Текст книги "История Фридриха Великого"

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

   Из Страсбурга поехал Фридрих по Рейну в Везель. На этот раз путешествие по Рейну было сопряжено не с таким неприятным чувством, как за десять лет, когда Фридриха везли под строгим караулом, как позорного преступника. Но во время дороги он заболел продолжительной лихорадкой. Она была причиной, что Фридрих не поехал, как намеревался, в Брабант, посетить Вольтера, в то время там жившего. Но для самолюбивого Вольтера достаточно было одного желания короля, и он поспешил сам явиться к своему высокому почитателю в замок Мойланд, близ Клеве. Фридрих сожалел, что не мог достойным образом встретить знаменитого писателя, по причине своей болезни, но личным знакомством с Вольтером был столь же восхищен, как прежде его произведениями.

   "Вольтер красноречив, – писал Фридрих вскоре после того к Иордану, – как Цицерон, приятен, как Плиний, умен как Агриппа; одним словом – он соединяет в себе все доблести и дарования трех величайших умов древности. Его дух работает непрестанно, каждая капля чернил под его пером превращается в остроумную мысль. Он читал нам превосходную свою трагедию "Магомет"; мы были от нее в восхищении, я только удивлялся и молчал. Ты найдешь меня, по возвращении, весьма болтливым; но вспомни, что я видел два предмета, лежавшие у меня всегда на сердце: Вольтера и знаменитые французские войска".

   На обратном пути присутствовал Фридрих в Зальцдалуме на бракосочетании своего брата, принца Августа-Вильгельма, с сестрой своей супруги, брауншвейгской принцессой Луизой-Амалией.

   Поездка в Вестфалию для коронования подала повод к политической демонстрации, ясно обнаружившей его характер в делах {110} политики. Не прошло еще трех недель его царствования, как последовал другой подобный случай. Курфюрст Майнцский, по участию в наследстве после ландграфа Гессен-Кассельского и графа Ганауского, родственника Бранденбургского дома, объявил неосновательные притязания на некоторые владения в Ганау. Фридрих послал 19 июня к курфюрсту серьезное увещание, прося его оставить свои притязания и не нарушать государственного спокойствия. Вследствие того курфюрст удалился со своими войсками.

   Важнее было второе событие. Пруссия, по наследству, получила во владение княжество Герсталь на Маасе, в округе епископства Литтихского. Герсталь в царствование короля Фридриха-Вильгельма возмутился и был принят под защиту епископом Литтихским, которому сильно хотелось овладеть им совершенно. Фридрих-Вильгельм тщетно старался направить дело на добрый путь. Теперь Герсталь, находившийся все еще под защитой епископа, не хотел присягнуть Фридриху. Фридрих послал из Везеля одного из высших своих сановников к епископу и велел настоятельно потребовать от него определительного объяснения его поступков и объявить ему в то же время о последствиях, которым он может подвергнуться. Епископ не дал объяснения, и 16.000 человек прусского войска вступили в область епископа. Испуганный епископ обратился ко всем соседним владетелям и даже к императору, с просьбой о защите. Император написал к Фридриху письмо, в котором называл поступок его самоуправством и приказывал ему войти с жалобой в имперский сейм. Но Фридрих, зная хорошо, как мало выиграет своей жалобой, оправдывался на бумаге, а войска своего не выводил. Затем епископ прибегнул к переговорам с Фридрихом, и 20 октября последовал договор, по которому Фридрих уступил епископу княжество Герсталь за значительную сумму денег. Вероятно, отдаленность Герсталя от прочих его владений склонила его к уступке.

   Так прошли первые пять месяцев царствования Фридриха. Свободная, самостоятельная сила, с которой он за все принимался, была его современникам столь чуждой, необыкновенной, что они не могли объяснить себе всего величия такого явления. Но наступила пора его блестящего поприща, и тогда образ его действий сделался ясным даже и для близорукого глаза.

