Текст книги "Алпамыш"

Автор книги: Фазил Юлдаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Кто бы сна значенье мне растолковал?..

Как меня, бедняжку, растревожил он!

Вижу лик земли, как тучей, помрачен,

Вижу – налетает чудище-дракон;

А за ним еще, летят со всех сторон…

Не к беде, к добру мой растолкуйте сон!..

Каждая ресничка глаз моих – стрела,

Бровки – будто бы калямом навела.

Как я, бедная, напугана была!

Голову с подушки сразу подняла, —.

Вижу – сорок чудищ, – развернув крыла,

На себе несут огромного орла.

На меня орел могучий налетел,

Рядом сев, крылом мне голову задел…

Девушки, к добру мой растолкуйте сон!

Вижу я – драконы свой смыкают круг, —

Хвать меня за плечи, хвать – за кисти рук,

Рвут язык мой, сколько причиняя мук!

Тут еще огромный тигр явился вдруг.

Я бежать пустилась, – он за мною – прыг!

И мой тонкий стан обхватывает вмиг.

Ой, какой ужасный подняла я крик!

Девушки, к добру мой растолкуйте сон!..

Чангарак юрты моей продавлен был,

Бархат на юрте весь продырявлен был;

Я, хоть хорошо причесана была,

Увидала вдруг растрепанной себя,

Вся моя постель разбросана была…

Как подумаю, – какой ужасный сон!

Кто бы мне сказал, что означает он?

Не к беде, – к добру да будет разрешен!

Услыхав слова Барчин, девушка Суксур-ай так ее сон растолковала:

– Не напрасно ли огорчена ты сном?

Э, не радость ли твоя таится в нем?

Те драконы – кони; первый конь – Чибар,

Дяди твоего конгратского тулпар;

Тот орел на нем – твой Хакимбек-шункар!

Вот значенье сна, красавица моя!

Он приедет завтра в середине дня.

Не накормит ли зерном его коня,

Сватам отвечать не будет ли Барчин?

Ты во сне видала тигра, говоришь;

Он с тобою начал игры, говоришь.

Если ты бежать пустилась от него,

Должен ли стоять на месте Алпамыш?

Стан твой будет завтра обнимать твой друг!..

Если был в юрте раздавлен верхний круг,

Если ни один не уцелел в нем дук, —

Тоже, джан-Барчин, напрасен твой испуг:

Счету дуков равен счет твоих врагов,

^[17]

–

Значит, гибель ждет батыров-калмык

о

в.

Распустились кудри, – смысл тому таков:

Будет пролита и кровь твоих врагов.

Завтра жди приезда своего тюри!

Не горюй напрасно, веселей смотри, —

Бога ты за этот сон благодари.

А Суксур твою за толкованье сна

Щедрым суюнчи на счастье одари!..

Ей Барчин дает в награду золотой, —

Обернулся счастьем сон, а не бедой:

Завтра он приедет, витязь молодой!

Девушки резвятся вкруг Барчин-аим, —

Если радость ей, то, значит, радость им.

Хоть еще не прибыл Алпамыш-Хаким,

Веселы они как будто вместе с ним.

Все они его высматривать идут,

На дорогу вышли – смотрят, – гостя ждут…

Выехав из пастушьего загона, увидел Алпамыш необыкновенно высокий крутой холм, находившийся во владениях хана Тайчи. Холму этому именование было Мурад-Тюбе. Не каждый, чело-век способен был тропу через Мурад-Тюбе протоптать.

Решил Алпамыш испытать счастье свое такой приметой: «Направлю-ка я коня своего на этот холм. Если он, высоты не испугавшись, поднимется на вершину, значит, тотчас по приезде на место получу я возлюбленную свою. Если же конь мой испугается крутизны холма и заупрямится, значит – не судьба мне получить свою Барчин. Зачем же мне тогда напрасно ехать к ней – в дураках оставаться?»

Направил он коня прямо на холм, – поскакал Байчибар вверх, ни на миг не задумавшись, – топот копыт его заглушил бы топот сорока тысяч коней. Алпамыш так обрадовался, словно бы он уже получил свою возлюбленную. На вершину холма поднявшись, посмотрел он – увидел вдали становище десятитысячеюртного народа конгратского. Коня своего на подножный корм пустив, лег Алпамыш наземь, локтями упершись, лицом – к дому Байсары…

А калмык Караджан, сон недавно видевший, проснулся в час утреннего намаза – и тотчас же стал произносить святую калиму. Девяносто без одного батыров калмыцких, услыхав, что Караджан мусульманскую молитву читает, в ужас пришли – и говорят:

– Э, нож этот кухонный, этот красный перец – Караджан с ума, как видно, сошел! Оставим его, поедем-ка на озеро.

