Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Царь был безбородый, на голове тиара, похож был на Хармиану.

   – Все армяне похожи друг на друга? – спрашивала Маргарита, поддразнивая нарочно свою воспитательницу.

   – Армяне красивее сирийцев и иудеев! – отвечала убеждённо Хармиана. – Мало нас и мы и вправду похожи друг на друга...

   – Твой отец был тоже безбородый?

Хармиана слышала в голосе девочки озорство, несколько даже и с оттенками жестокости и издёвки. Но она-то знала, что Маргарита на самом деле вовсе не жестока...

   – Нет, у моего отца были пышные красивые усы. Волосы он завивал в крупные кудри, смотрел, как орёл, благородно и смело. Одевался в одежду из плотного шелка, застёгнутую на пуговицы. Я была совсем маленькая, но я хорошо помню отца и других родичей, моих дядьёв, наверное; помню завитые бороды душистые, помню, как они ходили осанисто...

Хармиана говорила серьёзно. Лицо девочки также принимало серьёзное выражение:

   – А мать ты помнишь? А братьев, сестёр?..

   – У матери на голове, на чёрных волосах было длинное жёлтое покрывало, яркое, праздничное... – Кажется, голос Хармианы дрогнул. Или Маргарите почудилось... – Мать кормила меня из своей руки какими-то чёрными сладкими ягодами. Она улыбалась мне. Я помню, как она вкладывала в мой рот сладкие эти ягоды. Тогда мой язык невольно касался её пальцев. Пальцы её были нежные, как у женщины знатной, и чуть-чуть солоноватые. Потом я нечаянно лизнула одно из её колец, это было золотое кольцо... Я даже и помню, где мы жили в одном большом доме... – Хармиана будто увлеклась и будто говорила и не с Маргаритой, а сама себе рассказывала... – Это было в Артаксатах[12]12
  ...в Артаксатах... – Артаксаты – город на реке Аракс, недалеко от нынешнего Еревана.


[Закрыть], в большом городе, в царской столице, на реке Араке... Тогда началась война, Рим напал на наше царство... Что говорить о моих братьях и сёстрах? Я полагаю, были у меня братья и сёстры!.. Помню, мы бежали, быстро шли по тропинке узкой в горах... Мать несла меня на руках... Помню и других детей, старше меня; это, должно быть, и были мои братья и сёстры... Потом я лежала без сна на одной большой кошме, у потухшего костра... Кажется, все спали. Рука матери обнимала меня... Потом – крики истошные, вопли женские и детские... Это разбойники подкарауливали беглецов из царской столицы и нападали на беззащитных женщин и детей. Тогда-то и похитили меня... А кому было защитить нас? Наши отцы пали в битве...

Позднее Клеопатра, уже почти взрослая, читала и слышала об этой войне Тиграна, царя Армении, с Лукуллом, полководцем Рима. Артаксаты, город, основанный по совету Ганнибала Артаксом, первым царём Великой Армении, освободившейся от власти Селевкидов, Лукулл называл «армянским Карфагеном» и всё повторял, что и Артаксаты, подобно Ганнибалову Карфагену, должны погибнуть! Но Тигран вступил в союз с Митридатом Понтийским, парфянцем. И Лукулл победил их обоих! Митридат покончил с собой, в триумфальном шествии Лукулла несли напоказ, чтобы видели граждане Рима, драгоценную корону – тиару Митридата. А Тигран в конце концов признал себя вассалом Рима. Но вот в эту вассальную зависимость некогда могучего армянского царя Хармиана ни за что не желала поверить!..

   – Да случилось это, случилось! – настаивала Клеопатра, уже почти взрослая. – И ты должна это знать, потому, что он сделался зависимым от Рима, когда ты уже нянчила меня, кроху!..

   – Нет, нет!.. – Странно видимо расширялись ноздри Хармианы, вдруг странно и как-то так порывисто вздувалась и опадала полная смуглая шея. Глаза блестели, будто полнились слезами, но нет, она не плакала... – Тигран убил себя!..

   – Какое убил?! Это Митридат!.. А Тигран повоевал-повоевал, да и предался Риму. Только и всего. И монета, с которой ты не расстаёшься, а я-то знаю, это римская монета, Вероника тебе подарила эту монету!..

