Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

* * *

Но вернуть себе здоровье и силу духа оказалось не так просто. Она отправилась в ту самую деревню Тебтюнис, в усадьбу, подаренную ей отцом, и привезла туда сына. Она упорно приседала и распрямлялась по многу раз, бегала по саду, танцевала быстрые танцы, которым обучалась в детстве. И она вернула себе резкость и быстроту движений! Она вновь сделалась упруго сильной, быстрой, легконогой...

Она дала сыну домашнее имя Антос – «цветок» и часто звала его Антулёс – «цветочек». Хармиана, уже вступившая на путь движения к старости, сделалась чрезвычайно привязана к ребёнку, но Маргарита, естественно, нисколько не ревновала. Выбежав ранним утром в сад, наслаждаясь своим выздоровлением и возрождённой быстротой движений, босиком, чтобы ощутить ступнями землю и влажную от росы траву, она видела сидящую в деревянном резном кресле под пальмами Хармиану с младенцем на руках. Её воспитательница уже начала полнеть и с видом довольства удерживала на толстых коленях обеими руками малыша, завёрнутого поверх тонких пелёнок в зелёное шёлковое одеяльце. Большие, тоже босые стопы Хармианы виднелись из-под платья, крепко, плотно опирались о землю. Округлое лицо с наметившимся уже удвоением подбородка улыбалось горделиво, глаза глядели гордые, чёрные, чуть выпуклые... Маргарита подбегала к ней, живо склонялась к малышу, нежно-нежно прикасалась губами к нежнейшей щёчке... Мальчик был настоящий Лагид – прелестное личико греческого ребёнка, большие живые глазки, нежная смуглость кожи... Ему скоро должен был исполниться год. Клеопатра почти не выезжала из усадьбы, занималась исключительно собою, восстановлением своего здоровья, и маленьким сыном. Она играла с ним, учила его говорить, пела ему греческие и египетские песенки, танцевала перед ним, сидящим на высоком детском стульчике, вызывая его детский звонкий смех... В ответ на извивы её рук он тянулся к ней своими маленькими руками, она прерывала танец, бросалась к ребёнку, схватывала его на руки, покрывала его личико и тельце поцелуями, кружилась, держа его, прерывисто, радостно смеющегося, на вытянутых руках... Всё в нём умиляло её. Она любовалась его крохотным фаллом и, вытянув губы, целовала чмокающе... Она весело нюхала его густые, разных оттенков коричневого, немного зернистые испражнения, и сама обмывала его в тазу под струёй чистой воды из кувшина, который держала та же Хармиана, а царица ласково пошлёпывала ребёнка по круглым нежным и плотным ягодичкам... Она подражала его нежному звонкому лепету певучему, ползала перед ним на четвереньках, звала «нежным болтунишкой»... Максим Александриу, в распоряжение которого она фактически предоставила управление столицей и страной, прислал в усадьбу письмо, прося принять его. Он прибыл в открытой колеснице-повозке, в сопровождении небольшой – человек десять – свиты слуг, одетых в чёрно-жёлтые одежды. Он сам правил быстрыми хорошими лошадьми, ноги его были обуты в крепиды из цветной кожи, гиматий был яркий, синего цвета. Он очень возмужал, но смотрел на неё по-прежнему с этой странноватой смесью насмешливости и доброжелательства во взгляде щурящихся черно глаз. В обычной своей манере, с этим подразумеваемым пожатием плечей, несколько вяловато и с лёгкой насмешливостью в голосе, он сказал ей, что хорошо бы, то есть следовало бы, то есть это необходимо – показать её сына александрийцам. Он говорил, немного растягивая слова, что было бы хорошо, если бы она... говорил, как нечто необязательное... Хорошо, если бы она показалась в Александрии... так... неофициально... И она показалась в Александрии, в открытых носилках, на площадях, на главных улицах... Это продлилось целый час... Она была в зелёном платье с длинными рукавами и с браслетами поверх рукавов. Голова покрыта шёлковым бахромчатым покрывалом-шарфом, так, чтобы уши оставались открытыми. Маленький сын сидел или стоял на её коленях, упираясь мягкими красными сапожками, одетый в платьице ниже колен, из-под круглой вязаной шапочки смотрело весёлое личико, он размахивал пёстрой деревянной птичкой, накреплённой на выкрашенную в зелёный цвет палочку... Люди приветствовали царицу и наследника... Потом она тихо покачивала на руках уснувшего мальчика; ей казалось, что всё в её жизни хорошо и просто... Сын всё рос и рос. Его лепет звонкий постепенно преобразовался в слова и даже в незавершённые ещё фразы. Он говорил громко и напористо, звонко раскатывал детское «р-р-р!». Она смеялась и смеялась. Подносила кошку Баси к мозаическому забавному изображению собаки на стене в маленьком зале его покоев. Кошка мяукала, протягивала лапку сердито. Маленький мальчик заливался хохотом... А потом он уже бегал, переваливаясь, топоча ножками, тащил за собой игрушечную двухколёсную повозочку на тонкой верёвке... Она присаживалась на корточки, гречанка, в опоясанном под грудью хитоне, чёрные волосы забраны к темени тяжёлым узлом, протягивала руки, он подбегал, прижимала к его щёчкам ладошки...