Выехали они на охоту. А Караджан с тринадцатью своими дружинниками тоже на охоту направился в степь. Едет он прямо по направлению к Алпамышу. Чубарый конь Алпамыша, кормившийся на Мурад-Тюбе, посмотрел – увидел: четырнадцать смутных теней приближаются со стороны калмыцкой страны. Как только увидал их Байчибар – трава, которую жевал он, поперек горла стала у него. Вот что в голове его промелькнуло в это мгновение:

«Если приближающиеся кони тулпарами окажутся, а седоки – окажутся врагами, и если Алпамыш, вскочив на меня, скрыться от них захочет, а они нагонят нас – ведь это может кончиться смертью единственного сына несчастного старика Байбури!»

Чубарый конь еще пристальнее стал всматриваться в приближающихся – и увидел, что все четырнадцать едут вразвалку, – копыта коней их в земле увязают. Это увидав, стал Байчибар траву с хрустом уминать, про себя думая: «Если так – значит, погнавшись за ними, я догоню их; значит – спасусь от них, если убегать придется; значит – спасу человека, на мне сидящего, если только сама смерть за горло его не схватит!..»

А Караджан с махрамами своими приблизился уже к самому подножью Мурад-Тюбе. Смотрит он, видит – на вершине холма кто-то облокотившись лежит, как Юсуф – красивый, ^[18]как Рустам – могучий, а около него конь чубарый похаживает, сухой вершинной травой питается. Подумал Караджан: «Человек этот не из наших краев: если бы у нас такие джигиты были, было бы у нас тогда всем царствам царство. Да и не встречался он мне никогда раньше. Не тот ли это самый достойный джигит Алпамыш, из Конграта едущий, которого мне во сне показали его родственники и предки-покровители и с которым они сдружили меня во сне?..»

Подумав это, обращается Караджан к Алпамышу с таким словом:

– Под тобой на сто ладов играет конь.

Грозно величав, ты для врагов – огонь.

Добрый путь! Куда ты едешь, байбача?

Птицей, прилетевшей из далеких стран,

Конь твой запыхался, грозный пахлаван!

Гнев твой леденит, как северный буран.

Сам орлом могучим прилетел сюда

Из какого ты орлиного гнезда?

Путь, батыр, откуда держишь и куда?

Видно, ты тоской-печалью обуян.

Думаю – в хурджуне у тебя коран.

Ты откуда сам, красавец-пахлаван?

Любит смелый кобчик сесть на косогор.

Ростом ты – Рустам, и если вступишь в спор,

Силачам любым ты дашь в бою отпор.

Шаху пред тобой быть пешим – не позор.

Путь куда, скажи, ты держишь, бекбача?

Ясной красотой подобен ты луне,

Две твоих брови – два лука на войне.

Соколиная твоя видна мне стать.

То, что ты богат и знатен, видно мне

По тому, как важно едешь на коне.

Из каких ты мест, красавец-байбача?

Из какого ты алмаза сотворен?

Неужели был ты женщиной рожден?

Ныне ты в гнездо какое устремлен?

Если ты рожден был от людей земных,

То желаний нет несбыточных для них.

За какую святость ты им богом дан?

Ястребинопалый, из каких ты стран?

Храбреца такого вижу в первый раз.

Ты скажи мне, где родился, где возрос?

Сам же я – калмык, мне имя – Караджан.

Вижу, как чиста печаль твоя-тоска,

Цель твоя-мечта, я вижу, высока.

Ты скажи, куда ты едешь, бекбача?

Алпамыш, обратясь к Караджану, так ему ответил:

– Знай, я был главой народу своему,

Золотой джигой я украшал чалму.

Летом скот водил на берегах Аму.

Знай: тюря Конграта говорит с тобой!

С коккамышских вод я как-то упустил

Утицу одну – и крепко загрустил.

Сокол я, что ищет утицу свою…

^[19]

Изумрудами оправлен мой кушак,

Кованый булат – могучий мой кулак,

Пестунец Конграта, я батыр-смельчак.

Те, к кому стремят меня мои крыла,—

Знай, что их коням нет счета и числа.

Знай: на Алатаге некогда была

Скакунами их покрыта вся яйла.

Та юрта, что сорок тысяч стад пасла,

Самой неимущей в их краю слыла.

С теми же стадами вдаль давно ушла

Та верблюдица, что страсть мою зажгла.

Нар-самец, ищу верблюдицу свою…

Я, по ней скорбя, тоскою захлебнусь.

Полугодовым путем за ней стремлюсь.