{111}

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Начало первой Силезской войны

   Истинное наслаждение обещала первая осень царствования Фридриха двору и жителям Берлина. Вольтер, по приглашению Фридриха, прибыл в столицу Пруссии. Король мог теперь беседовать с ним с большей свободой, чем при первом беглом свидании.

   Кроме Вольтера собралось около Фридриха еще несколько ученых и остроумных людей. Прибыли также в гости обе его сестры маркграфини Байрейтская и Аншпахская. Литературные вечера, концерты, празднества предвещали, по-видимому, длинный ряд удовольствий.

   Между тем прибыл курьер с известием, что император Карл VI умер 26 октября 1740 г. Фридрих в то время был в Рейнсберге, где хотел успокоиться от возобновившихся лихорадочных припадков.

   "Теперь наступило время, – писал он Вольтеру, – когда старой политической системе должно дать совершенно новое направление; оторвался камень, который скатится на многоцветный истукан Навуходоносора и сокрушит его до самого основания.

   Истукан, о котором писал Фридрих, приснился некогда царю Навуходоносору, и сновидение это было истолковано пророком Даниилом. Истукан был изваян из драгоценных металлов, а ноги {112} его были из смеси железа с глиной, так что он не мог устоять от малейшего потрясения. Такого же свойства были австрийские владения. Это огромное государство не имело внутренней силы; несчастливо веденная в последнее время война с Турцией истощила и последние вспомогательные средства. Принц Евгений, бывший долгое время опорой государства, умер, и место его некому было занять. Карл VI всю жизнь свою домогался получить согласие европейских государств на то, чтобы передать престол дочери своей Марии-Терезии; совет Евгения, лучше обеспечить прагматическую санкцию войском в 180.000 человек, чем шаткой надеждой на обещания, остался без внимания. Напротив того, Пруссия стремилась вперед с юношеской силой. Хоть и часто издевались над королем Фридрихом-Вильгельмом, что он употреблял чрезмерные издержки на войско, которое между тем почти совсем не бывало в деле, но войско это пользовалось миром, чтобы укрепиться, приобретало опытность и теперь стояло выше всех европейских армий. В то же время области Пруссии были в цветущем состоянии, доходы значительны, долги не обременяли государства, в королевском казнохранилище было в наличности около девяти миллионов талеров. С такими средствами сильный, мужественный дух Фридриха мог действовать самостоятельно и заставить признать свое величие и внутреннее призвание.

   Австрия уже несколько столетий была более, нежели в двусмысленном положении относительно бранденбургско-прусского государства. Отношения ее к Фридриху-Вильгельму известны: права его на Юлих и Берг были тогда же признаны императором, а другие претенденты устранены. Теперь Фридрих, опираясь на свою военную силу, мог бы снова предъявить эти права, но он ясно видел опасность, которой при этом мог подвергнуться: ему надлежало бы бороться со многими противниками и оставить целое государство без войск, направив всю силу на один отдаленный пункт. Несравненно важнее были другие притязания, на которые Фридрих имел права, и которые, при тогдашних обстоятельствах, казалось, поставили бы ему более верное приобретение, а государству значительные выгоды. В Силезии, в разные времена, достались по наследству его предкам многие княжества – Егерндорф, Лигниц, Бриг и Волау, но венский кабинет всегда удерживал их незаконно за собой. Обстоятельство это и прежде подавало повод к спорам. Наконец, при великом курфюрсте, когда нуждались в его помощи {113} против Турции, австрийский двор оказал мнимую уступку, предоставив Бранденбургу взамен тех княжеств Швибузский округ, составлявший несравненно меньшую часть; но прежде того разными происками склонили сына курфюрста к тайному обещанию, по вступлении своем на престол, снова возвратить округ Австрии. Когда сын, тогдашний король Фридрих I, вступил на царство и сообщил министрам свое тайное обещание, то глазам его открылись происки императорского двора. Будучи обязан сдержать свое обещание, он выполнил его с тем условием, что предоставляет своим потомкам возвратить принадлежащее им по праву в Силезии.

