Текст книги "Логика птиц"

Автор книги: Фаридаддин Аттар

Эпилог

 
О Аттар! Ты разбрасывал в мир
сотню тысяч благоуханных тайн каждый миг.
Твой аромат наполнил пространство до всех горизонтов,
все влюблённые в мире пришли в восторг от тебя.
То веди речь о любви, что суждено человеку иметь,
то играй музыку, для влюблённых написанную.
Твои стихи – капитал для влюблённых,
влюблённым они непрерывно дают состояние.
Читатель, для тебя завершается описание логики птиц
и их макамата,
словно исчезает свет закатного солнца.
[Сам не пойму, это – макамат пути удивления?
Или это – сборник скитальчества?]
С болью погрузись в этот сборник,
оставь жизнь и выходи в это поле,
в котором жизнь исчезает,
и даже само поле теряется.
Если ты идёшь по нему без страдания,
не различишь ты в нём даже пыли.
Раз конь твоей боли сделал шаги,
то не дай ему шагать лишь для удовольствия,
учись разочарование превращать в свою пищу,
ибо иначе не оживёт твоё удивлённое сердце.
Покупай себе боль словно лекарство,
в двух мирах лекарства душе – твоя боль.
О мужчина пути, не взирай на мою книгу
высокомерно, словно на пустые стихи.
Читай мой сборник, переживая страдания,
чтобы из сотни мук поверить только одной.
Тот до Него докатит мяч счастья,
кто от страдания идёт в эти строки.
Брось праведность, брось простоту,
требуются боль и несчастья.
Пусть тот, у кого боль возникла, не находит лечения,
а тот, кто хочет лечения, пусть не обретает души.
Нужен мужчина, жаждущий, голодный, лишающий себя сна,
не утоляющий жажду до обретения вечности.
Болью этих слов не пронзённый
не поймал и пылинки с дороги влюблённых.
Тот, кто это прочёл, может стать мужчиной пути,
тот, кто постиг этот смысл, способен путём обладать.
Люди внешнего утонут в моих словах,
но люди смысла – мужчины моих тайн.
В этой книге – укрепление времён,
в ней польза и аристократии, и толпе.
Если приступил к чтению замёрзшим, как лёд,
прочтя, с превосходным настроем вырвешься из-за завесы.
Моя проза обладает чудесной особенностью
каждый миг дарить благо.
Если тебе удастся её перечесть несколько раз,
несомненно, с каждым разом она тебе будет всё больше нравиться.
Она свежа, как невеста в нежном наряде, с которой
фата поднимается постепенно, и не иначе.
До Судного Дня ни один безумный, кроме меня,
не доверит бумаге то, о чём я пишу.
Рассыпаю жемчуга со дна моря правды,
закончил я речь – пред тобой этому знак!
Если много себя буду расхваливать,
вряд ли кто одобрит мою похвальбу.
Но справедливый знает мне цену,
ибо не скрыть свет моего полнолуния.
Чуть-чуть намекнул о своём состоянии,
но знающий речь, вне сомнений, оценит.
То, чем я головы людей посыпал,
увековечит меня, если умру, до Судного Дня.
Уста людей до дня отчёта
будут это хранить, и достаточно такой памяти.
Если уничтожатся эти девять кругов,
ни точки из этих писаний не будет утрачено.
Если тебе укажет на путь эта книга,
затем приподнимет занавес перед тобой,
то, обретая покой в этой памяти,
проси молящегося при молитве вспомнить меня.
Я рассыпал цветы из тайного сада,
о друзья, добрым словом вспоминайте меня.
Каждый герой в этой книге
показал себя, как он есть, и прошёл.
Несомненно, и я, вслед за ушедшими,
показывал спящим птицу души.
Эти слова, даже если спал долгую жизнь,
сердце сразу разбудят тайной своей.
Знаю наверняка, принесёт плоды моё дело,
закончатся мои горе и болезнь.
Сжигал себя, словно лампаду,
пока не вспыхнул весь мир, как свеча.
Заполнен дымом лампады мой ум,
я – свеча рая, доколе покрываться сажей лампады?
Потерял я дни, ночами нет сна,
из-за огня сердца не осталось воды в печени.
Говорю сердцу своему: «О, болтун!
Когда же прекратишь говорить, молчи! Ищи тайну».
«Я окунуто в огонь, не приставай! – ответило сердце. —
Сгорю я, если буду безмолвствовать!
Сотней образов бурлит море души,
как при этом молчать даже час?»
Этим я никому не хвастаюсь,
занят я этим ради себя самого.
Сердце полнится болью,
но не по плечу мне сказать обо всём, и не пора ль прекратить?
Но всё это присказки о тщете,
дело мужчин очищено от хвастовства.
Когда сердце занято суетой,
на что годится оно, став болтуном?
Много раз надо эту душу отбросить
и разочароваться в этой тщете.
До каких пор море души будет кипеть?
Душу бросить придётся и замолчать.
 