Раньше, чем весна пришла, уже ярюсь,

О луку седла я головою бьюсь.

Разъярен желаньем, грозно я реву,

Пыткой страсти сердце на куски я рву…

Осень наступила – сад веселый пуст, —

Сядет и ворона на р

о

зовый куст!

Смерть придет, – игру затеет с кошкой мышь,

Но костей мышиных скоро слышен хруст.

Хоть змея лукава, хоть она скользка, —

И змею ужалит смертная тоска.

Если где-нибудь я встречу калмык

а

–

Камушком его швырну за облака.

Грозным лихом буду я для калмык

о

в!

Э, калмык злосчастный, слушай, что скажу:

Знай, что я нещадно всех вас накажу, —

Никогда страшней вам не было угроз!..

Что ты привязался, как дорожный пес?

Задаешь мне десять раз один вопрос:

Как зовется край, где я родился, рос?

С родиной моей чего пристал ко мне?

Впрочем, и назвать ее не жалко мне.

Знай: страна Конграт есть родина моя!

При рожденьи назван был Хакимом я,

Прозвище дано мне позже – Алпамыш.

Имя ты свое назвал мне: Караджан.

Что же ты еще стоишь, как истукан?

Тяжело принял Караджан слова Алпамыша: «Жестоко, мол, я накажу всех вас, бедствием, мол, стану я для калмык о в!» Врезались слова эти в Караджана и, решив испытать прибывшего, так он сказал:

– Утица, тобой упущенная, есть:

На Ай-Коле ей пришлось, бедняжке, сесть —

Девяносто коршунов над ней кружат,

День и ночь ее, бедняжку, сторожат.

Зря сюда спешил ты, сокол, прилететь:

Коршунов таких как можешь одолеть?

Бестолку спешил, – придется пожалеть.

В коршуньих когтях не сладко умереть!

Положения ты не разведал здесь,

Вздорную завел со мной беседу здесь, —

Гибель ждет тебя, а не победа здесь!..

По верблюдице твоя тоска-печаль,—

Есть верблюдица – твоя ли, не твоя ль? —

Полуторатысячную надевает шаль,

Стойбище ее найдешь в степи Чилбир.

Если знаю что, – поведать мне не жаль.

Видел я: жива верблюдица твоя,

Только знай, – мечта не сбудется твоя:

Ровно без десятка сто богатырей

Угрожают здесь верблюдице твоей.

Слух по всей степи уже пошел о ней.

Очень ты, узбек, удачлив, погляжу!

Тех богатырей увидев пред собой,

Должен будешь ты вступить в неравный бой:

Над тобою верх из них возьмет любой.

Силачей таких сразишь ли похвальбой?

Правду говорю, с тобою говоря:

Страстью по своей верблюдице горя,

Даром ты приехал, – изведешься зря!

Услыхав эти слова от Караджана, очень опечалился Алпамыш, про себя подумав: «Он перевалил через девяносто гор, сталкивался с батырами калмыцкими, со многими несчастьями, наверно, встречался калмык этот. Правильно говорит он мне: чем ехать туда, себя на позор обрекая, не лучше ли мне будет сразу повернуть отсюда, обратно коня направить?»

Заметив, что Алпамыш так близко к сердцу слово его принимает, Караджан, прикинувшись незнающим его, сказал: – Я тебя за другого принял.

– Род конгратский высокий твой,

Облик ангела, пыл боевой,

Конь, что сыт сухою травой…

За другого я принял тебя…

По верблюдице страстный вой,

Твой на все ответ некривой,

Взгляд Рустама твой огневой…

За другого я принял тебя…

Жар и сладость речи живой,

Плечи, как утес кремневой,

С гордою большой головой…

За другого я принял тебя…

Гневный окрик твой громовой

Вздохов, стонов шум грозовой,

Смелостью – орел степовой…

За другого я принял тебя…

Грудь и твой хребет становой,

Смех, что бьет струей ключевой,

Лукобровье, взор заревой…

За другого я принял тебя!..

Алпамыш, слова Караджана услыхав, спрашивает, за кого же он принял его:

– Род конгратский назвал я свой.

Ликом – ангел, дух боевой,

Конь мой сыт сухою травой…

За кого меня принял, калмык,

За кого меня принял, дурак?

По верблюдице страстный вой,

Мой на все ответ некривой,

Взгляд Рустама мой огневой…

За кого меня принял, калмык?

Жар и сладость речи живой,

Плечи, как утес кремневой,

С крепкою большой головой…

За кого меня принял, дурак?

Гневный окрик мой громовой,

Вздохов, стонов шум грозовой,

Смел я, как орел степовой…

За кого меня принял, калмык?