Покамест длился этот ужас родов и потом, когда она лежала слабая, окровавленная, она твёрдо, всем своим существом знала, что больше никогда не будет рожать! Но теперь она сделалась вновь здорова и весела, и переполнена упругой жизнью, и бегала с маленьким сыном наперегонки... Она поймала его за животик, прижала к груди, он махал ножками... Она подумала, что хотела бы ещё родить!..

Более всего ей нравилось убегать от него в саду, бросая оземь тугой шерстяной мячик... Он весело бежал к ней. Она была весёлой и сильной. Её сын был Птолемей Лагид, отрасль династии, Птолемей, сын, внук и правнук Птолемеев! Облик его отца изредка смутно мелькал в её памяти, не вызывая ни чувства любви, разумеется, ни чувства неприязни или ненависти... Она обожала своего маленького сына Антоса безоглядно...

* * *

Почему она передала Максиму фактическую власть над страной и столицей? Прежде всего, потому, что он изъявил полнейшую готовность взять на себя тяжёлый и даже и неприятный труд правления. Теперь, после стольких веков, трудно понять, насколько ему было ясно, что это ещё и неблагодарный труд. Разумеется, легионы, оставленные Цезарем, постепенно могли и ассимилироваться в Александрии, но покамест они не забывали о том, что царская казна обязана выплачивать на их содержание определённые суммы. Кроме того, вопрос о пресловутом долге Птолемея Авлета Риму оставался совершенно открытым. В своей личной переписке с царицей Клеопатрой Цезарь не затрагивал этот вопрос, но вопрос этот был затронут в официальном послании сената правительнице Египта, которое Клеопатра передала, не читая, Максиму. Сенат предлагал выплачивать огромную сумму, разделив её на равные доли, в течение трёх лет. Для Египта согласие на подобное предложение означало автоматически увеличение налогообложения. В сущности, следовало вести переговоры посредством обмена письмами и всячески тянуть время и увиливать от прямого ответа... Впрочем, было вполне понятно, что рано или поздно, то есть всё-таки поздно, придётся начать платить! Что до Максима, то его даже и развлекала эта игра в проволочки и увёртки. Максим периодически докладывал обо всём царице, но она отвечала, что он должен заниматься всем этим сам! Ему снова приходилось искусно рассчитывать, для того чтобы информировать её и в то же время не выглядеть досадником и занудой... В сущности, она спокойно могла бы взять всё это в свои руки, интеллекта и знаний у неё было довольно! Однако она просто-напросто не хотела заниматься государственными делами, проявляя своенравие, проводя все дни с маленьким сыном. И дело было не только в её материнстве. Нет, она, казалось, нарочно, даже демонстративно ушла от государственных дел, она как будто бросала вызов... Но кому? Максиму было совершенно ясно, что не ему. Она и вовсе не полагала, чтобы он мог быть хоть в чём-то равен ей; он для неё являлся живым орудием, едва ли не рабом!.. Кому же она бросала вызов? Риму? Цезарю? Или таящемуся в её душе этому желанию жить регулярной жизнью, без эксцессов? Максим иногда обо всём этом задумывался, но особо задумываться ему было некогда... Клеопатра объявила ему, что намерена провести большой театральный фестиваль. Он не возразил, ничего ей не сказал, но ему целую ночь пришлось просидеть наедине с бронзовой счётной доской, учитывая таланты, мины и даже оболы. Фестиваль был проведён и в достаточной степени пышно. Более всего было поставлено комедий Менандра, хотя Маргарита всегда предпочитала Эврипида. Однако на этот раз поставлена была только Эврипидова «Медея». Это была её любимая пьеса; отчего-то было сладко и мучительно-приятно сопоставлять себя и Медею; в этом сопоставлении был привкус запретного, потому и было приятно!..