Клеопатра, собственно, так и думала, что это римская монета, и что эту монету подарила Хармиане чуткая Вероника, пожелавшая порадовать няню младшей сестры... Вероника, она всегда хотела, желала радовать всех, делать подарки... Но Клеопатра-Маргарита сама не понимала, зачем дразнит Хармиану... Погордиться перед няней своими познаниями? Зачем? Да не намеревалась она гордиться, хвастаться!.. А что? Зачем?.. В сущности, Клеопатре хотелось проявить упрямство, на самом-то деле бессмысленное; хотелось дразнить, изводить Хармиану, и тоже бессмысленно, бессмысленно... И всё же Клеопатра не ожидала, что произойдёт внезапно такое с Хармианой, что Хармиана затопает ногами на одном месте, так странно, глухо, на ковре, и схватит свою воспитанницу за руку больно, подтащит к себе близко, и выхватит с грудей своих монету на шнурке, и полушёпотом, почти хрипом:

   – Смотри!.. Смотри!.. Видела?!..

Клеопатра видела ясно, что монета с изображением Тиграна и вправду не римская. Это была армянская монета, но подарила эту монету действительно Вероника, действительно хотела сделать приятное заботливой няне младшей сестры...

Было больно руке, влажно, горячо, и садняще от ногтей Хармианы... Клеопатра разозлилась на эту свою внезапную растерянность:

   – Пусти! – Выдернула руку... – Я вижу... – И выкрикнула: – Да, я не права!.. Прости!.. – Понизила голос досадливо...

Потом они обнялись, и обе плакали, облегчая душу. Хармиана оплакивала многие обстоятельства своей жизни. Клеопатра в своём плаче прощала себе эту бессмысленную издёвку свою над Хармианой... А ещё потом Клеопатра оценивала ситуацию, которая часто, даже и слишком часто, пожалуй, повторялась в их с Хармианой отношениях; то есть сначала она, сама не понимая, зачем, дразнила Хармиану, затем Хармиана теряла свою сдержанность, обыкновенно ей свойственную как опытной дворцовой женщине, и разъярялась, и кидалась яростно на Клеопатру; а затем Клеопатра соглашалась и примирялась с Хармианой, и едва ли не просила прощения, и сама себе была мила, и они кидались друг другу в объятия, и Хармиана порывисто падала на колени и целовала своей воспитаннице руки... И Клеопатре, уже взрослой девочке, приходило на ум, что так возможно ей вести себя и с другими людьми, то есть сначала дразнить, затем даже и просить прощения, это занятно... Однако так думать, это ведь цинизм... А потом, иного можно так разъярить, что ведь не известно, чем это кончится! Отца, к примеру... Она улыбалась насмешливо...

Но маленькой девочкой она своего отца ещё не знала, да и улыбалась чаще всего открыто-радостно... Да ведь и с Тиграном армянским всё было не так просто! Его привезли в Рим и держали под стражей на Капитолийском холме, а народный трибун Клодий помог ему бежать в сирийский Таре. И ещё долго Тигран противился Риму, не так скоро признал себя этим «другом римского народа»... Взрослая Клеопатра приказала выткать в дворцовой мастерской ковёр с изображением Тиграна, сидящего на троне. Ковёр был торжественно подарен Хармиане как дар царицы (да, тогда уже царицы) во время одной из праздничных церемоний во дворце, посвящённых богине Изиде... Но ох как было ещё далеко до этого ковра, до его подарения...