Грудь моя, хребет становой,

Смех, что бьет струей ключевой,

Брови – росчерк пера круговой…

За кого меня принял, дурак?

За кого, окаянный калмык?

Снова и снова слово «дурак», да еще под конец «окаянный» – очень обозлили Караджана, – к силе сила прибавилась. Вспыхнул он гневом, задымился весь, волоски на теле его дыбом стали, – так напряглись, что сквозь кольчугу пробились.

Сдержал себя, однако, Караджан и, к Алпамышу обратившись, так сказал:

– Род конгратский узнал я твой,

Облик ангела, дух боевой.

Конь, что сыт сухою травой,

Байчибара напомнил мне…

О верблюдице горький вой,

Твой на все ответ некривой,

Взгляд Рустама твой огневой —

Алпамыша напомнили мне…

Жар и сладость речи живой,

Плечи, как утес кремневой,

С гордою большой головой —

Байсары напомнили мне…

Грудь твоя, хребет становой,

Гневный окрик твой громовой,

Каждый стон и вздох вихревой,

Каждый шаг и помысел твой —

Кунтугмуша напомнили мне…

^[20]

Свет улыбки твоей заревой,

Смех, что бьет струей ключевой,

Брови – росчерк пера круговой —

Калдыргач напомнили мне!

Эти слова услыхав, Алпамыш воскликнул:

– Ты, калмык! Видал ты меня раньше когда-нибудь, или собеседником моим бывал, или овец наших пас, или жил, как сирота, в доме нашем? Ну, дядю моего Байсары ты в своей стране видел, меня ты здесь узнал, отца моего, возможно; ты где-нибудь в степи-пустыне встречал. На, если ты в доме нашем не живал, как ты можешь знать мою мать и сестру мою?

Сказал Караджан:

– Тебя самого я раньше никогда не видал, собеседником твоим не бывал. Я – один из девяноста богатырей калмыцких, что твоей невесты домогаются. Но увидал я во сне родню твою – и стал другом твоим. Вот почему я знаю и тебя, и всю твою семью.

– Ну, – говорит ему Алпамыш, – раз ты моим другом стал, значит – близким человеком мне стал, – поднимись-ка на вершину холмам давай – поздороваемся.

Ответил ему Караджан: – Такого совершенства не достиг я, чтобы на вершину этого холма подняться, как ты. Лучше ты спустись ко мне – внизу поздороваемся.

Ведя за собой коня на поводу, спустился Алпамыш с того крутого холма.

Приказал Караджан слугам-дружкам своим:

– Поздоровайтесь с другом моим Алпамышем.

А дружки – народ нежный, застенчивый, – кончиком руки здороваются.

– Ну, как здравствуете? – спросил их Алпамыш, – и так каждому руку сжал, что пальцы у них один к одному прилипли, скрючились – покалечились. После этого Караджан объятия свои раскрыл, Алпамыш объятия свои раскрыл, – оба любовно поздоровались друг с другом.

– Ну, как поживаешь-здравствуешь, друг мой? – спросил Алпамыш, да так стиснул в объятиях Караджана, что семь ребер сломал ему, и тот наземь плашмя упал.

– Что с тобой, друг мой? – спрашивает Алпамыш.

Караджан, вида не показывая, отвечает ему:

– В детстве я падучей болезнью страдал, – сейчас она, видимо, снова схватила меня.

Говорит ему Алпамыш:

– Если болезнь твоя известна тебе, – лечить ее надо.

А Караджан ему:

– Ты правду скажи мне: это ты здороваешься так или дерешься?

– Что ты мне худого сделал, чтобы я дрался с тобой? Это я здороваюсь так, – говорит Алпамыш.

– Ну, – отвечает Караджан, – если ты так здороваешься, то как же ты дерешься?!. – И такое слово при этом говорит он Алпамышу:

– Ты рукопожатьем руки слугам смял,

Дружеским объятьем ребра мне сломал,—

Преклоняюсь я пред силою твоей!

Из страны Конграт тебе подобный бек

Всех батыров здешних превратит в калек.

Только обреченный богом человек

Встретиться с тобой отважится, узбек!

Равных нет тебе и не было вовек!..

Скачет под тобой твой резвый аргамак,

На луке седла – твой золотой садак.

Если Байчибар поскачет порезвей,

То с миндалеокой Барчин-яр своей

Встретишься ты вскоре, – счастлив будешь с ней.

Только к ней прибыв, добыть ее сумей…

Если к нам в страну такой приехал лев,

Многотрудный дальний путь преодолев,

То врагов своих, кто б ни были они,

Уничтожит он, на них обрушив гнев.