   "Если Богу угодно, – так говорил он, – чтобы обстоятельства Бранденбурга и впредь были таковы, как теперь, то мы должны быть довольны; если же суждено иначе, то потомки мои сами увидят, что им должно предпринять".

   Фридрих, действительно, знал, что ему делать. Живой порыв юного короля к славным подвигам нашел себе достойную цель; бесконечное продолжение государственной тяжбы не могло довести его до желаемой цели, и он решился воспользоваться благоприятным обстоятельством и права свои заменить силой.

   Фридриху не нужно было продолжительных приготовлений, чтобы поставить войско на военную ногу. Хотя он сообщил свой план только немногим доверенным лицам, но необыкновенные движения, снаряжение войска, усиление артиллерии, учреждение магазинов и пр. возвестили всем, что предстоит какое-то важное предприятие. Все ждали с изумлением и любопытством; носились различные слухи; дипломаты отправляли и принимали курьеров, не зная определенно плана короля. Фридрих, нарочно заставлял войска делать движения, по которым скорее можно было предполагать поход на Рейн, к Юлиху и Бергу, нежели в Силезию. Превратные толки, ходившие в народе, его чрезвычайно увеселяли.

   "Пиши ко мне обо всем смешном, – говорил он в письме из Руппина к Иордану, – что говорят, думают и делают мои добродушные пруссаки. Берлин теперь похож на Беллону в родах; надеюсь, что она подарит свету прекрасное дитя, а я постараюсь стяжать доверие народа какими-нибудь смелыми и удачными предприятиями. О, тогда я был бы чрезвычайно счастлив! Такие обстоятельства могут дать твердое основание моей славе!"

   Между тем нельзя было долго скрывать, что прусские войска собрались на силезской границе. Австрийский двор был уведомлен посланником своим, находившимся в Берлине, об опасности; ми-{114}нистр Марии-Терезии написал в ответ, что он не может и не хочет верить таким известиям. Несмотря на то, маркиз Ботта был отправлен из Вены в Берлин для точнейшего исследования замыслов Пруссии. Ботта скоро понял план короля. Желая глубже проникнуть в намерения Фридриха, он в первую аудиенцию свел речь на Силезию, жаловался на чрезвычайно дурные дороги, которые теперь от наводнений так испорчены, что решительно нельзя по ним проехать, Фридрих тотчас понял намерение посла, но отвечал ему сухо: "Вы правы, но большой беды еще нет: величайшее несчастие, которому можно подвергнуться на такой дороге, есть то, что замараешься грязью".

   В декабре все было готово к началу войны. Намерение вступить в Силезию перестало быть тайной. Фридрих отправил посланника, графа Готтера, в Вену, с изъяснением австрийскому двору своих прав на Силезию и мер, которыми хочет, в случае нужды, заставить уважать их. Перед отъездом своим к войскам он дал отпускную аудиенцию маркизу Ботта, причем известил его о своем намерении.

   – Ваше величество, – воскликнул Ботта, – вы ниспровергаете австрийский двор, но вместе с ним и сами падете в бездну!

   Фридрих возразил, что от Марии-Терезии зависит принять его предложения. После некоторого молчания, Ботта насмешливым тоном продолжал:

   – Ваши войска прекрасны, ваше величество, я согласен в том; наши не так красивы, но они уже окурены порохом. Умоляю вас, обдумайте свои намерения.

   Король вспыхнул и быстро ответил:

   – Вы находите, что мои войска красивы; скоро вы сознаетесь, что они хороши. {115}

   Маркиз Ботта хотел сделать еще некоторые замечания, но Фридрих прервал его речь, говоря:

   – Теперь уже поздно: шаг за Рубикон сделан.

