Текст книги "Пятнадцать суток за сундук мертвеца"

Автор книги: Фаина Раевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Дома я первым делом бросилась к Тырочке. Черепашка лежала на дне и слабо шевелила лапками. Несчастное существо уже было настолько напугано последними событиями, что категорически отказывалось подниматься на поверхность. Я попыталась успокоить Тыру и уже совсем собралась лечь в постельку, чтобы вздремнуть пару часов, как передо мной грозной статуей Командора выросла Клавка. По суровому взгляду сестры я поняла, что совершила что-то ужасное, но что именно – вспомнить не смогла. Поэтому я опустила глаза и привычно захныкала:

–    А чего сразу я-то?! Ты только не ругайся, Клава, я больше так не буду, честное слово!

–    Не скули, – оборвала меня сестра. – Дело такое: скоро Сашка твой явится. Я пойду на обед что-нибудь соображу, а ты давай-ка наши куртки постирай. До послезавтра они должны высохнуть.

Вздохнув, я потащилась в ванную. Там я принялась очищать карманы от мусора. У Клавки в карманах обнаружилась мятая десятка, несколько монет и бумажка с адресом спортивно-оздоровительного центра. В моих же карманах царил удивительный бардак: использованные талоны для проезда в городском наземном транспорте, карточки метро, записки, отобранные у учеников, и довольно внушительная дырка. Попеняв себе за неаккуратность, я взяла куртку за полы и как следует встряхнула. Из карманов выпала кое-какая мелочь и... ключик.

–    Поздравляю тебя, Буратино! А я и забыла совсем о волшебном ключике. Интересно, какую таинственную дверцу он открывает?

С этим вопросом и с ключом в руках я предстала перед Клюквиной.

–    Что это? – спросила она, уставившись на ключ.

–    Угадай с трех раз! – съязвила я.

–    Я имею в виду, откуда?

–    Из Колиной барсетки. Смотри, на нем что-то написано...

Мы с Клавкой склонили головы и принялись разглядывать находку.

–    Цифра... То ли 43, то ли 45. И буковки, – бормотала Клавдия.

–    Буковки довольно четко видно. Дай-ка мне!

Я взяла ключ в руки и всмотрелась в его поверхность. На одной стороне от руки были нацарапаны цифры. На другой – имелся оттиск двух букв ГБ. Я сообщила об этом сестре.

–    Хм... ГБ... Что это, как ты думаешь? – спросила она. – Может, инициалы владельца? Геннадий Борисов, например... Афоня! Этот ключ принадлежит нашему тренеру!

Я уставилась на Клавку, подумала немного и покачала головой:

–    Не получается.

–    Почему? – надулась Клюквина.

–    Нашего тренера зовут Геннадий Александрович Медведев. Я думаю, что это ключ от банковской ячейки. А ГБ, наверное, название банка.

–    Возможно, ты права, Афанасия, – задумчиво протянула Клавка. – Осталось выяснить, что это за банк. Но это не проблема. Возьмем справочник, те же «Желтые страницы», к примеру, и проверим. А можно и по компьютеру. Программа «Адрес Москва» тоже, слава богу, имеется...

Я согласно кивнула и удалилась обратно в ванную, отстирывать грязь с наших курток. За этим занятием меня и застал резкий звонок в дверь.

–    Я открою! – крикнула Клавдия.

Продолжая возить куртки по ванной, я вдруг вспомнила предупреждение Александра Михайловича: «Дверь лучше никому не открывать...»

«А вдруг это они?» – обожгла мысль.

Кто такие «они», я додумывать не стала, а рванула вслед за сестрой.

К моему облегчению и немалому удивлению все пространство коридора заполнял Сашка и два огромных букета цветов.

–    Привет... – растерялась я.

–    Здорово! – весело подмигнул Александр Михайлович. – А я вот пораньше освободился и сразу сюда. Это вам, девочки...

Сашка протянул нам с сестрой по букету и по-хозяйски прошел на кухню.

–    Уважаю! Молодец, Михалыч! – похвалила Саню Клавдия. – А главное, сразу на кухню пошел. Настоящий мужик, ничего не скажешь. Цветочки подарил – и тут же почувствовал себя хозяином!

