Текст книги "Алпамыш"

Автор книги: Фазил Юлдаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Не зная, что ответить, растерялся Байсары, сразу хорошего расположения духа лишился, задумался – и сказал:

– Э, батыры! До завтрашнего полдника дайте мне срок. Поездите до завтра, позабавляйтесь, а мы подумаем.

Согласились батыры – назад поехали. По дороге подумали батыры:

– Если спать ляжем все в одном месте, – до рассвета будем спорить о невесте, болтать языками, пинать друг друга ногами. Один скажет: «Я возьму!» – другой скажет: «Нет, я возьму!»

Предложил один из батыров: – Разъедемся по десятку – будет больше порядку! – Другой говорит! – Разъедемся по пятеркам! – Третий: – По-трое! – Четвертый: – По-двое!

А пятый батыр говорит: – Если между двумя начнется раздор, кто их мирить будет, раздор улаживать? Более сильный более слабого удушит. Потому – разъедемся лучше по одному!

Эти слова все одобрили.

Подъехали батыры к Хагатанским горам: девяносто пещер в тех горах было, – каждый батыр в отдельную пещеру въехал – и, от остальных обособленный, в пещере своей, как медведь, ревел до утра…

…Байсары между тем жирных баранов заре-зал, созвал всех важных людей десятитысяче-юртного конгратского племени, досыта их шурпой накормил, мясо выложил на большое деревянное блюдо и сказал:

– Прежняя наша жизнь лучше была, оказывается! С ужасным насильником дело иметь пришлось нам теперь, оказывается! Завтра батыры приедут, что мы им ответим?

К родичам обращаясь, стал снова Байсарыбий совета у них спрашивать, такое слово говоря:

– Там, где громкий вздох, там – ливень слез из глаз!

Дочь красавица на выданьи у нас,—

Родичи мои, совета жду от вас!

Съедутся батыры – с чем их встретить мне?

Срок до завтра дан, – что им ответить мне?

Я взываю к вам, ко всей моей родне,—

Трудно груз такой держать одной спине!

Как же калмык

а

м я дочь свою отдам?

За нее, бедняжку, будь я жертвой сам!

Если не отдам ее Хакиму я,—

Воскресенья мертвых неизбежен день, —

Схватит ведь меня за ворот дочь моя!..

^[12]

Калмык

и

–батыры грозны, словно львы,

Им противостать я не могу, увы!

Завтра к полднику им нужно дать ответ, —

Родичи мои, какой же ваш совет?

Был на родине я человек большой,—

Понял я теперь, что значит край чужой!

Беззащитным став, измучен я душой.

Что батырам завтра я скажу, ой-бой!..

Родина моя оставлена теперь;

Жизнь моя судьбой раздавлена теперь;

Что ни ем, ни пью – отравлено теперь;

Будет дочь моя ославлена теперь;

Кара небосвода явлена теперь!..

– С вами я в родстве и дружбе много лет,

Радость мы делили, как и тягость бед.

Родичи мои, подайте мне совет,

Калмык

а

м жестоким дать какой ответ?

Так сказал Байсары, но никто в ответ ни слова не произнес. Встал тогда Яртыбай-полубай и такое слово сказал:

– Ты моим словам внемли, Байсарыбай:

Сам ты нас привел в проклятый этот край,

Значит, за свою ошибку пострадай,—

Калмык

а

м покорно дочь свою отдай!

Ты мои слова за шутку не считай.

Если нам батырам этим удружить,

Если породниться с нами разрешить,

Станем мы у них вполне привольно жить.

Смеем ли себя спасения лишить?

Если породниться с ними поспешим,

То не только мы расправы избежим, —

Станешь человеком ты у них большим.

Разве мы твоей судьбой не дорожим?

Ты отдашь им дочь свою, Барчин-аим,

И своих детей мы с ними породним;

Будут ездить к нам, мы будем ездить к ним.

Э, Байсарыбай, поверь словам моим —

Мы тогда вполне привольно заживем!

Вот какой совет мы все тебе даем.

Чтобы горько нам не каяться потом,

Зятем ты возьми того батыра в дом.

Словом ты моим напрасно огорчен;

Мы у них в стране, – какой на них закон!

Видишь сам, что каждый их батыр – дракон.

Если тот батыр прискадет, раздражен,

Неужель тебе глаза не вырвет он?

Кто и чем тебе сумеет здесь помочь?

Калмык

у

отдай без размышленья дочь!..

Эти слова от Яртыбая услыхав, очень расстроился Байсары – и такое слово сказал:

– В жалком бренном теле как душа скорбит!

На чужбине я изведал гнет и стыд.

Дочери моей забуду ль скорбный вид?

