Текст книги "Алпамыш"

Автор книги: Фазил Юлдаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Дважды девяносто надобно аршин,

Чтобы для него скроить карман один.

Вот какой калмык выходит на майдан!

Был тот нашаванд, калмыцкий пахлаван,

Тем сильней, чем больше анашой был пьян.

Машет он руками, гневом обуян, —

Двинулся ему навстречу Караджан,

Смело стал бороться с пьяным силачом:

Пятерых побил – и этот нипочем.

Тот нажмет одним, а он – другим плечом,

Топчутся они, и вся земля кругом

Вспахана ногами, словно омачом.

Нашаванд борцом весьма могучим слыл,

Но борьбы искусство плохо изучил:

Сразу слишком много сил он расточил,

Караджан его нарочно горячил,

Сам своих пока не расточая сил.

Посмотри, каков тот Караджан-борец, —

Силу приберег под самый он конец!

Тот калмык моргнуть и глазом не успел,

Как под облака под самые взлетел, —

Так его швырнуть Караджанбек сумел!

Головой он, верно, облако задел —

И от анаши мгновенно отрезвел.

Наземь он упал – и страшно захрипел,

Смерти он своей уже в глаза смотрел.

Так Караджанбек шестого одолел!..

Весь калмыцкий люд вскочил и зашумел.

Тут седьмой калмык бороться захотел,

Но, как первых шесть, и он не уцелел.

У Караджанбека много было дел:

Одолеть он всех противников хотел.

Гору навалив калмыцких мертвых тел,

– Выходите все! – он громко загудел.

Так у девяноста силачей без двух

Вышиб Караджан в единоборстве дух,

Трупы их высокой кучей навалив.

Кокальдаш-батыр один остался жив…

Вечер наступил, и ночь была близка,

На ночь прекратить борьбу пришлось пока.

Утром, переодевшись, вышел на майдан сам Алпамыш и стал вызывать Кокальдаша на бой. Говорит ему Кокальдаш-батыр:

– Не гордись, узбек, не надейся получить возлюбленную свою. Смотри, как бы не погиб ты здесь на чужбине. Лучше сразу уступи мне дочь узбека Байсары…

Слова эти услыхав, так ему ответил Алпамыш:

– Видан ли подобный бек или тюря,

Кто, любовью пылкой к девушке горя,

Уступил врагу невесту бы свою,

Если не погиб из-за нее в бою?

Глупый ты, калмык! Об этом говоря,

Время только тратишь в разговорах зря.

Лучше выходи ты на майдан, дурак, —

Там тебе ответ мой будет дан, дурак!.. —

Обозлился, слыша это, Кокальдаш,

С головы сорвал и бросил свой колпак;

Крикнул: – Если так, ты душу мне отдашь! —

Тут же он разделся, подпоясал стан,

Минарета выше, – вышел на майдан.

Машет он руками и, как лев, сердит —

Пыль до облаков он на ходу клубит.

Алпамыш с тревогой на него глядит:

«Ну, а вдруг калмык узбека победит?!»

Очень был свирепым Кокальдаш на вид.

Из толпы меж тем несутся голоса:

– Поскорей бы взяться вам за пояса!

Тут бы стало ясно, кто сильней, слабей!.. —

И за Алпамыша Кокальдаш взялся,

И за Кокальдаша Алпамыш взялся, —

Снова шум большой в народе поднялся:

– Алпамыш! – кричат узбеки, – не робей! —

Калмык

и

кричат: – Э, Кокальдаш, смелей! —

Силы не жалеет Алпамыш своей,

Кокальдаш в борьбе становится все злей.

Но ни Алпамыш не свалит калмык

а

,

Ни калмык его не одолел пока.

Гнут хребты друг другу или мнут бока —

Хватка у того и этого крепка!

На майдане два соперника-борца

Борются, как два шакала-одинца,

Только нет упорной их борьбе конца, —

И народ не знает, кто же верх берет,

И шумит, терпенье потеряв, народ…

Опасаясь за исход единоборства, Ай-Барчин обращается к Хакимбеку, – такое слово говоря:

– Розы куст в саду благоухан весной.

Соловей поет, любовью пьян, весной.

Вы не евнух ли, сын дяди, милый мой,

Если своего соперника, увы,

До сих пор в борьбе не одолели вы?

Что с тобою стало, милый бек Хаким?

Иль не дорога тебе Барчин-аим?

Если ты с врагом не справишься своим,

Я вместо тебя борьбу продолжу с ним.

Мужества не меньше у твоей Барчин,

Сил не меньше есть, чем у иных мужчин.

