Текст книги "Алпамыш"

Автор книги: Фазил Юлдаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Как же этого быть не может, когда мы его своими глазами видели, вот так, совсем близко рассматривали его…

Раззадорили девушки Ай-Тавку, оделась она, – вместе с ними на Янги-базар отправилась. Пришли – действительно такой диковинный козел оказался там. Очень козел этот Ай-Тавке понравился, прикипела она к нему, – купила его за восемьдесят теньг и к себе во дворец привела. Приказала Тавка повесить козлу на шею бубенец серебряный – и стала она ежедневно по двору с ним прогуливаться, – веселилась, радовалась, глядя на козлика своего.

Много ли, мало ли времени прошло, – стал козлик линять – шерсть свою красивую терять и с тела тоже спадать стал. Огорчилась Тавка – и девушкам своим такое слово сказала:

– Девушки! Весны уже недолго ждать!

Шерсть козел теряет, с тела стал спадать,

Кто из вас за ним приставлен наблюдать?

Почему мой козлик стал худеть, скучать?

Иль присмотр не тот, иль корм его крадут?

Я боюсь – недуга не было бы тут!

Или потому, что пары нет ему,

Козлик так облез, невесел так и худ?

Сказали ей девушки:

– Правильно говорите вы, Тавка-аим: это животное привыкло на воле ходить, траву по вкусу своему щипать. Не может козел сытым быть тем, что вы ему из рук даете. Появится скоро’ свежая трава зеленая – он еще больше скучать, худеть станет.

Тавка-аим, ведя козла на поводке, отправилась вместе с сорока девушками своими к пастуху Кайкубату. Кайкубат, в прежнее время пася баранов Байсары, первый Алпамыша встретил, когда тот за Барчин приезжал, – дорогу ему к дому Байсары указал. Когда Алпамыш взял Барчин-ай, свояком стал ему Кайкубат. ^[36]Теперь Кайкубат пас баранов калмыцкого шаха Тайчи. Пришла Тавка-аим к пастуху Кайкубату – спрашивает:

– За какую плату пасешь ты отцовский скот?

– За шесть месяцев я беру с твоего отца-шаха восемь тиллей.

Говорит ему Тавка:

– Я тоже буду тебе восемь тиллей платить за одного этого козла. Возьми его и паси вместе с овцами-баранами, пусть поправится, бока нагуляет.

Отвечает Кайкубат:

– Если вперед деньги уплатишь, согласен я.

Говорит Ай-Тавка:

– Срок отпасешь – тогда и получишь. Разве от отца моего ты вперед плату получаешь?

– Э, с отца твоего я свою плату в любое время получу, – отвечает Кайкубат, – а если к тебе приду после срока плату требовать, ты объявить можешь, что я с худым замыслом пришел, избить меня прикажешь – и денег не отдашь. Или наличными плати, или уводи своего козла.

– Ну, – сказала Ай-Тавка, – если так упрямишься ты, получай вперед. – Сказала так – и выложила ему восемь тиллей.

Очень довольным остался Кайкубат.

«Дочь этого ублюдка-шаха, недолго споря, выложила мне деньги вперед: видно, сердце ее склонно ко мне. Если я козла ей поправлю, она, пожалуй, и замуж за меня пойдет». – Так он подумал про себя.

Отдавая козла Кайкубату, Тавка-аим так ему наказывала:

– Гуще нет моих и нет длиннее кос,—

Если распущу их – не сочту волос.

Если по овце за каждый волос брать,

Столько бы скота на свете не нашлось!

Кто б меня моих густых волос лишил?

Только враг, что весь бы край опустошил!

Кайкубат, мои слова запоминай:

Выходить козла ты должен поскорей.

Наблюдай за ним усердно каждый день,

Хорошо корми, далеко не гоняй.

Сколько ты просил – то получил, но знай:

Не убережешь, – сам на себя пеняй!.. —

Так она сказала – и, резва, ловка,

К играм возвратилась, прерванным пока.

Девушки, смеясь, схватились за бока,

Выслушав, как дело провела Тавка…

Кайкубат стоит на месте, нем и глух, —

Опьянел влюбленный в Ай-Тавку пастух.

Козла к баранам присоединив, довольный сделанным делом и пьяный от любви, Кайкубат сам себе говорит:

– О таком счастливом не гадал я дне:

Привела козла подобная луне!

^[37]

Девушки ее стояли в стороне, —

Мог поговорить я с ней наедине.

Сердце Ай-Тавки склоняется ко мне,

Это стало ясным сразу же вполне.

Покупатель

^[38]

я хороший для нее, —

Говорить не стала долго о цене.

Деньги отдавая, подмигнула мне!