Э, плохой совет мне, Яртыбай, даешь!

Дочь моя – тебе ль не младшая сестра?

Кости ты мои швырнул в огонь костра,

Злей, чем калмык

и

, ты в душу мне плюешь…

Я в Конграте был первейший меж старшин, —

Небосвод моих не пощадил седин —

На позор обрек он дочь мою, Барчин.

Сердце вниз упало на сорок аршин!

Слишком беспощаден ты, коварный рок!

Лучше в дни такие умереть не в срок!..

Так бы им сказать, но я не равен здесь,

Так бы поступить, но я бесправен здесь.

Помощи не вижу от своей родни.

Лучше бы не в срок я умер в эти дни!

Утром за ответом явятся они, —

Выбраться мне как из этой западни?

Дочь отдать нельзя, и отказать нельзя…

Не дают ответа родичи-друзья!

Желая узнать, какой совет дадут родичи ее отцу, Барчин подошла послушать. Услыхав, что Яртыбай сказал, видя, что и другие все, на сходе сидящие, согласны с ним, Ай-Барчин, отца своего пожалев, сказала такое слово:

– Голову терять не надо, бай-отец!

Ведь за всех ответил Яртыбай-мудрец!

Родичей своих узнал ты, наконец!

Ты их слов не слушай, даром слез не лей,

Ты себя, мой бедный дервиш, пожалей.

Сами пусть берут в зятья богатырей,

Собственных своих отдав им дочерей!

Горько так не плачь, отец любимый мой;

Знай, что я одна всех родичей храбрей!

Ты себе ступай, мой бай-отец, домой, —

Калмык

а

м ответить мне позволь самой,

За меня не бойся – я их не страшусь,

Слабой перед ними я не окажусь.

Праздничный наряд надену, причешусь…

Я поговорить с батырами гожусь!

Будет мой ответ на их слова толков.

Робким зайцем я не буду меж волков, —

Проучу, как надо, дерзких калмык

о

в!

Ты не огорчайся, бай-отец, будь тверд,—

Мной останешься доволен ты и горд…

От кого совета, бай-отец, ты ждешь?

Их ответ сердечный разве не хорош!

У таких вазиров, что ты почерпнешь?

Э, не плачь, отец, как бедный д

е

рвиш, ты, —

Знаю – за меня страданья терпишь ты!

Не горюй – ступай, мой бай-отец, домой,

Дома ты лицо свое от слез умой.

Дело разрешить мне предоставь самой!

Разве я отца родного не люблю?

Старости твоей, поверь, не оскорблю,—

Как мне жить прикажешь – так и поступлю

Хватит у меня и силы и ума,

Чтоб ответ батырам я дала сама!..

Услыхав эти слова от Барчин, десятитысячеюртный народ конгратский отстранился от нее: «Э, она, оказывается, тоже своевольна, чтоб ей молодой умереть! Слабый с сильным не связывается! Наговорит она батырам вздора всякого, из-за ее злосчастного нрава будет нам всем беда великая, – растопчут они нас! Если сама хочет им ответ давать, не боясь их гнева, пусть отъедет от нас, пусть говорит с ними в безлюдном месте!» – Так сказали конгратцы.

Сняв юрту Барчин со становища десятитысячеюртного народа конгратского, люди ее отнесли – и поставили на вершине уединенного холма.

На этом холме со своими девушками стала жить Барчин, в стороне от всего племени…

С восходом солнца поднялись девяносто батыров калмыцких, вышли из девяноста пещер Хагатанских гор – сели на коней и к полднику прибыли к юрте Байсары.

– Ну-ка, приезжий бай, как ты там решаешь? Одному из нас отдаешь дочь или всем сообща? Если одному отдать решил, то – кому?

Байсары говорит:

– Посовещались мы, подумали – года пересчитали. Вышел год нашей дочери годом мыши. ^[13]Ей четырнадцать лет. По нашему узбекскому закону так ведется: если достигла девушка четырнадцати лет, – зрелости своей рубежа, – сама она себе госпожой становится. Ее воля – в ее руке. Нашего совета не уважив, отделилась от нас наша дочь, юрту свою поставила на вершине того холма. Поезжайте к ней, пускай сама вам отвечает. Сама вам скажет – нам руки развяжет.

Во весь опор поскакали калмыки к тому холму.

На дыбы взвивая коней,

В путь они пускаются к ней.

Каждый мнит, что всех он сильней,

Всех красивее, всех стройней.

Каждого из прочих умней,

Что его, мол, дело – верней!

Пляшут кони, крупом вертя.

Скачут женихи-калмык

и

,

Скачут они, шутки шутя,

Ус калмыцкий лихо крутя.