Он дела большие совершит в бою,

Отвоюет он любимую свою.

Не случайно носишь имя ты – Хаким.

Ни один герой с тобою несравним,

Как дракон могучий, ты необорим.

Друг, ты благороден по речам твоим:

Если не растоптан будет твой цветок,

Чересчур не будь с калмыками жесток.

Барчин-гуль тебе достанется в свой срок.

Эта встреча мне, как знак судьбы, дана.

Чистая твоя душа до дна видна.

Не хочу иметь на совести пятна:

Знай, меж девяноста тех богатырей

Не последним был и я в стране своей.

Но на свете нет людей тебя сильней, —

Преклоняюсь я пред силою твоей!

Караджан, став другом Алпамыша, ведет его как почетного гостя в свой шатер.

Держит меч высоко храбрый человек.

Как друзья – конь о конь едут с беком бек, —

Скор, как легкий ветер, их тулпаров бег.

Едет Хакимбек – и на лук

е

седла

Лук везет, – в четырнадцать батманов лук!

Караджан с ним рядом, как первейший друг.

Скачут перед ними двадцать конных слуг.

Слух об Алпамыше забежал вперед,

Встречные калмыки разевают рот:

Гостя Караджан к себе в шатер ведет!

Что за исполин и кто его народ?..

Едет, как шункар могучий, бек Хаким,

Горд тулпар арабский седоком таким.

Соколом Хаким глядит по сторонам,

В царство калмык

о

в он въехал, как Рустам.

Путь их по лесистым пролегал местам.

Другу Караджан услуживает сам!

Встречные не верят собственным глазам…

Руку, наконец, Караджанбек простер,—

Видит Алпамыш перед собой шатер.

Гостем стал узбек у калмык

а

в дому.

Вышли из шатра сорок прислужниц Караджана, – приказал он им помочь Алпамышу с коня слезть. Подбежали служанки, хотели гостя с коня снять, – решил пошалить Алпамыш: всей своей тяжестью навалился он на девушек, – у пятнадцати из них ноги подломились.

Сидит Алпамыш в гостях у Караджана, а мать Караджана, Сурхаиль-ведьма, сыну своему такое слово говорит:

– Как ты, Караджан мой, опрометчив был!

Очень глупо ты, сынок мой, поступил.

Силача узбека где ты подцепил?

В дружбу со своим врагом зачем вступил?

Чем же он, узбек, твой разум усыпил?

Лучше бы дорогу к дому ты забыл!

Э, Караджанбек, сыночек, ты сглупил!

Как же ты приводишь людоеда в дом?

Будешь, Караджан мой, каяться потом.

Как такое дело делать непутем?

Сам ты пропадешь, и все мы пропадем!

Мягкосерд и полон бредней ты, глупец!

Меж глупцов теперь последний ты глупец!

Сердце от узбека ты подальше спрячь,

В проявленьи дружбы с ним не будь горяч.

Думаешь – с добром пришел такой силач?

Гость такой, скажи, к чему тебе, сынок?

Стать своим рабом заставит он тебя!

Гневом распалясь, раздавит он тебя!

Сурхаиль тебе родная мать, – не враг,

Даром говорить она не стала б так,

Э, Караджанбек, ты все-таки дурак!..

Услыхав слова матери своей, Караджан так ей ответил:

– Этой дружбе, мать, до смерти верен я,

Чести долг нарушить не намерен я.

Нравом, как лоза-трава, стал смирен я.

Гостя в дом привел я, дорогая мать,—

Гостя ты должна, как сына, принимать.

Мне твои слова в обиду могут стать.

В друге дружбы жар не буду охлаждать,—

Я ему, как брату, должен угождать.

Любишь ты пустою речью досаждать.

Здесь он будет жить и здесь коня держать.

Сокол прилетел к нам из конгратских мест, —

Как же не устрою для него насест?

Не шуми, – себя пред гостем не срами,

Хорошо прими его и накорми!..

Остался Алпамыш гостем у Караджана, хорошо угощал его Караджан, много почестей оказывал ему. День к полдню уж приближался, – Алпамыш сказал:

– Как же узнает о нас Байсары, раз мы здесь находимся? Поехал бы ты, Караджан, к дяде моему, разузнал бы обо всем, и если он не передумал отдать нам свою дочь, то окажи нам дружескую честь – будь сватом от нас. Как бы то ни было, дай ему знать о прибытии нашем.

– На каком же мне коне поехать? – спросил Караджан.

– На каком хочешь, на том и езжай, – отвечает Алпамыш.

– Твой конь притомился, – говорит Караджан, – поеду-ка я на своем.

