Текст книги "Алпамыш"

Автор книги: Фазил Юлдаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Небо ль на тебя обрушило печаль?

Вспомнился ли кто, давно ушедший вдаль?

Иль умершего тебе ребенка жаль?

Сын твой или внук? Узнать о том нельзя ль?

Отвечает ему старый Култай:

– Ой! Мною оплакиваемый – не сын и не внук мой, – он сын Байбури. Были мы с ним друзьями большими. Алпамыш его имя. Между чужими слыл он сыном Култая, между своими – был его рабом дед Култай. Как хочешь – так и считай. Ушел он на чужбину, – там и погиб. Такие богатства перешли к Ултану! Об этом думая, не перестану я плакать…

Сказал Алпамыш:

– Э, дед, если я тебе Алпамыша покажу, что ты дашь мне за это?

Рассердился Култай, – ответил:

– Требуху горячую брата его младшего! Алпамыш сказал:

– Взгляни-ка, я на кого похож, дедушка?

– На могилу мою ты похож! – сердито закричал Култай. – Много бродяг, тебе подобных, приходило к нам, – каждый говорил, что от Алпамыша весть принес. Сколько на радостях подарков мы роздали им, сколько пожрали они барашков и коз, а потом уходили! Каждый думал: «Приду-ка и я, скажу: „Алпамыш!“ Култай поверит – что-нибудь мне даст, – в дураках останется. Видно, и ты задумал обманом козу получить, а получишь – уйдешь своим путем. Еще и тебя принесло нам на горе!»

– Э, дед Култай! – рассмеялся Алпамыш. – Не узнал ты меня. У Алпамыша твоего не было ли отметины какой-нибудь?

Ответил Култай: – У Алпамыша на правом плече был святой пятерни отпечаток. ^[44]

Оголил Алпамыш плечо свое, посмотрел Култай, – закричал:

– Ой, ты сам и есть ребенок милый мой!

Ты не снег ли чистый с той горы крутой?

В караване ль верблюжонок молодой?

Ока моего зрачок, ты вновь со мной,

Господин народа и страны родной!..—

И вокруг Хакима, восклицая так,

Ходит дед Култай, его любовно чтя:

– Это ты ль, мое любимое дитя!

Ты ушел – и все мы, по тебе грустя,

Верблюжатами ревели день и ночь.

Где тебя найти и как тебе помочь?!

Думали – погиб во вражеской дали,

Думали, что ветры прах твой размели.

Но теперь, из дальней возвратясь земли,

Вражью грудь пронзи – и солью просоли!..

Благ былых найти в Конграте не мечтай, —

Беды да обиды кровные считай.

На меня взгляни, мой дорогой сынок, —

Выплакал глаза твой старый дед Култай!.. —

Плача, он Хакима к сердцу прижимал:

– Ты, сынок, в плохое время к нам попал, —

Свищет над Конгратом Ултантаза плеть.

На его дела немыслимо глядеть,

Поглядишь – и сам не сможешь утерпеть…

– А теперь дело такое: тридцать дней уже идет свадебный той Ултантаза, – жену твою взять он намерен. Если бездействуя сидеть будешь, так он ведь своего и добьется!

Алпамыш ответил: – Мы вот как сделаем, дедушка: оба на пир пойдем, – вы – в моей одежде, я – в вашей. Кто друг мне, кто враг, своими глазами посмотреть хочу, чтобы, поскользнувшись, в яму, кем-нибудь вырытую, не попасть мне.

Култай сказал: – Если так сделаешь, хорошо будет, сынок! В радостный день твоего прихода и я участие приму в пиршественном козлодрании.

Сняли они свои одежды – поменялись ими. Култай в роскошной одежде Алпамыша сел на Байчибара верхом – совсем как важный-важный аксакал. Алпамыш на плечи свои набросил рваный кебанак пастушеский, небрежно кушаком повязался, на голову чабаний тумак надел, на ноги – сапоги чабаньи… Зарезали они белую козу, – мясом и шурпой насытился Алпамыш. Вырезал батыр из белой козьей шкурки бороду себе, из кожи – ножницами нос приставной выкроил.

Озеро было поблизости.

Посмотрел Алпамыш с берега в воду – увидел себя сгорбленным, – точь-в-точь Култай пастух. Култаев посох он взял – на пир отправился. Проходит он мимо одного ряда юрт, – увидала его молодуха одна, подумала – Култай идет. Как-то пустила она в стадо к нему трех коз своих.

«Спрошу-ка о козах», – подумала она и побежала за мнимым Култаем, крича на бегу:

– Дед Култай, послушай-ка меня, постой!

Я тебя узнала, – ты идешь на той?