Последний совет Искандара

 
Когда умер Искандар на пути веры,
Арасту[361]361
  Арасту – Аристотель.


[Закрыть] воскликнул: «О царь веры!
Разные советы все от тебя получали, пока ты был жив.
Сегодняшний твой совет наконец-то люди поймут».
О сердце, прими совет, чтоб не утонуть в водовороте бед:
оживай, ибо смерть стоит за тобой.
Я о языке и логике птиц полностью
рассказал тебе, осознай, о незнающий!
Есть птицы среди влюблённых,
улетающие перед смертью из клетки.
Повесть о них требует иных языка с описаниями,
ибо другая речь у тех птиц.
Перед Симургом тот создаст эликсир,
кто постиг язык всех этих птиц.
Представь себя знающим о духовном богатстве
среди мудрости греков:
пока не отдалишься ты от той мудрости,
станешь ли мужчиной мудрости, приоткрываемой верой?
Тот, у кого на пути любви с языка всё время срывается имя Его,
в тетради веры ещё не прочёл о любви.
Действительно, мне более по душе «Н» неверия,
чем «Ф» философии,
ибо если занавес неверия станет зримым,
ты уже способен его избегать:
та наука судит и рядит о вещах и причинах,
но этим лишь наносит ущерб ищущим знание.
Освети хотя бы одно сердце та мудрость,
не сжёг бы её «разделитель»[362]362
  «Разделитель», «свеча религии» – эпитеты Омара, второго правед-
  ного халифа.


[Закрыть].
Но если «свеча религии» сожгла мудрость Греции,
значит, не зажжёшь свечу сердца теми познаниями.
О мужчина веры, тебе довольно мудрости Иасриба[363]363
  Древнее название Медины.


[Закрыть],
посыпь прахом Грецию, боль веры испытывая.
О Аттар, до каких пор тебе говорить?
Всё-таки ты не мужчина этого чудного дела.
Очищенным покинь себя самого,
исчезни так, чтобы на земле прахом остаться.
Пока ты есть, растопчет тебя любое ничтожество,
когда исчезнешь – подобно короне любую голову сможешь украсить.
Исчезай ты, дабы птицы пути
к порогу бессмертия пустили тебя.
Моего слова достаточно, чтобы тебя повести,
ибо оно – пир пути для любого.
Даже если и не имею отношения к птицам пути,
то о них я поведал, и уже достаточно этого.
Но пыль от их каравана досталась и мне,
я с теми ушедшими в доле – их боль жива и во мне.
 