«Спесь мы ей собьем!» – говоря,—

«Мы ее возьмем!» – говоря,

Сто без десяти калмык

о

в

Едут, об одном говоря:

«Раз она согласье дает,

Пусть уже сама изберет,

Кто из нас в мужья подойдет.

Если же не сможет решить,—

Будем сообща с нею жить!..»

Всем им дорога Ай-Барчин:

Зубы – жемчуга у Барчин,

Юная сайга Ай-Барчин,

Полумесяц – серьга у Барчин,—

Ликом полнолунья нежней,

Станом – кипариса стройней,

А глаза – газельи у ней!..

На холме веселье у ней:

С нею для забав и услуг

Сорок неразлучных подруг —

Дружен их девический круг,

Сладок их привольный досуг.

Розами цветут на холме,

Соловьями поют на холме

При своей Барчин-госпоже.

Рядом с Ай-Барчин Ай-Суксур…

Так они сидят-говорят,—

На дорогу падает взгляд,—

По дороге кони пылят.

Калмык

и

к нам едут, ой-бой!

Девушки растеряны все,

Ай-Барчин – нема и слепа.

Подъезжает батыров толпа,—

В девушке уверены все,

Свататься намерены все.

«Вот как смущена!» – говорят,—

«Значит, рада она!» – говорят,—

«Выбор остановит на ком?» —

Каждый от нее без ума,

Каждый из батыров тайком

Видит себя в счастьи таком.

Пусть она решает сама!

А Барчин, слепа и нема,

Перед юрт

о

ю сидя, молчит,

Словно их не видя, молчит…

Калмык

и

надеются: «Хоп!»

Скажет, разумеется, «хоп!»

Выберет кого-то из нас,—

Подождем – узнаем сейчас.

Щуря молодечески глаз,

Ст

а

тью богатырской хвалясь,

Сто без десяти калмык

о

в,

Сто без десяти женихов,

Ездят перед ней напоказ,

Ездя, скалят зубы они…

Чт

о

красавице их удальство,

Их насильственное сватовство,—

Все равно ей не любы они:

Неотесаны, грубы они!

Попусту шатаются тут,

От нее решения ждут —

Сердца Барчин-ай не поймут,

Бедного сердечка Барчин!

А она, тут сидя, молчит,

Словно их не видя – молчит,

Гордая узбечка Барчин…

До полудня горделиво в седлах покачиваясь, проезжали перед Барчин калмыцкие батыры – красовались перед нею, думая: «От нее самой слово изойдет».

Много раз так проехавшись мимо нее, словно на смотру перед скачками, самый сильный из девяноста батыров – Кокальдаш-батыр сказал ей:

– Уж не думаешь ли ты в дураках нас оставить? Или так и будем тут разъезжать до вечерней зари? Отвечай: за одного из нас выйдешь или за всех?

Эти слова услыхав, сказала Барчин такое слово:

– Вот, что вам сказать хотят мои уста:

Силой взять меня – напрасная мечта.

Поскорей в свои вернулись бы места.

Силой взять меня осмельтесь, калмык

и

!

Ехали б своей дорогой, дураки!

Силой захотели взять Барчин-аим?

Мой совет – езжайте вы путем своим!

Не для вас расцвел такой, как я, тюльпан!

Я обручена – и мне другой желан:

Милый мой в стране Байсун-Конграт – султан,

Имя – Хакимбек, – он тоже пахлаван!

Силой взять меня, – э, руки коротки!

Ехали б своей дорогой, калмык

и

!

Вертитесь напрасно предо мною здесь.

Разве к Алпамышу не домчится весть?

Разве на коня он побоится сесть?

Хуже киямата будет его месть,—

Никому из вас голов тогда не снесть!

Незачем ко мне с бахвальством дерзким лезть!

Ехали б назад, покуда кони есть!

Коль хотите знать – я в силе вам равна.

Только никому из вас я не жена!

Кружитесь вы тут, как вороны, глупцы,—

Прочь на все четыре стороны, глупцы!..

Тогда Кокальдаш-батыр сказал: – Узбекская девушка очень горда! Э, Кокаман, сойди-ка со своего коня, притащи узбечку сюда! – Кокаман с коня слез, привязал его к бельдову юрты, вошел в нее вслед за Барчин. Девушки ее – служанки, перепуганные, сбились все в переднем углу. Смущенная Барчин, тревогу скрывая, смотрела в сторону. Кокаман-батыр схватил ее за косы – и к порогу потащил. Барчин неожиданно повернулась лицом к насильнику – и вытянула обе руки: одной рукой за ворот схватила она Кокамана, другой – за кушак его уцепилась, – и во мгновение – огромного батыра на воздух подняла и навзничь на землю бросила, левым коленом своим сразу на грудь ему став. Лежит Кокаман, девичьим каленом к земле придавленный, а изо рта и из носа у него – прыск-прыск – кровь так и течет! А Кокальдаш тем временем к остальным батырам обращается:

– Что там с Кокаманом, посмотрите! Давно бы ему выйти пера!

