Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Птолемеи побаивались Рима и были в этом своём невысказываемом страхе очень правы. Рим. Эта женственная Рома видела сама себя в облике металлической поджарой волчицы с большими островатыми сосцами. Должно быть, это вечная зверюга, сосцы её и до сих пор напитывают, питают культуру Европы, Азии и... всего прочего мира!.. Птолемею VIII Сотеру II Латиру пришлось принимать Лукулла, предоставлять римскому полководцу кров и стол в царской резиденции. И парадный эскорт египетских кораблей сопровождал Лукулла до Кипра. И перед отъездом, во время прощального пира, Птолемей VIII Сотер II Латир преподнёс своему гостю драгоценный смарагд, оправленный в золото. И далее – словами позднейшего греческого историка: «Лукулл поначалу вежливо отказывался, но когда царь показал ему, что на камне вырезано его собственное изображение, Лукулл остерёгся отвергать дар, чтобы не рассориться с Птолемеем окончательно и не стать на море жертвой его козней»...[26]26
  ...его козней»... – Плутарх. «Лукулл». Перевод С. Аверинцева.


[Закрыть]

Пожалуй, Маргарите не очень хотелось добираться в своих изысканиях до истории жизненных путей отца и матери. Не так трудно было догадаться, что жизненные пути обоих извилисты, тернисты, некрасивы; и узнавание этих путей вовсе не располагает к любви и приязни... то есть она догадывалась, что разобрав хорошенько деяния отца и матери, она вряд ли будет любить этих людей... А ей ведь хотелось любить кого-то старшего, родного, непременно родного!.. Впрочем, у неё всегда оставалась для подобного чувства сестра Вероника. Мать Вероники, сирийская царевна, родственница Филиппа II Селевкида, рано умерла. Но почему она умерла рано? Маргарита уже не верила в естественность царских смертей. Она уже спрашивала себя: Tea, мать Вероники, была отравлена? И если была отравлена, то с чем же могла быть связана такая смерть? Может быть, снова проблема принадлежности Келесирии и Иудеи? Селевкиды и Птолемеи уже сражались друг с другом за эти земли, Маргарита знала о битве вблизи Пания. Или причиной гибели молодой царской супруги оказались внутригосударственные или дворцовые интриги?.. И матери Арсинои, наложницы Птолемея Авлета, не имевшей статуса царской супруги, уже не было в живых. Почему? Теперь Маргарита поняла некоторые странности нрава Арсинои, самолюбивой Камы. Кама ведь всегда знала, что её мать – девочка из семьи незнатных брухионских греков, взятая во дворец без положенной брачной церемонии, хотя Арсиною-Каму Птолемей Авлет признавал своей законной дочерью... Кажется, это Хармиана говорила Маргарите: «Твоя мать умерла, когда тебе и одного года не минуло...» Маргарита совсем не помнила свою мать. Напрасно напрягала память, эти усилия ни к чему не приводили, на месте образа матери зияла темнота. Девочка сама себя уверяла, будто всё-таки смутно припоминает мать. Но нет, на самом деле не могла припомнить. И уже и не пыталась. Совсем забывала о матери, не думала. Иногда возникали смутные мысли о том, что было бы хорошо, если бы у неё была мать. Но тотчас же девочка, уже большая, говорила себе, что это тривиальные мысли. Но иногда всё же возникало это чувство нежности... Портретов матери не было. Хармиана называла её красивой. И вправду – «Прекрасная» – это было не титульное династическое прозвание, а народное александрийское прозвище. У Клеопатры Прекрасной, по словам Хармианы, были такие же сияющие зелёные глаза, как и у её дочери, Клеопатры-Маргариты... Своему супругу Клеопатра Прекрасная приходилась родной сестрой... У них был ещё брат, ещё один Птолемей, наместник на Кипре...

Вероника не хотела говорить ни о матери Клеопатры, ни о своей матери, ни о матери Арсинои. Повторяла нежным своим голосом:

   – Я не хочу, не хочу!..

А когда младшая сестра настаивала:

   – Но почему? Почему ты не хочешь мне сказать? Ты же знаешь!..

Когда младшая сестра настаивала, Вероника восклицала нервически:

   – Ты забываешься. Я не только твоя сестра, я царица! И когда я не хочу говорить, я не говорю!.. – Голос властностью звучал, но эти нервические нотки слабость изобличали...