Если ты столь слаб, мой бек, мой господин,

Я сама сейчас, одевшись по-мужски,

Перед всем народом выйду на майдан,

Калмык

а

такого разобью в куски!

Э, возлюбленный мой Алпамыш, мой хан!

Что же ты молчишь, меня томишь, мой хан!

Иль напрасно был ты с детства мне желан?

Девушками ты осмеян, Хакимджан!

Евнухом тебя они теперь зовут, —

Девушек насмешки сердце мне сожгут.

Люди от героев дел геройских ждут,

Доблести дела потомки воспоют,

Слабости дела навеки осмеют.

Соберись же с духом, силу собери,

Калмык

а

–врага, мой милый, побори!

Если ж не поборешь – сам себя кори, —

О любви ко мне молчи, не говори!.. —

Ай-Барчин слова такие говорит.

Долго Алпамыша бедного корит.

Сердце Алпамыша от стыда горит,

Жгучая слеза глаза ему слепит, —

От любимой столько слышит он обид!

Калмык

о

м ужели будет он побит?

Чести он своей ужель не отстоит?

Силы неужель не удесятерит?

Страстью соколиной Алпамыш кипит.

Ярым гневом львиным Алпамыш горит,

Силою тигриной Алпамыш налит:

Калмык

а

он жмет – калмык едва стоит.

Калмык

а

он гнет – хребет его трещит;

От земли его он отрывает вдруг,

В небо высоко его швыряет вдруг!

Видя это чудо, весь народ шумит,

Головы закинув, в небеса глядит,

Как батыр огромный с неба вниз летит, —

Альчиком игральным кажется на вид.

В землю головой зарылся наш батыр —

И погиб злосчастный Кокальдаш-батыр…

Счастлив Алпамыш, горда Барчин-аим.

Горе калмык

а

м – все плачут, млад и стар:

Слишком им тяжелый нанесен удар,

Цвет народа их в тот черный день зачах!

Сколько их батыров там погибло – страх!

У калмычек скольких слезы на глазах!

Удручен судьбой, ушел калмыцкий шах,

А за ним и весь народ его в слезах…

Песнь пятая

Калмык

а

м – печаль, узбекам – торжество.

Десять тысяч юрт народа своего

Байсары теперь к себе на пир зовет, —

Дочь за Хакимбека замуж выдает.

По степи Чилбирской, мчась во все концы,

Эту весть разносят конные гонцы —

И спешит на пир со всей степи народ.

Байсары, одетый в бархат и атлас,

Много белых юрт расставил напоказ,

Много всякой снеди для гостей припас, —

Выдает он замуж дочь, зеницу глаз!

– Казаны неся, приходят повара, —

Свадьбы наступает шумная пора.

Калмык

у

нет жизни со зла,

Весь он посерел, как зола:

Барчин-ай, как месяц, светла,

Счастье с Алпамышем нашла,

Свадьба Ай-Барчин весела!

Сколько там верблюдов, коней!

Нет гостям на свадьбе числа!

Длится пир немало уж дней,

Не было улаков шумней:

За козлом бросают козла,

Тучны все козлы и пестры, —

Так вот пировал Байсары!

Режут без числа овец-баранов тут,

Режут лошадей – и то числа не чтут,

Гости безотказно – все едят и пьют,

День за днем улак в пяти местах ведут.

Стариков почтенных избирают в суд;

Споря об заклад, в улачную казну

Спорщики немало золота несут.

Седоков лихих какие сборы ждут!

Пляшут плясуны, бубнисты в бубны бьют,

О батырах славных шайры поют.

Кто бы ни пришел – он гость желанный тут,

Никого едой-питьем не обнесут,

Да еще подарки всем гостям дают…

Ровно сорок дней так пировали там —

Стали разъезжаться люди по домам.

Окружен гурьбой джигитов бек Хаким,

Должен, как слуга, прислуживать он им:

С древности такой обычай мы храним!

Девушки теперь гурьбой к нему идут,

Сходится к нему весь молодежный люд;

Женщины готовят девять вкусных блюд,

Эти блюда прямо к жениху несут,

Но ему поесть кусочка не дадут, —

Всё, как есть, до крошки дружки уплетут.

А на блюдах куча денег золотых

Вырастет на радость женщин-поварих.

Бек-жених девичьим окружен кольцом,

Рядом с ним костер веселый разожжен;

Перед ним склоняясь до земли лицом,

Девушки ведут его к невесте в дом.

В доме застают почтенных стариков;

Окружив Барчин (узбекский наш таков

Свадебный обычай искони веков),

Девушки, шумя, тесней смыкают круг,

И с невестой вместе убегают вдруг, —

Якобы ее похитили они.

(Умыкали так невест в былые дни.)

Свадебный таков узбекский наш обряд!