Подъехал один из батыров, – с коня не слезая, в юрту заглянул, увидел, в каком положении Кокаман.

– Узбечка задавила Кокамана! – крикнул он в ужасе. Восемьдесят девять батыров сразу с коней пососкакивали. Барчин увидала, что они, рассвирепев, все к юрте бросились. Узнала она самого сильного из них – Кокальдаша: был под ним буланый иноходец, а на голове носил он золотую джигу – знак своего старшинства батырского.

Золотую джигу на нем увидав, узнав, что он самый могучий батыр калмыцкий, такое слово всем батырам сказала Барчин:

– Ярко-бирюзовый мой халат на мне!

Можно ль не болеть душой в чужой стране?

На коне буланом, с золотой джигой,

Скачет мой желанный, бек мой дорогой.

Месяцев на шесть прошу отсрочку дать!

Растерялась я, сгорая от стыда.

Привела меня к вам, калмык

а

м, беда!

Я здесь – чужестранка, вы здесь – господа, —

Месяцев на шесть прошу отсрочку дать:

Стану я с народом дело обсуждать,

На дорогу глядя, суженого ждать, —

Может быть, приедет милый Алпамыш.

Неприезд его смогу судьбой считать, —

Одному из вас женой смогу я стать.

Месяцев на шесть прошу отсрочку дать:

Яблочком сушеным стала с виду я, —

Слово говорю вам не в обиду я:

Сколько вас, батыров? Сто без десяти!

Я – в неволе здесь, вы у себя – в чести, —

В этом положеньи как себя вести?

Кто могуч, тот может слабого спасти.

Ведь не год прошу, а месяцев шести!

Каждому из вас я говорю: «Прости!»…

Думают батыры: «Хороши слова!»

Камень отвалили с их души слова.

Так их завлекла узбечка в свой силок —

Туго затянула хитрый узелок.

Говорят батыры: – Срок не так далек!..

Кто таким глазам противиться бы мог?!

Кокальдаш-батыр подумал:

«Из всех нас она, кажется, одного меня полюбила. Должно быть, сразу угадала мощь мою!»

– Даем шесть месяцев срока! – сказал он.

Не смея возражать, и остальные батыры тоже сказали:

– Шесть месяцев срока даем!

Только теперь Барчин отпустила Кокамана. Он тоже, с земли поднявшись, сказал: – Шесть месяцев срока! – сел на коня и со всеми батырами уехал…

На шесть месяцев пришлось батырам назад повернуть. Едут они – весело дорогой разговор ведут. Некоторые над Кокаманом подшучивают:

– Ну, что, Кокаман? Если мы тебе узбечку эту уступим по нашей воле, – возьмешь ее, что ли? Что ж, своим домом с нею заживешь. Боимся только, что не в свой срок ты умрешь, наслаждаясь ее любовью: случится как-нибудь, придавит она тебе левым коленом грудь, – изо рта да из носу кровь как хлынет, – изойдешь кровью, – смерть вторично тебя не минет!

А Кокаман в ответ:

– Вижу я, батыры-удальцы, – истинные вы глупцы! Кого же из вас я хуже? И я ношу панцырь в девяносто батманов, и я съедаю мяса девяносто жирных баранов, и я девяносто золотых туманов получаю от хана, и у меня сорок девушек в услуге, и я – один из девяноста в батырском полном круге… А у этой красавицы-узбечки – все одни и те же словечки: что ни слово, то про милого снова:

«Есть бесценный дар у меня —

Алпамыш, мой яр у меня,

Доблестный кайсар у меня.

В караване – нар у меня,

Даже и зимой возбужден,

Страстью круглый год опьянен,

Страшен всем соперникам он.

К милой чуть его повлекло, —

Головой разносит седло,—

Будет вам жестокая месть!

Там, на родине нар этот есть,

Алпамыш мой, кайсар этот есть!»

Однако то, что у нее на родине такой могучий нар есть – это правда. Если мы будем все так же к ней приставать, если не остынет нашей страсти пыл, – приедет этот ее конгратский нар, падет на наши головы его свирепая месть. Тогда за тысячу теньга мы купим мышиную норку, как говорит наша поговорка. По мне – пропади этот шестимесячный срок, – не пойдет нам впрок женитьба эта. Откажемся раз навсегда от этой спесивой узбечки, забудем даже ее узбекское имя! Так думаю я, – закончил Кокаман.