   Перед отъездом своим к войску он созвал главных своих офицеров и, прощаясь с ними, сказал:

   – Господа! Я предпринимаю войну и не имею других союзников, кроме вашего мужества и вашей доброй воли. Дело мое правое, и я ищу заступничества у счастья. Помните постоянно славу, которую приобрели ваши предки на полях Варшавских, Фербеллина и в знаменитом Прусском походе великого курфюрста. Ваша участь в собственных руках ваших: отличия и награды ждут только ваших блистательных подвигов. Не почитаю нужным подстрекать вас к славе: она всегда была у вас перед глазами, как цель, достойная ваших стремлений. Вы вступите в битву с войсками, которые под начальством принца Евгения снискали бессмертие. Правда, принца уже нет, но победа наша над такими противниками будет {116} не менее знаменита. Прощайте! Отправляйтесь немедленно к войску, а я скоро явлюсь между вами в сборном месте, где ожидает нас честь отчизны и слава!

   13-го декабря был большой маскарад во дворце. Громкие звуки музыки сливались с веселым говором блестящих и разнообразных масок. Танцы не прекращались. Никогда еще при дворе не бывало такого великолепного и веселого праздника. Сам король был в особенно приятном расположении духа, шутил, танцевал, был любезен до крайности. Время незаметно приблизилось к полуночи. Вдруг в залах хватились короля: но его нигде не было. Можно себе представить всеобщее удивление, когда гофмаршал, выходя из внутренних покоев, объявил, что король изволил оставить столицу и уехал в действующую армию к силезской границе.

   14-го числа Фридрих прибыл в пограничный город Кроссен. К несчастью, в тот самый день с колокольни соборной церкви сорвался колокол и упал на землю. Это имело самое невыгодное влияние на армию, солдаты посчитали этот пустой случай за дурное предзнаменование. Но Фридрих сумел придать ему совсем другое значение.

   "Будьте покойны, друзья мои! – говорил он войску. – Падение колокола имеет для нас благоприятный смысл, оно значит, что высокое будет унижено!"

   Под высоким он разумел Австрию, которая, в сравнении с Пруссией, конечно, могла назваться высокой державой. Солдаты поняли его намек, и новая бодрость одушевила их сердца.

   Декабря 16-го Фридрих вступил на силезскую землю. На границе встретили его два священника, посланные депутатами от протестантов города Глогау. Они умоляли короля, в случае осады города, не делать приступа с той стороны, где находилась протестантская церковь.

   Церковь эта была построена вне городских укреплений. Комендант города Глогау, граф Валлис, опасаясь, чтобы Фридрих во время осады не выбрал этой церкви своим опорным пунктом, предполагал сжечь ее до основания.

   Фридрих велел кучеру остановиться, чтобы выслушать просьбу пасторов.

   – Вы первые силезцы, – сказал он им, – которые просите меня о милости; желание ваше будет исполнено. {117}

   Тотчас же был послан адъютант к графу Валлису с обещанием, что Фридрих не поведет осады с той стороны, и протестантская церковь осталась нетронутой.

   Прусское войско шло вперед и не находило перед собой неприятельской армии. Слабый силезский гарнизон едва был достаточен для прикрытия главных укрепленных мест. Австрия не могла так скоро выслать помощи, о которой ее неутомимо и усердно умолял бреславский обер-амт, видя приближающуюся опасность. Итак, одни только дурные дороги и дождливая погода мешали быстрым действиям Фридриха. К жителям Силезии были разосланы манифесты, которыми всем и каждому предоставлялись прежние права и владения и даже обещаны были разные льготы. Фридрих объяснял в них, что вступает в Силезию с оружием в руках только на случай вмешательства в его права посторонних лиц, а совсем не для разорения жителей. И в самом деле, в войске наблюдалась самая строгая дисциплина, и за все, взятое у жителей, платилось щедрой рукой. Все это расположило силезцев к Фридриху; особенно полюбили его протестанты, которые видели в нем избавителя от многих зол и притеснений. Австрийское правительство рассылало свои протесты против манифестов Фридриха, но они не имели успеха.