– Если на своем поедешь, – не поверят тебе, – подумают: «Это калмык, с которым мы постоянно ссорились, – замыслил он пакость какую-то». Поезжай лучше на моем Байчибаре.

Так сказал ему Алпамыш.

– Ладно, – согласился Караджан, сел на Байчибара, несколько раз камчой стегнул его. Проняла камча коня, понес он незнакомого седока, раскачивая его, как только мог. Натянул Караджан повод, – думает:

«Э, что случилось с этим негодяем-конем! Видимо, совсем нестоящая это тварь, – ничего хорошего у меня с ним не получится. Как это умудрился Алпамыш приехать на этой негодной скотине, за коня ее считая?»

Остановился, наконец, Караджан перед Апламышем – и так сказал ему:

– Что! Майдан спокойней всех дорог тебе?

Вражья сила – легкий ветерок тебе?

Иль Барчин-аим продлила срок тебе?

Вот на этой самой кляче ехал ты?

Оседлав ее, хотел успеха ты?

Из Конграта прибыл к нам для смеха ты?

Выбирал коня ты ночью или днем?

Для чего ты шел в поход с таким конем?

Как же ты невесту увезешь на нем?

Друг мой бек! Глупцу и мука поделом!

Если ты другого не нашел конька,

Чтобы приезжать сюда издалека,—

Уезжай назад, – не поздно ведь пока,

Здесь тебя враги убьют наверняка!..

Ночь для всех влюбленных самый верный друг,

Я пролью слезу – заплачут все вокруг.

Девяносто есть тугаев у тебя,—

Кляча между тем такая у тебя!

Видно, не нашлась другая у тебя!

Друг мой бекбача, твоя страна —

Конграт, косишь не зелено-синий ли наряд?

Видимо, и впрямь конями ты богат,

Если оседлать такую падаль рад!

Что с тобой, беднягой, будет в грозный час?

Что тебе тут делать? Уезжай от нас!

Милую не спас, так хоть себя бы спас!

Может быть, найдется конь другой у вас, —

Как-нибудь приедешь в следующий раз.

Слово ты мое обидой не считай, —

Увезти Барчин напрасно не мечтай,

Зря себя, мой друг, теперь не утруждай, —

Хоть назад добраться счастья попытай!

Говорю тебе – не тщись и не мудри, —

В сторону своей родной страны смотри.

С неисполненной мечтою не умри.

Мечен, видно, ты злосчастною судьбой:

На таком коне паршивом выйдешь в бой, —

Ужасы калмыки сделают с тобой!

Я такой завел не в шутку разговор:

Лучше о Барчин не думай с этих пор.

Все твои мечты-надежды – сущий вздор…

Сдохни Байчибар твой, – это же не конь, —

Развалиться может, – ветошь, а не конь! —

Ждет его давно в Конграте живодер!

Услышав слова Караджана, Алпамыш говорит ему в ответ:

– Голос храбреца могучего услышь:

Ливнем слез не лей, себя ты сам срамишь!

Зря ты моего Чибара так хулишь.

Осадив коня, – на целых сорок дней

Дело все мое задерживаешь лишь.

Если бы Чибара ты не задержал,

Он бы полетел, не только побежал.

Я бы вскоре счастье с Барчин-гуль вкушал.

Понимать коней ты, видно, не привык, —

Плачет от обиды конь мой боевой.

Э, ты безъязыкий, глупый ты калмык!

Прочитай скорей двукратно «Калиму», —

Конь мой в небеса тебя поднимет вмиг.

Только уваженье ты имей к нему:

Слишком бить коня избранного к чему?

Гибель причинишь себе же самому.

Ну, скорей прочти святую «Калиму», —

Байчибара вновь с пути не возвращай,

Сердца своего теперь не огорчай,

Сватовство мое устроить обещай.

Друг мой Караджан, скорей вернись! Прощай!..

Прочитал Караджан двукратно калиму и отправился на чубаром скакуне в путь, к Ай-Барчин сватом от Алпамыша.

Песнь четвертая

Много было ссор у богатырей-калмык ов из-за узбекской красавицы. А время шло, и шестимесячная отсрочка уже на исходе была. Два часа оставалось до срока. Когда сон свой видела Барчин, было ей предсказано: «К полднику сын дяди твоего приедет». Полдник наступил, – нет Алпамыша. Неужели суждено ей калмык а м достаться? В тревоге смотрит Барчин-ай на дорогу – и подружкам своим-прислужницам так говорит:

– Девушки, с кем скорбью-болью поделюсь? Горечью тоски вот-вот я захлебнусь.