Посмеялись батыры, поехали дальше к жилищу своему в пещеры калмыцкие.

Песнь третья

Из десяти тысяч юрт своего племени выбрала Барчин десять джигитов-гонцов; из многочисленных коней, пасшихся на девяноста пастбищах, выбрала она десять коней, – снарядила их – и такое письмо написала Алпамышу:

«Барчин твоя, прибывшая в страну калмыцкую, которая находится на расстоянии шестимесячного пути от родного Конграта, очутилась в руках сильного врага. Девяносто батыров калмыцких замуж меня взять хотят, угрожают мне. Удалось мне отсрочку получить от них на шесть месяцев. Если имеет еще Алпамыш надежды на меня, пусть, не мешкая, приезжает за мной, а если нет – пусть развод пришлет, чтобы знала я, как судьбой своей распорядиться».

Вручила она послание свое десяти джигитам, счастливого пути пожелала им, такое слово сказав:

– Полная луна сиянье льет вокруг.

Лучник в бой берет свой самый лучший лук…

Чужедальний край – земля горчайших мук.

Выручить Барчин придет далекий друг…

Я желаю вам в пути не ведать бед,

Родине прошу мой передать привет,

Коккамышским водам, всем родным местам,

Нашему народу, что остался там,

И привет особый другу школьных лет!

Скажете: такой красавице, как я,

Никакого нет от калмык

о

в житья, —

Плачет и горюет Барчин-ай твоя!

Вас, мои гонцы, прошу я об одном:

День и ночь скача быть дальше с каждым днем.

Да хранят чильтаны вас в пути степном!

Провожая вас, я слезы ливнем лью,

На чужбине злой, в постылом мне краю,

Близких вспоминая, всю родню свою,

Что живет в краю Байсунском, как в раю.

Одиноко я меж недругов живу,

Друга нет, – кого на помощь призову?

Голову теряю, мучаюсь одна,

Тяжкий гнет калмыцкий я сносить должна, —

На полгода лишь отсрочка мне дана.

Участь Ай-Барчин поистине страшна!..

По пути к родной Байсунской стороне

День и ночь скакать вы обещайте мне.

Всем большим и малым, всей моей родне

Скажете, как тяжко на чужбине мне.

Дяде-бию эту сообщите весть:

Стать мне калмык

у

женой угроза есть, —

Не хочу в плену безвременно отцвесть!

Плачет мать моя – ей утешенья нет,

У отца в очах померк от горя свет,

Да простятся мне ошибки юных лет!..

Мчитесь же, мои послы, в родной Конграт,

Выручить меня народ мой будет рад, —

Там друзья мои, сестра моя и брат.

Поспешите же, гонцы, в Конграт родной,

Чтобы сбылось все, замышленное мной!..

От Барчин письмо захватив,

На коней горячих вскочив,

Густо пыль дороги всклубив,

Скакунов своих горяча,

Их сплеча камчами хлеща,

Гикая на них и крича,

Десятеро тех смельчаков

Едут из страны калмык

о

в.

Скачут их тулпары, фырча,

Радуя сердца седоков,

Держат путь джигиты в Конграт.

Рвением посольским горят,

Скачут дни и ноч

и

подряд, —

Так между собой говорят:

«Надо, – говорят, – поспешить!

Головы хотя бы сложить,

Службу Ай-Барчин, сослужить!»

У кого за близких печаль,

Близкою становится даль…

В край Конгратский скачут послы, —

А пути в Конграт тяжелы:

Горные крутые узлы,

Тропки – еле-еле пройти,

Страшные ущелья в пути.

Сколько гор могучих прошли,

Через сколько круч перешли,

По пескам сыпучим прошли!

То

я

горах застигнет зима,

То в пустыне накроет тьма.

Сколько раз теряли тропу,

Сколько раз лишались ума!

Время стужи есть и жары,

И дурной и доброй поры,

Звезды путеводные есть,

В реках веселятся бобры,

Травы у подножья горы.

День и ночь все так же храбры,

Держат путь послы Ай-Барчин.

Кони под гонцами бодры:

Зноем обжигало в степях,

Мерзли, как шакалы, в степях, —

Нет степям длины-ширины,

Горные ущелья страшны.

Мчатся днем и ночью гонцы,

От дорожной пыли черны…

Девяносто высится гор, —

Перевалы – небу в упор.

Многие уже позади,

Много еще есть впереди.

Горы-великаны пройди,

Все пески-барханы пройди,

Край конгратского хана найди!

Стало не под силу коням.