   Между тем города Силезии, через которые должно было проходить прусское войско, находились в затруднительном положении, не зная, которой стороны держаться: сохранить ли верность авст-{118}рийскому правительству или присягнуть королю прусскому. Начальствующие городами придумывали по этому случаю разные хитрости, которые иногда оканчивались чрезвычайно забавной развязкой. Так, подходя к Грюнебергу, к первому значительному месту Силезии, пруссаки нашли ворота города затворенными. Тотчас был отправлен офицер, который именем короля потребовал сдачи города. Его повели в ратушу. Там был собран совет из всех ратсгеров под председательством бургомистра. Офицер потребовал ключи, но бургомистр отвечал, что он не может и не имеет права их выдать. Тогда офицер объявил, что город будет штурмован и отдан на расхищение войску.

   – Что делать! – отвечал бургомистр, пожимая плечами. – Вот ключи, они лежат на столе совета. Конечно, если вы захотите, вы можете их взять, препятствовать вам я не в силах, но сам не могу отдать их ни в каком случае.

   Офицер засмеялся, взял ключи и велел отворить ворота.

   Полки вошли в город. Главнокомандующий генерал Шверин послал сказать бургомистру, чтобы он, по военному обычаю, взял ключи назад. Но бургомистр не хотел исполнить приказания.

   – Я не отдавал ключей, – отвечал он, – и не могу их взять обратно. Но если генералу угодно положить их на место, с которого они взяты, то я, конечно, не в силах противиться. {119}

   Генерал Шверин донес об этом случае королю, и Фридрих смеялся от души находчивости бургомистра. Он приказал отнести ключи с барабанным боем и почетным караулом в ратушу и положить на прежнее место.

   Один только город Глогау встретил прусские войска неприязненно. Комендант наскоро исправил крепость и привел в порядок орудия и запасы продовольствия для жителей и гарнизона, приготовляясь выдержать осаду. Но зимнее время и дождливая погода делали долговременную осаду невозможной, и потому Фридрих, расположив один корпус, под начальством принца Леопольда Дессауского, под стенами и в окрестностях города, с остальным войском пошел на Бреславль.

   Город Бреславль в то время пользовался различными льготами, имел свои права, которые ставили его почти наравне с вольными городами. Одно из главнейших состояло в том, что австрийское правительство не могло ставить в городе свои гарнизоны, потому что Бреславль имел свою собственную милицию, составленную из граждан. А потому, когда австрийский корпус был отряжен для защиты города и предполагалось сжечь предместья, жители возмутились, не хотели впускать имперских войск и сами решились отстаивать свою свободу. Но пока длились споры и переговоры, прусские полки, предводительствуемые полковниками Броком и Посадовским, явились под стенами и овладели всеми предместьями города. Это быстрое и неожиданное движение привело в ужас бреславцев. Не надеясь на свои укрепления, они боялись штурма и разграбления и потому тотчас же приступили к переговорам, отворив Фридриху ворота. Он оставил город на прежних правах, объявил его нейтральным и велел уволить австрийских офицеров, присланных для военных распоряжений. Много помогла ему в этом случае протестантская часть жителей Бреславля, которая под начальством какого-то восторженного сапожника почти насильно принудила ратушу к сдаче города.

   Третьего января Фридрих торжественно вошел в город. Народ встретил его с криками радости. Жители видели в нем не врага, а спасителя своих прав, веры и достояния. Въезд был великолепный. Впереди ехали королевские экипажи, за ними вели лошадей и мулов, покрытых синими бархатными попонами, вышитыми золотом и отороченными соболями. Затем следовали отряд лейб-гвардии и парадная королевская карета, выбитая внутри желтым бархатом; в {120} ней, как символ королевской власти, лежала голубая бархатная мантия с золотыми орлами, подбитая горностаем. За каретой ехали принцы, маркграфы, графы и генералы прусского войска и, наконец, сам король, верхом, в сопровождении небольшой свиты. Король кланялся народу приветливо, снимая шляпу.