Клеопатра-Маргарита подросла. В тот год Вероника велела отделать для младшей сестры покои в левом от парадной лестницы крыле, идти в новые покои царевны надо было через квадратный зал с толстыми мраморными колоннами... Маргарита, ещё будучи совсем дитятей, уже понимала, что её Хармиана занимает среди дворцовых женщин значительное положение как главная няня-воспитательница первой по старшинству из младших сестёр царицы... В тот год Маргарита начала учиться в дидаскалионе и покамест оставалась в своих покоях за чтением и писанием, готовя уроки, Хармиана имела свободное время и частенько приглашала в свою комнату дворцовых прислужниц, которых полагала равными себе... Рабыня, служившая Хармиане, подавала калёные орехи и подогретое вино. Женщины усаживались на подушки вокруг низкого столика... Маргарита тишком подбиралась к прикрытой двери и подслушивала... Женщины перебивали друг дружку, слышались имена: «Потин», «Ахилла», «Татида»... На сплетни о Веронике и Деметрии наложен был Хармианой негласный, но строгий запрет. Все знали, что она искренне, матерински предана молодой царице... Впрочем, и без того было о чём поболтать... В разговорах этих дворец представал настоящим осиным гнездом. Огромное количество слуг и придворных проживало бурную жизнь. Какой-то Херей устроил драку во время пирушки, устроенной Агафоклом, швырялись чашами, раскроили череп Демонакту, грамматику Гистию выбили зуб... А маленькая Теано, флейтистка, теперь любовница Тимона... Он её насильно взял... Да нет же, она об этом мечтала ещё с первых своих месячных!.. Коринна брюхата уже на четвёртом месяце... А Сосандра, дочь Каламида, на свадьбе Харина и Симихи так обнажала ноги в пляске, будто догола хотела раздеться... Что ты говоришь? Эвкрит женится?! Стало быть, перед его достанется молодой жене, а зад по-прежнему будет пользовать Ион?!.. Женщины заливались хохотом... Понижая голоса, толковали о любовниках Татиды, матери маленьких Птолемеев...

Маргариту всё это занимало. Девочке хотелось войти самой в это буйство живой жизни, танцевать, петь и пить вино, даже и неразбавленное, и перемывать косточки знакомым, и непременно быть женщиной, быть невестой, сделаться женой, быть с мужчиной на постели брачной, родить ребёнка!.. Это было важнее, чем свитки и пергамены, напичканные до отказа буквами, которые складываются в слова повествований обо всём на свете! Но нет, она любила читать, любила учиться. Только никогда не думала, что это и есть главное в жизни – читать и писать, и читать и писать... Нет!.. Для Маргариты чтение и писание – всего лишь одна из составляющих мозаику жизни цветных плиток... Это Арсиноя боится живой жизни, боится живых людей, предпочитает живым людям описания... И даже не хочет учиться в дидаскалионе, с ней занимаются в её покоях. Арсиноя не умеет прыгать и бегать так быстро, как её старшая сестричка Маргарита. Арсиноя-Кама закрывает уши ладонями, когда Маргарита пытается пересказывать ей разговоры, подслушанные у двери в комнату Хармианы. Камамили и слышать не хочет о том, чтобы когда-нибудь, и даже и скоро, когда они обе ещё вырастут, сделаться женщиной! Камамили говорит, что никогда не будет женщиной, никогда не позволит мужской руке прикоснуться к её телу!.. Но Маргарита, видя, как противно всё это Каме, схватила её за руки, отрывая её ладони от ушей, и нарочно, издеваясь и с озорством выкрикивала прямо в её лицо, в её зажмуренные от отвращения глаза:

   – А я выйду, выйду замуж! Я буду беременная, у меня будет большой живот и в нём вырастет ребёнок!..

Арсиноя вырвалась из цепких рук старшей сестры и горько расплакалась. Тогда, конечно, Маргарита тотчас рассердилась на себя, обняла Каму, просила прощения, приговаривала:

   – Ты будешь жить, как тебе захочется! Ты будешь девственной жрицей Артемиды!.. – Но оставаться всю жизнь девственницей – это вдруг показалось Маргарите таким смешным; она почувствовала, что настроение озорства снова овладевает ею... Вот сейчас она снова засмеётся и станет дразнить Каму... Но Маргарита решила сдерживаться, владеть собою. Она замолчала, отстранилась от плачущей сестры и протянула руку. Кама всхлипнула громко и молча пожала протянутые пальцы... Маргарита не могла понять, почему это Кама всегда готова разреветься... Неужели хочет, чтобы её, плачущую, жалели? Как глупо! Ведь жалость унизительна! А плачущая женщина, с этими искажёнными чертами, с покрасневшей, будто воспалённой, кожей лица, да ещё с соплями под носом!.. Противно и смешно!.. Сёстры всё более отдалялись друг от друга...