Я тебе задать один вопрос хочу…

Ой, устала я! Остановись! – кричу, —

Про своих узнать красавиц-коз хочу!..

Вы ко мне зайдите, я вас угощу…

Козочки мои здоровы, живы ли?

Веселы-резвы ль, набрались жиру ли?

Верно, утомились вы с пути, ой-бой!

Дедушка, прошу вас, в дом войдите мой, —

Я вас накормлю отличною шурпой!..

Алпамыша озорство разобрало, – отвечает:

– Козы твои жиреют, резвятся; бросили козла, – с бараном имеют дела; рожают-плодятся, дают по двояшке-трояшке в год, – от трех твоих коз – сто четырнадцать приплод!

Женщина мало смышленой была: от трех коз сто четырнадцать родилось! Больше ста! Сердце в ней поднялось:

– Ой, бабаджан, масло ваши уста!.. – Так эта молодуха простовата была.

Уцепилась она за Алпамыша:

– Зайдем ко мне в дом!

Вошли в юрту – хлеба нет ни крошки. Говорит ему хозяйка:

– Дедушка, посиди немножко, сито у соседки возьму, – испеку тебе лепешку, даже маслом помажу.

Убежала за ситом она. У соседки пять-шесть женщин сидело, о том о сем болтали. У молодухи, за ситом пришедшей, было, как говорится, полсотни ртов. С женщинами села – без дела болтая, забыла про Култая.

А Култай-Алпамыш сидит, ожидая, обшарил всю юрту кругом, видит – масло в бараньем желудке, мешок с творогом, – тает во рту! Ради шутки – все съел, опустошил юрту – вышел.

Возвращается молодуха, несет сито.

– Что ж вы, дедушка, уходите, – не едено не пито?

Отвечает Алпамыш: – На той боюсь опоздать. Мы – сыты. Без вас, янга моя, дом осмотрели ваш, того-сего отведали, солью вашей пообедали.

Говорит женщина: – На обратном пути ко мне заверните!

Входит она с ситом в дом – все вверх дном. «Как видно, – думает она, – нечистый джин похозяйничал в нем. Никакой не осталось еды! Если б, – думает, – это дед Култай был, столько пищи бы не истребил один, – кишка у старика тонка. Или это джин, или какой-нибудь батыр-пахлаван!» Так она решила…

А теперь – рассказу место об Алпамыше, под видом Култая, на свадебный пир отправившемся.

Палку волоча, идет Хаким-Култай.

– Если суждено, вернусь я в дом родной —

Встречусь со своей красавицей женой,

Свадебный ее, бог даст, увижу той…

Много женщин с ним шло по пути туда, —

Надо им на пир богатый поглядеть!

Каждая несет в узле тяжелом снедь, —

(К тойхане дорога не близка, заметь!) —

Надоело им под тяжестью пыхтеть:

Женщины – тучны, – боятся похудеть.

– Если б ты хотел нам, дедушка, помочь,

Бога б за тебя молили день и ночь,

Чтоб тебе жену молоденькую дал,

Ханскую притом, единственную дочь…

Нам свои узлы тащить уже невмочь.

Если б на себя ты принял нашу кладь,

Мы порожняком могли бы погулять.

Наше затрудненье, дедушка, уладь, —

Бога за тебя мы будем умолять!..—

Алпамыш от них рассудок потерял.

Скатерти со снедью он у них забрал,

Все в широкополый кебанак сложил, —

Похвалу своих попутчиц заслужил.

Шел он с ними – шел, все шутками смешил.

Проходить пришлось через большой пустырь.

Он идет, все больше ускоряя шаг,

Тащит на спине со снедью кебанак, —

Неуклюжим бабам не поспеть никак!

Вовсе, наконец, из виду он исчез.

Так идет Хаким, тот мнимый старичок,

Видит на пути он пастбище-лужок,

Видит он журчащий, чистый родничок.

Снял поклажу с плеч – присел на бережок…

– Что за дастархан? – посмотрим, – он сказал, —

Кебанак с узлами женщин опростал,

Скатерти со всякой снедью развязал —

И на бережке на травке разостлал.

Было там всего припасено на пир:

Масло и творог, в орешках – козий сыр,

Жареное мясо и курдючный жир,

И слоеные лепешки – катлама,

И яичница с мукой была – куймак.

Озорства ради съел батыр все, что нашел в узлах, женщинами ему доверенных, даже и крошки ни от чего не оставил этот мнимый дед Култай.