Счет ночам потерян и дням,

Держат путь гонцы, говоря:

«Время ли для отдыха нам?

В срок нам не поспеть – говорят, —

Пропадет бедняжка Барчин!

За нее ль болеть? – говорят, —

Иль коней жалеть? – говорят, —

Будем же и впредь, – говорят, —

День и ночь лететь! – говорят, —

Родину и родичей нам

Надо посмотреть, – говорят, —

Бека не видавши лица,

Шаха не видавши, отца,

От Барчин не сдав письмеца,

Как мы ей в глаза поглядим?..

Слезы Барчин-гуль горячи, —

Если мы помочь ей хотим,

Значит, дни и ночи скачи,

Только помощь в срок получи!..»

Держат путь гонцы-байбачи,

Хлещут бедных к

о

ней камчи.

От страны калмыцкой в Конграт,

Путь полугодовой, говорят.

Где родной страны камыши?

Близко, далек

о

ли, – спеши!

Едут по безводной глуши,

А на всем пути – ни души…

«Только бы примет не забыть,

Только бы нам к месту прибыть, —

Сможем и коней подкрепить

И себе подарки добыть!»

Держат путь гонцы-храбрецы

И такой ведут разговор.

Видит неожиданно взор

Воды камышовых озер!

Дали тут коням отдохнуть,

Сами захотели вздремнуть.

Освежились дремой чуть-чуть, —

Надо им почистить коней,

На конях подпруги стянуть,

В седла сесть – и двинуться в путь!

Не щадя коней скаковых,

Снова хлещут плетками их,

Скачут дальше, мчатся, как вихрь,

Десять байбачей верховых.

Так они держали свой путь…

За Барчин душою скорбя,

Скачут – пыль клубами клубя, —

Надо доскакать как-нибудь!

В седлах им сидеть все трудней,

На исходе силы коней.

Где страна их цели – Конграт? —

Ничего не слышно о ней!

Путь гонцы держали к ней так.

Ехали горой Ала-Таг,

Глянули – под ними Конграт.

Вот она земля их отцов!

Радость обуяла гонцов:

В девяносто дней, посмотри,

Прибыли в страну Байбури!

За девяносто дней и ночей шестимесячный путь проскакав, отощали кони их – поджарыми стали, подобно лисицам степным.

Подъехали гонцы к дому Байбури, – с коней не слезая, «салам» сказали. Байбури подумал: «Кто такие невежи эти?»

Извлекли гонцы спрятанное послание Барчин, вручили его старому бию. Прочел Байбури письмо племянницы своей, приказал махрамам снять каждого гонца с коня, всякие почести оказать им, заботливо прислуживать им, богатое угощение подать. Послание же, гонцами привезенное, спрятал Байбури в ларец, слова никому о нем не сказав.

Пробыли гонцы в гостях у него целых двадцать дней, почет им все время оказывался, хорошо все время поили-кормили их, только со двора гостьевого никуда не выпускали их и к ним никого не допускали, кроме приставленных слуг.

Стали гонцы в обратный путь собираться, – одарил их Байбури золотом, доброго пути пожелал им – и такое слово сказал:

– Слушайте, гонцы, о чем я вопию:

Сына, что принес мне свет в юрту мою,

Посылать не стану ради Барчин-ай

В дальний тот, чужой, недружелюбный край,

Чтоб из-за Барчин во вражеском краю

Голову сложил в неравном он бою.

Верю вам, гонцы, калмыцкий гнет жесток.

Только сын мне дорог, нежный мой росток, —

Он, как вам известно, у меня один, —

Не пошлю я сына ради Ай-Барчин!..

На майдане скачет конь коню в обгон,

Обогнавший всех – попоной награжден.

Хватит Алпамышу и в Конграте жен!

Слушайте, гонцы, вам надо уезжать.

Хоть и не хочу вас этим обижать, —

Языки прошу на привязи держать,

Чтобы Алпамыш, храни аллах его,

Знать о вас не знал, не слышал ничего!

Ночью уезжайте с места моего

И никто чтоб вас не слышал, не видал,

Алпамышу бы о вас не наболтал,

Чтобы он в поход коня не оседлал, —

Враг не ликовал бы, друг бы не рыдал, —

Чтобы хан конгратский жертвою не стал!

О невесте спорной сын мой не мечтал.

Ну, гонцы, в дорогу! Я ответ вам дал!

Если же о вас дойдет до сына весть,

Я вас догоню и окажу вам честь:

У меня в Конграте виселицы есть!

Помните, гонцы, я вас предупреждал!