Понять, шутит она или говорит серьезно, было невозможно. А я, признаюсь, даже и не пыталась это сделать. На кухне Александр устроился на моем месте между столом и аквариумом. Он восторженно тыкал пальцем в стеклянную стенку, издавая при этом радостное поскуливание. Несчастная Тырочка, впервые увидевшая мужчину в доме, испуганно таращила на него глаза и раскрывала рот в беззвучном крике.

Я нахмурилась, но сделать замечание Сашке не решилась. Вместо этого уселась напротив и уставилась на него немигающим взглядом. Александр Михайлович еще какое-то время резвился, глядя на обезумевшую Тыру, потом, в конце концов, успокоился.

–    Ну? – не выдержала я. – Какие новости? Удалось что-нибудь узнать?

Сашка укоризненно поцокал языком:

–    Ай, Афанасия Сергеевна, какой ты меркантильный и нечуткий человек! Я, можно сказать, тружусь в поте лица, добывая сведения, все ноженьки стоптал... А ты даже не накормишь. Ведь как в сказках? Сначала накорми, напои, в баньке попарь, а уж потом и расспрашивай!

–    Ты еще и мыться пойдешь? – испугалась я. – Но... ванная занята, там куртки мокнут...

Сашка заржал:

–    Это я образно! Пошутил так! Но устал, в самом деле, как собака. Да и кушать очень хочется, – Александр Михайлович многозначительно покосился в сторону плиты, где суетилась Клюквина.

Клавка ухмыльнулась, а я разозлилась:

–    Ты прямо Иванушка-дурачок! Да и что говорить, вид у тебя загнанный, словно всю ночь уголь добывал. А скажи-ка мне, Александр Михалыч, что ж это за работа такая изматывающая? Часом, не министр внутренних дел? Я давеча видела по телевизору одного министра. Не поверишь, Сашок, лицо у него такое... очень уставшее, даже в экран целиком не помещается. Так и показывали его по частям – то шею, то щеки, то глазки свинячьи. Он так прямо и заявил: я, говорит, тружусь не покладая... Чего он там не покладает, я не поняла, камера на щеки переехала...

У плиты тряслась Клавка. Плечи ее ходили хо-дуном, что создавало серьезную проблему – отбивные пора бы уже переворачивать. На Сашку без смеха смотреть было невозможно: пунцово-красное лицо, пылающие уши и капли пота на лбу. Я закусила губу, чтобы не расхохотаться, и уставилась на черепашку. Говорят, созерцание воды и водоплавающих успокаивает нервную систему. Однако в данную минуту успокоения это не принесло: мне казалось, что Тырочка тоже раскрыла ротик, чтобы от души посмеяться. Наконец, приступ всеобщего веселья закончился. Клавка перестала трястись и стала собирать на стол. Я по мере сил ей помогала, а Сашка молчал, хмурился, то и дело бросая на меня смущенные взгляды.

–    Да-а... – протянул он. – Непростой парень этот Павел Леонидович. Примечательная у него биография, пестрая...

Сашка замолчал, хитро уставившись на меня. Я отстраненно таскала ко рту ложку за ложкой вкуснейшего рассольника, мастерски приготовленного Клюквиной. Очень хотелось треснуть Михалыча по лбу, чтобы слова выскакивали из него без задержки. Любопытство раздирало меня изнутри, но я прекрасно понимала, что ситуация чрезвычайно забавляет Сашку. Доставлять ему удовольствие не хотелось, поэтому я как можно равнодушнее произнесла:

–    Да? И что в ней такого примечательного? Он губернатор острова Борнео или подпольный миллионер?

Сашка усмехнулся: и интенсивно заработал ложкой, время от времени удовлетворенно покряхтывая. Если бы взглядом можно было испепелить, то от него атома на атоме не осталось бы. Я мысленно посылала на Сашкину голову проклятия и изо всех сил желала ему подавиться. Сильно подозреваю, что Клавкины мысли были сродни моим. Саня доел рассольник, сыто улыбнулся и потребовал второе. Я стиснула зубы и с такой силой сжала кулаки, что ногти больно впились в ладонь. Если бы в этот момент старик Даль мог прочитать мои мысли, то ему пришлось бы заново переписывать свой толковый словарь. Глядя, как Михалыч с аппетитом уплетает картофельное пюре с отбивными, я посоветовала себе успокоиться и запастись терпением. Ведь рано или поздно товарищ должен насытиться?!