За меня молитесь, девушки мои, —

Я неправоверной ныне становлюсь!

Иль судьбе предвечной я не покорюсь?

Калмыки приедут, – как я увернусь?

Если чужеверьем все же осквернюсь,

Значит, навсегда смеяться разучусь.

Как же я в чужом народе приживусь, —

Он же моего не смыслит языка!

Телом непорочна и нежней цветка,

Ведь зачахну я в плену у калмык

а

!

За меня молитесь, девушки мои!

Счастьем до сих пор была необжита

Сердца моего девичьего юрта,—

Вся она теперь охвачена огнем.

Суждено мне горе в юные лета!

Полдник наступил, – не едет дядин сын.

Горе, горе! Нет надежды для Барчин!

За меня молитесь, девушки мои!..

Ай, нет мочи больше страдать!

Некого, как видно, мне ждать.

Как он мог, мой хан, опоздать,

К сроку мне защитой не стать!

Девушки, прощенья прошу, —

Огорченья вам приношу.

Но страданья чем заглушу?

Калмык

а

ми данный мне срок

В этот час, подружки, истек.

Разве не погибнет цветок,

Если зимний холод жесток?

Не приехал милый Хаким, —

Пред Конгратом стыдно моим.

Черных дней дождались мы вдруг.

Что с народом будет моим!

Калмык

а

м достанусь я злым, —

Плачьте, сорок милых подруг!

Сорок девушек-уточек взглянули в сторону Чилбир-чоля, – слышат – конский топот с той стороны доносится. Вгляделись они – всадник на Байчибаре скачет, – калмык, оказывается! Опечалились девушки, – сказали Барчин:

– Знай, что прибыл тот, о ком вещал твой сон! Но богатырей калмыцких встретил он.

Видно, был с дороги сильно утомлен —

И погиб калмыцкой силою сражен,

Не достигнув той, с которой обручен.

Верный конь его добычей вражьей стал, —

Знатный враг пленил его и оседлал.

Плачь! День киямата страшного настал!

Или Алпамыш не бек в Конграте был?

Или сам коня врагам он уступил?

Если бы не враг его в пути убил, —

Мог ли быть оседлан калмык

о

м Чибар?

Значит он погиб, конгратский твой шункар,

Прежде, чем желанья своего достиг!

Что на Байчибаре скачет к нам калмык,

Зоркая Суксур ведь разглядела вмиг.

Видно, горд калмык захваченным конем,

Если так спесиво он сидит на нем.

Хлещет он коня, торопит он его, —

Чую вещим сердцем вражье торжество.

Наше положенье будет каково?

Добрый конь конгратский, где хозяин твой?

Служишь калмык

у

добычей боевой!

Косы распусти, красавица, ой-бой,

Плачь! Не став женой, осталась ты вдовой!

А калмык все ближе! Как бы ни гадать, —

Так иль так – добра нам от него не ждать.

Он тебя своей женой принудит стать,

Нас, твоих подружек, плакать, причитать.

Ой, всему народу нашему страдать,

Светопреставленья муки испытать!..

Калмык, скакавший на Байчибаре, все ближе подъезжал, и уже все сорок девушек хорошо его разглядели, – узнали в нем Караджана. Растерялись они, зашумели-запричитали и, окружив Ай-Барчин, руки к небу воздев, стали громко молиться. А Барчин-ай, на Суксур свою рассердившись, так ей сказала:

– Болтовней твоей по горло я сыта.

Друг ли едет, враг ли, – речь твоя пуста, —

Да забьет песок болтливые уста!.. —

Ай-Барчин встает и смотрит в степь Чилбир, —

Скачет на Чибаре Караджан-батыр.

Почернел в очах красавицы весь мир.

Жалобно слезами залилась Барчин:

– Сладкая душа мне не нужна теперь,

Всех богатств да буду лишена теперь,

Юности моей что мне весна теперь!

Если встречи с милым бог меня лишил,

Смерти бы за мной притти он разрешил!.. —

Косы распустив, Барчин рыдает: – Ой,

Добрый конь конгратский, где хозяин твой?

Мужа не познав, осталась я вдовой!

Осенью цветам не увядать нельзя,

Часа смертного нам угадать нельзя, —

Брата из Конграта, видно, ждать нельзя,

Видимо, в живых его считать нельзя,

И в Конграт о нем нам весть подать нельзя!

Пока Барчин причитала, подъехал сватом от Алпамыша прибывший Караджан. Усы покручивая, ногами в стремена упираясь, на юрту бархатную поглядывая, о Байсары расспрашивая, сказал Караджан:

– Скорбные рабы какой мечтой живут?

Баи ли богатый той не зададут?