Пир отвечает суфию

 
«Долго ли о правоверных мужчинах ты можешь
сказывать?» —
некий суфий допытывался у старого пира.
«О! так женщинам всегда нравится, – ответил тот, —
когда о мужчинах беседуют».
Если я не из них, хоть о них и рассказывал,
мне хорошо оттого, что поведал эту историю от души.
Пусть, кроме названия, от сахара нет ничего, —
это лучше, чем иметь рот, полный яда.
Вся моя книга – это безумие,
уму чужды её слова.
От этого отчуждения душа не очистится,
пока не отыщет аромат сумасшествия.
О чудо, будто не знаю, о чём говорю, —
до каких же пор можно искать не потерянное, о диво!
От богатства отказался по глупости,
уроки давал легкомысленным лодырям.
Если скажут мне: «О заблудившийся,
ты сам просил прощения о своих грехах, и вот оно, мол»,
Не знаю и вообще такое возможно ли,
и смогу ли оправдаться за сотни жизней.
Если бы даже мгновение я был на Его пути,
в стихию этих стихов я не погрузился бы так.
Если бы я был упрочен на Его пути,
мои стихи всегда мне казались бы злом.
Сочинять стихи – признак бездарности,
выставлять себя напоказ – признак глупости.
Раз в мире ни одного единомышленника я не обрёл,
в своих стихах пришлось высказать многое.
Если ты – ищущий тайну, разыщи же её!
Отдай душу, плачь кровью и ищи её.
Ибо я пролил кровавые слёзы,
пока написал такие слова, льющие кровь.
Если вдыхаешь запах моего глубокого моря,
ощутишь и запах крови от слов.
Отравленным ядом нововведений
достаточно противоядия, что в этих высоких словах.
Но хотя я – Аттар, противоядие продающий,
печень сгорела у меня самого, словно я браком торгую.
Есть люди неблагодарные, есть и незнающие,
поэтому я в одиночестве печень и ем.
Когда на сухари перейду,
замочу их в слезах, словно в приправе.
Своим сердцем обожгу этот стол
и угощу я иногда и архангела.
И если архангел со мной трапезу разделял,
неужели преломлю хлеб с подлецами этого мира?
Не нужен мне хлеб всяких бездарей,
довольно мне черствой корки и слёз на закуску.
«Величие сердца»[364]364
  В оригинале здесь арабский. Судя по всему, цитируются известные в то время литературные произведения.


[Закрыть] бодрит мою душу,
скромность стала моим «бессмертным сокровищем».
Разве обеспеченный такими сокровищами
сможет унизиться перед встречными подлецами?
Слава Богу, что во мне нет печали,
что не зависел от необходимости унижения:
не ел я пищу ни одного тирана
и никому не посвятил ни одной книги.
Достаточно мне восхищенности и моей высокой воли,
пищи для тела и силы души мне хватает.
Прошедшие к себе забрали меня,
к чему же терпеть мне здесь всех себялюбцев?
Когда я освобождён от этих людей,
то радостен я вопреки сотне бед.
Хорошо, что мне не до этих злоумышленников,
хвалят они меня или бранят.
Настолько я безысходен в своей боли,
что отвернулся от всех горизонтов.
Знал бы ты о моих сожалении и боли,
превзошёл бы меня в изумлении.
Ушли тело с душой, и от них
нет иных следов в моей доле, кроме боли и сожаления.
 

Знающий путь при смерти

 
Некий знающий путь сказал при смерти в агонии:
«Раз не скопил при себе я припасов,
то создал глину из пота стыда
и сделал кирпич из неё.
Ещё флакон слёз есть у меня,
а порванных тряпок хватит для савана.
Сначала этими слезами омойте меня,
а тот кирпич в завершение подложите под голову.
И тот саван омыл я слезами,
повсюду «увы!» на нём написав.
Когда оденете меня в чистый саван,
споро земле придайте меня.
После этого до Судного Дня облака
ничего не прольют на мой склеп, кроме «увы»».
А знаешь, ради чего столько «увы»?
Потому что комар не может жить в ветре.
Тень ищет соединения с солнцем,
но не найдё никогда, вот тебе и невыполнимое, и беда!
Хотя невозможно это само по себе,
но, кроме мысли о невозможном, у неё нет мысли вообще.
Тот, кто не начал думать об этом,
подыщет ли что-либо более стоящее, чтобы поразмышлять?
Вижу задачу каждый миг усложняющейся,
но разве можно сердце своё избавить от этой задачи?
Кто ещёесть, подобный мне одному, оставшемуся в одиночестве,
утонувшему в море с сухими губами?
Не с кем тайны делить, нет собеседника,
нет сочувствующего и единомышленника.
Не достаёт воли, чтобы кого-либо возвеличивать, —
отнюдь не в этом мраке пребываю в духовном уединении я.
Ни о других, ни о себе я не думаю,
о плохом ли, хорошем – и об этом не думаю.
Не желаю пищи султанов —
и исключено для меня от прислуги получить подзатыльник.
Но не переношу одиночества и на момент,
сердцу даже на миг разлука с людьми не по силам.,
Я в своём состоянии, перевёрнутый, подобен
тому святому, который о себе так рассказал:
 