Наконец надо было узнать правду. А все хотели молчать. Маргарита не имела средств для того, чтобы заставить говорить, заставить всех тех, кто мог бы рассказать, открыть ей... А может быть, это как раз такой случай, когда люди молчат под пытками и даже подкупить их нельзя... Почему? Наверное, потому что никто ничего толком не знает?.. Но когда молчат человеческие рты, должны говорить нечто папирусы, пергамены, клинописные надписи...

   – Дядя Костю, вы должны отыскать! Где-то оно есть, существует! И вы знаете, знаете!.. – Она была пылкой, и повелительной, и почтительной, и почти дочерне ласкающейся к нему...

А он был окутан сумраком чахотки и давно свыкся с кашлем, так донимавшим, в особенности по зимам сырым, когда кутаешься в новый шерстяной плащ, за который отдал две мины, а дома не отходишь от жаровни...

   – Дядя Костю! Давай поищем вместе. Это здесь, здесь... Ты знаешь, знаешь!..

Он знал, конечно. Он принёс ей этот папирус. Она уткнулась в эти строки, выписанные так аккуратно...

«...я клянусь тебе, великий царь и супруг мой!.. Пусть моё тело останется без погребения, если всё это не случайность... Также нет оснований для обвинения... потому что отец мой не... и никогда...»

Это было всё, что осталось от письма Татиды Птолемею Авлету. Но это было только началом записей, сделанных на папирусе...

«...это подложное... мне известно, кто... Если ты не выслушаешь меня... Ты забыл о том, что выносило нас, тебя и меня, чрево одной матери...»

Эти слова ясно свидетельствовали о том, кто мог написать их! Клеопатра Прекрасная!..

«...Потин, распорядись о тайном погребении на заброшенном кладбище в садах старого храма Анубиса... Ты единственный...»

Больше никаких записей не было.

   – Дядя Костю, ведь это ты переписал? Я знаю, это ты!..

Она спрашивала с детской настойчивостью.

   – Я, – отвечал он тихо и совершенно покойно. – Я переписал...

И он, библиотечный затворник, рассказал ей очень просто обо всём, что случилось, произошло уже давно...

Собственно, первым событием явилось рождение второго сына Татиды, встревожившее старших жён царя, Теу и Клеопатру Прекрасную, потому что обе они не дали Птолемею мужского потомства. Усиление влияния царицы, родившей одного за другим двоих принцев, тревожило родную сестру и супругу царя, тревожило царевну из дома Селевкидов. Что было дальше? Кто начал интригу? Клеопатра Прекрасная и Tea Сирийская? А Татида и её родичи принуждены были... Что принуждены были? Осуществить некий превентивный, упреждающий удар? Или они и затеяли интригу, желая навсегда избавиться от соперниц, и весьма влиятельных соперниц?.. В свою очередь, и Клеопатра и Tea никак не могли желать усиления этой «египетской партии» во дворце, среди самых близких царю людей. Впрочем, между Клеопатрой и Теей согласия не было. Tea, хотя и вошла в дом Птолемеев, но всё же держала себя в достаточной степени независимо. А Клеопатра, будучи родной сестрой Птолемея, полагала законным брачным союзом только свой брак с царём!.. Вероятно, она приложила некие усилия. Во всяком случае после рождения второго принца Птолемей, неожиданно для многих свидетелей и участников дворцовой жизни, снова сблизился со своей сестрой-супругой, дружески и телесно, и проводил много времени в её покоях, где они пили подогретое вино, играли в петейю, передвигая на доске из слоновой кости круглые металлические цилиндрики, но главное – подолгу беседовали!.. В день праздника, устраиваемого в честь богини Бастис, покровительницы женщин и женского мира, изображаемой в облике прелестной кошки, женщины Египта обычно устраивали угощения, приглашая друг друга. Татида послала приглашения Тее, матери Арсинои, чьё имя было Евклия, и самой Клеопатре Прекрасной, которая почиталась как бы старшей супругой царя, хотя официальной иерархии жён во дворце не существовало. Клеопатра выказала чрезвычайное раздражение и на приглашение никак не соизволила ответить. Tea и Евклия на угощение, устроенное Татидой, явились. В то время Tea относилась к Евклии доброжелательно, пожелав заручиться её дружбой. Евклия же, не имевшая статуса законной царской супруги, готова была прилепиться дружественно к любой из царских законных жён. Обе они не доверяли Клеопатре Прекрасной, полагали её гордячкой и интриганкой. Татиде они тоже не могли доверять, но хотели знать её получше, и потому откликнулась на её приглашение. Во время угощения не произошло ничего дурного. Напротив, женщины были милы друг с дружкой. Ничего дурного не произошло и после угощения. И лишь спустя семь дней дворец был взбудоражен двумя смертями. Tea и Евклия захворали в один день какою-то желудочной болезнью и умерли одна за другой спустя ещё несколько дней. Призванные к ним врачи утверждали, что болезнь произошла от рыбы дурного качества. Никто не мог быть виновен, потому что всем было известно, как возможно отравиться рыбными блюдами; ведь среди совершенно свежей рыбы всегда могла оказаться одна какая-нибудь рыбина, выделяющая отравные вещества, усиливающие своё действие, когда рыбу жарят или варят. Тем не менее торговец, поставивший на дворцовую кухню несколько партий рыбы, приговорён был к смертной казни, которую вследствие заступничества Клеопатры Прекрасной заменили высылкой из Александрии. Было также известно от слуг, что во время пирушки у Татиды рыба ни в каком виде не подавалась. Царь, проводя вечер у Татиды, передал ей небрежно, что её на следующий день ожидает в своих покоях Клеопатра. Татида была обижена тем, что она, мать принцев, по-прежнему не имеет во дворце такой важности, как сестра и супруга Птолемея Клеопатра. Однако Татида не могла не подчиниться и в назначенное время явилась в приёмную комнату покоев Клеопатры. Клеопатра выслала своих прислужниц, но всё равно кто-то подсматривал и потом пересказывал на все лады случившуюся сцену. Клеопатра якобы набросилась на Татиду, не ожидавшую ничего подобного, швырнула её на ковёр, наступила ногой, обутой в позолоченную сандалию, на живот соперницы и спрашивала тихо, но грозно:

   – Ты их отравила?! Ты и меня хотела отравить?! Какое ты употребила зелье? Куда был положен яд? В печенье? В вино?! Говори?

Татида молчала, закрыв глаза. На лице её круглом застыло выражение страха. Она не шевелилась. Клеопатра убрала сандалию и приказала:

   – Встань!

Татида не двинулась. Клеопатра ударила деревянной колотушкой в медный щит, прикреплённый к стене, вызывая служанок. Она объявила им, что матери принцев сделалось дурно. Тотчас призвали служанок Татиды и они суматошно унесли её в её покой. Наутро царю доставили письмо Татиды, то самое, отрывочно воспроизведённое на папирусе. Она писала, что Клеопатра хочет обвинить в отравлении Теи и Евклии её и её родичей, обвинить облыжно!.. Ночью у Татиды произошёл выкидыш, она произвела на свет трёхмесячного недоноска мужского пола. Ракотис шумел. Александрийские египтяне обвиняли Клеопатру Прекрасную в убийстве нерождённого ребёнка!..

   – ...Эта гадюка хочет уничтожить египетскую ветвь династии!.. Эта гадюка... Эта гадюка...

И всё это было не так просто укротить. За всеми этими рыбаками, гребцами, торговцами Ракотиса маячила грозная тень неведомого Птолемеям Египта, того самого, называемого его насельниками «Черной землёй»!.. Бесполезно было спрашивать, откуда в лавчонках и на улицах Ракотиса известно то, что происходит в женских покоях дворца. Естественно, царская жизнь проходит на виду у многочисленных слуг... Можно было, впрочем, ввести в Ракотис для усмирения верные царю войска... Но Птолемей понимал, что возмущением египтян кто-то руководит, кто-то направляет этот самый пресловутый «народный гнев»! И Птолемей даже знал, кто он, этот «кто-то». И он вызвал этого «кого-то» и говорил с ним с глазу на глаз. «Кто-то» предоставил царю письмо, якобы написанное Клеопатрой и явно изобличающее её в подготовке заговора, в желании устранить не только соперниц, но и самого Птолемея! «Кто-то» предоставил, должно быть, ещё доказательства, помимо письма. Царь говорил со своей сестрой-супругой, но разговор этот завершился для Клеопатры тюремным заключением. Тюрьмой для неё стали отдалённые покои дворца. Оттуда она передала для брата-царя послание, то самое, которое её дочь прочитала в отрывках... Трудно было теперь опровергнуть или доказать виновность Клеопатры, но «кто-то» явно доказывал эту виновность царю! Брат-супруг приказал казнить свою сестру-жену. Казнь не была тайной, но тайным было погребение, которым должен был ведать Потин... Имя насторожило Маргариту. Но то, что произошло далее, могло заставить недоумевать не одну лишь Маргариту, которая по молодости своей готова была к удивлению, но и людей куда более разумных и опытных. Да, «кто-то» оказался Потином, как, впрочем, и следовало ожидать. Но то, что далее произошло... как были сорваны планы Потина, вернее, тех, кто стоял за ним... Ракотис многими ногами влетел в дворцовые сады, требуя многими голосами... Чего требуя?.. Выборные, те самые «люди из народа», изложили как-то очень ясно, внятно требования Ракотиса, то есть того самого «народа Египта», который незримо стоял и даже возможно было сказать, что высился за кварталами Ракотиса, подобно статуям древних фараонов! Народ потребовал, чтобы Птолемей Авлет по доброй воле оставил престол и передал власть над Александрией и страной своему старшему сыну, за малолетством коего регентское правление должно осуществляться его дедом, то есть отцом Татиды! Казалось бы, всё прояснилось. Цепочка случайностей и неслучайностей