–    Спасибо, Клавочка! – сыто улыбнулся Сашка, когда я уже готова была взорваться. – Очень вкусно... Так о чем мы говорили?

–    О Павле, – сквозь зубы процедила я.

–    Ах, да, Павел... Забавный тип. После того, что я узнал, его смерть уже не кажется такой внезапной. Удивляюсь, как он вообще так долго прожил. Клавочка, а можно еще компотику?

–    Александр Михайлович, не томи, – попросила Клюквина, поигрывая половником и хищно улыбаясь. – Тебя накормили, напоили... Так что давай, делись знаниями!

Сашка, неожиданно посерьезнев, кивнул и заговорил:

–    Розовое детство гражданина Матвеева опускаем – ничего там интересного или особенного не было. А вот юность... Павел – человек неглупый от природы. С первой попытки поступил в институт торговли. Там вместе с приятелем быстро сооб-разил, как бедному студенту можно заработать неплохие деньги. И спустя некоторое время Паша становится фарцовщиком. Причем, настолько виртуозным, что его окрестили Артистом. И зажил наш Павлик богемной жизнью. Прошу заметить, сделал это по-умному. В Москве он учился и работал, слыл по-прежнему способным и, в общем-то, скромным студентом. А вот развлекаться ездил в Питер. Там у него бабка раньше жила. После смерти она завещала любимому внуку неплохую квартиру на Невском проспекте. Вот на этой самой квартире его и взяли...

–    За что? – спросила Клавка, подливая Сашке компот.

–    Павел Леонидович оттягивался по полной программе: девочки, наркота, выпивка... А в середине восьмидесятых подобная аморалка на хороший срок тянула. Соседи как-то наряд милиции вызвали – очень уж их донимали визги девиц и громкая музыка. Во время следствия еще и валютные махинации всплыли. Нет, восьмидесятые – это не шестидесятые, когда за это могли и расстрелять, но все же... Короче говоря, закрыли Павлика на полную пятнашку по совокупности. На зоне Артист познакомился с одним типом, мотавшим четвертак. Тип этот, Котэ, вор, между прочим, довольно известный, интересным вещам научил Пашу. А самое главное, намертво вдолбил ему в голову, что самый дорогой товар – это... – тут Сашка замолчал и вопросительно посмотрел на нас.

–    Оружие? – предположила Клюквина.

–    Наркотики? – выдвинула версию и я.

Михалыч снисходительно усмехнулся и отрицательно покачал головой:

–    Нет... Дороже всего ценится информация. Самое главное – уметь ею правильно пользоваться. Вот Паша и пользовался. Отсидев две трети срока, он был амнистирован и принялся за дело.

–    Это что же выходит, Павел занимался банальным шантажом? – уточнила я.

–    Почти угадала, Афоня! – воскликнул Сашка. – Только, я бы сказал, не шантажом в обычном понимании этого слова. Паша торговал информацией, которую сам же и добывал по крупицам. Ох, девочки, и кто только не был его клиентом: и политики, и актеры, и спортсмены... Не гнушался Артист и банкирами-бизнесменами.

–    Так, может, его и убил кто-нибудь из недовольных клиентов? – оживилась Клюквина.

–    Возможно, – Сашка пожал плечами. – Правда, доказать это трудновато – кто ж согласится публично признаться в своих грешках и грязных махинациях? В компьютере у Павла хранилась целая картотека. Правда, все файлы закодированы...

–    А что за информацию продавал Павел? – спросила я.

–    Разную. Личная жизнь, измены, информация о конкурентах, ну, и тому подобная чернуха...

Сашка замолчал, а я задумалась. С Павлом более или менее понятно. Занимался человек шантажом. Логично предположить, что кто-то был этим очень недоволен и решил, что дешевле убрать шантажиста, чем платить ему большие деньги. В том, что суммы были приличными, я не сомневалась. Достаточно вспомнить евроремонт в квартире, до-рогущий холодильник, забитый недешевыми продуктами, шикарную джакузи... Припомнив джакузи и то, что в ней плавало, я зябко передернула плечами. А что же Коля? Каким образом он был связан с Павлом? Этот вопрос я задала Сашке.