Уничтожив все угощение, насбирал он валявшегося на пастбище сухого кизяка коровьего, пометных катышек овечьих-козьих, наполнил все посудины, завернул, увязал скатерти, как раньше было, все выставил на бережке родника, а сам отправился дальше…

Женщины, из виду его потеряв, не знали, как быть: то ли домой возвращаться, то ли догонять его. Споря между собой, до родника дошли они, – скатерти и посуду увидели, обрадовались – стали благословлять старика:

– Господи, пусть ему толстая, добрая старуха встретится, – о нас пусть уж не беспокоится!

Напились женщины воды родниковой, каждая свою посуду взяла – на голову поставила. Стали они через ручей переправляться, одна из них слишком неловко на берег прыгнула, посуда с головы упала, – треск раздался – навоз вывалился.

Увидев это, другие женщины сказали так:

– У нее, наверно, соперница есть: подложила ей кизяк, – придет, мол, на пир, скатерть развяжет, – кизяк, вместо угощенья покажет, – опозорена будет перед людьми.

Так они решили. Одна женщина сказала: – Как бы и у нас кизяк не оказался!.. – Открыла каждая свое, смотрят – у всех навоз вместо еды!

Растерялись женщины – посыпались на Култая проклятия. Закопали они свои посудины у края арыка, решив: – На обратном пути посуду заберем. Скатерти на пояса под сорочки подвязали.

– Если кто спросит: «Почему вы ни с чем на пир пришли?» – скажем: «Култай так с нами поступил!»

И пошли они дальше на свадебный той.

Песнь пятая

Теперь слово наше будет об Алпамыше, который отправился на пир в обличьи старого Култая-пастуха. Едет Култай-Алпамыш верхом на Байчибаре на свадебный пир Ултантаза…

Ултантаз, временам Алпамыша подражая, такой порядок соблюдать приказал: если кто-нибудь козла в козлодрании добудет себе, то класть обязан его на бархатную юрту Барчин…

Тут Култай-Алпамыш подъехал, коротко Байчибара подвязал, улегся в тени своего коня на земле – и говорит:

– Ну-ка, и я в улаке счастье свое попытаю! – Удивились люди: престарелый чабан в улаке скакать хочет! Смеются над ним – позор мнимому старику предсказывают…

А его участие в козлодрании вот каково было:

Голова влюбленных мутна,

Сумеркам подобна она, —

Ей своя судьба не видна.

На улак ведут все пути.

Если крепок в счете – сочти,

Сколько силачей собралось:

Их двенадцать тысяч почти!

Все могучегруды они,

Как самцы верблюды, они.

Что ж не начинают улак!

Скоро разъярятся, да как!

Сколько будет шума и драк!

Вот и козлодранию знак…

Зная, что Култай – Алпамыш,

Будем на Култая смотреть.

Конский поводок он рванул,

Крепко он Чибара стегнул, —

И, как проволока, впилась

В Байчибара жгучая плеть.

Режет он толпу пополам, —

Люди растерялись: гляди, —

Этот дед Култай – впереди!

Он уже козла подхватил,

Он коня быстрее пустил,

Он к юрте Барчин своротил, —

Бросил он козла в чангарак,

Снова поскакав на улак…

Мчится Байчибар, как стрела,

Но вторую тушку козла

Рыжий конь Ултана схватил,

Быстро поперек седла

Ултантаз козла положил,

И на Рыжем прочь поспешил.

Рыжий вражий конь преуспел!

Ой, какой досадой вскипел

Мнимый дед Култай – Алпамыш!

Плеткою Чибара огрел,

Сбоку подскочил он впримык,

За ногу он заднюю вмиг

Этого козленка схватил,

За ногу добычу сволок, —

В сторону метнулся ездок.

Перерезал рыжий конек

Байчибару путь поперек.

Рыжего толкнул Байчибар,

Сшиб его – лягнул Байчибар,

Сам ушел с добычей вперед.

Вот какой чудесный тулпар!

Ай, да старичина Култай,

Ай, да молодчина Култай!

Обликом – светлей, чем звезда,

Белая, как снег, борода!

Ты за ним – туда, он – сюда, —

Этакий соперник – беда!

Людям – удавиться со зла:

У него не вырвешь козла!

Э, народ, – гадай, не гадай, —

Это Алпамыш, – не Култай!

Посмотрела Барчин, кто это козла в юрту бархатную бросил, – увидела уходившего Байчибара, сзади его по хвосту узнала, – и сыну своему, Ядгару, так говорит:

– Горько я рыдала день и ночь, Ядгар.

Знай, на пир явился твой отец-кайсар!

Я твоей счастливой верила звезде, —

Божья воля нас да выручит в беде!

Это хвост Чибара несомненно был!

Видно, всех врагов отец твой перебил,

Видимо, сынок мой, волю он добыл!