протянулась к своему закономерному исходу. Но тут вмешались в дело два обстоятельства. И первое было то, что большой Египет, «Чёрная земля», так и застыл за спиной малого Ракотиса, не двинувшись, не рванувшись в дела правления. А второе было то, что более влияния в Александрии имели не египтяне Ракотиса, но греки Брухиона, а также сирийцы, иудеи и прочие. Затеявшееся дело получило неожиданный исход. Птолемею Авлету пришлось официально отречься от престола, но родичам Татиды власть всё же не досталась. Все дружно призвали на трон юную Веронику. Видеть её на троне вдруг захотели и насельники Ракотиса. Маргарита предполагала теперь, что и здесь замешался Потин, такой по виду своему толстый, в балахонистых своих одеяниях, и с этим толстым лицом, которое вдруг принимает обиженное выражение... А Вероника? Ей легко быть доброй, ведь за неё все злые дела уже сделали Потин и... Татида... и все прочие... и... моя мать!.. Но нет, она была не такая! Она была смелая и пренебрегала сплетнями. Поэтому она заступилась за того рыбника, его жена и дети просили её заступиться...

   – Я возьму этот папирус, он должен быть у меня, должен у меня храниться. А почему ты не переписал эти письма целиком? Их кто-то порвал?

   – Да, эти письма попали ко мне уже изорванными и полусгоревшими. Но всё же я снял копию, переписал...

   – Зачем? Чтобы потом, когда-нибудь, показать мне? Или... кому-то другому?..

   – Нет. Простая привычка хранителя рукописей и опытного переписчика. Я никогда не думал, покажу я этот папирус кому-нибудь или не покажу. Но когда ты, великая царевна, догадалась о существовании неких записей, я не мог не показать их тебе. Проявления ума вызывают у меня серьёзное чувство уважения... – Он внезапно и спокойно протянул руку... – Но этим папирусом никто не будет владеть... – Он взял со стола папирус... Маргарита не могла понять, почему она, в достаточной степени своенравная, покорно подчиняется этому человеку, который, в сущности, зависит, если не от неё, то уж от её сестры-царицы... Вот и Геро-Ирас бывала такой, тихой, равнодушной... Но в подобном тихом равнодушии вдруг ощущается некая сила души...

Маргарита послушно пошла вслед за дядей Костю в его комнату. Папирус оставался в его руке. Он сжёг этот папирус в терракотовой жаровне. Чахоточный усталый человек и большая девочка видели огонь, сжигающий слова...

   – Тебе не жаль? – спросила она.

   – Это уже сыграло свою роль в театре времени. А я скоро умру...

Теперь между ними образовалась некоторая связь и ей не хотелось, чтобы он умирал!

   – Не надо! – сказала она.

Он улыбнулся бегло.

Она спросила его, может ли он показать ей могилу её матери. Он повёл её на заброшенное кладбище в садах вокруг старого храма Анубиса, шакалоголового главы царства мёртвых. Здесь, в тени пальмовых деревьев, под высокими кипарисами она увидела две стелы. На одной была сделана надпись: «Привет тебе, Прекрасная». Выбито было искусно изображение Гермеса, летящего в крылатых сандалиях и с горящим факелом в руке, потому что Гермес часто провожает души умерших в подземный мир. Замшелый камень выглядел таким забытым... А надгробие, находившееся рядом, было ухоженным. Маргарита прочитала надпись: «Я призываю богов, повелителей всего живого, отомстить тем, кто коварно умертвил мою мать. Пусть убийцы и дети их будут убиты»... Вот оно! Арсиноя, Кама приказала сделать эту надпись! Арсиноя обо всём знала! Арсиноя обо всём узнала прежде меня!..