Услыхав эти слова, пообещали гонцы никому о цели приезда своего и словом не обмолвиться, так между собой порешив: «Как хочет, так пусть и поступает, – нам-то что за дело? Мы свою службу выполнили, – письмо доставили». С этим и уехали они обратно в страну калмык ов…

Был у Байбури табунщик-раб, Култай было имя ему. Была у него в табунах кобыла сивой масти, числилась она в доле наследства Алпамыша. Родила сивая кобыла чубарого жеребчика. Посмотрел на него Култай – решил: «Жеребчик этот тулпаром будет!» – и отвел его к Байбури. Простоял жеребчик несколько лет на откорме. К тому времени, когда гонцы Барчин обратно уехали, круп у коня округлился, грива через уши перекинулась, резвился чубарый конек, глаза в небо закатывая. Было это через несколько Дней после отъезда гонцов, – посмотрел Байбури на жеребчика – подумал: «Не нравится мне игра этого конька негодного, – недоброе предвещает она». Ударил старик чубарого палкой по крупу, вывел из стойла, привел к пастуху Култаю, приказал пустить его к прочим коням в табун – ивернулся к себе…

Сестра Алпамыша Калдырчаг-аим, зайдя однажды с подружками своими в юрту отца своего, ларец отцовский открыла, вещи разные перебирать в нем стала, – видит – письмо какое-то лежит. Взяла она это письмо, прочла, – письмом Барчин оказалось оно. Подумала она: «Видимо, письмо это гостившие у нас гонцы привезли, видимо, не хотел отец помочь бедняжке Ай-Барчин, потому и спрятал письмо в ларец». Сказала она девушкам своим: «Пойдемте-ка к брату-беку моему, отдадим ему письмо, испытаем его, каков он есть». – Отправились они к Алпамышу.

Исполнилось в ту пору Хакиму-Алпамышу четырнадцать лет, был он, как нар молодой, силой своей опьяненный. Прочел письмо Алпамыш, – сел – про себя думает:

«Если она на расстоянии шестимесячного пути находится в руках у сильных, врагов, стоит ли мне жизнью своей пожертвовать, ради того только, чтобы жену себе взять?»

Поняла Калдыргач думу его, – говорит ему такое слово:

– Вот мои подружки в радости, в нужде;

С ними неразлучна я всегда, везде.

Брат мой дорогой, мне стыдно за тебя:

Дяди-бия дочь кудрявая – в беде!

Лучник в бой берет свой самый лучший лук,

Человеку в горе – утешенье друг.

Темной ночью светел полнолунья круг.

Дальняя чужбина – край обид и мук, —

Наша Барчин-ай в беду попала вдруг!

Может ли джигит любимую забыть,

Калмык

а

м-врагам невесту уступить?

Может ли Барчин не удрученной быть?

Бедная моя сестра Барчин-аим!

Вся ее надежда на тебя, Хаким:

Думает: «Примчится тот, кто мной любим», —

Думает: «Отмстит насильникам моим!»

Сжалились, однако, подлые над ней —

Подождать полгода разрешили ей.

Написав письмо, нашла она друзей —

Десять молодых прислала байбачей, —

Пишет: ожидает помощи твоей,

Выручай, мол, если ты, любимый, жив.

Пишет, все письмо слезами омочив.

Прибыли гонцы, письмо отцу вручив,

Принял их отец, дарами наградив,

Но молчать велел им, петлей пригрозив.

А письмо Барчин в свой кованый ларец

Спрятал, нам ни слова не сказав, отец.

Дядиной вины он не простил, гордец!

Я письмо Барчин в ларце отца нашла,

Крик души бедняжки я в слезах прочла —

И тебе письмо сестрицы принесла.

Нет от калмык

о

в покоя Барчин-ай!

Слов моих в обиду, брат, не принимай,

Все, что должен знать об этом деле, – знай.

На запрет отца ссылаясь, не виляй,

Евнухом себя считать не заставляй:

Ехать иль не ехать – ты не размышляй, —

Собирайся в путь в калмыцкий дальний край, —

Суженой своей навек не потеряй!

Если не поедешь – на тебе вина:

Что она, бедняжка, сделает одна?

Стать у калмык

о

в наложницей должна!

Девяти десяткам общая жена!

Ведь не зря она прислала байбачей,

Не письмо писала – слез лила ручей.

Ты ее надежда, свет ее очей, —

Поезжай, да будет к счастью твой отъезд!

Посрамишь в бою калмыцких силачей.

Храбрые джигиты так берут невест!..

Услышав такое слово, обиделся Хакимбек за кличку «евнух» – и, к девушкам обращаясь, так говорит:

– Всех шипов страданий в сердце не сочтешь, Истерзал мне грудь разлуки острый нож.

Эту кличку «евнух» объяснить прошу.

Шахский сын, чалму из шелка я ношу!