Молодухи тоже покидают дом,

Где невеста скрыта выпытать хотят,

Но ее подружки им не говорят.

Все-таки она находится потом.

Ставленники мулл – так водится притом —

Просят, чтоб невеста им дала ответ:

Будет жениху согласье или нет?

А она не может побороть стыда —

И не отвечает им ни «нет», ни «да».

Ставленники мулл отступятся тогда, —

Девушкам вмешаться настает черед.

Ту, что от нее согласие берет,

Гости награждают от своих щедрот.

(Сохранил такой обычай наш народ,

Называется «открыть невесте рот».)

Ставленник теперь назначен от Барчин, —

Хакимбек ее согласье получил.

Свадебный идет своим порядком чин.

Ставленники от обеих сторон вошли к собравшимся, и мулла опросил их. Получив ответы ставленников, которым за их свидетельство тоже кое-что перепало, мулла прочитал молитву. Хаким-беку также задано было несколько вопросов-условий, все это скрепили письменным брачным договором; молодых поздравив, остались все довольны и разошлись.

Бархатную юрту новобрачных пологом завесили. Хотел Хакимбек с несколькими др у жками своими в юрту войти, но женщины, бывшие там, показали по обычаю «смерть старухи», кое-что получили за это, но все-таки, жениха не впуская, – устроили «собачье рычание», – за это тоже получили кое-что и лишь тогда впустили жениха в юрту. ^[26]Хаким и дружки, все время кланяясь, за откинутый полог прошли; женщины дастархан перед ними разостлали, подали баранью грудинку. Дружки жениха, насытившись как следует, роздали женщинам тюбетейки, платки, платья. Исполнив все, что по обычаю положено, дружки жениха удалились. В это время толпа девушек, приведя Ай-Барчин в юрту, окружила Хакима, так говоря:

– Ты теперь во власти девичьей, – исполни старый обычай!.. – Положили они жениха на белую кошму, бархатом подбитую, стали поднимать его. Тяжел был Хаким, – с трудом удалось девушкам чуть-чуть над землей приподнять его.

Тут вошли снова замужние женщины и, обычаю следуя, совершили над ними обряд «поглаживания волос» и «держания руки», ^[27]за что тоже одарены были. Несколько старух после этого ещо пошутили с новобрачными, сказав:

– Теперь – как хотите, так и забавляйтесь.

С этим они и ушли. Осталась юрта только для Хакимбека и для Барчин.

– Плач ёго погибших недругов услышь! —

Брачную прочел молитву Алпамыш,

И, соединившись с той, кого любил,

Беды и невзгоды с нею позабыл, —

Чашу наслажденья до утра он пил.

Сбывшейся увидел он мечту свою!

На заре уходит он в юрту свою,

Девушки к нему – красавицы идут,

О его здоровье справиться идут.

Много молодух приходит и старух, —

Золото на блюда им Хаким кладет:

И такой обычай наш народ блюдет!

Дружки жениха являются, – вожак

От молодожена требует «улак».

Исполняет бек, что просят от него:

Каждый по козлу уносит от него.

Караджан приходит к другу своему, —

Гости воздают большую честь ему…

Дни за днями шли – Алпамыш с женою своей обратно в Конграт, на родину стал собираться, а с ним и весь десятитысячеюртный народ байсунский, с бием своим Байсары томившийся на чужбине, в калмыцкой стране.

Но сам Байсары, старый упрямец, обиды на брата своего не забыв, говорит: «Не поеду!..»

Приходят к нему большие и малые люди из народа его – уговорить его пытаются, так говоря:

– Весь твой народ уйдет, один ты на чужбине останешься, – где потом крылья возьмешь, если улететь захочешь? Крылья твои, сила твоя – десять тысяч юрт народа твоего! Останешься одиноким – горько раскаешься. Было время – уважаем ты был здесь, каждое слово твое законом звучало. На Тайча-хана, калмыцкого шаха, надеялся ты, думал, что он тебе навсегда искренним другом будет. Время прошло, – сколько обид претерпел ты здесь от калмык ов из-за посягательств их на дочь твою! Ты – старший над нами, – не упрямься, одумайся, не оставайся одиноким в стране врагов наших…

Выслушал Байсары слова сородичей своих, – так отвечает им:

– Проклят будь мой брат Байбури, – из-за него на мытарства обрек я себя. Сердце мое надломил он обидой, мне нанесенной, родину из-за него я покинул, а он в гордыне своей ни разу и не осведомился обо мне. Хоть бы и вернулся я, не быть мне тем, кем прежде я был. Раз уж так суждено, пусть сын брата моего увезет от меня дочь мою Барчин, а я – не поеду. Лучше пусть убит буду калмыками, а в Конграт никогда не вернусь…

Такой ответ дал он соплеменникам своим. Сообщили об этом люди Хакимбеку, – послал к нему Хаким посланцев своих, такой наказ им дав:

– Уговорите вы дядю – тестя моего, – боюсь, как бы кости свои не оставил он одинокими на чужбине, вдали от страны отцов своих.

