребностей, не были уважены. Это его огорчило. Неохотно стал он содействовать видам австрийского фельдмаршала.

   Пролог к войне открылся в Силезии. В марте Лаудон проник в Верхнюю Силезию. Она была защищаема Мантейфельским полком, под командой генерала Гольца, который решил отступить к Нейсе. На пути Лаудон окружил его со всех сторон и отправил трубача с требованием, чтобы пруссаки сдались в плен, а в случае отказа грозил всех до одного положить на месте. Гольц провел трубача перед своим фронтом и объявил солдатам предложение неприятеля. Взрыв негодования был ответом храброго полка.

   Тогда австрийцы всей своей силой ринулись на пруссаков, но мантейфельцы дрались, как львы, отбили врага, заняли крепкую {367} позицию и отняли у австрийцев охоту испытать вторичное нападение. Лаудон потерял до четырехсот человек, тогда как у Гольца пало только сто сорок.

   Более серьезные действия начались летом, в июне месяце. Лаудон с 50.000 войска вошел в графство Глацкое, а оттуда – в Силезию. Генерал Фуке занимал пограничный пост при Ландсгуте. Корпус его состоял из 14.000 человек: с такими силами нельзя было удержаться в горах. Он отступил к Швейдницу в намерении встретить неприятеля в открытом поле. Лаудон того только и ждал. Он тотчас же осадил крепость Глац, чтобы в ней основать себе опорный пункт для дальнейших предприятий в Силезии. Фридрих был очень недоволен распоряжением Фуке. "Добудьте мне горы во что бы то ни стало!" – писал он ему, и послушный Фуке поспешил занять свою прежнюю позицию. Он постигал всю опасность этого поста, но решился защищать его до последней капли крови. Цель короля была идти на помощь к Фуке, но прежде он хотел выманить Дауна в Силезию и, пользуясь его отсутствием, овладеть Дрезденом. Но фальшивые его маневры и контрмарши не подействовали. Даун, слишком часто обманутый его стратегическими вымыслами, не трогался из своего лагеря близ Дрездена. Так прошло несколько дней. Вдруг 25 июня в австрийском лагере раздались победные выстрелы. Король, к величайшему прискорбию, узнал, что Фуке разбит Лаудоном наголову. Прусский военачальник сдержал свое обещание. 23 июня испытал он грозную атаку Лаудона. С отчаянием дрались пруссаки, но превосходство сил одержало верх, Почти весь корпус был побит неприятелем. Сам Фуке, покрытый ранами, наконец, упал с лошади. Австрийские драгуны занесли уже над ним палаши, но верный его денщик кинулся на своего господина и закричал: "Что вы, разбойники! Это наш генерал!" Покрыв его своим телом, он принял назначенные ему смертоносные удары. В эту минуту подскакал австрийский полковник Войт и остановил разъяренных драгун. Фуке был взят в плен.

   Когда Фридриху донесли о всех подробностях дела, он воскликнул: "Фуке – истинный герой! Плен его делает честь прусскому оружию!"

   Лаудон, разбив Фуке, овладел беззащитным Ландсгутом. Здесь опозорил он свое имя, дозволив войску, в виде награды, разграбить город, издавна славный промышленностью и торговлей. Жителей перерезали, дома сожгли. Не было пощады ни старикам, ни жен-{368}щинам, ни детям. Лаудон сам ужаснулся жестокости своих солдат, но остановить их был не в силах.