Сколько ни мечтал я, бедный, о жене,

Лучшей никогда не видел и во сне.

Столько мне улыбок светлых подарив,

Столько слов игривых мне наговорив,

Даром ли она их рассыпала с губ?

Шахской дочери и я, как видно, люб!

Если козлика я выхожу, – она

Несомненно скоро будет мне жена.

Говоря со мною, как была нежна!..

Так, мечтая, гонит он на пастьбу скот.

С овцами идет и белый козлик тот.

Кайкубат влюбленный песенку поет,

Как он с дочкой шаха славно заживет.

Он поет, а козлик в сторону идет,

И на лысый холм проворно он идет.

Этот холм стоял вблизи Мурад-Тюбе,

С гору высотой был сам он по себе.

Рядом с ним глубокий вырыт был зиндан.

Рыли тот зиндан – чем больше рыли вниз,

Холм все возвышался, но остался лыс.

На холме на том, весельем обуян,

Козлик разыгрался – и упал в зиндан.

Стадо в степь уводит головной баран,

Песни Кайкубат поет, любовью пьян.

Стадо собирает Кайкубат-чабан, —

Белого козла не видит Кайкубат!

Он стоит, как будто громом поражен,

Он из рая сразу попадает в ад.

– Ой, беда! Невесты я своей лишен! —

Стадо все сто раз осматривает он —

Нет козла и нет! Вот дожил до беды!..

Белого козла вдруг видит он следы,

По следам идет – и молится судьбе.

След ведет к холму, что близ Мурад-Тюбе.

«Э, теперь найду!» – он думает себе.

Всходит он на холм, а под холмом – зиндан.

Вниз он побежал с проклятого холма —

Лег на край зиндана, смотрит, – в яме – тьма,

Не видать козла, возьми его чума!

Смотрит он еще – не верит он глазам:

Человек как будто шевелится там!

Кажется ему, что сходит он с ума.

Всматривается – всматривается Кайкубат, – видит, наконец, в темном зиндане и козла белого. Какой-то человек, к груди его прижимая, собирался, видимо, сожрать козла живьем. Это увидав, свесился Кайкубат, насколько возможнобыло, вниз – и закричал:

– Эй, подземный житель! Кто ты есть таков?

Видно, ты охотник жрать живых козлов.

Козлика не тронь! Скажу без лишних слов —

Козлик этот стоит наших двух голов!

Шаха дочь Тавка – владелица козла.

Я тебя молю, не причиняй мне зла.

Козлика Тавка мне выходить дала —

Жизнь мою в залог за козлика взяла!

За какие ты попал сюда дела?

Не за то ль, что жрешь скотину без котла?

^[39]

Тварь, упав к тебе, осталась ли цела?

Я перед Тавкой ответчик за козла.

Эй, ублюдок, если жизнь тебе мила,

Откажись, не жри хоть этого козла!..

Алпамыш – в свою очередь – слова Кайку-бата услышав, с места встал – и так ему ответил:

– Эй, ты, плешь! Скажи, как ты попал сюда?

Видно, у тебя счастливая звезда!

Если я отсюда выберусь живой,

Тайча-хана трон тебе отдам тогда!

Не тревожься: целой будет голова.

Кайкубат, мои послушай-ка слова:

За Тавку скотом выплачивай калым,

Бог даст, день придет – разделаешься с ним, —

Выдам за тебя в тот день Тавку-аим,—

Голову твою на грудь ей возложу.

Слушай, Кайкубат, что я тебе скажу:

Голову себе тревогой не морочь.

Если только ты захочешь мне помочь,

Выйду из зиндана, – шаха с трона – прочь,

И тебе отдам и трон его, и дочь!..

Кайкубат спрашивает:

– А ты кто такой есть?

– Э, плешь, не узнаешь меня! – сказал Алпамыш. – Я – Алпамыш. Калмыками плененный, семь лет уже в зиндане этом сижу.

Говорит ему Кайкубат:

– А я думал, что тебя и в живых давно нет. Ну, раз это ты, – верю тебе, рад, что тебя я нашел. Пусть белый козел будет тебе задатком, – согласен я платить калым. И сама Тавка-аим, поручая мне козла, была нежна, весела, будто склонна ко мне была, будто, – казалось мне, – шахская дочь выйти за меня и сама не прочь.

С этими словами сбросил Кайкубат Алпамышу еще пять-шесть баранов в придачу, а сам погнал стадо дальше.

Стал теперь Кайкубат ежедневно вокруг Мурад-Тюбе баранов попасывать, ежедневно Алпамышу пять – десять баранов подбрасывать, доставлять ему, что ни потребует, все, что ни прикажет – исполнять усердно. О том, что ему шах, хозяин баранов, скажет, Кайкубат и думать не хотел. Сбрасывал он, сбрасывал в зиндан баранов в счет калыма за Ай-Тавку, таяло-таяло стадо его, осталась у него одна только единственная кобылица пегая. Взял он эту кобылицу, подъехал к зиндану и говорит:

– Бедняку забота постоянно есть.