Не внял старый гордец словам посланцев Хакима, никаких вразумлений их слушать не хотел, стоял на своем: «Не поеду!». Сказали ему:

– Подождем тебя еще сорок дней, – может быть, одумаешься.

Сорок дней раздумывал Байсары, совещался с народом своим, – все-таки при своем решении остался. Десять тысяч юрт племени байсунского вместе с Барчин-аим на родину откочевывают, – старый Байсары с домочадцами своими на чужбине остается.

Обряд «показа жениха» решил он соблюсти на прощанье: баранов заколол, позвал к себе утром дочь свою Барчин-ай, Хакима, зятя своего, а также друга его – Караджана, хорошо их угостил, одежды хорошие на плечи им всем накинул, – и провожать их вышел:

Тот, кто красноречьем оснастил уста,

Всем словам умеет находить места…

В полдень горький час разлуки настает.

Караван верблюдов отправленья ждет;

Ровно их пятьсот – и в одного один, —

Грузится на них приданое Барчин.

Плачет Барчин-ай, ручьями слезы льет,

Боль ее сердечко на кусочки рвет.

Бедненькой такая мука суждена!

С матерью, с отцом разлука суждена!

Отправляется на родину она,

На чужбине злой оставить их должна.

Хочет Ай-Барчин уговорить отца,

Но нельзя сломить упорство гордеца.

Разрывает горе всем троим сердца.

Все же в дальний путь пойти придется ей.

Вот уже подводят иноходца ей,

Вот и Хакимхан и Караджан-батыр,

Сбрую осмотрев, садятся на коней.

Трогается с места остальной народ,

Откочевывает в край родной народ.

Громко чабаны кричат: «Курхайт! Курхайт!»

Замычал, заблеял беспокойный скот;

Гонят чабаны сначала дойный скот.

Будь благословен на родину исход!

Вышел Байсары проводить в далекий путь Ай-Барчин свою, сильно сердцем расстроился, но желая утешить дочь, такое слово ей говорит:

– Барчин-ай, дитя мое, не унывай,

Сердце, по отцу скорбя, не надрывай.

Будь жива-здорова, горя не знавай!

Уезжаешь ты на родину, к родне,

Ты не одинокой будешь в той стране.

Доченька моя, послушай речь мою:

Если отправляю вдаль я дочь свою,

Все-таки ее не в рабство продаю, —

За того, кто люб ей, замуж выдаю.

Если я свою овечку огорчил,

Нехотя ее сердечко огорчил.

Сам себе я тоже старость омрачил,

Боль разлуки рвет и мне на части грудь.

Доченька моя, езжай, счастливый путь!

На меня, дитя, в обиде ты не будь, —

Я не калмык твою судьбу вручил,

С ровней, со своим тебя я обручил.

Не горюй напрасно, столько слез не лей,

Ясные глаза-нарциссы пожалей.

Все равно в калмыцкой вражеской стране

Не было б тебе покоя и при мне.

Мало ль настрадалась ты от калмык

о

в?

Сколько проливала слез по их вине!

Ты от них теперь избавлена вполне.

Поезжай, дитя, на родину, к родне, —

Ласку и любовь найдешь у земляков.

Любит птица-кобчик сесть на косогор.

Знала ты одно лишь горе до сих пор,

Натерпелась бед не по своим летам,

Но врагам своим сумела дать отпор.

Девушкой тебя природа создала,

Но свершить такие б ты могла дела,

О которых бы мечтал и сам Рустам!

Девушкой родясь, батыров ты сильней,

Ты моя опора на закате дней.

Власть я утерял на родине своей,

Байбури один хозяйничает в ней.

В сердце я глушу жестокой муки крик, —

Остаюсь один, беспомощный старик.

Кто мои друзья? Вокруг меня калмык, —

Бессердечен он, не только безъязык!

Ока моего зрачок бесценный, знай:

Без тебя утехи нет мне, Барчин-ай!

Поезжай, дитя, приедешь в край отцов,

Худом своего отца не вспоминай!

Дочь свою проводив, вернулся Байсары в дом, а весь десятитысячеюртный народ конгратский отправился в путь. Одиноким остался Байсары, разлученный и с народом своим и с дочерью.