–    С чего ты решила, что трупы были знакомы друг с другом? – вопрос прозвучал совершенно по-идиотски, но его смысл был мне понятен.

–    Во-первых, – принялась я загибать пальцы, – телефон зарегистрирован на имя Павла, а пользовался им Николай. Можно, конечно, предположить, что Коленька украл мобильник. Но это вряд ли. Судя по всему, Николай неплохо зарабатывал и мог себе позволить любой аппарат, даже очень дорогой. А во-вторых, Коля сообщил Клаве, что живет в районе Выхино, то есть там, где и Павел. Вряд ли это совпадения. Следовательно, какая-то связь между ними все-таки была!

Клавка уважительно поцокала языком. Почему-то я была уверена, что в данный момент она особенно гордится фамилией Клюквиных.

Сашка внимательно выслушал меня и согласно кивнул:

–    И тут ты права, Афанасия. Связь между ними была самая непосредственная, я бы даже сказал, родственная. Павел Леонидович – дядя Николая. И в последнее время племянник жил у дяди по причине конфликта со своим отчимом.

–    А из-за чего конфликт? – влезла Клавдия.

–    Девочки, вы от меня слишком многого требуете! – возмутился Саня. – Мои ребята работают в этом направлении.,.

Клюквина принялась убирать со стола. Судя по ее суетливым движениям, в голове у Клавы зародилась какая-то мысль, но высказать ее в присутствии постороннего она не могла. Я тоже занервничала, совершенно не представляя себе, как повежливее указать гостю на дверь. Сашка же ничего не замечал и сидел в расслабленной позе, прикрыв глаза.

«Господи, вот навязался на мою голову! – думала я. – Пользы от него на пять копеек, а гонору – на все сто баксов. Можно подумать, ценные сведения добыл...»

Клавка волновалась все больше. Тарелка выскользнула из ее рук, шлепнулась на пол и разлетелась на мелкие кусочки. Сестра, чертыхнувшись, принялась собирать осколки. Надо срочно что-то придумать, иначе всей посуде, доставшейся мне, между прочим, от прабабушки, придет каюк.

–    Саша, а не выпить ли нам шампанского?! – отчаянно воскликнула я. – За встречу, за знакомство?

Сашка очнулся от дремоты. Было в его взгляде что-то такое, от чего я покраснела до корней волос.

–    Я это... – пробормотал он, поднимаясь. – Я думал, вы обидитесь... Я сейчас!

Сашка метнулся в коридор. Не успели мы с Клюквиной перевести дух, как на кухне снова возник гость с двумя бутылками шампанского в руках.

–    Вот... – произнес он смущенно. – Принес!

Наши с Клавкой лица вытянулись, как шерстяные носки после стирки. Я дернула плечами и счастливо оскалилась. Должно быть, улыбка вышла кривоватой – Сашка опустил руки и как-то увял. Странное дело, я заметила некоторую закономерность в его поведении: если речь шла о профессиональной деятельности, тут Сашка решителен и категоричен. Но едва только дело доходит до человеческих отношений, тут уж вся решительность куда-то исчезает, уступая место робости. Не вяжется это с его внешним обликом.

–    Ой, Сашенька, мы так рады, так рады! – заголосила Клюквина. – Да ты садись, то есть присаживайся. Афанасия, пойдем, бокалы принесем.

Я растерялась:

–    Так ведь здесь есть, Клавочка...

–    Ради такого торжественного случая мы прабабкины возьмем, – Клавдия схватила меня за руку и потащила в комнату. – А ты располагайся, Сашок, чувствуй себя как дома!

В комнате Клюквина сунула мне в руки бокалы и горячо зашептала:

–    Выпроваживать надо твоего мента. Дело есть!

–    Какое, Клава?

–    К Коленьке домой сходить надо.

–    Так ведь мы ж были! Я не хочу туда снова, – заупрямилась я.

Клавдия со вздохом закатила глаза:

–    До чего ты, Афоня, порой бестолковая, просто диву даюсь! Мы были на дядиной хате. Слышала, что Сашка сказал? У Коли с отчимом были проблемы, и он временно перебрался к Паше. Вот мы и сходим к отчиму.