* * *

Много-много лет спустя Иосиф Флавий и Дион Кассий упомянут об «Арсиноиде», рукописном своде текстов, приписываемых царевне Арсиное и якобы написанных ею в Эфесе. Овидий в третьей книге «Писем с Понта» обращается к жене:

Нет, не желаю, чтоб ты ссылку со мной разделяла!

Горько погибнуть одной, подобно несчастной царевне,

Той Арсиное, что равной Минерве считалась в Эфесе...

Отметим, что именно «равной Минерве», то есть именно богине мудрости и книжных знаний, аналогу греческой Афины. Но римская Минерва уже связана исключительно с литературным творчеством, с философией, чтением и писанием, но не с гончарным ремеслом и ткачеством, которым покровительствовала Афина...

Папирусы «Арсиноиды» открыты, описаны и изданы в 1937 году в Париже Элиасом Бикерманом. Новый перевод на немецкий язык выполнен Ф. Тегером и издан в Штутгарте в 1957 году.

«Арсиноида» представляет собой ряд фрагментов, прозаических и стихотворных, включающих, в частности, одно из ранних стихотворений Клеопатры, а также фрагментарную историю Птолемеев, написанную Арсиноей, несколько принадлежащих её перу элегий и эпитафий и отрывки из романа в позднеалександрийском стиле о любви и приключениях Фаиды и Андрокла, авторство которого возможно с полным основанием приписать той же Арсиное...

* * *

Когда Маргарита была маленькой, ей, кажется, несколько раз говорили об отце. Кто говорил? Вероника? Нет? Но Маргарита знала, что отец уехал из Александрии, из Египта. Ей не говорили, где он. Она и не спрашивала. Она его совсем не помнила и не думала о нём. Она и о матери долгое время не задумывалась. Для неё, для ребёнка, это была простая данность, то есть отсутствие отца и смерть матери не заставляли её задуматься. Она не считала отъезд отца странным, она была ещё слишком ребёнком.

После этого странного отъезда царя Птолемея Авлета оставшаяся в Александрии его семья состояла преимущественно из особ женского пола – последняя жена Татида, дочери: Вероника, Клеопатра, Арсиноя. Мужчин, то есть будущих мужчин, было всего двое. Два Птолемея-мальчика, сыновья Татиды. Эта Татида была настоящей египетской дамой. Она происходила из очень знатного семейства, гордого своей родословной, уводившей вереницы и вереницы предков назад в историю, в далёкие бесчисленные века фараонов. Но уже при первом Птолемее, сподвижнике великого Александра и писателе, представители семейства, из которого произошла Татида, предпочли эллинизироваться; впрочем, нарочно сохраняя, даже и демонстративно в своём домашнем обиходе многие старинные египетские обычаи. Татида сделалась царской супругой вследствие некоторых интриг, предпринятых её отцом и дядей. Она умела играть на цитре, вела замкнутый образ жизни, появлялась только во время парадных выходов царской семьи, носила складчатое льняное платье с длинными рукавами, поверх которых надевала модные браслеты, сделанные в виде извивающихся змей. Она одна из всех женщин царской семьи брила голову и щеголяла в высоком парике, увенчанном бирюзовой диадемой. Парик не закрывал маленьких ушей с изумрудными серьгами. А шея виделась короткой, потому что её прикрывали несколько рядов ожерелий. Лицо было набелено строго по древнему обычаю, брови подведены широко чёрной краской. Татида смотрела прямо, большими чёрными глазами, но выражение её глаз невозможно было уловить; непонятно было – печалится она, или спесивится, или тревожится... О ней часто говорили исконные египтяне в Ракотисе, видя в ней царицу, близкую им, а в её сыновьях – законных наследников трона. Но греки, иудеи и сирийцы не полагали сыновей Татиды главными наследниками престола, скорее наследницу видели в Клеопатре, потому что она родилась от кровнородственного брака царственных брата и сестры, подобного браку фараонов. В подобном раскладе симпатий, конечно, заключался некоторый парадокс; ведь египтяне, иудеи и сирийцы (в особенности египтяне!) одобряли эти царские браки братьев и сестёр, а греки подобными брачными союзами гнушались, полагали их противоестественными...