Жив-здоров вернулся он издалека,

Но открыть себя не пожелал пока!

Услышав слова своей матери, так ей сказал Ядгар:

– Если в самом деле вернулся отец мой, мне следует отомстить чем-нибудь Ултантазу и его людям. Если и пострадаю от них, – услышит отец мой стоны мои, – придет – выручит. Если же неверно, что вернулся мой бек-отец, все равно мне лучше умереть, чем под таким гнетом жить…

Схватил Ядгар палку и, подбежав к приготовленным для козлодрания козлам, разогнал их в разные стороны. Козлов гоняя, все дальше уходил он от юрты материнской, и тут ему Алпамыш в образе деда Култая на дороге встретился. Сына своего увидав, сказал Алпамыш:

– Где, в каком саду расцвел такой цветок?

Хорошо козлов гоняешь ты, дружок.

Чей ты будешь сын, ответь мне, мой сынок?

Месяцу подобна красота твоя;

С сизым ястребом тебя сравнил бы я;

С крутогнутым луком бровь твою сравню;

Голос твой похож на пенье соловья.

Ты скажи, сынок мой, правды не тая,

Кто отец твой знатный, чей ты будешь сын?

У тебя родивших – если есть одна

Тайная мечта, – да сбудется сполна!

Знай, что мне от бога благодать дана, —

Деду твоему судьба твоя видна!

Глядя на тебя, скажу я, не шутя:

Видно, ты породы не людской, дитя!

Раеликий отрок, чей ты будешь сын?

Любит смелый кобчик сесть на косогор.

Как ни юн, ты знал лишь горе до сих пор.

Будешь ты грозой батыров, как Рустам,

И с врагом сильнейшим выиграешь спор.

Шаху пред тобой быть пешим – не позор!

Слово это услыхав, расстроился сердцем Ядгар и такое слово сказал в ответ:

– В теле, муки знавшем, ты душою был,

Мне от всех защитой ты большою был, —

И тобой, увы, забыт я, бабаджан!

Сирота несчастный, умереть я рад.

Видно, не придет отец из дальних стран!

В тот злосчастный день, когда он уезжал,

В материнском чреве я еще лежал.

Но тобой, увы, забыт я, бабаджан!

Я в твоем саду раскрывшийся тюльпан,

Для кого-нибудь я тоже мил-желан,

Но тобой, увы, забыт я, бабаджан!

Бека, что давно ушел в калмыцкий край,

Бека Алпамыша я наследный сын!.. —

Мнимому Култаю так Ядгар сказал,

Глянул на дорогу – в страхе задрожал:

Всадников он двух в то время увидал, —

Сердцем сокрушился, горько зарыдал:

– Смертно я тоскую, милый дед Култай,

Пожалей меня, спаси от бед, Култай!

Кебанаком ты меня укрой своим,—

Этим дуракам в обиду не давай!

Страха смерти ради – ты на склоне дней

Не предай меня врагам семьи моей, —

Спрячь меня от них, сиротку пожалей!..

Двое верховых со стороны байги

Подъезжают к ним, как злобные враги.

И плетьми Ядгару-сироте грозят.

Он от них в испуге пятится назад.

– Бабаджан, они убить меня хотят! —

Так шептал сиротка, разумом смутясь,

За кушак Култая мнимого держась.

Перейдя предел жестокости своей,

За Ядгара взялись двое тех людей:

– Хватит нам о ханстве препираться с ним,

С этим сосунком покончим поскорей!

«Вот как с ребенком поступают злодеи!» – подумал Алпамыш. Не стало его терпения и, к подъехавшим обращаясь, так он сказал:

– И у него ведь когда-то отец был, а теперь – сиротою остался он. Можно ли сироту избивать?! Оставьте его, – поезжайте на байгу – веселиться продолжайте! – Схватил он одного из джигитов за кисть руки, – подумал тот: «Э, да ведь это – настоящий батыр!» Косточки затрещали в руке у него, слезами глаза налились, попытался он вырвать кисть свою – не удавалось. А Култаю-Алпамышу мысль пришла: «Лучше пусть настоящей силы моей не узнают они!» Отпустил он руки всадника, подарил ему и товарищу его двух козлов, на козлодрании добытых, – сели джигиты на коней – уехали, друг другу сказав: «Человек человека, оказывается, сколько ни знал бы, все-таки не знает: кто думал, что Култай силой такой обладает!»

А Ядгар мнимому деду Култаю так сказал:

– Милый дед, позволь-ка слово мне сказать:

Вижу я, ты хочешь смерти избежать.

Но нельзя ль, однако, правду мне узнать?

Ты меня от двух насильников отбил.