   – Я вижу здесь могилу матери Арсинои. Кто рассказал ей?

   – Откуда мне знать. – Он оставался спокоен, равнодушен и потому свободен.

Она понимала, отчего на обоих надгробиях не выбиты имена. Это может показаться странным, но позднее она не занималась могилой своей матери, оставила эту могилу в садах при храме Анубиса. Однажды она захотела обновить надгробие, но всё же отказалась от этого намерения. Она не запомнила, когда умер Константинос, хранитель Библиотеки, и никогда и никого не спрашивала о месте его погребения...

В тот день, когда она видела могилу своей матери, она вернулась во дворец тайком, ведь она и уходила тайком, завернувшись в плащ Ирас. Теперь надо было говорить с Арсиноей. Они давно не говорили.

Маргарита удивилась, потому что покои, отведённые Каме, оказывается, охранялись.

   – Доложите царевне Арсиное, что её старшая сестра, царевна Клеопатра, желает посетить её!..

Маргарита сама удивилась, как легко произнесла эти церемониальные слова, как будто впитала их из дворцового воздуха, эти слова, положенные ей, царевне!..

Кама немедленно приняла её, была в домашнем платье, не стала переодеваться. Значит, показывала, что они по-прежнему сёстры, и могут друг для дружки обходиться без парадных приёмов!..

   – Какие у тебя стражи! Ты чего-то боишься?

   – Конечно, не боюсь. Но мы уже взрослые... – Кама была нервна...

   – У тебя не получается лгать!

   – Я не должна отчитываться перед тобой!

   – Ладно. Кто тебе рассказал о твоей матери? Ты ведь и о моей матери знаешь?

   – Я знаю, я знаю... – повторила Кама.

   – Но кто тебе рассказал?

   – Я могу не отвечать тебе. Я не хочу...

Но Арсиноя не умела делаться равнодушной, покойной, и потому свободной. Она легко оказывалась в зависимости от человека, с которым ей приходилось говорить... Её упрямство оказывалось признаком слабости...

   – Я по-дружески тебя прошу, по-сестрински, – сказала Маргарита. – Разве между нами всё разорвано? Разве мы более не сёстры?..

И снова и снова она дивилась себе. Какая же она! Как это она в одних и тех же словах и лжёт и говорит правду! Да, она говорит правду. Но она и лжёт, лжёт, когда говорит эту правду о сестринской дружбе! Она нарочно, лживо говорит эту правду, говорит для того, чтобы Арсиноя ответила, призналась...

   – Кама, если это тайна, не говори...

Так! Ещё одна ложь! Я нарочно говорю это «не говори», чтобы она заговорила!..

Кама заговорила. Кама всегда отличалась доверчивостью, а теперь Каме хотелось доверительного разговора с каким-либо женским существом. А с кем же, как не с сестрой Маргаритой! Ведь у Камы не было подруг... Кама не думала говорить, но вдруг ей очень захотелось говорить, и она заговорила...

Они сидели друг против друга, на мягком узорном тёмно-красном ковре, поджав ноги под платья. Кама нервно потирала ладонь о ладонь... Сейчас должен был начаться совсем откровенный разговор. Но такой разговор не мог сразу начаться, ему должны были предшествовать какие-нибудь простые доверительные слова, о чём-то простом...

   – У тебя нежные ладони, перестань тереть их друг о дружку, тебе будет больно...

Кама, послушная, опустила руки на колени...

   – Почему ты сегодня одета в такое платье, Мар? Похоже на одежду служанки...

   – Это платье Ирас. Я ходила на кладбище. Тайком.

   – А тебе кто сказал? – теперь Кама успокоилась.

   – Одна женщина, вольноотпущеница. Она живёт на окраине Брухиона. Она была служанкой моей матери. – Маргарита солгала легко, не задумавшись... – А тебе кто сказал?

   – Один замечательный человек. Ты его знаешь. Он евнух, он был поставлен ведать хозяйством моей матери. Вероника назначила его ведать моими делами. Да ты его знаешь, должно быть.

   – Нет, не помню, – и правда, не помнила.

   – Его имя Ганимед. Ты видела его. У него такие светлые-светлые волосы, прямые совсем и короткие. Он улыбается так задумчиво и немного насмешливо. Он очень добр со мной. Я уже не чувствую себя одинокой...