   При известии о поражении Фуке, Фридрих поднялся со всей своей армией и пошел в Силезию. Даун поспешил опередить его несколькими маршами, чтобы, соединясь с Лаудоном, преградить пруссакам дорогу. Но когда Даун ушел вперед довольно далеко, Фридрих вдруг поворотил войско и поспешил назад, к Дрездену. При его приближении австрийский корпус фельдцейгмейстера Ласси поспешно переправился через Эльбу и вместе с имперской армией, которая праздно стояла на левом берегу, отступил к Пирне. Фридрих обложил Дрезден и послал в Магдебург за осадной артиллерией. 14 июля начали обстреливать, а вскоре за тем и бомбардировать город. Король надеялся, что опасное положение семейства Августа и пожары понудят коменданта к сдаче. Но комендант держался, ожидая помощи от Дауна. Даун между тем принял поворот Фридриха из Силезии за фальшивый маневр и не слишком торопился на помощь к Дрездену, зная, что для защиты его оставлено достаточное войско. Таким образом, штурм продолжался несколько дней. Прусские бомбы и каленые ядра превратили предместья и большую часть города в пепел. Жители с трудом могли ту-{369}шить беспрерывные пожары. Великолепные дворцы и церкви, истинные памятники искусства и вкуса, рассыпались в развалины. Знатнейшие фамилии искали спасения в погребах. Улицы были покрыты ранеными и раздавленными падением домов и колоколен. Вопли отчаяния раздавались по городу; все дороги были запружены бегущими. Чего не успели сделать прусские ядра и бомбы, то докончил гарнизон. Пользуясь смятением, австрийские солдаты, не привыкшие к субординации, пускались на грабеж; неистовства их над бедными жителями умножали общее бедствие. Напрасно дрезденцы старались скрыть свои сокровища в крепких кладовых и под землей – защитники сами отнимали у них последнее достояние. Вскоре цветущий, красивейший город Германии обратился в печальный остов, напоминавший только о прежнем величии и богатстве!

   Наконец, Даун опомнился и явился под Дрезденом. Со стороны Эльбы устроил он сообщение с городом и посылал туда целые корпуса на подкрепление. Начались вылазки и беспрерывные стычки. Все предприятия Фридриха были неуспешны, он терял терпение. Он сделался беспощаден даже к своему войску. В одном из австрийских нападений Бернбургский пехотный полк был вытеснен из траншеи. Фридрих приписал этот случай недостатку храбрости своих солдат. Весь полк был примерно наказан: у простых солдат отняты тесаки и нашивки, офицеры лишены позументов на шляпах. Храбрый полк сделался посмешищем целой армии. Между тем смелые вылазки австрийцев угрожали даже главной квартире короля: он вынужден был переменить позицию и с этой переменой лишился последних выгод над неприятелем. Сверх того, в армии оказался недостаток в продовольствии и военных припасах, а Даун, владея Эльбой, захватывал все прусские барки, шедшие с транспортами. В то же время из Силезии приходили самые неблагоприятные вести: Лаудон овладел Глацем почти без сопротивления. Все это понудило короля оставить осаду Дрездена и поспешить на выручку Силезии.

   Дешевая добыча Глаца ободрила Лаудона на дальнейшие предприятия. Он осадил Бреславль. Комендант крепости, генерал Тауенцин, находился в затруднительном положении. Весь гарнизон его состоял из 3.000 человек. Две трети из них были ненадежны, он мог полагаться только на батальон королевской лейб-гвардии, помещенный в Бреславль после Коллинского сражения. Остальные {370} солдаты были наемники, иностранцы, недовольные скудным жалованьем и военной строгостью прусской службы. Сверх того, в городе находилось 9.000 австрийских пленных, которые при первом удобном случае могли возмутиться. Несмотря на то, Тауенцин принял самые деятельные меры для обороны крепости и для сохранения спокойствия в городе. Лаудон потребовал сдачи Бреславля. Комендант собрал всех офицеров и убедил их поддержать честь прусского оружия. Все поклялись умереть на укреплениях, но не сдаваться.

   Началось бомбардирование. Целый квартал и королевский дворец сделались добычей пламени. Лаудон вторично вызывал на капитуляцию и грозил, в противном случае, "не пощадить даже младенца в утробе матери". "Мы, слава Богу, не беременны!" – отвечал комендант и так удачно навел свои пушки, что ядра падали на кровлю главной квартиры австрийского генерала. Через несколько дней принц Генрих, наблюдавший за русскими, пришел на помощь Бреславлю. Лаудон снял осаду. Принц занял его позицию.

   Между тем русские войска, сосредоточенные в Познани, тотчас по возвращении Салтыкова из Петербурга выступили в поход. В Камине и Сараде были устроены обширные магазины. По дороге взяты города Кеслин, Грейфенберг, Ригенвольде с добычей артиллерии и запасов. Малая война с отдельными прусскими отрядами {371} велась во время всего похода. Кн. Волконский, Румянцев, графы Брюс, Тотлебен, Чернышев и Фермор были героями этих экспедиций. В июне шестидесятитысячная наша армия приблизилась к Силезии, где, по предварительному соглашению, она должна была под Бреславлем соединиться с Лаудоном. Передовые ее отряды уже достигали до Одера.