Если бы Култаем истинным ты был,

Где б такую силу ты, старик, добыл?

Ты ж ему все пальцы чуть не раздробил!

Не родной ли ты отец мой, Алпамыш?

Если так, – напрасно ты со мной хитришь!

Мнимый дед Култай-Алпамыш, так ему ответил:

– Словно нитка бус жемчужных порвалась,

При тебе роняю слезы я из глаз.

Кровь моя в груди от боли запеклась.

Я тебя, ягненок дорогой мой, спас,

Но смогу ль спасти в другой недобрый час?

Что поделать! – скорбь – один удел для нас!

Ты меня отцом не называй, Ядгар, —

Молод твой отец, а я, как видишь, стар.

Бедный твой отец в зиндане у врагов.

Если б он из вражьих вырвался оков,

Неужели б он не выручил тебя?

Алпамыш-батыр, отец твой, не таков!

Если б только он из плена убежал,

Кто б ему к тебе примчаться помешал?

Как бы он тебя к своей груди прижал,

Как бы он тебя, лаская, утешал!

Сына дорогого всей душой любя,

Если бы вернулся он из дальних стран,

Разве на руках не внес бы он тебя

В тойхану, где справить свадьбу с Барчин-ай

Хочет пёс-Ултан, бесчестный негодяй?

Если б твой отец явиться мог, то – знай —

Головы б лишился на пиру Ултан.

Но в земле калмыцкой, заточен в зиндан,

Он скончался в муках, Алпамыш-султан!

Такие слова услыхав, подумал Ядгар: «Оказывается, я тоже деда-Култая не знаю. Оказывается, наделен силой чудесной он! Надо мне с ним в укромном месте поговорить. Ни за что мать свою не отдам Ултану! Не стану дожидаться я прихода отца, – сам накажу негодяя!» И так сказал Ядгар:

– Дедушка, давай в сторонку повернем, —

По душам с тобой пошепчемся вдвоем:

Как бы не узнал собака-Ултантаз,

Что тут говорилось тайно промеж нас.

От руки Ултана пусть погибну сам, —

Мать свою, Барчин, паршивцу не отдам!

Как в лицо народу мне смотреть потом,

Если на себя приму подобный срам!

Мать мою насильно хочет взять дурак!

Сколько сватов шлет, суля ей много благ, —

Мать моя согласья не дает никак.

Дедушка, что сделать, чтоб расстроить брак?..

Култай-Алпамыш так Ядгару ответил:

– Что Ултан – насильник, знает весь народ,

Но для тяжбы с ним кто силы наберет?

Ты, дитя мое, прими и то в расчет:

Кто правитель – тот и заслужил почет.

Хоть Ултан – разбойник, все ж он – мухурдар,

С этим примириться следует, Ядгар.

Ты уже подрос – и должен понимать:

Для спасенья жизни в брак вступает мать.

Ты сними с души забот и горя кладь,

Мать отдав Ултану, дело с ним уладь.

Стал теперь Ултан грознее, чем дракон:

Если весь Конграт паршивцем угнетен,

Если перед ним трепещет весь Байсун,

Покорись и ты насильнику, мой сын.

На него обманом напусти туман,

Заслужи его доверье, Ядгарджан, —

Будешь вместе с ним Байсуном управлять.

Этим наставленьем сердце укрепи, —

Мать свою Ултану в жены уступи…

Ответил на это Ядгар таким словом:

– Скорбный раб, кому открыться я могу?

Пред своим народом в тяжком я долгу.

Прежде, чем отдам родную мать врагу,

От его руки готов я умереть.

Совесть, милый дед, и честь я сберегу:

Негодяй в Ядгаре не найдет слугу, —

Брачный этот пир испортить побегу!..

Такое слово от Ядгара услыхав, воскликнул мнимый Култай: – Молодец, сын мой! От честной матери рожденный, таким и оставайся всегда. Я тоже, от стада придя, отправлюсь-ка на пир этого сына потаскухи, – насколько смогу, праздник его расстрою… Ты, хотя еще малое дитя, а я – седовласый старец, но, как говорится, – из двух половин получается один. Такая в народе поговорка есть…

Такого теплого слова ни от кого никогда не слыхал Ядгар. Этим словом его мнимый дед Култай обласкал. Сердце в сироте взыграло, – не хочет он со стариком разлучаться.

Говорит ему Култай-Алпамыш:

– Если мы вместе с поля придем, скажут они: «Что между малым и старым? Наверно, сговор какой-то у Ядгара с Култаем». Врозь должны мы прийти: ты – со стороны улака, я – со стороны тойханы. Путь одинаковый – явимся в одно время с двух сторон; по данному тобою знаку, я затею ссору…

Теперь послушайте о приходе Култая-Алпамыша в пиршественный дом:

Вкус его речей отведай стар и мал!