Царица пожаловала Максиму деревню Керкеосирис, но он приезжал туда редко, то есть он обычно останавливался там, когда объезжал царские и храмовые земельные владения и планировал распределение урожая. Он умел ставить хороших управляющих, земли приносили доход, но выплата Риму долгов Птолемея должна была неминуемо подорвать экономику страны. Владение Максима, Керкеосирис, царица освободила от уплаты налогов. Надо было ещё разбираться с прямыми налогами, содержавшими царицу, двор и армию. То и дело приходили просьбы от различных общин о замене натурального налога – солью, вином, маслом – денежными фиксированными выплатами. Жрецы различных храмов то и дело просили о налоговых льготах. Очень трудно было регулировать таможенные пошлины, поскольку каждая провинция составляла особый таможенный округ со своей сложившейся системой родственных и дружеских связей и, соответственно, подкупов, дачи всевозможных взяток. Совершенно не налаженной оказалась система муниципальных налогов. Чиновникам приказано было строже следить за взиманием косвенных налогов: за работорговлю, за сдачу груза на хранение, содержание домашнего скота в городах также облагалось налогом. Косвенные налоги также вызвали волну просьб. У всех находились поводы для освобождения от уплаты косвенных налогов. Какая-то уроженка Брухиона писала, что является родственницей и наследницей некой госпожи Элли, у которой царица Вероника некогда приобрела маленькую рабыню, сделавшуюся с течением времени доверенницей нынешней царицы Клеопатры, вследствие этого женщина просила освободить её от уплаты налога за работорговлю. Речь, собственно, шла об Ирас. Максим на всякий случай передал это прошение царице. Маргарита рассердилась:

   – Эта сука ещё смеет напоминать мне о том времени, когда моя Ирас была заперта в поганом подвале дома её тётки! Пусть радуется, что я не приказываю казнить её. Никакого освобождения не будет!..

Максим заметил осторожно, что по его мнению стоило бы освободить эту женщину от налоговых выплат... Он не стал объяснять, почему, но Маргарита и сама, конечно, догадалась:

   – Ты не понимаешь! Я не стану баловать александрийцев льготами. Что для них не делай, они всё равно будут сплетничать о своих царях и царицах. Никаких излишних подачек! Лучше пусть знают, что если я говорю «нет», стало быть, нет!..

Доходы с земли, определение земельной подати и ренты также доставляли Максиму много хлопот. Царская казна, «трапеза», как она называлась по-гречески, то есть, в сущности, «банк», также нуждалась в серьёзном контроле. Сеть агентств царского банка покрывала всю страну. Максим пытался понять, действенна ли ещё система откупа, контролируемого государством, когда откупщики вносили собранные деньги в этот самый банк, то есть в казну. И наконец он решился разделить казну на собственно царскую и собственно государственную. Ряд царских земельных владений он арендовал лично. Он приказал доставлять ему для проверки расписания посевов из всех топархий всех номов. В «Дикайомату», сборник законов Александрии, он ввёл статьи о городском благоустройстве и о правовых последствиях необоснованной жалобы по поводу оскорбления действием. Он также расширил статьи о лжесвидетельстве, о запрещении порабощения граждан Александрии... Александрийская жандармерия, «филакитья», была подвергнута строгой проверке на предмет злоупотреблений. Максим не пренебрегал даже чтением надписей на черепках глиняных. Эти острака поступали из отдалённых провинций, где всё ещё по старинке записывали на черепках число принятых корзин и вьюков...