   В тот же день был дан обед, на который были приглашены члены ратуши и депутаты от дворянства. После обеда Фридрих верхом обозревал город. Подъехав к великолепному дворцу, построенному иезуитами, он остановился, задумчиво поглядел на него, и, наконец, сказал: "Вероятно, император имел большой недостаток в деньгах, когда духовенство вынуждено было воздвигать такие здания на свой счет".

   На следующий день был бал при дворе. Фридрих сам открыл его с одной из знатнейших бреславских дам. Но, по обыкновению своему, скоро исчез между танцующими и поспешил за войском, которое между тем уже далеко подвинулось вперед.

   Город Олау сдался королю без сопротивления: между тем генерал Геце быстро перешел Одер и занял Намслау. В то же самое время фельдмаршал Шверин и генерал Клейст с авангардом обложили Оппель и Троппау: оба города сдались на капитуляцию. Но Бриг и Нейсе держались крепко и, несмотря на все увещания и угрозы, не хотели отворять ворот своих счастливому завоевателю. Бриг, как и Глогау, был оставлен в блокаде, но около Нейсе, глав-{121}ной крепости Силезии, Фридрих сосредоточил все свои силы, в твердом намерении взять ее штурмом.

   Фридрих был в восторге от своих успехов. Он покорил богатую землю, почти не обнажая меча и с самой незначительной потерей. Он многого ожидал впереди от этой первой удачи.

   Восторг его особенно изливался в дружеских письмах к Иордану, кроткий, миролюбивый нрав которого составлял совершенный контраст с пылким, воинственным духом Фридриха. Вот два письма Фридриха, написанные к Иордану под стенами Нейсе, которые очень хорошо поясняют отношения и характеры обоих друзей.

   "Мой милый господин Иордан, мой нежный господин Иордан, мой кроткий господин Иордан! Мой добрый, мой милый, мой кроткий, мой нежный господин Иордан! Уведомляю Вашу Веселость, что Силезия почти покорена, и что Нейсе бомбардируется. Приготовляю тебя к великим предприятиям и предвещаю счастье, какого своенравное лоно фортуны никогда еще не порождало. Будь моим Цицероном в защите моего дела – в совершении его я буду твоим Цезарем. Прощай! Ты сам знаешь, что я от всей полноты сердца твой друг.

   "Фридрих".

   Два дня спустя он написал Иордану следующее письмо:

   "Имею честь уведомить Ваше Человеколюбие, что мы приняли все христианские меры бомбардировать Нейсе, и что мы окрестим город огнем и мечом, если он не сдастся добровольно. Впрочем, нам так хорошо, как еще никогда не бывало, и скоро Вы о нас ничего более не услышите, потому что в десять дней все будет кончено, а через две недели я буду иметь удовольствие опять Вас видеть и беседовать с Вами. Прощайте, господин советник! Развлекайте себя Горацием, изучайте Павзания и утешайтесь Анакреоном; что же касается до меня, то я пока имею одно утешение: пушки, ядра и фашины. Молю Бога, чтобы он поскорее послал мне более приятное и мирное занятие, а Вам даровал здоровье, радость и все, чего желает Ваше сердце.

   "Фридрих". {122}

   Однако предсказания Фридриха не сбылись. Крепость Нейсе не сдалась. Гарнизон ее, под начальством опытного и храброго коменданта, полковника Рота, выдерживал мужественно неприятельский огонь и самую усиленную осаду. В течение трех дней пруссаками брошено было в город 1.200 бомб и 3.000 каленых ядер – все напрасно. Умная распорядительность Рота делала штурм решительно невозможным. При довольно значительном морозе по ночам подливали воду во рвы, предместья были сожжены дотла, а стены и валы каждое утро обдавали водой, так что они всегда были подернуты льдом.