Шумела его голова от горьких мыслей, тяжело ему было на чужбине оставаться, – пленом она стала ему…

А в это время коварная старуха Сурхаиль, узнав о гибели своих сыновей-богатырей и о том, что младший сын ее Караджан ушел с Алпамы-шем в Конграт, плача от горя, такое слово говорит:

– Дети мои, дети, вы мои сыны!

Были вы в стране калмыцкой так сильны,

Но пришел узбек – и вы, мои сыны,

Перебиты им, мертвы мои сыны!

Нет у Сурхаиль детей-богатырей,

Как ей жить одной без сыновей-друзей!

Плачет Сурхаиль – нет утешенья ей.

Караджан – хоть жив, но сердце мне разбил.

Я была крылатой, но лишилась крыл,

Скакуном была, – осталась без копыт!.. —

Плачет Сурхаиль, слезами прах кропит,

Космы распустила, на всю степь вопит.

Некому излить ей боль своих обид.

В такой сильной досаде решила она отправиться к шаху калмыцкому, выложить ему горе свое. С распущенными волосами, лицо ногтями исцарапав, приходит она во дворец.

При жизни сыновей своих была она в государстве женщиной важной, – почтительно встретили ее слуги придворные, – повели к шаху калмыцкому.

Говорит шаху такие слова старуха Сурхаиль:

– Посмотри, как вся я пожелтела, шах!

У меня к тебе есть просьба-дело, шах!

Можешь ли ты, шах мой, думать о делах?

Можешь ли понять, что разорен ты в прах?

Должен ли ты знать, что из твоей земли

Свой несметный скот узбеки увели?

Можно ль допустить, чтобы один узбек

Целую страну заставил так страдать?

Может ли тебе подобный человек,

Шахом будучи, врагу противостать?

Можно ль от такого шаха пользы ждать?

Можно ли ему на троне восседать?

Нужен ли стране такой беспечный шах?

Есть ли где-нибудь столь бессердечный шах?

Если ты таков, не требуй ничего,

Непутевый шах, с народа своего!

Вижу я, что правду люди говорят:

Пусть, мол, жив-здоров узбек уйдет в Конграт —

В крепости своей ты отсидеться рад.

Если на узбека ты не выйдешь сам,

Знай, мой шах, что я уйти ему не дам:

Кликну клич в народе – соберу народ,

Поведу людей на недруга в поход, —

Погублю узбеков, скот их отберу!

С сыном, с Караджаном, слажу подобру, —

Иль его убью, иль я сама умру!

Услыхав от Сурхаиль такие слова, созвал шах калмыцкий всех своих советников-амальдароз, всех знаменосцев своих, – стал советоваться с ними. Узнали советники шахские, с чем Сурхаиль пришла, – согласились, что права она. Погубили, мол, узбеки всех лучших батыров, красу страны калмыцкой, хитростью, мол, завлекли Караджана в сети свои, якобы другом своим сделали его, – в плен увели к себе. Неужели безнаказанно уйдут они, все свои стада уведя?

Тут и сам Тайча-хан в гнев пришел – жаждой мести загорясь, раскричался:

– Большое войско не медля на Htox пошлю! Сам поход на них возглавлю! Уж если сам я выйду на них, не сдобровать им! Головы со многих посрываю, в военную добычу превращу всех, кто в живых останется, скот их отберу, жен и дочерей их пригоню, – рабынями сделаю их, на бесчестие народу раздам!

Отдал шах калмыцкий приказ – немедленно войску снаряжаться, в поход на узбеков итти.

Скачет за отрядом отряд —

Жители в испуге глядят:

«Скачут смело в бой, – говорят, —

С чем придут домой?» – говорят…

Силы калмык

о

в велики!

Едут за полками полки,

Мчатся во весь дух калмыки.

Видишь, каковы ездоки!

За плечами их – мультуки,

Меч-алмаз у всех на боку,

Кони их легки на скаку,

Седла на конях – высоки;

Знаменосцы в каждом полку,

Полководцы в каждом полку!

Дал приказ им шах Тайча-хан —

Караван узбеков настичь.

Едут через Токаистан,

Где батыры их полегли, —

В боевые трубы трубят,

О батырах павших скорбят.

Воды голубеют вдали, —

Блещет айна-кольский простор;

Травы зеленеют вдали, —

Это чилбир чольский простор.

Лихо погоняя коней,

Пыль клубя столбом за собой,

Калмыки торопятся в бой,

Горячат себя похвальбой, —

Львом себя считает любой!

Кочевой, беспечной толпой

Впереди узбеки идут —

Скот неисчислимый ведут.

Видя, что добыча близка,

Шахские ликуют войска.