Утешенье – в Ай-Тавке румяной есть.

Отданных в калым пятьсот баранов есть,

А еще – кобыла пегой масти есть.

Сват такой, как ты, мое несчастье есть!

За баранов шахских мне в ответе быть.

Я тебя молю, меня не погубить.

Стан Тавки в мечте всегда передо мной.

Долго ли могу я сытым быть мечтой?

Сват, нельзя ль ускорить свадебный наш той?

Видно, ты моей не угнетен бедой!

Отдал за Тавку все стадо Кайкубат.

Прояви свое добросердечье, сват:

Если ты успел весь этот скот сожрать,

То не заставляй меня напрасно ждать:

Раз мне суждена такая благодать,

Можешь Ай-Тавку мне хоть сейчас отдать.

Сказанное мною ты пойми теперь:

Что-нибудь такое предприми теперь, —

К выходу усилья устреми теперь.

Я уже от страсти не в уме теперь!

Что задумал делать, делай – не тяни, —

На Тавке-аим скорей меня жени!..

Ответил Кайкубату на эти слова так Алпамыш:

– Не настанет осень, – розам не отцвесть.

Соловью на куст отцветший не присесть.

Пять ли сот баранов или даже шесть, —

За Тавку-аим такой калым не в честь.

За тобою больше половины есть.

Если ты калым не уплатил сполна,

У меня охоты нет из ямы лезть.

Можешь это в мудрых книгах ты прочесть:

Должен был калым ты начинать с коня.

Хочешь по дешевке шаха дочь иметь?

Не привел коня – так нечего шуметь!

Покидать зиндан нет смысла для меня.

На эти слова Кайкубат Алпамышу так ответил;

– Коль пятьсот баранов – лишь крупица есть,

Жадности твоей где же граница есть?

Сколько на душе забот и страхов есть!

Сколько наказаний мне у шаха есть!

Ай-Тавка моя не чаровница ль есть?

Пегая в остатке кобылица есть, —

Не скажу, конечно, чтоб отборный конь, —

Под хурджун годится, – только с места тронь.

Если б кобылицу отдал Кайкубат,

Будет ли тогда конец калыму, сват?

Отдал я тебе все, чем я был богат.

Что б ни приказал ты – я в твоей руке,

Но жени меня скорей на Ай-Тавке!

Алпамыш в ответ такое слово сказал Кайкубату:

– Сердце к положенью твоему склоня,

Так и быть – сочту кобылу за коня.

Ай-Тавку получишь скоро от меня… —

Алпамыш сказал из подземелья так.

– Э, уговорил! – возликовал бедняк.

Повод кобылицы Кайкубат схватил,

Свой хурджун чабаний он с нее стащил,

К самому зиндану он ее подвел,

Наземь на краю зиндана уложил,

Ноги ей арканом накрепко скрутил,

Подтолкнул ногами – и в зиндан свалил.

– Э, теперь сполна калым я уплатил!.. —

Голову задрав, бек Алпамыш глядит,

Как в зиндан кобыла пегая летит.

На лету батыр кобылу подхватил, —

Этим гибель он ее предотвратил, —

Осмотрел – подумал: «Кляча, а не конь!

Все же на удачу есть в зиндане конь…»

Дни прошли – опять явился Кайкубат:

– Чем меня теперь обрадуешь ты, сват?

Кажется, в расчете мы с тобой уже,

Но тоска все та же на моей душе.

Так сидеть в зиндане до каких же пор?

Был ведь между нами твердый уговор!..

Выслушал Кайкубата Алпамыш – и говорит ему:

– Нет, Кайкубат, – не удовлетворен я. – Мал такой калым за шахскую дочь.

А Кайкубат ему чуть не плача:

– Нечего мне больше в калым давать, – сказал же я тебе, – все уже отдал.

– А раз нечего больше давать, торговлей займись, – говорит ему Алпамыш. – Что выручишь, мне принеси.

– Чем торговать буду? – взмолился Кайкубат, – где мне товар взять?

– Э, – говорит Алпамыш, – товар я тебе дам. Вот смастерил я из костей несколько чангавузов, – девушки любят на чангавузах играть, – поди продай.

Алпамыш из зиндана выбросил наверх сделанные им чангавузы, – Кайкубат собрал их, в хурджун положил, – подумал:

«Янги-базар Тавкой управляется, – сорок ее девушек наблюдают за базаром, потому и другие девушки любят собираться там. Пойду на Янги-базар, – продам скорее».