Святой при смерти

 
«Полных тридцать лет, – молвил, уходя, верующий, —
провёл я, не зная себя самого,
пропавши в себе, как Исмаил
в тот миг, когда отец намеревался отрезать ему голову».
Как быть тому, кто провёл целую жизнь
так, как тот момент прожил Исмаил?
Кому известно, как в этом мучительном заключении
провожу я свои ночи и дни?
То свечой горю в ожидании,
то весенним облаком разрыдаюсь.
Тебе легко смотреть на свет от свечи,
не замечая в её верхушке огня.
Тот, кто разглядывает тело извне,
разве когда-либо доберётся до сердца?
На изгибе Твоего чугана я словно шарик, никак
не отличу ногу от головы, а голову – от ноги.
Увы! мне никто не поможет,
растратил я в праздности свою жизнь.
Что проку, что когда-то я мог, но не знал,
ведь когда узнал, то уже было поздно – не смог.
И теперь, кроме дряхлости и бедности,
иного не будет мне выхода.
 

Мнение знающего

 
Когда к знатоку веры приблизилась смерть,
он заметил: «Если бы знал я до этого,
что слушание превосходит говорение,
не стал бы тратить жизнь на слова».
Даже если слово блестит, словно золото,
не произнести его – гораздо лучше.
Дело стало судьбой отважных мужчин,
а наш удел – рассуждения, и это – страшное бедствие.
Обладай ты болью веры, подобно мужчине,
доверился бы тому, что скажу я,
хотя и знакомый тебе, но твоему сердцу – чужой,
ведь тебе моя повесть кажется сказкой.
Хотя, впрочем, спи в удобной тебе непокорности,
пока я байку тебе ласково расскажу.
Если Аттар тебе с нежностью поведает басню,
уснёшь ты спокойно! Ибо сон тебе слаще.
Но как много вылили масла в песок!
Сколько драгоценностей надели на шею свинье!
Накрыли этот стол с таким изобилием,
но сколько голодных из-за стола поднялось!
Сколько ни убеждал, нафс не подчинялся.
Сколько ни врачевал его, ом не излечивался.
Раз я ни на что не способен,
умываю я руки и в сторону отхожу.
Тягу к Истине надо испрашивать у Всевышнего,
ибо привить её – дело не для моих рук.
Пока нафс с каждым мигом жиреет,
нет надежды на улучшение положения.
Разнесло его ото всего, им услышанного,
и всё это он проглотил, ни на миг лучше не став.
Пока не умру я, измученный,
он не получит урок, о Боже, спаси!
 

Суфий видит во сне умершего Шибли

 
Когда покинул Шибли это негодное место,
некто из благородных увидел его во сне.
Спросил: «О счастливый, как поступил с тобой Истинный?»
«Когда при расчёте мне стало туго, – ответил тот, —
и когда Он увидел, что я себе сильный враг,
и видел мою слабость, отчаяние и беспомощность,
сжалился Он над моей нищетой,
затем простил Он меня Своей милостью».
О Творец, я – нищий Твоей дороги,
подобно хромому муравью в Твоей яме,
сам не знаю, чего же хочу
или где я, кто я, каков я.
Со слабым телом, бездарный, без состояния,
бедный, неспокойный, влюблённый,
сжегший жизнь в крови сердца[365]365
  В бесполезных страстях.