Мчится за отрядом отряд,

Скачут калмык

и

– говорят,

На скаку друг друга храбрят:

«Мы им воздадим! – говорят, —

Не отбиться им! – говорят, —

В пыль их превратим! – говорят. —

Скот перегоняя в Конграт,

Заняты узбеки скотом,

Нас не ожидают притом.

Если захотим, – говорят, —

Вихрем налетим, – говорят, —

Многих перетопчем, – тогда

Сами отдадут нам стада!..»

У глупца – глаза велики,

Руки у глупца коротки.

Скачут, горячась, калмыки,

Рассуждают так, дураки!

Во-время заметив калмыков, зашумели узбеки, растерялись: стали скот собирать, каждый о себе хлопотал. Алпамыш, увидав калмыков, подумал: «Недоброе что-то замыслил шах калмыцкий, если войска нам вдогон послал».

Согласился с ним Караджан и такое слово говорит:

– Короток мой суд! – говорит. —

Если нападут, – говорит, —

Шаха пусть клянут! – говорит. —

Истребим их тут, – говорит, —

Вороны их трупы склюют.

С кем они тягаться пришли?

Я ведь Караджан-пахлаван:

Только позови на майдан, —

Степи вражьей кровью залью,

Вражью печень я просолю!

Ну-ка, шахский воинский люд,

С Караджаном встретитесь тут, —

Каждый заревет, как верблюд!

На эти слова так ответил Караджану Алпамыш:

– Слово ты мое за трусость не считай:

Гневу над рассудком воли ты не дай, —

О делах подобных, друг мой, не мечтай!

Сгоряча такой расправы не чини:

Не своею волей прибыли они, —

Зря да не найдут погибели они!

Что творят – и сами ведь не сознают, —

Может быть, и нашей крови не прольют.

Пощади несчастный, подневольный люд!

За народом нашим, друг мой, последи.

Что за кутерьма и вопли впереди?!

Разума они лишились, видно, там!..

Поспеши – людей в сознанье приведи…

Низом пусть идут… ты их предупреди:

Разобрать стада успеют и потом, —

В плен бы не попались вместе со скотом!..

Погоди-ка, друг, чуть-чуть повремени;

Земляков своих покуда не вини,

Грозным словом их сначала припугни;

Шахские ведь слуги, воины они, —

Шах пошлет – пойти обязаны они!

Воинскою службой связаны они!

Подобру назад вернуться их склони,

Пусть ни нам не будет и ни им вреда! —

Караджану так Хаким сказал тогда.

Говорят друзья, – глядят туда-сюда,—

Видят, что народ угнал вперед стада.

Может быть, бог даст, минует их беда…

Шахские меж тем приблизились полки, —

Двух друзей увидев, стали калмыки.

Хотя большинство народа ушло далеко вперед, некоторые, однако, со скотом своим задержались, отстали. Караджан с Алпамышем на глазах у калмыков собрали отставших, направили их на дорогу, а сами, оружие проверив, остались на месте.

Калмыцкое войско, постояв немного, снова вперед тронулось, но коней шагом пустили. Вышел им навстречу Караджан, – такое слово им сказал:

– Имя Караджана ношу!

Кто вас одурачил? – спрошу.

Вас предупредить я спешу:

Если полю брани тут быть,

Всех вас, дураков, сокрушу,

Кровью вашей степь орошу!

Если выну меч свой – алмаз,

Ад я покажу вам сейчас.

Саваны я всем вам припас!

Будет, говорю вам, умней,

Если повернете коней!

Вышел тут один из богатырей калмыцких – и такое Караджану слово сказал в ответ:

– Видишь, я и сам пахлаван!

Едет вслед нам шах Тайча-хан.

Это место – битвы майдан.

Стал ты глуповат, Караджан!

Плачешь ты о нашей судьбе, —

Думай лучше сам о себе!

Трудный одолели мы путь,

Вскачь сюда мы шли, не забудь, —

Но не ослабели ничуть!

Думали вы нас обмануть.

Знай, что с боевого пути

Нет у нас охоты свернуть!

Видно, Караджан, ты забыл,

Что нам твой узбек натворил,

Витязей каких перебил!

Ныне он раскается сам —

Ад откроем вашим глазам!

Мы пришли истребовать кун, —

Нам узбекская кровь – бальзам!

Караджан и Алпамыш, такие слова услыхав, гневом воспылали – и пустили своих коней на калмыцкое войско:

Яростью два бека зажглись —

На дыбы их кони взвились

И, не глядя – вверх или вниз —

Вмиг на калмык

о

в понеслись.

Но и калмык

и

, обозлясь,

Выпустили сразу коней.

Битва в тот же миг началась.

С самых незапамятных дней

Битвы не бывало грозней.