Несмотря на такую занятость, Максим намеревался жениться и готовил пышную свадьбу. Он поставил новый двухэтажный дом в хорошем месте еврейского квартала. При доме разбиты были два сада, один в переднем обширном дворе, большой, и другой, малый сад, во внутреннем дворе. Его избранницей стала девушка по имени Хасса, дочь богатой владелицы ткацкой мастерской. Ткачихи из еврейских кварталов славились в Александрии. Любопытно, что родичи невесты согласились на этот брак не сразу. Деятельность Максима в качестве интенданта царицы они считали равной действиям торговцев и потому осуждали, приводя в доказательство предостережение мудрого Иешуа, сына Сираха: «Купцу трудно уберечься от неправедных дел, и мелкому торговцу – от греха. Как гвоздь входит в стену между двух камней, так входит грех между покупателем и продавцом...» Максим тщетно доказывал, что как раз торговля и не входит в число его занятий; родичи его невесты, решавшие её судьбу, люди простые и потому туповатые, довольно-таки долго стояли на своём. Ему нравилась девушка и он всё же сумел убедить её мать, доказать, продемонстрировав новый дом, что дочь её будет жить «как царица»! Женщина уговорила своих родных. Но, как ни странно, особенно подействовало на простые умы этих простых людей обещание Максима пригласить на свадьбу саму царицу Египта. Со своим обычным спокойствием, чуть растягивая слова, он убеждал их, что царица непременно посетит его новый дом и даже сделается участницей свадьбы! Все теперь ожидали этого посещения с некоторым азартом. Он действительно осмелился пригласить Клеопатру. Он кланялся особенно низко, подметив, что она колеблется. Но она понимала, что ведь он ей нужен, и решила сделать, оказать ему это одолжение. Торжественный кортеж, возглавляемый носилками царицы, приблизился к новому дому в еврейском квартале. Её приветствовали радостным, даже и восторженным шумом и поклонами. Всем бросились в глаза роскошные серьги царицы с длинными, золотыми с бирюзой, подвесками, изображавшими крылатого скарабея, поддерживающего лунную ладью. Она подарила молодым супругам дорогой персидский серебряный ритон в виде грифона. Ирас, одетую в длинное платье из плотного шелка, гологлавую и стриженную по-мужски, разглядывали с любопытством. Её все знали, но отнюдь не все имели возможность видеть так близко. Маргарита посматривала озорно и всячески показывала, что её приезд носит совершенно неофициальный характер. Она улыбалась, посмеивалась, выпила вина, отведала свадебных кушаний... Торжественно старший родич невесты зачитал брачный договор, тщательно выписанный на папирусе:

   – ...Ты становишься моей супругой, а я твоим супругом отныне и навеки, согласно закону Моисееву. Если я оставлю тебя, я должен возвратить тебе твоё приданое...