Маргарите тоже не нравились брачные союзы братьев и сестёр; ей вовсе не хотелось сделаться женой незнакомого мальчишки, одного из маленьких Птолемеев. Но она знала, что ей это не грозит! Но за кого она может выйти замуж? В Александрии? Здесь много знатных греков... Но хочется стать царицей... Можно выйти замуж за кого-нибудь из парфянских царевичей... А где все династии, основанные диадохами, полководцами великого Александра? Нет уже ни Селевкидов, ни Антигонидов, ни Атталидов... А может быть, она будет, как Вероника? Будет царицей и будет любить...

Между тем мальчики-Птолемеи росли. Маргарита приметила, что в покоях Вероники всё чаще стали появляться приближенные Татиды. Но они даже и не появлялись, они просто-напросто являлись. Вероника принимала их в малом тронном зале. После каждой такой аудиенции она выглядела растерянной, раздосадованной. Однажды, когда они вошли в залу, Вероника сидела на троне вместе с Деметрием. Конечно, она призвала Деметрия нарочно, назло тем троим. Но старший из них заявил сухо и напыщенно, как полагала Вероника, что желает беседовать с царицей! И подчеркнул интонацией голоса, что именно с царицей!..

Самым старшим из них был евнух, начальник женщин дворца, «дома Татиды», по имени Потин. Он был чрезвычайно толст, с большим толстым лицом, часто принимавшим странно обиженное выражение. Волосы его вились, коротко подстриженные, он также подстригал и усы. У него росли усы, а толкуют, будто у оскоплённых усы не растут. Потин ходил медленно, переваливаясь. Одевался небрежно, часто выходил на люди с расстёгнутым воротом, приоткрывавшим волосатую грудь. Судачили, разумеется, будто он и не евнух вовсе, а любовник Татиды. Услышав эту сплетню, большая девочка Маргарита подумала с невольной гримаской брезгливости ребяческой, что ни за что бы не легла на ложе рядом с таким!..

Теодот, воспитатель старшего царевича, предпочитал длинные свободные одеяния, наподобие парфянских, сшитые из плотных тканей, богатых, но тёмной окраски, расшитых выпуклыми узорами. И этот приближенный Татиды не отличался худобой. Лицо его, чуть одутловатое, часто ухмылялось, но глаза глядели всегда умно и грустновато. Он то вдруг появлялся без шапки, показывая всем, словно египетский жрец, чёрную голову, почти наголо обритую, а то являлся с длинными, неровно подстриженными прямыми прядями; то сбривал усы, то отпускал остроконечную бородку. И почти всегда следовал за ним раб с фаянсовым кувшинчиком ячменного или финикового пива наготове, на тот случай, если господину захочется отхлебнуть; а тому частенько хотелось, он любил пиво...

Младшим в этой триаде был Акила[13]13
  ...Акила... – Другой вариант имени этого полководца – Ахилла. Имя «Акила» означает «орёл».


[Закрыть], наполовину коренной египтянин (по отцу), наполовину грек (по матери), один из прежних приближенных Птолемея Авлета, изучавший основы тактики и стратегии по свиткам Мусейона, посвящённым истории военного дела. Толковали – опять же! – будто Птолемей Авлет просто-напросто сделал своим очередным любовником мальчишку, уличного акробата, и в конце концов наградил его загородной усадьбой, рабами, а заодно и офицерским званием. Но если кто и мог из этих троих претендовать на завидную должность фаворита царской супруги, то, конечно же, это был бы Акила, высокий, мускулистый, большеглазый, стройный, щеголеватый в своём позолоченном панцире. Но у него был слишком большой нос и узковатый лоб. Он уже привык разыгрывать из себя этакого сторонника решительных действий, но на деле предпочитал, по сути, держаться в тени Потина и Теодота...

* * *

Клеопатре минуло лет десять, когда в её жизни появилась Дага, та самая Ирас, имя которой пережило века вместе с именем самой Клеопатры.