[Закрыть],
ничем за свою жизнь не плативший.
Всё, что делал, было ущербом,
измученным подошёл к концу жизни.
Отдал я сердце, растратил жизнь,
лица моего не осталось, утрачены все понятия.
Я остался ни неверным, ни мусульманином,
я остался озадаченным и измученным, что мне делать?
Застрял в узкой двери,
прикован к стенам темницы воображения.
Открой этому бедняге дверь,
покажи этому несчастному путь.
Если у раба нет ничего на дороге,
не успокоится он никогда от рыданий.
Ты можешь и сжечь его грехи его стоном,
и омыть его чёрную книгу[366]366
  В оригинале используются и диван, и китаб. По всей видимости, Аттар обыгрывает оба слова– это «книга» записи поступков человека, а также его поэма, в правильности положений которой, как и в её необходимости, он не может быть полностью уверен.


[Закрыть]его же слезами.
 

Вопрос пира, идущего по пути

 
Шёл по пути некий пир, предводитель,
увидел сонм ангелов.
В большом ходу был там один вид монет,
и ангелы выхватывали их друг у друга.
Шейх спросил ангелов:
«Что за монета, расскажите, в чем дело?»
«О пир пути, – ответила духовная птица, —
шёл здесь некто, заболевший путём,
из чистого сердца его вырвался вздох,
и, проходя, омыл он тёплыми слезами дорогу.
И теперь мы за эти тёплые слёзы и прохладный вздох,
что на пути боли вырвались, друг с другом соперничаем».
О Боже! У меня много стонов и слёз,
если ничего больше нет у меня, хоть это есть точно.
Если положены там слёзы и стоны,
то в наличии этот товар у раба.
Очисти же двор моей души стонами,
затем омой тетрадь мою слезами моими.
Иду, заблудившийся, не нашедший дорогу,
и сердце только черноту обрело, подобно демону.
Будь вожатым моим, смой и тетрадь мою,
и оба мира со скрижали моей души.
Из-за Тебя бесконечна боль в моём сердце,
и если есть душа у меня, то стыдно мне пред Тобой.
Проведя жизнь в печали из-за Тебя,
я желал бы ещё сто таких жизней.
Пока текла моя жизнь в горе из-за разлуки с Тобой,
каждый миг я переживал всё новую боль.
Из-за самого себя среди сотни мук могу я остаться,
так удержи мою руку, о Подающий мне руку!
 

Абу Сайд Майхани и пьяный

 
Мужчины пути с Абу Саидом Майхани
однажды в ханаке находились.
Подошёл пьяный, в слезах, не находя себе места,
к двери ханаки взволнованно.
Начал вести себя безобразно,
рыдать и более прежнего пить.
Заметив его, шейх к нему вышел
и встал над ним, успокаивая.
«О ты, пьяный, поменьше ругайся, – сказал шейх, —
зачем ты здесь? Дай руку мне, подымайся».
«Эй! Пусть Всевышний поможет тебе, – ответил тот. —
Взять руку – это не твоё дело, о шейх!
Ты свою возьми голову и ступай мужественно,
а меня оставь с головой, склонённой пред Ним.
Если бы любой был в силах руку подать,
муравей тоже стал бы эмиром давно.
Уходи! Взять руку – не твоё это дело,
я – не твоего состояния, уходи!»
От его боли шейх пал на землю,
от слёз желтое лицо его покраснело.
«О Ты, Который Суть всё! Будь необходим мне!
Упал я, подняться мне помоги.
Я оставался в яме зиндана в оковах,
в такой яме кто мне руку подал бы?
И тело моё испачкалось в заключении,
и сердце моё измучилось в истощении.
Пусть очень грязным, но я выступил в путь —
помилуй меня, ибо я вышел из ямы и из зиндана».
 

Ариф просит Бога о прощении

 
«Если завтра Всемогущий, – сказал некто из благородных, —
в Поле воскресения спросит меня:
«О безысходный! Что же принес ты с собой?»,
я отвечу: "Что из зиндана приносят, о Боже?
Полно грехов из зиндана принес,
потеряв и ноги, и голову, пришёл в изумлении.
Ветер в руках, а сам – лишь прах перед Твоим порогом,
пути Твоего я пленник и раб.
Поэтому не продавай Ты меня,
надень наряд из милости на меня,
чтобы отнесли меня чистым вопреки моей грязи,
и верующим меня земля приняла бы.
И когда земля с кирпичами моё тело покроют,
прости всё хорошее и дурное, мною содеянное.
Раз допустимо сотворить меня безвозмездно,
то и простить безвозмездно меня – объяснимо!.."»
 