Что это за встреча была,

Что это за сеча была!

Кони, закусив удила,

Ржут, грызут друг друга со зла;

Молниями блещут мечи, —

Обе стороны горячи,

Тем и тем за храбрость хвала!

Вот так боевые дела!

Тысячи калмыцких клинков,

Два клинка у двух смельчаков:

С Караджаном бек Алпамыш

Отражают натиск врагов, —

Головы летят с калмык

о

в!

Вот он гнев батыров каков!

Словно из своих берегов

Вырвался двуруслый поток,

Так они кипели теперь,

Так рассвирепели теперь!

Трусы оробели теперь,

Шахские редели полки;

Рубят им два друга башки, —

Падают с коней, как мешки,

Мертвые тела калмык

о

в.

Раненые землю грызут,

Д

о

неба их вопли встают.

Битву два батыра ведут —

Калмыки пощады не ждут, —

Многие с майдана бегут.

Слезы их начальники льют,

Шаху донесение шлют:

«Терпим поражение мы!

Просим подкрепления мы!»

К шаху донесенье пришло, —

На него затменье нашло.

В ужас населенье пришло.

А на поле брани меж тем

Войск уничтожение шло.

Очень было им тяжело!

Все росло убитых число,

Все число бежавших росло.

Помощи им нет, как назло!

Горе им, злосчастным таким!

Сколько Алпамыш их сгубил,

Сколько Караджан перебил!

Вспомнил о народе Хаким,

Друга посылает вперед:

«Посмотри, в порядке ль народ!..»

Поскакал вперед Караджан, —

Алпамыш, оставшись один,

На себя всю битву берет.

Калмык

о

в, сновавших вразброд,

Он повыгонял из ложбин,

Ухитрился в кучку их сбить —

В одиночку стал их рубить.

Калмыки не знают, как быть:

Видят, что мечом не убить, —

Может быть, удастся его

Пикой острозубой добыть?

Но и тем не взяли его!

Так же, как не брали клинки,

Пики не пронзали его.

Растерялись вновь калмыки:

«Человечье ль в нем естество?

Хитрое тут есть колдовство!

Кровь свою напрасно мы льем, —

Справиться нельзя с колдуном!

Думали – добычу возьмем,

Вышло все иначе теперь, —

Погибаем, плачем теперь!

Лучше мы коней повернем!..»

Вышел Байкашка на майдан —

Тоже исполин-пахлаван,

Тот, с кем говорил Караджан.

С Алпамышем сходится он.

Гневом друг на друга ярясь,

За мечи, за пики берясь,

В смертном поединке таком

Бились Алпамыш с калмык

о

м.

Встреча эта краткой была,

Грозной эта схватка была!

Голову снеся калмык

у

Кончил Хакимбек Байкашку.

Так же Кокашку он настиг —

Надвое рассек его вмиг,

Всех богатырей потеряв,

Лучших главарей потеряв,

Те из калмык

о

в, что пока

Чудом оставались в живых,

Плача о погибших своих,

Снова попытались бежать, —

Мало кто из них убежал:

Хакимбек им вновь помешал, —

Он им жизни путь преградил,

Снова, как баранов, сгрудил,

Жалости не зная, губил.

Головы наотмашь срезал —

Коням под копыта бросал,

Так при этом в гневе кричал:

«Снилась вам добыча, глупцы!

Быть вам пищей птичьей, глупцы!

Миром не хотели уйти, —

Мертвечиной стали в пути.

Мой таков обычай, глупцы:

Кровью за бахвальство плати!

Ну-ка, шах калмыцкий, гляди,

Что же натворил ты, злодей:

Сколько ты своих же людей

На смерть безрассудно обрек!

Вот тебе, злосчастный, урок!

Встречусь я с тобою, дай срок,

Моего не минешь меча, —

Я тебя убью, шах Тайча!

Так тебе, мой недруг, скажу:

Я своих врагов не щажу,

Со своих путей не схожу,

Коль дерусь – то насмерть дерусь!

Будь я обесчещен, как трус,

Если, вероломец Тайча,

Ненависть к тебе угашу,

Головы тебя не лишу!»

Так эта сеча окончилась. Немногие калмыки уцелели, – бегством спаслись. Остался Алпамыш один на поле брани, вперед поскакал – догнал Караджана, ушедшего со всем народом вперед. Едут друзья рядом, обращается Караджан к Алпамышу, рассказать просит, как бой закончился. Рассказал ему Алпамыш про подвиги свои, сколько врагов перебил он, как на поединках зарубил он самых грозных богатырей – главарей воинства калмыцкого, как бежали с поля битвы уцелевшие калмыки.