–    А как ты его адрес узнаешь? Тоже у Сашки спросишь? Так вот, дорогая, он тебе не скажет, так и знай! – в подтверждение своих слов я даже притопнула ногой.

–    Да знаю я адрес, – отмахнулась сестрица.

При этом известии рот у меня сам собой приоткрылся и никак не хотел закрываться. Несколько секунд Клюквина наслаждалась произведенным эффектом. Потом, видимо, ей стало меня жалко, и она пояснила:

–    Помнишь, в машине ты мне дала его паспорт, пока сама удостоверение или пропуск изучала?

Я согласно кивнула.

–    Так вот, – продолжала Клавдия, – я отнеслась к этому делу со всей ответственностью. Первым делом, конечно, заглянула в графу о семейном положении, потом посмотрела сведения о детях, ну, и в конце концов поинтересовалась местом прописки. То есть, пардон, теперь это называется регистрация...

-И?!

–    Улица Нижегородская, 63 – 45!

–    Так это же...

–    Да, да, да! – горячо подтвердила Клавдия. – Это в двух кварталах от нас! Поэтому давай-ка быстренько выпьем с Сашкой шампусика, и выпроваживай его!

Однако быстренько не получилось. После третьего бокала Сашка разошелся и принялся балагурить. Он шутил, сыпал остротами, рассказывал анекдоты и предпринимал неуклюжие попытки ухаживать за нами обеими. В нетерпении я ерзала на стуле. В конце концов это привело к тому, что прабабкин бокал слетел на пол. Неизвестно почему,  но это ужасно развеселило Сашку. Он залился смехом и, хлопая в ладоши, провозгласил:

–    Это к счастью, честное слово!

Желая, наверное, приумножить внезапно свалившееся счастье, Саня залпом допил шампанское и хватил бокал об пол. При этом на лице его было разлито прямо-таки детское выражение счастья. Я втянула голову в плечи, ожидая бурю гнева со стороны Клюквиной – она очень трепетно относилась к прабабкиному наследству. Клавкино лицо напоминало посмертную маску. В воздухе отчетливо запахло скандалом.

–    Э-э-э... – нарушил Сашка звенящую тишину. – И-извините, я, кажется, переборщил. Но ведь посуда бьется к счастью, правда?

–    Правда, – деревянным голосом подтвердила Клавдия.

Она, не мигая, смотрела на осколки. Пользуясь тем, что сестра занята созерцанием останков прабабушкиного наследства и не замечает ничего вокруг, я толкнула локтем Сашку и прошептала ему в ухо:

–    Тебе лучше уйти. Сейчас начнется!

–    Но... – попытался он возразить.

–    Не спорь! Давай-ка, продвигайся к выходу, я ее придержу. Пять минут у тебя есть. Чего ждешь?! Быстро!

Сашка на цыпочках прокрался в коридор, примерно с минуту там повозился и ушел, аккуратно прикрыв дверь. Я облегченно перевела дух.

–    Ушел? – глаза Клюквиной приобрели осмысленное выражение.

–    Ага, – подтвердила я, орудуя веником и совком. – Бокалы жалко...

–    Плюнь, – посоветовала Клавдия. – У нас еще четыре штуки осталось. Бросай веник, Афоня. Пойдем навестим отчима твоего Коленьки...

Вздохнув, я поплелась одеваться. Через пять минут стало ясно – миссия невыполнима. Наши с Клавдией куртки принимали водные процедуры в ванной. Какое-то время мы с сестрой беззлобно переругивались, пытаясь ответить на вопросы: кто виноват? И что делать? В конце концов, в шкафу отыскалась моя старая дубленка, в которой я зимой выношу мусор (процедура эта, как правило, происходит поздно вечером, когда некого пугать проплешинами на ней), и Клавкино демисезонное пальто без пуговиц и почему-то с отпоротым воротником.

–    Ничего, пойдем дворами! – оптимистично воскликнула сестрица, обматывая место, где был воротник, толстым шарфом. – Пуговицы пришивать не буду, запахнусь – и все. Авось в темноте за манто сойдет.