Уход Низама аль-Мулка

 
Когда подошёл час Низама аль-Мулка[367]367
  Низам аль-Мулк (1018-1092), великий визирь Сельджукидов.


[Закрыть]
он воскликнул: «О Боже, уйду я с пустыми руками.
О Творец! Каждый раз, Господи, когда
мне кто-то встречался, о Тебе говорящий,
я старался побольше о нём разузнать,
помогал, становился другом ему.
Я привык упоминания о Тебе покупать
и никогда не продавал их другому.
Так как много раз я упоминания о Тебе покупал
и ни разу их не продал, как нечто иное,
в последний мой час меня выкупи,
ведь Ты – друг тех, кто друзей не имеет. Помоги мне».
Боже, помоги мне в тот миг,
ибо тогда, кроме Тебя, у меня никого и не будет.
Когда мои чистые друзья с кровью в глазах
от моей земли свои руки отнимут,
протяни мне Свою надёжную руку в тот час,
чтобы ухватился я быстро за полу Твоей щедрости[368]368
  Оборот «за полу щедрости» связан со старинным обычаем подданных касаться края одеяния правителя, вместо того чтобы взять руку правителя, когда последний, чуть склоняясь, подавал свою руку в знак милости и благоволения.


[Закрыть].
 

Сулейман и муравей

 
Когда Сулейман со своими знаниями
в безысходности воззвал к муравью:
«Скажи мне, о ты, который меня изумлённее!
Какая глина в большей мере смешана с горечью?»,
тотчас ему ответил хромой муравей:
«Последний кирпич на тесной могиле.
Когда последний кирпич соединится с землёй,
зарыты, все дочиста, под ним и надежды».
Когда у меня под землёй, о Пречистый,
надежда сорвётся и на Вселенную[369]369
  «Вселенная» здесь означает всех мыслимых живых существ.


[Закрыть],
и кирпич наконец мне прикроет лицо,
Ты не отворачивай от меня лик Своей Милости.
И пока на этого изумлённого не набросают земли,
ни в коем случае ничего не говори мне в лицо.
Таким образом, ни об одном из многих грехов
Ты в лицо мне не скажешь, о Боже!
Ты – абсолютно Милостив, о Творец!
Оставь все, что было, и – прости.
 

Абу Сайд в бане

 
Абу Сайд Майхани был в хамаме[370]370
  Хамам – баня.


[Закрыть],
там беспардонный гаэм[371]371
  Старинное слово, ещё не полностью вышедшее из употребления. Так называли особого прислужника в бане, который жесткой тканью стирал грубую грязь с тела пришедших, прежде чем те начинали мыться водой.


[Закрыть] попался ему.
Собрал он грязь с шейха вплоть до его рук
и выставил её перед глазами шейха.
«О ты, чистая душа, поведай мне,
что такое благородство в этом мире?» – спросил шейха гаэм.
«Спрятать грязь и не показывать её людям —
это и есть благородство», – ответил шейх.
То был достойный ответ гаэму,
от которого тот сразу пал шейху в ноги.
Он признал свою глупость:
шейху стало весело, а гаэм раскаялся.
О Творец, Господь мой, Покровитель!
О Падишах, Заботливый и Прощающий!
Всё благородство людей мира —
лишь капля от моря Твоей щедрости,
ведь в Тебе сила гаэма абсолютна – но лишь по сути[372]372
  Подразумевается, что Бог, Всемогущий и Всеведущий, всегда может показать человеку его подлинное лицо, в том числе всю человеческую грязь, но всё-таки не делает этого.


[Закрыть],
и описать Твоё великодушие вообще нет возможности.
Прости нам нашу наглость и наше бесстыдство
и не показывай нашу грязь нашим глазам.