Госпожа Элли прислала во дворец раба доверенного с письмом – почтительнейше просила царицу Веронику вновь посетить школу: «...ибо приближается день рождения прекрасной царевны Клеопатры и Ваша смиренная подданная страстно жаждет доставить радость и удовольствие юной царевне...»

Не так трудно было догадаться, что госпожа Элли намеревается подарить Клеопатре-Маргарите одну из маленьких рабынь-учениц, но по какой-то причине хочет заручиться дозволением Вероники.

Царица охотно прибыла в школу госпожи Элли. Было любопытно, какой подарок приготовила та для царевны. Но, конечно же, этот подарок был живой! Кто бы это мог быть? Наверное, какая-нибудь маленькая негритянка, доставленная из африканской глуши; должно быть, совсем ещё неприручённая дикарка; потому госпожа Элли и опасается дарить её царевне. А Маргарита уже успела, разумеется, облюбовать диковинную девчонку для своей свиты...

Госпожа Элли выбежала к закрытым носилкам, в которых доставили царицу. Стражники расступились. Бойкая гречанка кинулась поддержать под локоток выходящую из носилок царицу:

   – Я счастлива видеть Вас, великая царица!..

Действительность превзошла все предположения Вероники. Госпожа Элли повела её в подвал, высоко поднимая светильник и то и дело оборачиваясь к царице и её приближенным.

   – Да перестань же ты пятиться! – воскликнула Вероника с улыбкой. – Ты упадёшь...

Говорливая Элли меж тем не смолкала, многословно оправдываясь:

   – ...Великая царица! Я ни за что бы не показала её прекрасной нашей царевне, ни за что!.. Это всё одна из девчонок, паршивая Миртала, проговорилась! За что уж и получила плетей!.. А я не хотела, не хотела!.. Прости меня, великая и милосердная!..

   – Полно!.. Полно!.. – Вероника не любила, когда начинали слишком уж явно заискивать, раболепствовать перед ней. К тому же легко было понять, что наверняка Элли нарочно показала Маргарите... Что? Вернее, кого? Ну, это мы сейчас же и узнаем! И чего бы хотела Элли за свой подарок? Каких льгот? Должно быть, намерена выстроить новый дом...

   – Прости меня, великая царица! Но прекрасная царевна так возжелала...

   – Ладно, ладно... Если твой подарок не опасен для царевны, я возьму его, а тебе пришлю взамен два афинских серебряных таланта, поставишь новый дом и наймёшь ещё учителей...

В подвале было сыро и душно, как и должно было быть в подвале. Госпожа Элли заботливо подымала светильник... У стены поставлена была клетка, прутья были металлические. А в клетке скорчилось какое-то живое существо и скулило и порыкивало...

   – Так это обезьяна! – воскликнула царица, отступая к лестнице. – Нет, я не возьму дикую обезьяну, как бы ни просила Маргарита! Слюна и когти этих тварей могут быть ядовиты. Нет, нет, никаких обезьян в покоях царевен!..

   – Великая царица, это вовсе не обезьяна... – в голосе бойкой Элли слышалось торжество; она сумела-таки удивить, поразить молодую царицу!.. – Это вовсе не обезьяна, это человек! Это человеческое существо, ребёнок. Это маленькая девчонка, не старше семи лет!..

Вероника снова приблизилась. И даже немного наклонилась вперёд, хотя и с некоторой опаской...

Это и вправду оказался ребёнок, девочка не старше семи лет. Она была необычайно грязной и показалась Веронике обросшей длинными светловатыми волосами, будто шерстью, лица и глаз не было видно... Вероника не любила уродства:

   – Она что же, волосатая? – Вероника глядела с недовольством.

   – Нет, нет, великая царица. Да будь она волосатая, ей цены бы не было! А я и так заплатила за неё две мины... Нет, она не волосатая. Но кожа у неё вся изукрашенная, будто парфянская ткань вышитая. Но она человек, человек... И на четвереньках не ползает, а ходит прямо, как положено людям... Я её голую купила; уж и не знаю, нужна ли ей с этакой-то разукрашенной кожей одежда! Тедипп, который поставляет мне девчонок, говорит, будто её изловили в далёких неведомых краях, за пределами Ойкумены, вот где! В тех краях, куда люди попадают раз в тысячу лет! А живут там одни дикари, дичее самых диких варваров, никакой человеческой речи не понимают! И зовутся те края – Гиперборея! Страшные края, где немыслимый холод убивает...