Маргарита вспомнила о детском желании Камы остаться девственницей и не могла не спросить с озорством:

   – Быть может, он влюбился в тебя?

Но Кама отвечала серьёзно, словно бы устыжая сестру серьёзностью и искренностью:

   – Ты не должна дразнить меня. Ты знаешь, я не хочу быть женщиной. И этот человек, он очень чистый...

Маргарита подумала, что евнуху не так трудно оставаться чистым. Но на этот раз удержалась от иронических слов...

   – Это он предложил, чтобы у твоих дверей поставлена была стража?

   – Нет, я сама. Я очень испугалась, когда узнала... И ты теперь знаешь...

   – И ты знаешь, кто убил...?

   – Татида.

«Как легко она сказала...»

   – А Вероника?.. Ты говорила с ней?

   – Она не хочет говорить обо всём этом...

   – Ты боишься, что тебя убьют?

   – Да нет!.. Или... боюсь!.. Я боюсь Татиды и её родных...

   – Не бойся, у тебя ведь есть мы, Вероника и я, – Маргарита говорила искренне.

   – Я знаю... – произнесла Кама с неуверенностью...

Но Маргарите не было интересно разбирать слова и поведение младшей сестры...

   – А где сейчас отец?

Глаза Камы чуть расширились...

   – Он в Риме. Я думала, ты знаешь...

Но Маргарита не знала. Известие о том, что отец, правитель Египта, находится в Риме, действительно поразило её. Она тотчас нашла объяснение, невольно:

   – Он в плену?

   – Странно, что ты не знаешь. Он просто-напросто живёт в Риме. Бежал из Египта и живёт в Риме...

«Кама может полагать меня дурочкой. Но нет, она не озорная, не злая, не такая, как я...»

   – Кама, вели принести чего-нибудь, хлеба, сыра. И вина, хиосского вина. Я проголодалась и хочу пить...

А потом вдруг думалось, что это, наверное, хорошо, то есть то, что у неё не было матери, такой, какими бывают матери, которые любят и повелевают, и повелевают. Это хорошо, что не было такой матери, а была Вероника, беспечная и ласковая... Иногда Маргарита представляла себе мать в обличье Вероники, представляла себе мать молодой, беспечной и ласковой...

* * *

Вероника...

Вероника превратила город в праздник юности и беззаботного веселья. Плеск фонтанов и солнце. Улыбки. Казалось, город влюблён весело, улыбчиво-безоглядно в свою царицу, такую прелестную и юную, в её возлюбленного, в себя, в свои улицы и солнечные радостные площади, в свой радостный облик... Вероника выезжала на высокой колеснице. Возничий смеялся весёлым ртом и чёрными глазами. У всех на глазах Вероника целовала скульптора Деметрия в губы и в щёки. Деметрий склонялся к ней. Он был высоким, и нос у него был ровный и выдавался вперёд. Деметрий отводил от своих немножко вытянутых и впаловатых щёк тёмно-коричневые прямые прядки. Вероника и Деметрий улыбались друг другу и людям города, целовались на глазах у всех...