   Критическая минута для Фридриха наступила. Соединение русских с австрийцами могло нанести ему решительный удар. Медлить было невозможно. Ночью, 30-го июля, он снял осаду Дрездена и пошел в Силезию. Даун опередил его, а Ласси следовал за ним, как тень. Одного Фридрих гнал перед собой, от другого сам отбивался. Так шел он вперед без остановки. Враги окружали его, тревожили, но не отваживались на битву. У Лигница король остановился. Здесь была точка соединения всех его неприятелей. Русские между тем приближались к Бреславлю. Можно себе представить удивление Салтыкова, когда он вместо австрийцев встретил прусское войско под Бреславлем. Все действия Дауна не согласовались с предварительными условиями русского фельдмаршала. Салтыков остановился за Одером. Негодование его еще больше увеличилось, когда он узнал, что австрийцы допустили Фридриха беспрепятственно переправиться через Эльбу, Шпрее, Бобер и дойти до Лигница. "Еще несколько контрмаршей, – говорил Салтыков, – и король прусский будет за Одером. Тогда нам придется расплачиваться за промахи австрийских генералов. Но я до того не допущу. Если корпус Лаудона не пристанет к нам и не прикроет Одера, я тотчас же отступлю в Польшу!"

   Эта угроза сильно подействовала на Дауна. Он решился немедленно дать Фридриху битву, вступил поэтому в переговоры с Салтыковым и выпросил русский корпус гр. Чернышева для подкрепления Лаудона. План Дауна был атаковать пруссаков при Лигнице, где король занимал самую невыгодную позицию. Ласси угрожал ему с тыла, Даун – с правого крыла и с фронта, а Лаудон и Чернышев – с левого фланга. Между этими опасностями Фридрих извивался со своим войском, как змея; каждую ночь переменял он позицию и сбивал неприятелей с толку.

   Четырнадцатого августа австрийцы тщательно исследовали лагерь Фридриха. Он был со всех сторон открыт для приступа. "Мешок готов! – восклицали они. – Стоит только посадить в него пруссаков и стянуть концы!" Король узнал об этом от перебежчи-{372}ка. "Австрийцы рассчитали недурно! – сказал он своим генералам за ужином. – Но я прорву им такую дыру в мешке, что не скоро починят!" Приказав! крестьянам поддерживать огонь в кострах лагеря, он ночью тихо снялся с позиции, провел свое войско на Фафендорфские высоты и разместил его там в боевом порядке. Ночь была тихая, чудесная. Солдаты, с ружьями в руках, расположились на траве. Сам король прилег на плаще своем перед огнем и скоро заснул. Цитен, сидя у ног его на барабане, наблюдал за тишиной. Вдруг майор Гунд прискакал во весь опор и криком "неприятель! неприятель!" разбудил короля.

   Фридрих быстро вскочил на лошадь и велел ударить тревогу. Приняв команду над левым крылом, на которое шел неприятель, он отправил на правое Цитена. Лаудон предводительствовал австрийцами. Не зная о перемене позиции пруссаков, он хотел овладеть их обозом. Чтобы нападение было неожиданнее и вернее, он пустился на лагерь Фридриха без авангарда, но сам попал в свою ловушку: перед ним стояла вся прусская армия в правильных ли-{373}ниях. Идти назад было невозможно. Он стал развертывать свое войско, но везде встречал препятствия от невыгодного местоположения. Гром орудий открыл битву на рассвете. Австрийская кавалерия ударила на пруссаков, но была отражена. Тогда пехота обоих войск пошла навстречу друг другу. Пруссаки выдержали меткий огонь, австрийцы пошатнулись. В эту минуту прусская кавалерия ворвалась в их ряды и взяла множество пленных. Но эти первые успехи ни к чему не послужили. У Лаудона было 35.000 человек, тогда как левое прусское крыло состояло только из 14.000. Австрийцы возобновляли свои нападения свежими силами, но пруссаки мужественно выдерживали атаки, несмотря на то, что ряды их начали видимо редеть. Лаудон испытал последнее средство: еще раз повел он лично свою тяжелую кавалерию на прусскую пехоту. Кирасиры ворвались в ряды и расстроили было несколько полков, но тут Бернбургский полк, горя желанием снова заслужить милость короля, выступил из второй линии и пошел на австрийцев в штыки. Пруссаки дрались с отчаянием. Австрийские всадники, как снопы, валились с лошадей своих. Наконец, их стеснили так, что они не могли даже обороняться и бросились бежать. Храбрый полк преследовал их с неистовством.