Отправился он на Янги-базар, стал на чангавузе наигрывать, девушек приманивать. Стоит он – поигрывает, товар свой расхваливает:

– На Янги-базаре стою,

Чангавузы я продаю,

Сам на них играю, пою, —

Мастер Кайкубат знаменит, —

Тили-тули-тиль-тули-ю.

Чангавуз приятно звенит,

Райскому сродни соловью.

Девушкам-красавицам всем

Дешево товар отдаю.

Чангавузы нравятся всем,

Тили-тули-тиль-тули-ю.

Станом вы стройней тополей,

Тело ваше снега белей,

Щеки – яркой розы алей,

Звезд небесных взоры светлей,

Жемчуг – ваши зубы на вид,

Как рубины – губы на вид, —

Все вы райских гурий милей!

Словно звонкострунный комуз,

Сладкозвучен мой чангавуз.

Девушки-красавицы, эй,

Несколько грошей не жалей,

Тили-тули-тиль-тули-ю, —

Чангавузы я продаю.

Кайкубат-уста я зовусь, —

Эй, кому продам чангавуз?

Яблочек румянее вы,

Роз благоуханнее вы,—

Эй, кому, кому чангавуз?

Чангавуз купить поспеши,

Радости себя не лиши,

Отдаю товар за гроши.

Девушки, что краше весны,

Если вы деньгами бедны,

У кого лепешки вкусны,

Хоть они кислы, хоть пресны, —

Тоже мне в уплату годны, —

Чангавузу – пара цена,

Меньшей нет на свете цены.

Чангавузы я продаю,

Т или-тули-тиль-тули-ю!

Много девушек собралось вокруг него, – слушали, как он на чангавузе играет, песенкой расхваливая товар свой. Стали некоторые из них чангавузы перебирать, поигрывать – звук пробовать. Одна взяла, другая взяла, – у остальных глаза разгорелись, стали девушки наперебой чангавузы у Кайкубата разбирать, – так музыка им понравилась. Суют они Кайкубату по две лепешки, – очень довольны все. А Кайкубат, – смотрите-ка на него, – как ловко дело повел, сколько лепешек наторговал, – не успевает в хурджун складывать!

Подходят в это время сорок девушек Ай-Тавки, тоже разохотились, продать им чангавузы просят:

– Э, – говорит им Кайкубат, – кто опоздал, тот счастья не застал, – ни одного нет больше. Еще приготовлю – на этом же месте открою торговлю, – и вам, если нравится, достанется тоже, только брать, красавицы, стану теперь дороже.

– Принеси, принеси, уста-ака! – зашумели девушки Тавки-аим, – возьми с нас задаток пока. – А сами тоже дали ему по две лепешки.

– Хоп! – сказал Кайкубат, – обязательно принесу! – А сам радуется, думает: «Хорошо моя торговля пошла, – чангавузами торгуя, остаток калыма хлебом внесу».

Вернулся он к зиндану – сбросил весь хлеб Алпамышу:

– Смотри, сколько наторговал!

Алпамыш между тем выбрасывает ему еще один чангавуз – и так говорит:

– С этим чангавузом на Янги-базар не ходи, а отправляйся в сад, где прогуливается Тавка, и начни играть. Только смотри – девушкам не показывайся, а увидят они тебя, – в руки им не давайся. Спрашивать станут, – молчи, ничего не говори обо мне скажи – сам сделал. Проговоришься – все дело свое испортишь. А если девушки гнаться за тобой станут, сумеешь ли убежать от них?

Отвечает Кайкубат:

– Толстушки мягки, как подушки, величавы, как павы; худышки – как мышки вертлявы, ногами дрыгают, как козочки прыгают, а за мной не угонятся, – быть того не может, чтобы я не убежал от них… – Сказал так Кайкубат – и давай прыгать туда-сюда через зиндан.

– Ай, ты, плешь, смотри – в зиндан свалишься, – мне и без тебя тесно тут!

Испугался Кайкубат, взял чангавуз, отправился, – пришел к саду шахской дочери, – перелез в незаметном месте через дувал, спрятался под лопухом – и стал на чангавузе наигрывать. Услыхала Ай-Тавка – вышла с сорока девушками своими в сад, стали искать, кто играет, подошли к лопуху тому, а Кайкубат как выскочит из-под него – и давай бежать. Тавка-аим вместе с сорока девушками за беглецом бросилась – и такие слова говорит:

– Э, хитер-хитер Кайкубат!

Нас поверг в позор Кайкубат, —

Не дал чангавуз нам отнять.

Нам ли беглеца не догнать! —

Кинулись в погоню за ним,

Сорок и одна за одним, —

В руки не дается он им.