–    Точно! – признаюсь, оптимизма Клавдии я не разделяла. – А мое одеяние – за мексиканского тушкана, загнувшегося от старости и облысения. Как бы нас не ограбили в подворотне!

Клюквина хмыкнула, и мы изволили отбыть. В данную минуту мне меньше всего хотелось столкнуться с кем-нибудь из знакомых. Как назло, возле подъезда прогуливался пенсионер Митрич со своим двортерьером по кличке Кузя. И Митрич, и его питомец были так друг ка друга похожи, что пенсионера иногда называли Кузей. Впрочем, дед не обижался, а пес – и подавно.

–    Афоня! – обрадовался Митрич. – Чегой-то тебя давно не видать со своей Тырочкой. Кузя скучает!

Пес подтвердил слова хозяина глухим ворчанием. Дело в том, что Кузьма испытывал нежнейшие чувства к моей черепашке. Готова поклясться, при виде нее на морде собаки расцветала почти человеческая улыбка.

Я слегка притормозила, намереваясь вступить в беседу.

–    Не сердись, Митрич, – Клюквина мертвой хваткой вцепилась в мой рукав. – У Тыры расстройство желудка. Она временно гулять не будет. Видишь, за лекарствами торопимся!

И мы помчались дальше, провожаемые удивленными взглядами Митрича и Кузи.

Мои опасения о нападении хулиганов с целью ограбления не подтвердились. Люди, попадавшиеся нам на пути, испуганно шарахались в стороны, завидев двух фурий, несущихся в пространстве. Даже бездомные коты при нашем приближении истошно орали и бросались врассыпную. Вскоре мы уже стояли перед кирпичной четырнадцатиэтажкой и глупо таращились на домофон. Ни у меня, ни у Клюквиной не было идей, кем мы представимся отчиму Николая.

–    Ладно, – обозлилась Клавка, – как бог на душу положит!

Она набрала на панели номер квартиры, а я с замиранием сердца слушала переливы зуммера, мучительно пытаясь придумать, кто мы такие и почему нас интересует Николай. К счастью, ничего подобного не потребовалось. Раздался сигнал, и дверь открылась.

Сорок пятая квартира располагалась на шестом этаже. Обычная металлическая дверь, обитая коричневым дерматином с медной табличкой «45» наверху. Не оставляя времени для раздумий, Клавка решительно позвонила.

–    Вам кого? – на пороге возник длинноволосый и невероятно тощий субъект с козлиной бородкой, произраставшей почему-то клоками. На вид ему можно было дать лет 25—30. Субъект настороженно разглядывал нас с головы до ног. Из квартиры доносился отчетливый запах краски.

–    Вы насчет картины? – немного подобострастно поинтересовался парень.

–    Нет! – испугалась я.

–    Да! – согласилась Клюквина.

Длинноволосый хмыкнул и пригласил:

–    Входите.

Очутившись в квартире, я как-то сразу поняла, что попала в обитель свободного художника. Повсюду валялись холсты, листы ватмана, тюбики из-под краски... Хозяин провел нас мимо запертой комнаты в зал, служивший, видимо, ему мастерской. При ярком свете оказалось, что длинноволосому хорошо за сорок: лоб его бороздили глубокие морщины, а клочковатая борода была прошита серебряными нитями.

–    Что вас интересует? – спросил он.

–    В каком смысле? – опешила я.

Вместо ответа хозяин подошел к мольберту, на котором угадывались очертания какой-то картины, укрытой темной материей.

–    Вот! – не без гордости воскликнул художник, срывая покрывало.

Я в ужасе зажмурилась. Увиденное потрясало и пугало одновременно. Нет, я вовсе не отношу себя к тонким ценителям искусства. В живописи предпочитаю классику и совершенно искренне считаю, что портрет должен быть портретом, натюрморт – натюрмортом, а пейзаж – пейзажем. Когда же я вижу на картине перекошенный прямоугольник с потеками краски и червяками по бокам, а потом читаю подпись: «Художник Тютькин. Автопортрет», – то сразу вздрагиваю. Представляю, как выгладит этот Тютькин в жизни!

–    Всего-то двести баксов, – донесся до меня голос длинноволосого.

Я открыла глаза и, стараясь не смотреть на картину, уточнила:

–    За что?

Волосатик насупился.