Пожилые иудеи одеты были на варварский лад, в длинные, высоко подпоясанные рубахи, красные, зелёные, синие, с длинными рукавами; из-под рубах виднелись разноцветные шаровары и сапоги. Несколько особо уважаемых гостей, иудейских жрецов должно быть, имели на себе тёмно-красные плащи с откинутыми на плечи круглыми капюшонами. Но молодёжь одета была на греческий лад. Молодые женщины были в коротких платках на гладко причёсанных головах, в кофточках с перетянутыми талиями и в полосатых юбках. Невеста сидела на возвышении, лицо её было закрыто плотным покрывалом. Играли музыканты. Ритмическая музыка звала к танцам. Тут произошло неожиданное, вызвавшее возгласы восторга и удивления. Заложив за спину руки, пританцовывая, жених приблизился к парадному креслу, на котором помещалась царица. Он вытянул правую руку и протянул приглашающим жестом... Она понимала, что это продолжение игры в демократизм и непринуждённость. Она величественно и торжественно поднялась... Все полагали, что она сделает несколько танцевальных движений и торжественно возвратится на своё кресло тронное, но она внезапно затанцевала перед ними... Несколько минут она танцевала, держась за кончики пальцев жениховой руки, затем он легко отошёл и она плясала одна, вскидывая кверху руки, кружась в золотисто-жёлтом своём шёлку; две длинные косы в причёске на восточный лад взлетали... Она была будто оса... Лицо её было сосредоточенно и серьёзно, она, казалось, исполняла как жрица некий плясовой обряд... Сама она представлялась себе униженной и, танцуя, невольно видела перед собой смутное видение последнего танца Вероники и Деметрия... Когда Максим почтительно вёл её к тронному креслу, едва прикасаясь кончиками пальцев к её руке, она, глядя искоса, приметила на его лице почти открыто горделивое выражение... Она чувствовала себя зависимой от этого человека, но в этой зависимости заключалось нечто забавное, хотя и трагическое...

* * *

Она стала заниматься дальнейшим переустройством дворца. Это было её жилище, приватное, частное. Особенно нравились ей округлые арки с маленькими колоннами, украшенными коринфскими капителями. Она приказала устроить несколько внутренних дворов с фонтанами, окружённых гладкими кирпичными стенами. В дворцовом центральном саду она приказала сажать различные породы пальмовых деревьев и много цветов. Сын подрос, и её уже тянуло в город, к дворцовой жизни. Она вновь начала устраивать литературные и музыкальные вечера. Ей захотелось иметь связь телесную с мужчиной. Она понимала, что всякий знатный юноша в Александрии, всякий её придворный, всякий поэт или астроном из Мусейона будет счастлив безмерно её благосклонностью. Но она ни к кому не испытывала то чувство, какое испытывали друг к другу Деметрий и Вероника. Маргарита представляла себе с отвращением, как ей пришлось бы заплатить за не такое уж значительное наслаждение длинным рядом исполненных просьб и... Зевс-Амон! всё тою же зависимостью и зависимостью!.. Зависеть от своего интенданта – это ещё куда ни шло! Но зависеть от человека, с которым удовлетворяешь свою телесную нужду... Что может быть гаже подобной зависимости!.. Маргарита решила повторить свой опыт с африканцем. Она сменила четверых. Один удовлетворил её вполне, другой – несколько менее, третий и четвёртый оказались весьма хороши. Все они были убиты по её приказу. Она присутствовала при этих казнях, которые, впрочем, уже не производились в её спальне. Она полагала, что любовь, именуемая платонической или уранической, то есть по имени покровительницы бестелесной любви Афродиты Урании, – на самом деле всего лишь бледная немочь и ненормальность, скучное безумие, пригодное для евнухов душою или телом... Но, конечно же, ей мечталось о гармонии в любви духа и тела, как у Вероники и Деметрия. Но она говорила себе: что я знаю об их любви? Быть может, я просто-напросто придумала себе эту гармоничную любовь... Я была ребёнком!.. Что я могла понять в их отношениях!.. Но она нарочно не спрашивала ни о чём Хармиану, желая сохранить для себя этот образ гармонической и потому прекрасной любви... В конце-то концов, когда ей хотелось умных разговоров в промежутках между поцелуями, она всегда могла вызвать к себе Ирас...

   – Ирас! Ты сидишь в своей комнате и читаешь, но, может быть, ты изменяешь мне... Хотела бы я знать, с кем... С какими-нибудь незрелыми девчонками-рабынями...

   – Я не изменяю тебе, царица, – сухо отвечала Ирас...

Клеопатра приказывала ей вдеть в уши большие круглые золотые серьги и танцевать акробатические танцы, перегибаясь мостиком... А серьги раскачивались и позванивали...

В это же время Маргарита пережила беременность и болезнь. Некоторые признаки навели её на мысль о новой беременности. Перспектива рождения чернокожего ребёнка показалась ей забавной! Хармиана сказала, что когда-то наилучшим способом прерывания беременности считались прыжки. Подпрыгивая на левой ноге, надо было ударять себя правой ногой по ягодицам[58]58
  Этот архаический способ вызывать выкидыш в самом первом периоде беременности описан Гиппократом.