   В бегстве своем австрийская кавалерия потоптала свою пехоту и увлекла ее с собой.

   Победа была одержана. Солнце только что выплыло из-за гор. В ближней деревне пробило шесть часов. Теперь Фридрих поска-{374}кал на правое свое крыло, где тоже завязывалось дело. По плану Дауна корпус Лаудона должен был атаковать прусский лагерь с тыла, а он сам хотел напасть на его правый фланг. Прибыв на место, Даун нашел, что прусский лагерь оставлен. "Неприятель бежал, – сказал он, – надо его преследовать!" Чтобы настигнуть прусскую армию, ему следовало переправиться через так называемую Черную речку – болотистый, широкий ручей, впадающий близ Лигница в Кацбах. Цитен это предвидел и принял свои меры. По его приказанию все мосты были разрушены, и оставлен только один. Против этого моста он выставил на возвышении две батареи, скрытые кустарниками. Когда одна треть Дауновой армии переправилась и стала строиться, он открыл по ней такой страшный перекрестный огонь, что испуганная пехота бросилась бежать. Прусская конница погналась за ней, затоптала большую часть в тину Черной речки, а остальных захватила в плен. Даун отрядил несколько новых батальонов, под прикрытием сильной артиллерии. Прусские батареи начали целить в пушки, сбили их с лафетов и скоро заставили замолчать. Тогда австрийская пехота кинулась на эти страшные батареи, но цитенские гусары рассеяли и истребили смельчаков.

   Даун не знал, что делать. О Лаудоне он не имел никакого известия. Ветер относил шум сражения в другую сторону, только по сильному дыму на горизонте мог он заключить, что там случилось что-нибудь важное. Вдруг в прусском стане раздались победные выстрелы и громкие крики "виктория!" Тогда австрийский военачальник понял, в чем дело. Поспешно отступил он назад и переправился снова через Кацбах, который на рассвете только что перешел.

   Фридрих был чрезвычайно обрадован победой. После многих неудач счастье в первый раз к нему обернулось. С веселым видом проезжал он по рядам своих полков и благодарил солдат. На левом фланге был выстроен Бернбургский полк. "Спасибо, дети! – сказал король, подскакав к нему. – Спасибо! Вы славно исполнили свое дело. Я возвращу вам все отнятое!" Флюгельман выступил вперед и поблагодарил Фридриха от имени всего полка.

   – Мы знали, – говорил он, – что наш король строг, но справедлив, и старались загладить проступок!

   – Все забыто, дети! О старом не будет помину, – отвечал Фридрих, – но сегодняшнего дела я не забуду!

   Тогда солдаты кинулись к нему, обнимали колени, целовали руки и старались оправдаться, говоря, что причиной отступления {375} под Дрезденом были их начальники. Фридрих снисходительно слушал их оправдания и обещал вознаградить их временный позор будущими почестями.

   Двадцать три знамени, два штандарта и 82 пушки составляли трофеи Лигницкой победы. Австрийцы лишились 10.000 человек, пруссаки потеряли только 3.500. Победа эта ничего бы не значила, если бы неприятели, вспомнив свое преимущество над прусской армией, приступили немедленно к решительным мерам. Но каждое поражение их чересчур озадачивало, каждая победа слишком радовала. А Фридрих, не привыкший делать дело наполовину, пользовался их медленностью. Здесь ясно обнаруживалась выгода личного предводительствования самого монарха, которое Фридрих в сочинениях своих почитает необходимым. Неприятельские вожди воевали за чужие интересы, а он за свои собственные. Одержав Лигницкую победу, он не успокоился на лаврах, по примеру своих противников, но торопился воспользоваться ее выгодами. В тот же день, не давая войску отдыха, он прошел с ним три мили, а через два дня он примкнул к армии принца Генриха под Бреславлем. Даун ретировался в горы, прикрывая границы Богемии, а Салтыков, потеряв охоту долее стоять в бездействии, вызвал войска свои за Одер и отступил. Замысел соединения двух враждебных армий не удался.