–    Художника может обидеть каждый! —обиженно пробубнил он. – Ладно, берите за пятьдесят.

Осторожно, мысленно подбадривая себя, я перевела взгляд на творение хозяина. Поверить, что ЭТО стоит пятьдесят долларов, мозг отказывался. На абсолютно черном фоне красовалось хаотичное нагромождение геометрических фигур и не очень геометрических брызг весьма ярких, как говорят мои ученики, кислотных цветов. Называлось сие творение «Борьба за демократию». Если это борьба, то какая же должна быть сама демократия? Бороться за нее желания не возникало.

–    Понимаете, – начала я, стараясь облечь отказ в более мягкую форму, – э-э-э...

–    Великолепно! – встрепенулась Клюквина, до сего момента пребывавшая в легком столбняке. – Какое видение проблемы! Сразу видна рука мастера! Какой поворот сюжета! Колоссально!

Я таращилась на полотно, изо всех сил пытаясь найти там поворот сюжета и руку мастера. Художник тем временем зарделся и скромно опустил глаза. Я слушала восторженное блеяние Клавки и пыталась сообразить: тронулась ли сестра умом под влиянием шедевра и теперь на полном серьезе сыплет комплименты или же это такой тактический ход. Не обращая внимания на мое волнение, Клавдия продолжала источать мед:

–    Нет, это просто гениально! Этот, как его... Пикассо – просто маляр по сравнению с вами! Ваши картины достойны стен Лувра!

–    Ну, это уж слишком, – прошептал художник.

Я была полностью с ним согласна, но что-либо доказать сестрице в данный момент не представлялось возможным.

–    Лувр – это чересчур, – повторил дядька. – Может, Эрмитаж?

Он с надеждой посмотрел на Клавку.

–    Хорошо, – не стала капризничать она, – остановимся на Эрмитаже.

Волосатый повеселел и задушевным голосом предложил выпить зеленого чаю. Пока хозяин кол-довал на кухне, я обеспокоенно обратилась к сестре:

–    Клава, ты думаешь, стоит поганить Эрмитаж этой «Борьбой за демократию»? Мне кажется, Пиотровский ни за какие пряники не согласится выставить эту мазню даже в туалете! Клава, я несколько раз была в Эрмитаже, плакала у скульптуры Микеланджело и часами простаивала перед полотнами великих итальянцев! Нельзя эту «Демократию» в Питер везти! Уж лучше в Лувр. По крайней мере, тогда нервная система наших соотечественников не пострадает – она и без того травмирована. Кстати, в Эрмитаже даже в туалете шедевры – плитка от «Версаче». Вонь, правда, отечественная. Но тут уж ничего не поделаешь, менталитет у нас такой... – От волнения я даже вспотела. – В общем, так, Клюквина, я не позволю этой мазне даже близко приблизиться к Эрмитажу, так и знай! Если потребуется, организую голодовку, забастовку, стихийное бедствие и еще бог знает что!

–    Спокойно, Афоня! Я ж не враг собственному народу! Ш-ш-ш! – Клавка приложила палец к губам и заговорщицки подмигнула.

Появился художник.

–    Дамы, чай готов! – он галантно склонил голову. – Прошу вас.

Мы прошли на кухню. Кажется, это было единственное место в квартире, где можно было спокойно посидеть и отдохнуть от «живописи». Правда, на белом кафеле кто-то старательно вывел красной краской «Ефим – мудак».

– Это абстракция? – хихикнув, спросила я.

–    Почему? Ефим – это я, ну и второе слово, соответственно, тоже...

Хороший пример самокритики. Интересно, это авторская работа или постарался кто-нибудь из почитателей таланта? Я сделала глоток жидкого чая. Вообще-то, я употребляю зеленый чай, но только летом и в сильную жару. В другое время предпочитаю либо кофе, либо крупнолистовой черный чай. То, что предлагал нам Ефим, с трудом можно было назвать даже запаренным веником. Кроме чая, хозяин угощал нас пряниками. Судя по их внешнему виду, произведены они были еще до 1913 года, поэтому пробовать их, рискуя собственными зубами, я не решилась. Клюквина выпила свой чай залпом, как пьют горькое лекарство, и теперь горячо благодарила хозяина.