Горе им с плешивцем таким!

Был почти в руках – а ушел,

Девушки: «Ах, ах!» – а ушел.

Прыгает, как горный козел.

Столько он красавиц провел!

Справа обойдут – ускользнет,

Слева – он и тут ускользнет,

Эту – головою боднет,

Эту – на бегу ущипнет.

Та ему навстречу спешит,

Вытянула руки: «Стой! Стой!» —

А поймает воздух пустой, —

Со стыдом на землю летит.

Кайкубат, плешивый хитрец,

Ржет, как молодой жеребец.

Сколько он красавиц провел, —

Силы их лишил, наконец!

Но неутомимо ловка,

Гонится за ним Ай-Тавка.

Чуть уж не настигла – ага!

Снова увернулся чабан.

Тут и промахнулся чабан:

В скользкое попала нога —

Сразу растянулся чабан.

Так и был он схвачен Тавкой,

Кайкубат злосчастный такой!..

Сорок сверстниц Ай-Тавки того и ждут:

Все пришли в себя – на помощь к ней бегут,

Палками нещадно Кайкубата бьют.

– Чангавуз кто сделал, признавайся нам! —

Кайкубат упрямо отвечает: – Сам!

– Эх, ты невезучий! – говорят они. —

Признавайся лучше! – говорят они. —

Кем ты лгать научен? – говорят они. —

Грех ведь перед небом! – говорят они.

Битым, видно, не был! – говорят они. —

Отвечай скорей, кто сделал чангавуз,

Иль живым от нас не уберешься, трус!..

Тут Кайкубат, к девушкам обращаясь, возопил так:

– Если я вам лгу, пусть кровью обольюсь!

Каждый ваш удар, – скажу – не ошибусь, —

Точно скорпиона иль змеи укус

Только палочка Тавки-аим, клянусь,

Кажется приятней масла мне на вкус.

Знай, что я в тебя влюблен, Тавка-аим!

Я ведь за тебя вношу большой калым!

Если суждено мне мужем быть твоим,

Палкой, Ай-Тавка, не мучила б меня,

А поцеловала б лучше ты меня!..

Рассердились девушки еще больше, снова стали поколачивать Кайкубата палками, но Ай-Тавка остановила их:

– Хватит с него пока! Привяжите его к этому дереву, – потом подумаем, что делать с ним.

Привязали девушки Кайкубата к дереву, а сами вместе с Тавкой прилегли в саду отдохнуть. Очень утомились они, бегая на солнце за Кайку-батом, – как только прилегли, так и уснули. А Тавка-аим не спала. Встала – направилась к своему пленнику. Девушки все-таки не на шутку Кайкубата избили, – все тело его ныло теперь. Увидал он, что шахская дочь опять к нему направляется, – испугался, подумал:

«Ну, если она снова колотить меня станет, – непременно убьет. Уж лучше скажу ей всю правду, – что будет, то будет!»

Подошла к нему шахская дочь – спрашивает:

– Ну, кто чангавуз сделал? Скажешь, нет ли?

– Скажу, скажу, – отвечает Кайкубат, – сделал его Алпамыш, узбекский пленник, сидящий в зиндане.

– Чем столько палок отведать, не лучше ли тебе было сразу признаться? – сказала Ай-Тавка.

Отвечает ей Кайкубат:

– Ус покручу – ты не понимаешь, бровью поведу, глазом подмигну, – мол, в укромном местечке надо мне поговорить с тобой наедине, – ты тоже не понимаешь. Что ты за девушка, Ай-Тавка, если не знаешь такого языка?

Рассмеялась Ай-Тавка и говорит:

– Слыхала я, что у отца моего, шаха, есть какой-то узник по имени Алпамыш. Только спрашивать о нем отец мой строго запрещает, имени его даже не позволяет произносить. Правда ли, что Алпамыш этот и на людей не похож, а какое-то чудовище с виду, вроде беркута? Другие, впрочем, говорят, что красавец он необыкновенный, батыр прославленный.

– Что правда, то правда, – отвечает Кайкубат. – Если бы ты увидала его, сразу бы он тебе понравился.

Говорит Кайкубату Ай-Тавка:

– Если не хочешь сам в зиндане очутиться, то веди меня сейчас же к этому Алпамышу: давно уже мечтаю повидать его, какой он есть, этот витязь узбекский.

– Хоп! – отвечает Кайкубат. – Однако так ты меня с девушками своими избила, что пешком не дойду я, – путь туда далекий. Если дашь коня оседланного, поеду, – не дашь, с места не встану.