Тайну сна ночного днем я разрешу.

Но огня тоски в душе не погашу, —

Эту кличку «евнух» объяснить прошу.

Девушки, с моей пришедшие сестрой,

Весело жужжа, как пчел весенний рой,

Вы меня задели кличкою такой.

Стыдной клички «евнух» тайну мне открой.

Милая моя сестрица Калдыргач!

Грудь мою обиды разрывает плач,

Стыд мой перед вами, девушки, горяч.

Очень я обижен, хоть и не пойму,

Евнухом я вами назван почему.

На эти слова Калдыргач-аим так брату своему ответила:

– Бека иль тюрю такого где найдешь?

То ль мужчина он, то ль баба, – не поймешь.

Евнух – это тот, кто на тебя похож!..

Схватки никогда с врагом не знавший – кто?

В табуне коня не отобравший – кто?

Сбрую скакуну не пригонявший – кто?

Скакуна в походы не седлавший – кто?

На кушак булат не нацеплявший – кто?

И чужой дороги не топтавший – кто?

И своей страны не повидавший – кто?

На одном всегда сидящий месте – кто?

Не скакавший в час беды к невесте – кто?

Равнодушный к жениховской чести – кто?

Это – евнух есть, и хуже есть ли кто?!.

Ты не обижайся, – я тебе сестра

И тебе желаю счастья и добра.

Срок уж на исходе, поспешить пора!

Не спася Барчин, как сможешь сам ты жить?

Дважды не умрешь, а Барчин-ай в беде, —

Руки на себя ведь может наложить!

Иль у кальмык

о

в наложницею стать?

Поезжай не медля, чтоб не опоздать,

Чтобы за насилье калмык

а

м воздать!..

Было тяжко мне письмо Барчин читать.

Может ли она беде противостать?

Пишет: каждый день повадясь гнать коней,

Из пещер своих поганых ездят к ней,

Волчьей жадной своры злей и голодней,

Сто без десяти влюбленных калмык

о

в,

Сто без десяти незваных женихов,

Силою грозя в пещеры увезти.

Бедненькая, просит выручить, спасти, —

Ведь она – одна, их – сто без десяти!

Станешь ли, боясь далекого пути,

Размышлять, мой брат, – итти иль не итти?

Горьких слов моих обидой не сочти,—

Родичей несчастных наших навести,

Выручи Барчин, а калмык

а

м отмсти.

Надо ехать, значит – собирайся в путь, —

Жалким евнухом, Хаким-ака, не будь!

Услышав эти слова, говорит Алпамыш сестре:

– Пешком, что ли, итти в эту страну?

Отвечает ему Калдыргач-аим:

– На девяноста пастбищах кони наши пасутся, – неужели же ни одного такого, чтоб оседлать можно было, не найдешь среди них? Если возьмешь седло и сбрую для коня и к Култаю в табуны отправишься, ты сможешь в путь поехать, оседлав любого понравившегося коня.

– Ну, хорошо! – сказал ей Алпамыш. Собрала Калдыргач-аим седло, сбрую, шлем, щит, оружие и прочие доспехи, связала все вместе, нагрузила на Хакима – послала его к Кул-таю. Встречает он по дороге отца, с охоты ехавшего. Посмотрел Байбури на сына с подозрением и говорит ему:

– Да не сякнет ключ твоих речей, сынок!

Порази всех вражьих силачей, сынок!

Добрый путь тебе, куда бы ты ни шел,

Радость сердца, свет моих очей, сынок!

Взяв припасы, взяв оружье, – без коня,

Сбруей да седлом себя обременя,

Ты куда идешь, скажи – утешь меня!

Иль узнал худое от кого-нибудь?

Или на охоту едешь ты, Хаким?

Иль, ягненок мой, собрался в дальний путь?

Ты куда идешь, скажи – утешь меня!

Стан твой кушаком украшен золотым.

Шалости прощают людям молодым,

Но убьешь меня отъездом ты своим, —

Да развеется отцовский страх, как дым!

Путь куда ты держишь? Успокой меня!

Э, сынок, не будь к словам отца глухим:

Ты себя поступком не губи таким, —

Одарю тебя конем я выездным!

Ты скажи, в какой собрался край, сынок?

Знаю, что вернешься, глаз моих зрачок,

Но боюсь, в дороге б ты не изнемог:

Тяжело в пустыне. Если путь далек,

Как ты в путь такой поедешь, одинок?

Ты куда идешь, очей моих зрачок?

Услыхав такие слова отца своего, говорит Хаким:

– Э, умереть бы вам раньше, чем налог с брата вашего требовать!.. – Так сказав, отправился он своим путем.