{376}

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Окончание кампании 1760 года

   Победу при Лигнице Фридрих называл только улыбкой счастья. И действительно, обстоятельства его вскоре приняли самый печальный вид. Салтыков хотел зимовать в Померании, а потому, пока военные операции происходили в Силезии, явился под стенами Кольберга русский флот, состоявший из 27 военных судов, и высадил значительное войско, которое тотчас же приступило к осаде города. Гарнизон Кольберга был ничтожен, но при уме и твердости своего коменданта, полковника Гейдена, он оказывал чудеса.

   Все усилия русских с моря и с сухого пути были напрасны. Несколько недель прошли без всякого успеха. Наконец, прибыл еще маленький шведский флот на подкрепление русских. Но и это не пособило. Гейден выдерживал неприятельский огонь и отражал каждый их приступ. Вдруг, совсем нежданно явился к нему на помощь генерал Вернер, который с невероятной быстротой привел из Силезии 6.000 человек, по большей части гусар. Эта горсть людей своим неожиданным нападением произвела страшную суматоху в стане осаждающих. Русские, полагая, что большая прусская армия зашла к ним в тыл, поспешно сняли осаду. Одна часть бросилась на корабли, которые тотчас же оставили померанские берега, другая была преследуема мстительными пруссаками и, наконец, с большой потерей отступила. {377}

   После этой экспедиции Вернер отправился в шведскую Померанию против шведов.

   Армии Дауна и Фридриха стояли, между тем, рядом в бездействии. Первая занимала лагерь при Дитмансдорфе, вторая – близ Швейдница. Фланги их почти соприкасались: ежедневно происходили маленькие стычки, но до важного дела не доходило. Оба полководца сторожили друг друга. Фридрих был недоволен: он тратил время в утомительном спокойствии, тогда как присутствие его было необходимо в других местах. Имперская армия проникла в Саксонию, Лейпциг, Торгау и Виттенберг были завоеваны без труда; незначительный корпус генерала Гюльзена, оставленный на прикрытие Саксонии, не мог состязаться с таким значительным войском. Он был вытеснен. Герцог Карл Виртембергский в то же время вошел в Магдебургскую провинцию, собирал контрибуцию и опустошал страну.

   Фридрих ежедневно получал эти печальные вести и не смел располагать своим войском, не мог подать помощи утесненным. Сам он держал в засаде Дауна, а генерал Гольц близ Глогау наблюдал за Салтыковым.

   Осень приближалась. Погода становилась ненастная. Обе императорские армии не успели соединиться, не совершили ничего решительного, а приходилось уже думать о зимних квартирах. Даун {378} решил воспользоваться последними выгодами, которые могло еще представить положение обеих армий. Начались переговоры с русским фельдмаршалом и, наконец, было положено отправить на Берлин по отдельному корпусу с каждой стороны. Из австрийского стана пошел граф Ласси с 14.000 человек; Салтыков отрядил графа Захара Григорьевича Чернышева с 20.000 корпусом. Чернышев быстро двинулся на Берлин. Граф Тотлебен командовал авангардом. Выступив из Бейтена (в Силезии), он в шесть дней совершил поход через Губен, Бесков, Вустергаузен и 3-го октября явился перед столицей Пруссии. Остальная часть корпуса Чернышева следовала за ним. В то же время отдельный отряд, под начальством генерал-поручика Панина, шел на соединение с ними через Франкфурт.

   Берлин в то время был обнесен валом, защищенным палисадами. Весь гарнизон его состоял из 1.500 человек. Королевская фамилия давно уже переехала в Магдебург, но в столице было много пленных и прусских генералов, которые лечились от своих ран. Комендант Рохов хотел сдать город, желая спасти его от бомбардирования, но другие генералы на это не соглашались. В особенности Сейдлиц и старик Левальд настаивали, чтобы город был защищаем до последней возможности. Перед воротами были наскоро сделаны земляные валы, за ними построили деревянные помосты, с которых можно было действовать мелким оружием. Вся тяжелая артиллерия была выдвинута из арсенала на защиту, а гонцы поскакали по всем направлениям с вестью об угрожавшей опасности.