Загорелось Тавке с Алпамышем повидаться. Пошла она на конюшню отцовскую, дала конюху золотую монету, оседлал он ей двух коней хороших. Привела она коней к тому дереву, к которому Кайкубат привязан был, освободила его и говорит:

– Если кто по дороге остановит, – говори, что в стадо к тебе направляюсь я – козлика своего проведать. Только смотри – не болтай дорогой лишнего: мне-то простится, а ты непременно в зиндан попадешь, а то – и головы лишишься.

Едут они. Кайкубат доволен, радуется: и наказания избег, и с шахской дочерью рядом на шахском коне верхом едет, ни на малого, ни на большого не глядя! Думает он:

«Если она послушалась меня, – ясно, что сердце ее ко мне склонно, – хочет она, видимо, подальше от девушек своих наедине со мною побыть!..»

Счастлив Кайкубат. А Тавка в это время такое слово говорит:

– Уж давно, едва о нем прослышала,

Стала тосковать по Алпамышу я.

Необыкновенный витязь, говорят!

Не сочти за шутку то, что я скажу, —

Кажется, заглазно я его люблю.

Много тайных мук из-за него терплю!

Что за человек, пойду-ка погляжу.

Если о здоровьи у него спрошу,

Этим я его ничуть не оскорблю.

Может быть, ему я службу сослужу…

Что-то слишком долго мы к нему идем, —

Правильным ли ты меня ведешь путем?

Близко подойдем – стань в сторону потом, —

Разговор такой нельзя вести втроем.

Услыхал Кайкубат слова шахской дочери, приревновал ее к Алпамышу – и так сказал:

– Э, красавица, тебя мне очень жаль:

Стоит ехать ли тебе в такую даль?

Лишнюю зачем на сердце брать печаль?

На твою любовь ответит он едва ль.

Все равно ему не сможешь ты помочь, —

Тот зиндан глубок и темен, словно ночь.

Если Тайча-хан узнает, твой отец,

И тебе ведь снимет голову он прочь.

Знай, Тавка-аим, что ты – моя мечта!

Красотой ты вся, как роза, налита,

Сна меня твоя лишила красота.

Этой страстью весь измучен, иссушен,

Я не только сна, я разума лишен!..

Тем временем подъезжают они к зиндану. Тавка-аим в зиндан заглядывает – действительно глубок зиндан, – темно в нем, как ночью. Смотрит Ай-Тавка в темную глубину зиндана – и зиндан, красотой ее озаренный, становится светлым. Видит шахская дочь сокола-Алпамыша на дне ямы – и, о здоровьи справившись, такое слово ему говорит:

– Узник! Ай-Тавка, дочь шаха, пред тобой. Быть готова я всю жизнь твоей рабой.

Если мне твоей спасительницей стать,

Кем ты станешь сам красавице такой?

Знай: мои богатства трудно сосчитать,

Шелковым тюрбаном мне дано блистать,

Красотой, как солнцу ясному, сиять.

Молодой и стройный тополь мне подстать…

Если бы судьба для счастья моего

Мне бы на тебя хотела указать

И твоей служанкой стала б я, то кем

Ты, кто здесь в зиндане обречен страдать,

Сам хотел бы стать красавице такой?

О тебе давно я думаю с тоской.

Сердцу моему вернешь ли ты покой?

Ты сидишь на дне зиндана столько лет, —

Униженья хуже для батыра нет.

Дай же кольцекудрой Ай-Тавке ответ:

Если бы ты был освобожден Тавкой,

Кем бы стать хотел красавице такой?

Алпамыш, выслушав слова Ай-Тавки, так ей ответил:

– Шахской дочери ли слышу я слова?

У меня от них кружится голова.

Знаю, о красе твоей шумит молва.

Цель твоя, хотел бы знать я, какова?

Сладкая моя душа попала в ад,

Я томлюсь в зиндане уж семь лет подряд…

Твой наряд зелено-синий так хорош!

Твой привет мне на чужбине так хорош!

По какой, скажи, причине ты пришла?

Я перед твоим народом виноват, —

Сечу задал я – не сечу – киямат!

Но отец твой, шах, виновнее стократ.

Соколом парил я, но сломал крыла.

Я тебе готов ответить, шаха дочь:

В сватовстве-свойстве я быть с тобой непрочь.

Из страны своей я соколом взлетел, —

У тебя в стране в зиндан глубокий сел!

Если хочешь мне, красавица, помочь,

Свояком твоим считаться б я хотел…

Выслушав эти слова, оскорбленная шахская дочь повернула было в обратный путь – и так Кайкубату сказала:

– Кайкубат! Алпамыша, невежу этого, тебе уступаю. Я к нему пришла не свойства-сватовства искать: братьев-дядьев, свояков-зятьев и прочей родни всякой у меня и без него хватает. Если он сердца моего не понял, пусть сидит в зиндане своем!..