   – Погоди! – царица повелительным жестом остановила болтушку. Впрочем, ведь это и не болтовня была, а, в сущности, некий набор полезных сведений... – Но почему ты держишь её в клетке?

   – Нельзя иначе, великая милостивая царица! Я ещё добра к этому зверёнышу, а Тедипп, так тот связывал беднягу ремнями! Она же всё бежать порывается! И не сладишь с ней, ведь никаких человеческих языков не понимает, я уж об этом сказала. И я ведь кормлю её. Кидаем в эту клетку фиги, мясо жареное, воду в кувшине ставим, чтобы достать могла рукой... Тедипп-то стегал её бичом, тем самым, из крокодиловой кожи, которым самую строптивую девчонку тихоней сделаешь!..

   – Довольно! Я беру её у тебя! Приготовь крытую повозку, повезём её в клетке. Я велю Ригасу стеречь её, покамест будем ехать. Как ты полагаешь, она не станет сильно кричать дорогой?

   – Полагаю, нет. Особенно если твой раб, великая царица, пригрозит ей, покажет ей кулак или скорчит страшную рожу...

Маргарита ничего не сказала Веронике о маленькой рабыне из подвала. Сёстры были близки душами своими. Девочка чувствовала, что старшая сестра-царица знает о её желании и это желание исполнит. Да и Хармиана успела сведать о том, что царица привезла во дворец клетку с какой-то диковинной человекоподобной зверюшкой...

На день рождения Вероника подарила Маргарите славного маленького котёнка:

   – Это живое воплощение богини Бастис, береги эту кошечку!..

Маргарита радостно прижимала котёнка к груди и целовала в мордочку:

   – ...такая пёстрая!.. А глаза как у меня, зелёные! Я буду звать её Баси!..

Кошка Баси прожила у Клеопатры двадцать пять лет – немыслимый кошачий возраст! Клеопатра всего лишь на четыре года пережила свою любимицу...

А спустя несколько дней Вероника привела в спальню Маргариты маленькую девочку лет семи, одетую в чистую белую рубашку. У этой девочки были прямые светло-коричневые волосы, уже подстриженные чуть выше плечиков; черты лица были на удивление правильные, зачёсанные назад волосы открывали чистый умный лоб. Но смотрела маленькая рабыня сумрачно; и от этого сумрачного глубокого взгляда выражение детского лица представлялось странным, будто и вправду нечеловеческим каким-то... Но по-настоящему удивительным было то, что и ручки, и ножки, и лицо девочки покрыты были чудными узорами...

Вероника держала маленькую дикарку за ручку.

   – Экая варварка! Ещё укусит, пожалуй! – сердито проговорила Хармиана.

Вероника покачала головой:

   – Нет, нет, она умница!..

Маргарита весело хлопала в ладоши, разглядывая чудные узоры на лице девочки:

   – Ух, какие стигмы! Как это сделали?

   – Кто знает! – Вероника пожала плечами. – Я думаю, сделали нарезы на коже, а потом заполнили их какими-нибудь стойкими растительными красками...

Кожа девочки была татуирована, покрыта извилистыми узорами, странно сходными с изображениями крылатых черно-красных змей...

Беспечная и ласковая Вероника отпустила руку девочки и наклонилась к ней:

   – Скажи мне, как тебя звали прежде?

   – Дага... – произнесла девочка отчётливо, но как-то так глуховато ударяя на звук «г».

   – А теперь как тебя зовут? Как я назвала тебя? – Голос Вероники переливчато звенел настойчивостью и упрямой ласковостью...

Девочка отвечала чётко:

   – Ирас!..