   Берлин приготовился к отчаянной обороне. Команду над редутами, вне городского вала, приняли на себя генералы Сейдлиц, Левальд и Кноблаух. Они решили умереть геройской смертью перед воротами своей столицы. {379}

   Граф Тотлебен, тотчас по прибытии, занял все дороги от Кепеника, Котбуса и Бранденбургских ворот. Между двумя последними дорогами он поставил батарею, на возвышении, командовавшем над городом. Поручик Чернышев был послан с требованием сдачи города. Последовал отказ. Началось бомбардирование городских ворот и самого города. Пожары вспыхивали там и сям, но их скоро тушили. В продолжение пяти часов Берлин выдержал самую сильную бомбардировку и не сдался. В полночь подполковник князь Прозоровский и майор Паткуль повели своих людей на штурм Бранденбургских и Котбусских ворот. Но прусские пушки действовали так сильно, что предприятие осталось без успеха. На следующее утро пришло известие, что принц Евгений Виртембергский идет из Темплина на помощь к Берлину. Боясь попасть между двух огней, Тотлебен ретировался к Кепенику и взял этот город. Принц Евгений хотел преследовать Тотлебена, но весь корпус графа Чернышева успел уже с ним соединиться. Между тем подоспел к Берлину и генерал Гюльзен, вытесненный из Саксонии. Оба предводителя расположились перед Ландсбергскими и Кепеникскими воротами и тут решили ожидать неприятеля. Он не заставил ждать себя долго. Граф Чернышев двинулся против принца Евгения, а Тотлебен с 3.000 человек пошел на Гюльзена. Распоряжения Чернышева были отличны: русские крылья обхватывали весь город, река Шпрее находилась в их руках, и прусским войскам был оставлен только один путь к отступлению. Несмотря на то, дело непременно дошло бы до битвы, но приближение графа Ласси с австрийцами заставило прусских генералов отступить к Шпандау. Берлин остался без защиты, комендант попросил о капитуляции. 9-го октября Чернышев торжественно вступил в Берлин. Все распоряжения в городе были поручены графу Тотлебену. Немецкие историки единогласно сознаются, что никогда еще счастливый завоеватель не поступал так великодушно и умеренно со столицей своего врага, как граф Чернышев и Тотлебен поступили с Берлином. Строжайший порядок господствовал в русском войске. За все его потребности платили щедро, солдаты вели себя не только скромно, но даже дружелюбно в отношении к пруссакам. Одни австрийцы, которым, по настоятельному требованию Ласси, Чернышев принужден был дозволить занять три берлинских предместья производили по ночам грабежи, вламывались в дома, терзали, мучили, даже убивали жителей. Тотлебен потребовал 2.000.000 тале-{380}ров контрибуции. Третья часть была выплачена наличными деньгами, на остальное прусское купечество выставило векселя, за попечительством богатого банкира Гонковского, который, как истинный патриот, пожертвовал всем состоянием для спасения родного города. Пример его возбудил соревнование остальных граждан. Он вел все переговоры с Тотлебеном.

   Затем были разрушены все пороховые мельницы, литейные заводы и фабрики, работающие на войско. Из арсеналов выбрали орудия и другие военные припасы. Словом, все, что могло служить Фридриху для продолжения войны, было уничтожено. Уцелел один только ружейный завод в Потсдаме, где стоял австрийский генерал Эстергази, строго наблюдавший за неприкосновенностью королевской собственности, как в Потсдаме, так и в Сан-Суси. Зато дворцы Шенгаузенский и Шарлоттенбургский были начисто разграблены саксонцами и пандурами. В неистовстве солдаты не щадили ничего: срывали драгоценные обои, рубили в куски картины, били фарфор и зеркала, обезображивали статуи. Даже святыня храма не спаслась от их поругания: в придворной церкви они изломали в куски дорогой орган и расхитили золотую утварь. Та же участь постигла и редкий кабинет антиков, купленный Фридрихом по смерти кардинала Полиньяка. {381}