Очень обиделась Ай-Тавка.

Смекнул Кайкубат, что не наруку ему обида ее. Подошел он к зиндану – так сказал Алпамышу:

– Сват! Сказать ей: «мужем твоим согласен стать», не лучше ли было бы?

Алпамыш ему:

– Сказать можно было, да подумал я, что слово такое на сердце тебе падет, – огорчать не хотел тебя.

Говорит Кайкубат:

– Если совесть твоя чиста передо мною, скажи так. Пусть освободит тебя, а там – видно будет. Если в зиндане останешься, без тебя как я получу ее?

– Позови ее обратно, – говорит Алпамыш.

Догнал Кайкубат Ай-Тавку, – сказал:

– Вернуться тебя Алпамыш просит, – не поняла ты его, – мужем твоим стать он согласен.

Возвратилась Тавка-аим и такие слова Алпамышу сказала;

– В день печальный причитают: ой, дад-дад!

Возвратил меня с дороги Кайкубат.

В этой яме ты при жизни ввергнут в ад!

Мной освобожденный, кем ты станешь мне?

В благоденствии живет мой край родной, —

Ты со мною здесь попал бы в рай земной,

Сладкие с тобой беседы б я вела,

Чтила бы тебя, как бога, идол мой!

Мной освобожденный, кем ты станешь мне?

Отвечает ей Алпамыш:

– Коль в саду мы шахском будем жить вдвоем, —

Весело, любя друг друга, заживем.

Если в мой родной Конграт со мной пойдешь,

Спутника и мужа ты во мне найдешь!..

Песнь третья

Вернулась Тавка-аим к себе – думала, думала, – надумала подземный ход рыть от своего дворца до самого зиндана:

Тот забудь покой, кто страстью одержим:

Нет путей прямых – пойдет путем кривым.

На земле ему дорогу преградим, —

Он и под землей пройдет, неуловим.

Сердцем Ай-Тавки так завладел Хаким,

Что не побоялась под дворцом своим

Прокопать подземный ход Тавка-аим.

Ждать готова хоть бы год Тавка-аим…

Ей людей надежных удалось достать, —

К ним она выходит наставленья дать:

– Раньше осени цветам не увядать!

Клятву, землекопы, вы должны мне дать:

Нужно это дело в тайне соблюдать.

Если вы о нем не будете болтать,

Можете большой награды ожидать.

Не должна работа ваша быть слышна,

Ни одна душа вас видеть не должна.

Землю только ночью можно выносить,

Незаметно, осторожно выносить… —

Дни идут, проходят месяцы, и вот —

Подведен к зиндану тот подземный ход.

Людям Ай-Тавка опять наказ дает:

– Вам теперь на волю уходить пора.

Вы усердны были, буду я щедра.

Худа вам не знать, желаю вам добра,

До ста лет живите, но и в смертный час

Тайну да не выдаст ни один из вас… —

Землекопов так предупредив, она

В тот подземный ход спускается одна.

При ходьбе сгибаться даже не должна,

В человечий рост подкопа вышина.

Выдумкой своей Тавка восхищена:

Может Алпамыша навещать она!

Службой Ай-Тавки доволен будет он, —

Будет Ай-Тавкою он освобожден…

Так Тавка-аим к зиндану подошла.

Шла она сюда – веселая была,

А пришла – досада сердце обожгла.

Э, нехороши Тавки-аим дела!

Где ее надежда, где веселье то?

Оказалось, ведь – не только что войти

Алпамыш не может в подземелье то, —

Он в него не может даже и вползти.

Из зиндана в тот подземный ход – едва

Великанова пробилась голова…

Гладит его шею, плача, Ай-Тавка, —

Ведь ее надежда так была сладка,

Но судьба, как видно, слишком жестока, —

Должен Алпамыш в зиндане жить пока!

Все же утешает он Тавку-аим:

– Приходи, – хоть тут друг с другом посидим, —

Нежною беседой душу усладим…

Ходит Ай-Тавка к зиндану что ни день,

Утешенье великану – что ни день…

А про то, где спуск в подземный ход – прорыт,

Девушкам своим Тавка не говорит.

Под почетным местом находился спуск, —

Где обычно гость, пришедший в дом, сидит.

Хворостом искусно сверху был накрыт…

Ай-Тавка в зиндан ушла в один из дней, —

Ведьма Сурхаиль пришла нежданно к ней.

Девушки вскочили, – оказав ей честь,

На почетном месте предложили сесть, —

Старая карга направилась туда;

В хворосте беды не видя никакой,

Топчет ведьма хворост смелою ногой, —

Хворост раздался под старою каргой,

И в провал мгновенно падает она,

Падает, гадая, далеко ль до дна.