Маленькую дикарку оттёрли, отмыли, ополоснули душистой водой. Теперь даже видно было в просветах между узорами татуировки, что кожа Даги-Ирас природно светла. Этот сумрачный хмурый взгляд тёмно-карих глаз показывал натуру страстную, и даже и не в будущем, когда девочка подрастёт, а сейчас, теперь опять же...

Маргарита имела много рабынь, положенных ей, царевне, по укладу царского дома. Но эти рабыни, казалось, были всегда; Вероника приказывала покупать рабынь для покоев младших сестёр. Маргарита привыкла не обращать внимания на всех этих молодых женщин и девчонок, пробегающих босыми ногами. Хармиана побранивала неуклюжих. Вдруг что-нибудь хорошее, дорогое ломалось нечаянно, падало и разбивалось случайно; и тогда сердитый гневливый, визжащий вопль Хармианы взвивался. Хармиана угрожала наказаниями, но Вероника прощала. Хармиана ведь сама была рабыней и стремилась доказывать, и прежде всего себе самой, что она действительно высоко поднялась во дворце и даже имеет право кого-то покарать. А Вероника не имела нужды доказывать себе что бы то ни было и потому была добра... Она подарила маленькую Ирас Маргарите, отчего-то решив, что так будет лучше для обеих, и оказалась права... Сначала Маргарита впервые почувствовала, даже и с изумлением, что сделалась истинной собственницей другого человеческого существа. Затем это чувство собственности как-то исчезло, будто растворилось в жарком воздухе летней Александрии. Явилось, сложилось чувство принадлежности. Ирас вся принадлежала Маргарите-Клеопатре! Ирас постепенно сделалась частицей, и немалой, всего существа Маргариты-Клеопатры. И вовсе не как нога, или рука, а будто глаза, или даже сердце, которое вдруг странно ощущаешь, как оно бьётся в груди, как будто твоё сердце в твоей груди – это ещё и отдельное от всей тебя живое существо – Ирас!..

Маргарита, пылая любопытством познавать жизнь, властно требовала от Ирас рассказа о далёких землях Гипербореи. Но девочка ничего не помнила о первых годах своей жизни. Около пяти лет Дага прожила среди своих родных и близких, даже помнила своё первое имя, но в памяти её не осталось ни лиц, ни других имён. Первой более или менее ясной картиной всплывала в её смутной памяти палуба корабля, деревянный щелястый навес, очень огромная страшная волна... И помнила ужас одиночества. Стало быть, прежде, должно быть, не была одинокой... Понукаемая Маргаритой, напрягала память, решительно бросала память куда-то в темноту, но ничего не вспоминалось, кроме снега. Много снега, снежная гора. И с этой горы Дага скатывалась, чьи-то руки поддерживали её... Маргарита знала, что существуют снежные вершины гор Кавказа; и в Афинах, и в Риме случается сыплет снег, а после быстро тает. Но на этих вершинах кавказских гор не тает никогда! А в тех краях, где родилась Дага, люди просто-напросто живут среди снега! В Афинах и в Риме снег ненадолго выпадает, а в краях неведомой Гипербореи снег тает ненадолго...

Маргарита привязалась к маленькой Ирас, приказывала ей укладываться на подстилке подле царевниного ложа. Маргарита спала на низкой кровати, ножки которой сделаны были по старинной египетской моде – в виде львиных лап. Хармиана не хотела, чтобы Ирас спала в царевниной спальне, потому что Маргарита стала детски сердито гнать от себя Хармиану:

   – Я приказываю тебе уйти! Я не желаю видеть тебя ночью! Не смей быть возле меня! Я не хочу, чтобы твой храпучий нос был около моей кровати! Убирайся! И ночью дверь будет заперта. И не смей стучаться!..

Хармиана, конечно же, пошла жаловаться царице, но Вероника приняла сторону младшей сестры:

   – Чего ты хочешь, Хармиана?! Маргарита растёт, ей хочется проводить время без тебя...

   – Но ведь она остаётся с этой варваркой...

   – Ступай, Хармиана. Так должно быть. И не тревожь более меня об этом. Ирас принадлежит Маргарите. А ты верная слуга, я знаю, но не стоит тебе превращаться в госпожу своей госпожи... – И смягчая свои слова, царица улыбнулась с беспечной ласковостью...