Голосом своим весь мир он всколебал,

Он идет, дубинку-посох волочит, —

У ворот Конграта на колени пал.

Через те ворота в город он идет —

Знатный и простой он видит свой народ,

И родную мать, кормилицу свою,

Сам неузнанный, он сразу узнает.

Чистя требуху и головы зарезанных для пира баранов, сидела его мать на краю арыка. Не выдавая себя, подошел к ней Култай-Алпамыш, – говорит:

– Гай, как поживаете, тетушка Кунтугмыша? Живу я в степи при стадах, о вас не слыша…

Посмотрела на него мать-старуха, смотрит – пастуха Култая облик, слушает – Алпамыша голос: И такие она слова ему сказала:

– «Гай» ты произнес – и сердце взвеселил, —

Все мои больные кости исцелил:

Голос Алпамыша слух мой уловил…

За Култая ты не выдавай себя!

Слабые мои глаза опять сильны,

Внутренности все мои раскалены,

Высохшие груди молока полны,

Слезы счастья мне на старости даны.

Были мы с тобой семь лет разлучены, —

Мне ни солнца свет, ни ясный свет луны

Без тебя ни разу не были видны;

Улыбнуться мне ни разу не пришлось;

Ворот мой от слез давно промок насквозь…

За Култая ты не выдавай себя!

Я терпела здесь и горе, и позор,

Но жила святой надеждой до сих пор.

Не бросай же тело матери в костер!

Поспеши к Барчин – утешь супруги взор…

За Култая ты не выдавай себя!

Услышав слова матери своей, сказал ей Алпамыш:

– В своем ли вы уме, янга-джан! Не во тьме я говорю с вами, а среди бела дня, – видите сами, что я – Култай. Если б Алпамыш вернулся, он бы как Алпамыш и пришел. Зачем ему Култаем приходить, мать свою вводить в смущение?..

Подумала старуха: «Дай-ка я с ним пошепчусь!» – и такое слово сказала она:

– Чуть вздохну – и слезы падают из глаз,

Словно нитка бус жемчужных порвалась.

Сердце, милый мой, хочу с тобой отвесть:

О сынке моем, быть может, вестка есть?

Добрый человек не ропщет без причин.

Сетованья эти слышишь ты один.

Страшен, Култайджан, мне Ултантаза гнет!

Боязно пойти к невестке, к Ай-Барчин.

Всем опора нам она, Барчин-аим, —

Вместо «Алпамыш», «Барчин» мы говорим.

Если скажешь, – правду говори, но знай:

Огорчения Барчин не причиняй.

Только бы женой Ултана ей не стать!

Как оповестить бедняжку Барчин-ай?..

Култай-Алпамыш так ей ответил:

– Не касайтесь этого, янга-джан, – я все, что нужно, очень хорошо передам.

– Э, передай, передай, – ведь ты друг дома нашего, Култай-ака! – Так напутствовала его на прощанье старуха…

Пришел мнимый Култай в свадебную тойхану, видит – Ултантаз восседает на троне, а старик Байбури гостям прислуживает – на плече бурдюк черный, – воду носит старик. Некоторые гости, чтобы к Ултану подлеститься, грубо обращаются со стариком, толкают его, бранят, кулаками грозят, – глумятся над ним.

Увидел это Култай-Алпамыш, – сердце его от боли сжалось, подошел он к Ултантазу и, преподавая ему поучение, такое слово сказал:

– Носишь ты наряд зеленый, – так и быть!

Ты у нас – не шах законный, – так и быть!

Мало ли подобных беков на земле?

Но не может подлость неотмщенной быть!

Если дерзкий сын отца побить посмел,

Станет от проказы белым он, как мел.

Бия Байбури как смеешь избивать,

На его седины честные плевать,

Вынуждать ручьями слезы проливать!

Он в летах преклонных, знатный человек, —

Не чини ему обиды, Ултанбек!

Так сказал он Ултантазу и, обратившись к отцу своему, тоже слово сказал:

– Речь мою изволь послушать, мой мирза!

Много твоей соли скушал я, мирза!

Службу водоноса мне ты уступи, —

Я тебя избавлю от подобных мук:

Передай-ка мне тяжелый свой бурдюк.

Соли у тебя я скушал целый вьюк, —

Соль твою хочу я оправдать, мой друг.

Носишь в сердце ты мучительный недуг:

Сына потеряв, всего лишился вдруг!

На тебя смотреть я не могу без слез:

Старый бий Конграта – ныне водонос!