Восхищается Караджан геройством Алпамыша, говорит:

– Не вернусь я в страну калмыцкую, не хочу служить вероломному шаху Тайче, жить буду в стране друга моего, славного витязя Алпамыша.

В это время прикочевал народ к берегам Ачикколя. Устали люди от долгого пути, скот из сил уже выбивался. Решили стоянку сделать на этом месте. Скот на волю пустив, юрты расставили. Пришел и караван Барчин-аим. Многие из подружек ее так устали от долгого сиденья на иноходцах, что словно бы окаменели – ни стоять, ни ходить не могли. Спустили Ай-Барчин с коня, развьючили пятьсот верблюдов, ее приданым груженных, отдыхать дали им. Установили женщины бархатную юрту Барчин, – девушки ввели ее в юрту, развесили ее одежды, кумганы с водой вскипятили, чай заварив, дастарханы разостлав, досыта горячей пищи поев, – отдыхать легли. Так и по всей стоянке.

Люди весь день отдыхают, вечер настает, ночь приходит, – люди лежат, подняться не в силах, – отдыхают с пути. Длится отдых три-четыре дня. Люди в себя приходят, – снова в путь собираются. Едет Алпамыш рядом с Барчин-аим, так говорит:

– Споря светлым ликом с луной,

Стремя в стремя рядом со мной,

Вольною дорогой степной,

Девушками окружена,

Держишь путь ты в край наш родной.

Слушай меня, друг мой, жена!

Правду ведь узнать ты должна:

Скот наш возмечтав отобрать,

Конную могучую рать

Выславший за нами вдогон,

Этот вероломный Тайча, —

Знай, моя Барчин-аимча, —

Если бы он верх одержал,

Гибелью ведь нам угрожал!

Все же он, Тайча, оплошал.

Я его опоры лишил:

Меч я свой, алмаз, обнажил, —

Сколько калмык

о

в уложил!

Цвет его полков искрошил!

Недруг нам разором грозил,

Рабством и позором грозил,

Недруга я сам устрашил!

Честь Байсун-Конграта я спас, —

Скот наш от захвата я спас, —

Слава мне теперь, храбрецу!

В край родной, на радость отцу,

Еду я конь о конь с тобой…

Очень тебе кудри к лицу,

Твой наряд к лицу голубой!..

Едут рядом он и она,

Бек и молодая жена,

Кони их бок о бок идут,

Путаются их стремена.

Едут и беседы ведут,

Шутки шутят, песни поют.

Недруга страна далека.

Плач и стон в стране калмык

а

.

Впереди – родная страна,

Только и она не близка!

Ровные просторы прошли,

Вот уж косогоры пошли,

Впереди – гора за горой, —

Нет пути-дороге конца!

Вспомнит Барчин-ай про отца,

Сразу потемнеет с лица,

Горько затоскует порой:

Много дум на сердце у ней!

«Как не тосковать! – говорит, —

Мой отец и мать, – говорит, —

Там – среди врагов-калмык

о

в,

Лишены родни, – говорит, —

Меж врагов – одни, – говорит, —

Верно в угнетеньи живут,

В тяжком униженьи живут!

Может у отца отобрать

Тайча-хан все наши стада.

Нищенство грозит им тогда!»

Вот что Ай-Барчин тяготит,

Вот что ей сердечко когтит!

Зная, что у ней на душе,

В очи Алпамыш ей глядит,

Очень за нее он скорбит,

Так ей сокол-бек говорит:

– Мой совет послушай благой,

Думой не терзайся такой,

Сердце ты свое успокой!

Недруг наш коварен, а все ж —

Разве он посмеет, калмык,

Совершить столь дерзкий грабеж!

Вскорости, хранимы судьбой,

Мы домой прибудем с тобой,

Счастливо с тобою вдвоем

Мы в краю родном заживем.

Об отце заботясь твоем,

Отошлем посланье с гонцом,

К нам его, в Конграт привезем.

Со своим отцом дорогим,

С матерью своей дорогой

Ты разлучена не навек!.. —

Так ей говорит Хакимбек…

Движется народ кочевой,

Гонит скот бесчисленный свой.

Труден путь полугодовой,

На чужбине мука горька,

С родиной разлука горька!

Люди, истомясь, говорят:

«Мы к стране родной, – говорят, —

Рвемся всей душой, – говорят, —

Только путь степной, – говорят, —

Много терний в сердце вонзил.

Добрести хватило бы сил!

Где ты, край желанный, Конграт!..»

Путь одолевая с трудом,

Степи все заполнив скотом,

Так они идут тем путем, —

Терпят много бед и невзгод, —

Люди отощали и скот.

Путь без остановок держа,

Движется байсунский народ,