   Испытав все усилия, Фридрих оставил город в блокадном положении и, не желая обессиливать войско, и без того истомленное быстрыми переходами и холодами, разместил его по зимним квартирам, а сам, через Лигниц, отправился в Берлин, куда и прибыл 26-го января.

   Между тем Австрия слишком поздно догадалась выслать войско на помощь Силезии. Фельдмаршал Броун соединил несколько сборных отрядов близ Троппау; но они были вытеснены генералами Клейстом и Шверином в Моравию. Оба полководца заняли позиции за Оппой и перерезали австрийцам путь к Силезии. Таким образом, к концу января почти вся Силезия, от Кроссена до Яблунки, находилась в руках Фридриха.

{123}

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Поход 1741 года

   Точно молния пронеслась весть о покорении Силезии через всю Европу. Одни дивились смелости юного короля, другие порицали ее, называя безумством и дерзостью. Никто не мог предполагать, чтобы Пруссия, это маленькое, еще молодое королевство, могла вступить в борьбу с могущественной Австрией, силы и средства которой заставляли трепетать все остальные державы. Можно было предвидеть, что недавний мир Европы надолго будет нарушен. Прагматическая санкция не могла обеспечить спокойствия Австрии: по примеру Фридриха, должны были восстать и другие претенденты на наследие Карла VI, и всеобщая война казалась неизбежной. Действительно, вслед за покорением Силезии восстал и курфюрст Баварский Карл-Альбрехт, который, впрочем, не признал прагматической санкции и объявил свои права на часть австрийских владений и даже на императорскую корону. Но курфюрст не мог подкрепить своих притязаний силой.

   Гораздо большая опасность угрожала Марии-Терезии со стороны Франции, которая, по всем вероятиям, должна была воспользоваться удобным случаем, чтобы снять маску дружбы и откровенно возобновить старинную борьбу с Австрией.

   Между тем во время самых действий Фридриха в Силезии, уполномоченный посол его, граф Готтер, хлопотал в Вене, стара-{124}ясь уладить дело миролюбиво и соблюсти все выгоды своего монарха. Он предлагал его именем прусские войска и финансы на защиту Марии-Терезии, голос и подпору Фридриха при избрании ее супруга, герцога Франца Лотарингского, в императоры. Но все представления его оставались тщетными: венский кабинет, несмотря даже на усилия Англии склонить его к уступке, не соглашался отдать Фридриху богатую Силезию. Министры отзывались о Фридрихе с некоторым пренебрежением; они говорили, что он как обер-камергер империи обязан подавать умывальник императору и, стало быть, не имеет права предписывать законов дочери императора. Притом сама Мария-Терезия объявила, что не намерена вести с Фридрихом переговоров до тех пор, пока он не выведет своих войск из Силезии; в таком только случае обещала она ему забвение всего прошедшего и не хотела с него требовать вознаграждения за все понесенные убытки.

   Итак, переговоры не привели ни к какому результату; граф Готтер возвратился в Берлин без всякого успеха.

   Фридрих не унывал: он решился всеми мерами разрушать политические козни Австрии и поддержать свои завоевания силой оружия.

   Между тем и Мария-Терезия не оставалась в бездействии. Связанная родственными узами с Георгом II, она надеялась на помощь Англии и Ганновера. Ко всем значительным дворам Европы были отправлены посольства, чтобы объяснить дело, показать несправедливость притязаний прусского короля и просить помощи против дерзкого завоевателя.