Передай-ка мне тяжелый свой бурдюк, —

Долго мне с тобой шептаться недосуг…

Выслушал его старый Байбури – и сказал:

– Плачу я, – насквозь мой ворот влажен стал.

Бием был в народе я так много лет,

А теперь унижен и ничтожен стал, —

Немила мне жизнь, – я всем ненужен стал!..

На это Култай-Алпамыш сказал отцу:

– Как умею, к слову слово привяжу,

Что ношу я в сердце, то тебе скажу:

Если за тебя сегодня послужу,

И тебе, и всем конгратцам удружу.

Если водоносом стану на пиру,

Хитрую с врагами поведу игру, —

Много вражьих тайн я в уши наберу.

Знаю, что сказать лжехану на пиру:

Весел будет пес поганый на пиру,

Что затеял он себе же не к добру!.. —

Так он с Байбури беседовал тайком.

Долго препирался он со стариком, —

Байбури боялся в деле быть таком, —

Лжекултай забрал бурдюк почти силком.

Входит он в поварню с этим бурдюком, —

Повара готовят пиршественный плов.

Новый водонос толкает поваров,

К очагам подходит – и без лишних слов

Наливает воду в несколько котлов.

Рады плововары – шутками шумят:

«Э, баба-Култай, ты вправду – азамат!..»

Вышел мнимый Култай из поварни – вернулся к Ултанбеку, поздравил его по случаю свадьбы, про себя думая: «Добра бы тебе не знать, нечестивцу!»

Польстил ему лжепастух, – принял поздрав-ленье, милостиво заговорил с ним Ултантаз, про прежнее слово смелое не напомнил:

– Вашим поздравлением, Култай-баба, сердце наше очень тронуто. Как поживает стадо? Счастливой пусть будет жизнь нашего преданного раба! – сказал он.

Ответил ему мнимый чабан:

– В стаде, сын мой, благополучно, бараны здоровы, тучны. Прослышав о том, что ты устраиваешь той, жену Алпамыша в жены беря, подумал я: «Немного таких бывает свадеб, – зря, чего ради б, торчать при стаде? Надо и мне побывать на тое. Дело простое: в кои-веки женятся беки! Плова нажрусь доотвала и я, как добрые люди, – может быть, получу и платок в награду, погуляю, сколько надо, – и вернусь в стадо».

Ултантаз отвечает ему:

– Хорошо вы поступили, бабаджан, что в такой день не забыли про нас – явились на свадьбу. Жалеть не будете: назначаю вас плово-варом. Станьте у любого котла, сверху и снизу ешьте на пробу, наешьтесь так, чтобы целый месяц быть сытым, пусть исполнится ваша мечта…

Отправился Култай-Алпамыш на поварню. Сорок джигитов-поваров стоят у сорока котлов – готовят плов. Сорок джигитов-истопников следят за огнем очагов. Пробирается между ними новый плововар, – ни с того, ни с сего сильно толкнул одного.

– Э, старик, – сказал тот, – что это с тобой!

– А то, – отвечает ему Култай, – что, наконец-то, наше время пришло. – Схватил он этого джигита за плечо – и отшвырнул прочь.

– Да что я сделал тебе! – завопил тот.

– Помалкивай, сынок, я сам и огонек разожгу. – Схватил он кочергу, стал истопником у котла, – развел огонь – занялся варкой плова. К одному котлу подошел, к другому подошел, – помешал, – готово! Оказывается, не доварив, засушил он и мясо и рис. Ешь, Ултан, подавись!..

Был там один слуга, звался он Парманкулом. Освободил его когда-то Алпамыш от рабства. При Ултане начальником поварни он стал – бакавулом. Зашел в тойхану маленький Ядгар. Увидел его бакавул – закричал:

– Чего тебе здесь надо, проклятый щенок! – Размахнулся он половником, ударил Ядгара, – раскровянил ему рот.

Култай-Алпамыш, видя это, такое слово сказал Парманкулу:

– Ветер шелестит густой листвою верб.

Косточка одна для плова не ущерб.

Э, дурак, за что Ядгара ты побил?

Ведь его отец султаном нашим был.

Вспомни, Алпамыш тебя освободил.

Иль тебе Ултан мозги перекрутил?

Так ты Алпамыша за добро почтил!

Косточка одна – для плова не ущерб.

С этими словами взял он из котла большую мозговую кость – дал Ядгару. Схватил кость обрадованный Ядгар, зубами в мясо вгрызся и, мясо жуя, побежал к матери. Видя это, один бек из прихвостней Ултана, сказал:

– Что-то этот Култай мутит народ. Надо отнять кость у Ядгара.