Толстый Потин, лицо которого теперь слишком часто приобретало обиженное выражение; итак, толстый Потин, а заодно с ним и грустноватый Теодот, и даже и Акила, щеголяющий круто завитыми волосами, все они полагали, и не без оснований, впрочем, что получили некоторое право давать молодой царице настоятельные советы. Собственно, они советовали ей выйти замуж. Но и в этом деле возможного замужества Вероники не было простоты. Царица, конечно же, должна была быть замужем! Но статус государственный, александрийский, её будущего супруга никак не был определён. И Потин ей намекал страшно прозрачно, что ей вовсе и не надо спешить выходить замуж, и не надо расставаться с Деметрием, за которого она, царица, всё-таки не может выйти замуж, а достаточно ей иметь жениха, а даже лучше и не одного... И этих женихов Потин ей нашёл, и вполне достойных, и они прибыли в Александрию, не оба сразу, конечно, а порознь. И их торжественно встречали. И город радовался этому новому развлечению, то есть встречанию женихов царицы. Первым прибыл Селевк, дальний родственник её покойной матери, человек ещё молодой, но бородатый. Он был также и грубоват, и первоначально даже и ничего не понял. Даже и девочка Маргарита всё поняла, а он – нет. Он сначала думал, будто он и вправду может жениться на Веронике! Но Теодот ему скоро всё объяснил. Селевк особенно сошёлся дружески с Теодотом. И наверное, потому что они оба любили крепкое ячменное пиво. Теодот всё растолковал Селевку ещё до того, как приехал Архелай. Архелай был одним из сыновей Митридата Понтийского и совершенно не походил на Селевка, потому что был очень образованным юношей. В Александрии он полюбил проводить время в Мусейоне, выступал на разных научных конференциях, что-то и сам такое писал, и подружился с «дядей Костю»... А что такое пообещали Потин и Теодот Селевку и Архелаю, Маргарита, конечно, не знала. Занятно, что и сама Вероника не знала. Но уже совсем скоро и Селевк и Архелай, и, должно быть, и незаметно для самих себя, втянулись в эту праздничную, беспечную, молодую александрийскую жизнь! Они появлялись на пирах и собраниях поэтов, которые Вероника любила устраивать, и сами устраивали традиционные греческие пирушки вскладчину – симпосии, где гости читали наизусть много своих стихов и пили даже и неразбавленное вино. Селевк и Архелай дружески болтали с Вероникой и Деметрием. А самым весёлым и занятным развлечением для горожан вскоре сделался парадный выезд широкой и богато украшенной Вероникиной колесницы. Молодая царица стояла, весело распрямившись, на груди и на шее блестели солнечно золотые ожерелья, бусы, нанизанные, казалось, до самого подбородка, на шее светлой стройной, почти до самого подбородка, девичьего, круглящегося плавно... Рядом с Вероникой стоял нарядный Деметрий и улыбался чуть цинически. А позади, но всё же близко к царице и Деметрию стояли Селевк и Архелай, и тоже улыбались, обычно, впрочем, не разжимая губ... И ехала парадно и медленно колесница. Вероника и Деметрий то и дело брались за руки, и тогда и Селевк и Архелай брались за руки. Это было занятно и даже мило. Все смеялись весело на улицах и площадях Александрии. Смеялась, чуть запрокидывая голову, царица. Смеялся Деметрий, смеялись дружески Селевк и Архелай. Всем представлялось, будто они все, как дети, и живут в какой-то чудесной игре, бесконечной, как будто летний полдень в детстве...