   В Россию в то же время был послан маркиз ди Ботта с намерением склонить принцессу Анну Леопольдовну, управлявшую Россией именем сына своего, императора Иоанна Антоновича, на союз c Австрией. Задача была трудной, потому что Россия незадолго перед тем (16-го декабря 1740 года) заключила союз с Фридрихом II, на обоюдном обещании обеих держав: помогать друг другу во всякой войне, кроме персидской или турецкой. Союз этот казался довольно прочным, тем более, что был поддерживаем Минихом, в то время весьма сильным в кабинете министров. Но маркиз ди Ботта как опытный царедворец с первого взгляда сумел проникнуть в положение дел при русском дворе и, не боясь Миниха, начал искать расположение противной ему партии. Самыми близкими людьми к правительнице были – граф Линар, посланник саксон-{125}ский, и графиня фон-Менгден, служившая старшей фрейлиной. Они почти неразлучно проводили время с Анной Леопольдовной и, стараясь ее развлекать и забавлять в часы досуга, часто управляли ее волей в делах государственных. Ловкий, умный, красивый собой, маркиз ди Ботта скоро сделался четвертым неизбежным лицом в царственных и дружеских беседах правительницы. Мудрено ли, что при помощи графа Линара, которому от саксонского курфюрста также было предписано всеми мерами стараться расстроить союз России с Пруссией, ди Ботта скоро достиг своей цели.

   Началось с того, что принцессу Анну вооружили против главных лиц кабинета министров, против вельмож, наиболее преданных пользам государственным, против Остермана и Миниха. Остерман, боясь немилости и желая приобрести полное доверие правительницы, пристал к стороне Линара и Ботта. Один Миних, как скала, отражал все удары и, убежденный в неправоте и даже вредных последствиях предлагаемого союза с Австрией, стоял грудью за Фридриха. Он представлял кабинету, что "нарушением договора с Пруссией без всякой причины теряется доверие к России и других держав; сам Фридрих может сделаться врагом России, тем опаснейшим, что владения его в близком соседстве с нами; русский кабинет покажет явное легкомыслие, не оправдав своих уверений в дружбе, без всякого повода со стороны Пруссии, свято сохранившей свои обязательства". Но как ни сильны были доводы и патриотическое увлечение фельдмаршала, противная сторона восторжествовала. Правительница изъявила ему даже свое неудовольствие за излишнее усердие к пользам прусского короля; старик, глубоко оскорбленный, подал в отставку – и вскоре австрийская партия с восторгом узнала, что главный ее противник уволен со службы и удален от двора.

   Но предсказания Миниха вскоре оправдались на деле: нарушение договора с Фридрихом стоило России войны со Швецией.

   Мы уже сказали, что Франция, хотя и в дружбе с Австрией, весьма желала, по примеру Фридриха и Карла-Альбрехта Баварского, воспользоваться частицей наследства австрийского императора. Успехи Фридриха радовали ее тем более, что обессиливали Австрию, а союз его с Россией был порукой, что успехи эти будут продолжительны и прочны, потому что этот союз обеспечивал собственное его государство и, стало быть, давал ему полную свободу действовать против Марии-Терезии. Перемена обстоятельств, про-{126}изведенная при русском дворе маркизом ди Ботта, сильно обеспокоила Францию, и версальский кабинет решился втайне употребить все свои дипломатические хитрости, чтобы не дать России возможности содействовать Марии-Терезии. Для этого надо было запутать Россию во внешнюю войну и взволновать внутри. Обе цели были достигнуты Францией с удивительным искусством и необычайной быстротой.

   В июле 1741 года шведский сенат, подстрекаемый французским красноречием и подкупленный французским золотом, объявил России войну, под предлогом: доставить русский престол законной его наследнице, дочери Петра Великого. Хоть война эта была незначительна сама по себе, но она заняла на время русские силы и отвлекла их от западных границ, а в то же время забросила искру волнения внутри государства. Император был еще ребенок; правительница с некоторого времени занималась беспечно делами, предоставив кормило правления своим временщикам, по большей части иностранцам – это возбуждало беспокойство и неудовольствие в народе, так как раны, нанесенные ему Бироном, были еще слишком свежи и оправдывали его опасения. Отставка Миниха, любимого и уважаемого войском, также возбудила ропот.