Кто б такую пакость ей подстроить мог?

Хоть бы не разбиться, не лишиться ног!

Спуск в подземный ход хотя и был глубок,

Только не отвесно крут, а чуть отлог.

Ведьма уцелела – лишь расшибла бок:

Ей калмыцкий бог, наверное, помог.

Но куда упала – старой невдомек.

На ноги она вполне живой встает —

Темным подземельем все вперед бредет,

Думает: когда же хитрый Тайча-хан

Втайне от нее прорыл подземный ход

И куда подземный этот ход ведет?

Тут-то Сурхаиль увидела зиндан, —

И Тавку-аим в зиндане застает…

Увидала старуха Тавку с Алпамышем – и такое слово сказала:

– Говорить хочу я, не шутя, с тобой:

Что произошло, Тавка-дитя, с тобой?

Или стала я на склоне дней слепой,

Иль наряд твой не зелено-голубой?

Иль в моем краю джигитов знатных нет?

Сдохнуть бы тебе, Тавка, во цвете лет!

Как тебя прельстил подобный людоед?!

Речь мою, Тавка, дослушай до конца:

Шаха ты позоришь, своего отца.

Думала ль, что здесь тебя застану я?

Лучше б не дошла живой к зиндану я!

Шаха дочь подземным ходом из дворца

Бегать на свиданье к узнику должна?!

Видно, ты совсем, Тавка, развращена.

Сдохнешь – будет честь отца отомщена!..

Ведьма Сурхаиль все это говорит,

Не в зиндане стоя, а у входа лишь.

Слушает слова такие Алпамыш,

Слушает – и львиной яростью горит:

Но подкоп не по Хакиму был прорыт:

Пролезать могла одна лишь голова!

Неужель за все поносные слова

Так и не ответит старая сова?!

Сурхаиль меж тем пустилась наутек.

Алпамыш кричит Тавке: – Беги, беги!

Догони – поймай! Быстрей сайги беги! —

Ноги были очень длинны у карги:

Скачет, словно заяц, и чертит круги,

От Тавки спасаясь, как всегда – хитра,

То она туда метнется, то – сюда.

Но была она, однакоже, стара,

А Тавка-аим резва и молода.

Вот она каргу настигла, изловчась,

За подол схватила и, в него вцепясь,

Держит, упустить коварную боясь.

Весь остаток сил старуха напрягла, —

Как рванулась – так и затрещала бязь, —

У Тавки в руке – оторванный подол!

С тряпкою в руке застыла Ай-Тавка,

А пришла в себя – старуха далека.

Вновь Тавка за ней в погоню понеслась,

Но коварной ведьмы след простыл, – спаслась!

Благополучно выбралась старуха из подземелья, к шаху сразу побежала – и такое слово ему говорит:

– Кланяюсь тебе я в ноги! – говорит, —

– Погибаю от тревоги! – говорит.

Ведьма, стоя на пороге, говорит:

– Голову тебе, мой шах, в залог даю —

От тебя я ничего не утаю:

С Алпамышем я видала дочь твою!

Поздравляю с зятем! Шуток не шучу, —

Суюнчи с тебя я получить хочу.

Если ты и дочь не удержал в руках,

Можешь ли народом управлять, мой шах?!

Эта дочь твоя в девических летах

Стала ведь распутной на твоих глазах!

Вскочил с места шах калмыцкий – и, на Сурхаиль разгневавшись, так сказал:

– Сама же ты беду ко мне привела, и сама с жалобой приходишь! Не Алпамыша ты опоила, – несчастье навлекла на меня. Клялась – обещала: «Я, мол, его изведу! Посидит, мол, под землей – сгниет Алпамыш!» А я уже сколько лет только про Алпамыша слышу, – а он все жив, – не гниет! Сколько мне из-за него огорчений!..

Отвечает шаху Сурхаиль-ведьма:

– Что ни прикажешь – все в твоей власти. Прикажи пятьсот арб запрячь и ехать им на Зиль-гору. Пусть они там камнями нагрузятся, и этими камнями зиндан пусть завалят: сверху будут камни давить Алпамыша, с боков – земля прижимать его будет, – он и помрет. А уж если от этого не помрет, значит – ничем не изведешь его.

Понравились калмыцкому шаху эти слова – так и приказал он сделать.

Услыхала про это Тавка-аим, – вышла арбакешам навстречу – и такое слово сказала им:

– Слову моему красноречивым быть,

Слову быть красивым и правдивым быть,

Славе недруга – остывшим пеплом быть.

Земляки мои! Коней вы запрягли, —

Каждому из вас живым-здоровым быть,

Вашему пути, друзья, счастливым быть!