–    Я представляю себе, – чирикала она, – как трудно пробиться такому таланту, как у вас! Наверное, недоброжелателей больше, чем поклонников...

В глазах Ефима блеснул нехороший огонек.

–    Это не то слово! – воскликнул он. – Кругом одни враги. Я не говорю уж о модных галереях, артах, ЦДХ... Меня даже на открытый вернисаж возле Дома художников не пускают! Два раза морду били, предупредили: приду еще раз – убьют. Везде своя мафия, всем платить надо! Но самое обидное, что все понимают глубину моего таланта. Поэтому и перекрыли кислород...

Талант Ефима вызывал у меня, признаюсь, большие сомнения. Однако я не исключала возможности, что кому-то его творения могут приглянуться.

–    А родные вас понимают? – подпустив сочувствия в голос, спросила я.

Вместо ответа Ефим поднялся, достал из холодильника бутылку водки, молча налил огненную жидкость в стакан и залпом выпил.

–    Родные? – кисло улыбнулся он. – Никого у меня нет... Хотите водки?

Мы с Клавкой отрицательно помотали головами и воззрились на Ефима, ожидая откровений.

–    Несколько лет назад я работал в одном НИИ обычным инженером, – глядя в пустой стакан, заговорил он. – Там и познакомился с Антониной. Она жила вдвоем с сыном. Какое-то время мы встречались, а потом тихо, без лишнего шума, поженились и зажили втроем. Колька-сорванец, сынок Тони, меня папкой называл. Хороший пацан рос, толковый. Книжки читал запоем. Все про индейцев, рыцарей, но больше всего про пиратов любил. «Остров сокровищ» почти наизусть знал... В общем, все хорошо было, пока эта долбаная перестройка не грянула. Сначала, после первой волны сокращений, уволили жену. Где-то полгода она уборщицей работала в столовке какой-то заводской, а потом вместе с подругой в «челноки» подалась. Кое-как поднялись. А тут и меня турнули... – Ефим удивленно посмотрел в стакан и плеснул туда еще водки, но пить не стал. – В грузчики пошел... Вагоны в Перово разгружал-загружал. Деньги, конечно, небольшие, но все же хоть что-то. Однажды сорвал себе спину. Думал все, хана, не встану уже: ноги почти не слушались. Полгода в больнице провалялся, потом дома год восстанавливался. Ну, встал, как видите. Однако работать, как прежде, уже не мог.

Ефим выпил водку и тут же налил еще.

–    Запил я, девочки, – продолжал он. – Сначала не сильно, а потом все больше и больше. По первости Тонька терпела, а потом упрекать стала: мол, что я за мужик такой, водку жрать силы и здоровье есть, а работу хоть какую-то найти... – художник махнул рукой. – А в один из запоев был мне голос...

Тут я вздрогнула и не на шутку испугалась. Ефим уже почти всю бутылку выкушал, а ну, как ему опять голос явится? И еще неизвестно, что этот голос может наговорить! На всякий случай я посоветовала себе держаться настороже и придвинулась поближе к Клавдии.

–    Он мне вещал, – возбужденно продолжал Ефим, – что при рождении господь поцеловал меня в руки и в глаза!

Художник победоносно переводил взгляд с меня на Клюквину и обратно.

–    Зачем? – испугалась я.

–    Ты не понимаешь?! Если бог при рождении поцелует младенца в лоб, тот будет ученым или писателем. Гениальным, разумеется. В уши – музыкантом, в ноги – танцором, ну, и так далее... Меня он поцеловал в руки и в глаза, поэтому я и вижу мир не так, как остальные люди, и отображаю все виденное на своих картинах!

У меня мелькнула мысль: интересно, что будет с человеком, если бог приложится к его мягкому месту? Я быстренько отогнала от себя эту крамольную мысль и присмотрелась к Ефиму. Он заметно преобразился: глаза возбужденно блестели, губы раздвинулись в улыбке, сильно напоминавшей оскал, а кулаки сжимались и разжимались сами собой. Я еще плотнее прижалась к Клавке. По-моему, происходящее ее не пугало, а скорее, забавляло.

–    А как домашние отнеслись к вашему... хм... внезапно проснувшемуся таланту? – мягко поинтересовалась она.