Другие сказали – Ничего! Култай тоже ведь в чести сегодня. Поважничать хотел – костью угостил мальчишку. Пусть полакомятся…

Узнала об этом случае жена Парманкула, – прибежала – на мужа раскричалась:

– Чванный, глупый сыч, над кем ты власть берешь?

Чувствую, что завтра в полдень ты умрешь.

Сироту избил, а сколько сам сожрешь?

Завтра смертный страх тебя повергнет в дрожь!

Ты мои слова печальные услышь:

Своего поступка ты не утаишь, —

Как бы не узнал об этом Алпамыш!

Лучше б ты подумал, кто тот муж седой,

Так легко носящий бурдюки с водой:

Это – не пастух Култай пришел на той,

Это Алпамыш пришел из дальних стран!

Головы лишится завтра твой Ултан!

Выслушав ее речь, муж ее, бакавул Парманкул, тоже одно слово сказал ей:

– С детства ты была пронырливой совой.

Дура! Придержи язык болтливый свой.

Кто тебе сказал? Узнает шах Ултан, —

Ты за эту речь ответишь головой!

Тогда жена его сказала ему еще одно слово:

– Глупостью меня напрасно не кори.

Ты на это дело так, как я, смотри:

Разве дед Култай моложе Байбури?

Ты помог ли бию бурдюки таскать?

Старику ль такие бурдюки таскать?

Этому бурдюк – нестоящая кладь!

Тут-то я смекнула: борода – обман:

Бек наш – Алпамыш вернулся, пахлаван!

Если ты при нем избил Ядгара тут,

Утром непременно кровь твою прольют.

Люди, видишь сам, его не узнают.

Он врагам своим устроит Страшный суд.

Ходит он в народе, как простой чабан, —

Завтра все увидят: он – Хаким-султан!

Завтра в полдень – темный упадет туман.

Сироту побить – позор для мусульман.

Голову ты завтра сложишь, как баран, —

Завтра неминуем ваш ахир-заман.

Ответил ей опять муж ее, начальник поварни:

– Светом глаз твоих любуюсь я, жена.

Все же за тебя мне боязно, жена!

Как с тобой теперь столкуюсь я, жена?

Если от рожденья ты была глупа,

Стала ты сегодня также и слепа.

Если Алпамыш и дед Култай – одно,

Значит, ты ослепла, может быть, давно.

Смолоду с тобой мне спорить суждено:

Я скажу – бело, ты говоришь – черно.

Я тебе, несчастной, не могу помочь.

Если так упряма ты, ишачья дочь,

Издыхай себе, но убирайся прочь!

Только знай, что если ты сейчас помрешь,

Тратиться не стану даже ни на грош!

Так начальник поварни жену избранил и прогнал ее…

Тем временем, обгладывая свою кость, Ядгар, смеющийся, веселый, прибежал к матери. Увидала Барчин-ай, что так весел мальчик, обрадовалась – и слово сказала:

– Что-то ты так весел, сын мой, Ядгарджан?

Может быть, себе позволил озорство?

Или слово ласки слышал от кого?

Что, скажи, причина смеха твоего?

Уточка упала, пронзена стрелой.

Будет мой сынок охотник удалой.

Меткою да будет у него рука,

Связанной рука да будет у врага,

Да зачахнет каждый недруг сына злой!

Будь благословен, сыночек милый мой!

Что, скажи, причина смеха твоего?

На высокий шест садится ястребок.

Дети провожают стадо на лужок.

Жертвой за тебя да буду я, сынок!

Что, скажи, причина смеха твоего?

Ядгар, к матери обратившись, тоже слово сказал:

– Мать моя, отвечу я на твой вопрос:

Больше не придется проливать мне слез.

В племени конгратском я в почете стал, —

Дед Култай мне кость хорошую поднес.

Вот я почему развеселился так!

В униженьи жил я, много лет страдал,

Под туманом горя сиротой взрастал,

Окружен врагами, сердцем трепетал, —

Ныне дед Култай моей защитой стал.

Бакавул прогнал меня из тойханы,

Да к тому ж ударил без моей вины.

Как его Култай за это изругал,

Как он обличал его и попрекал!

А меня погладил, речью обласкал —

Мозговою костью угостил меня!..

Мать Ядгара, Ай-Барчин, тоже слово ему сказала:

– Дед Култай – бедняк и сам – незваный гость, —

Дед Култай не мог бы дать такую кость.

Старика того Култаем не считай:

Это – твой отец, одетый как Култай,

Мстителем пришел на ултантазов той.

Он увидел – ты обижен, угнетен,

Сын его, Ядгар, унижен, угнетен!

Знаешь ты отца, – он в гневе – как дракон,

Но себя еще не открывает он.