С дочерью-батыршей проживая тут,

Дома ль в этот час почтенный Байсары?

Посмотрю построже – всех я всполошу.

С дочерью-батыршей здесь живущий бай

Дома ли сейчас – ответить мне прошу!

На тулпаре ханском важно я сижу,

Хан меня прислал, которому служу.

Цель приезда в тайне я пока держу,

Но тому, чья дочь батырша Ай-Барчин,

Баю Байсары все дело изложу.

Спрашивает да спрашивает батыр Караджан про бая Байсары, а девушки стоят, – ни одна к нему не подходит, ни слова никто ему не отвечает. По какому он делу прибыл – никому неизвестно, однако не верят ему девушки, – плачут.

А Караджан-батыр дело свое знает, – хитрости нет в его сердце: сватом от Алпамыша прибыв, бая Байсары спрашивает он. Но девушки в коварстве подозревают калмыка.

«Он – напасть, пришедшая в наш дом!» – так они думают. А сама красавица Барчин такое слово ему говорит:

– Этот конь давно ль твоей добычей стал?

Сам ли ты его взнуздал и оседлал?

Бая Байсары ты дома не застал!

У скорбящих, видно, много дум-забот.

Кто богат – как видно, сладко ест и пьет.

Мой отец, как видно, проверяет скот…

Ярко-голубой была моя парча…

Не твоей ли жертвой стал Хаким-бача?

Сразу я в тебе узнала палача!

Моего отца нет дома, говорю.

Слышал? Я ведь не глухому говорю!

Он в Байсун-Конгратский выбыл край родной, —

Видно, повидаться захотел с родней.

Весть ко мне дошла недавно стороной —

Принят был с почетом он родной страной.

Хоть и хорошо досуг провел он свой,

Видно, заскучал он, разлучен со мной.

Знай, что путь оттуда – полугодовой.

Видно, уж давно он выехал домой, —

Месяца за три отец доедет мой.

А такой калмык, насильник и хитрец, —

С чем приехал ты, признайся, наконец?

Мы в руках калмыцких, мы народ-пришлец, —

Вынужден терпеть жестокий гнет пришлец…

Если стал твоей добычей этот конь,

Значит, мертв его хозяин-удалец!..

Говорю тебе: уехал бай-отец,—

Выехал он к брату, шаху Байбури,

Будет он обратно месяца чрез три.

Что истек мой срок, – так думая, смотри, —

Хоть и нет в живых конгратского тюри,

Зря теперь, калмык, себя не утруждай, —

Девяносто дней еще мне сроку дай.

Бай-отец приедет – дело с ним решай,

До тех пор, калмык, сюда не приезжай

И другим батырам ездить запрети.

А теперь не стой, – коня повороти,

Много лет живи здоровым, не грусти,

Худа не встречай – встречай добро в пути!

Подозревая, что Караджан прибыл с коварным умыслом, Барчин сама схитрила, чтобы еще три месяца сроку иметь. А Караджан, тайных мыслей ее не зная, подумал: «Э, чем ждать, пока бай вернется, лучше я поговорю с нею самой. За сватовство взявшись, не так приятно, пыль клубя, ездить по дорогам. Хорошо сватовство, когда сразу его кончаешь. Он ее взять хочет, – ее дело свое сказать»… Рассудив так, обратился Караджан к самой Ай-Барчин:

– Подо мной плясать скакун узбекский рад,

Щит мой на плечах, а на бедре – булат.

Прибыл Караджан к тебе, как мирный сват.

Кармаза твоя нарядна и ярка,

Ты меня, узбечка, выслушай пока:

Храбрый сокол гостем сел в моем дому, —

Преданный слуга и верный друг ему, —

Точно передам я другу моему

Все, что ты б ему сказала самому.

Каждое твое словечко я пойму,

Скорбное твое сердечко я пойму,

А мои слова за хитрость не сочти, —

Искренностью мне за искренность плати.

Никому не дай себя сбивать с пути,

О моем приезде слухов не пусти,

Чтобы не проведать недругам твоим.

А что я – калмык, об этом не грусти:

Другу твоему мы друг и побратим,

Мы ему сердечно послужить хотим.

Прибыл Караджан, как сват, к Барчин-аим:

Если дяди-бия сын тебе желан,

Значит, так ему и скажет Караджан…

Барчин, желая испытать Караджана, так ему опять сказала:

Радужным наряд мой изумрудный был,

Шахом Алпамыш в своем народе был…

Да зачахнет новый друг твой Алпамыш, —

Сердцу моему он неугоден был!

Я тебе скажу, что он уродлив был:

Сероглаз, а станом он нескладен был…