Вероника озаряла детство Клеопатры милым весельем, беспечностью, радостной беззаботностью. Было весело обедать на открытой террасе вместе с Вероникой и Камой. Ели на восточный лад, сидя на ковре перед низким столом прямоугольным. Вино подавали самосское золотое, кунжутные печенья приносили на большом круглом блюде, и обе девочки наперегонки грызли сладкие печенья, не дожидаясь куриного супа, пшеничной каши и печени ягнёнка, зажаренной с яйцом... Приходил Деметрий, садился рядом с Вероникой, сгибал в коленях длинные ноги, смеялся. Возникало некое подобие семьи, но не той семьи, где взрослые приказывают, повелевают и распоряжаются, а какой-то совсем юной семьи, где старшие весело играют роли снисходительных и милых родителей... Деметрий глядел на Веронику с такою томностью, немного печально. Приходил в круглой шапочке из редкостного тёмно-красного шелка, настоящего, не с острова Кос, а привезённого из тех далёких стран, которые раскинулись далеко за Индией. Глаза у Деметрия были серые. Поверх белого хитона накидывал голубой плащ... Когда Маргарита и Кама были ещё совсем маленькими, им позволялось, то есть Вероника это позволяла, вбегать рано утром, попросту, в спальный покой, где всю ночь напролёт ласкались, любили друг друга телами, ртами, руками, сплетением ног Деметрий и Вероника. Хармиана что-то ворчала, что всё это дурно, то есть то, что Деметрий и Вероника любят друг друга, любятся, и то, что Вероника позволяет своим маленьким сёстрам вбегать по утрам в спальню любовников. Но на самом деле Хармиана очень любила Веронику и ничуть не осуждала её. Маргарита знала!.. И потом, через столько-то лет, узнала, что как раз по утрам, когда просыпаешься рядом со своим любимым, раскрываешь глаза, и он тоже просыпается, и его живое подвижное тело вжимается в твоё тело, и вы оба голые, и тогда начинается сильная телесная любовь... И рука Вероники, запрокинутая назад к резной спинке большого ложа с цветными подушками, тело Деметрия, круглые ягодицы, тело мужское голое, которое движется, будто какими-то содроганиями... Маленькие девочки вбежали и замерли с разбега... Кама прижимает ладошки к лицу. Маргарита смотрит жадно, глаза раскрывает широко... Волосы Вероники раскинулись на цветной подушке, они растрёпанные, они будто неровное опахало... Пахнет густо, пряно и сладко Вероникиными духами, благовонными маслами... Пахнет как-то островато, солоновато... Это пахнет любовными телесными выделениями... Другое воспоминание – Деметрий и Вероника улыбаются, сидя на постели, жёлтое яркое шёлковое покрывало бахромчатое прикрывает их ноги. Маргарите хочется, чтобы и у неё округлились такие круглые груди, как у Вероники, с такими круглыми маленькими сосками, как будто нацеленными в Маргаритины жадные глаза... Не стыдясь, Вероника и Деметрий, нагие, переходят босиком в просторный покой, где поставлена широкая мраморная мойня, наполненная прохладной водой. По стенам покоя – бронзовые зеркала. На полках шкафчика, изукрашенного тонкой выпуклой резьбой по дереву, – стеклянные и серебряные сосудики, бутылочки с какими-то снадобьями, порошками и зельями, доставленными лучшим александрийским аптекарем – «ридзотомосом» – «собирателем кореньев». Любопытная Маргарита не помнила, от кого узнала, что эти все снадобья нужны для того, чтобы не уставать в телесной любви, и ещё для того, чтобы не было детей! Но кто ей это сказал, раскрыл? Не Вероника и не Хармиана... Потом она ясно вспомнила: это сказала Ирас! Ирас много такого узнала раньше, чем Клеопатра. Сама Ирас не хотела мужчин, потому что когда ей было шесть лет, её насиловали гребцы большие на палубе большого корабля, она лежала на краю жёсткой ребристой доски, голова её запрокинулась и глаза видели страшную большую волну моря... Потом её положили под навес, где воняло какашками; она долго не могла подняться, даже сесть не могла, кровь текла и текла по ногам, ноги закорявели в присохшей крови... Потом большая Маргарита спрашивала: «Как же ты совсем никого не любишь?» Тогда Ирас отвечала коротко: «Я люблю тебя». И если Маргарите хотелось, желалось, Маргарита закидывалась на подушки ложа, раздвигала голые ноги, согнутые в коленях, протягивала руки и проговаривала с придыхом: «Иди ко мне...» Но это ещё не так скоро стало случаться. А покамест залезала маленькая голенькая Маргарита в мраморную мойню к Деметрию и Веронике, подпрыгивала, брызгалась, и один раз нарочно нассала в воду, за что её отшлёпала весело Вероника мокрой рукой по голой мокрой заднюшке. А Деметрий хохотал... Здесь, в умывальном покое Вероники, Маргарита научилась кое-каким забавам. В одном из дворцовых садов она подбегала вместе со своей Ирас к большой – зеленоватого мрамора – чаше фонтана. Они задирали на себе платьица, придерживали одной рукой, а другой рукой делали друг дружке омовение пизды... Однажды, когда в небе дворцового сада летали красивые зелёные жуки, Маргарите удалось поймать одного. Она держала его в кулаке, он царапал её ладошку и пальцы, и даже, кажется, кусался челюстями... Она знала, что Кама боится таких жуков, и потому побежала в её спальню, где Кама читала, быстро поднесла ей прямо к ноздрям кулачок, разогнула пальцы, жук зажужжал и полетел... Маргарита успела спросить невинно: «Правда, красивый жук?»... Но Кама вскрикнула, бросилась в дверь, упала и разбила подбородок... Жук летал в комнате и жужжал громко... Прибежала служанка... Маргарита затаилась в саду, возле одного дальнего фонтана. Она жалела Каму, но всё равно не чувствовала себя виноватой. Почему она должна быть виновата в том, что Кама боится таких красивых живых существ!.. В тот раз Маргарите сильно досталось. Вероника заперла её в тёмной комнате. Сначала Маргарита не плакала, потом стали ей видеться, представляться какие-то чудовища и она заплакала громко. На её рёв пришёл Деметрий, вывел её из комнаты и повёл в сад. В саду под пальмой на скамье без спинки сидела Вероника и ничего не говорила младшей сестре. Жуки перестали летать. На земле вдруг оказалось много мёртвых жуков. Маргарита наступила на одного подошвой сандалии, он хрустнул. Тогда она стала нарочно наступать на мёртвых жуков, чтобы они хрустели. Деметрий нагнулся и поднял одного мёртвого жука.