[Закрыть]... Маргарита рассмеялась:

   – Ну нет! Я так не хочу...

Хармиана приготовила отличное снадобье из сока спорыньи, которое подействовало, не вызвав слишком сильного кровотечения после выкидыша. Но спустя какое-то время появились гнойные выделения. Хармиана предположила, что её питомица заразилась некоторой дурною болезнью от одного из чёрных любовников. Маргарита лежала, испытывая сильное недомогание, однако всё же нашла силы надавать Хармиане пощёчин, присев на постели и опершись локтем о подушку. Она велела Хармиане пригнуться, чтобы удобнее было бить по щекам:

   – Ты не предупредила меня о возможности подобного заражения. Почему я об этом нигде не читала?

Хармиана распрямилась с покрасневшими щеками:

   – Писания об этом Гиппократа считаются непристойными. Он много писал о том, как прервать беременность, и о дурных болезнях, но попробуй сыщи эти его труды и предписания! Во многих городах и государствах они запрещены к переписке!..

Болезнь Маргариты развивалась. Она уже понимала, что без врача не обойтись. Более всего подходил ей Филот, муж её синдрофисы Полины, человек молчаливый и многосведущий в лекарском искусстве. Можно было призвать его во дворец, но царица решила, что вернее будет отправиться к нему тайком. Её отнесли кружным путём в скромных, но тщательно закрытых носилках. Филот, разумеется, был предупреждён о визите царицы. К счастью, для своего лекарского кабинета Филот нанимал хороший дом в достаточном отдалении от своего и своей семьи жилища. Клеопатра и Хармиана, сопровождавшая её, очутились среди ножей, всевозможных крючков и металлических сосудов разных размеров. Врач с помощью всё той же Хармианы усадил Маргариту на особенный высокий стул. Лечение, приписанное Филотом, оказалось достаточно сложным и досадным. Теперь все её дни заполнены были этим лечением. Хармиана делала ей промывания и обмывала горячей водой, используя мягкую губку. Очистив телесный низ, верная Хармиана накладывала мазь, приготовленную из льняного семени и бузины, истолчённых и смешанных с мёдом. Затем к этой мази были присоединены смола и свиное сало. Пришлось также пить лекарство, приготовленное, в свою очередь, из смеси козьего сыра, коровьего масла и тонкой ячменной муки. Затем к этому напитку прибавлено было разведённое чистой водой вяжущее вино. Когда это лечение подействовало, пришлось переносить ещё и обременительные ежедневные окуривания, когда она сидела на высоком стуле с прорезанным сиденьем... После выздоровления она получила отвращение к этой телесной близости с мужчинами. Какое-то время ей не надо было никакой близости, ни с кем, однако прошло время и она вернулась к ласкам Ирас...

С Цезарем она продолжала переписку, хотя и не слишком регулярную вследствие затруднений при доставке писем. Между тем Максим получил очередное послание сената, фактически предписывающее начать выплату долга Птолемея Авлета. Цезарь ей, разумеется, ни о чём подобном не писал. Однако дружески помянул о том, что был бы рад её официальному визиту в Рим. Странно было эти строки читать. В них, казалось, ничего не было, кроме снисхождения и небрежности. Она раздумывала, следует ли ей дождаться официального приглашения из Рима. В Александрии о жизни царицы уже ходили разнообразные сплетни. Беременность прерванная, последовавшая за этим болезнь, убийство чёрных рабов... Удивительно, как дошли в город слухи обо всём этом, и как эти все слухи были перетолкованы! Разумеется, передавали из уст в уста, что царица заживо гниёт, что каждые три месяца прерывает очередную беременность, что еженощно казнит очередного любовника, что принимает участие в странных и диких обрядах иудеев, почитающих божество, лишённое тела и лица!.. Надо было ехать в Рим. При этом надо было доказывать и внушать горожанам, александрийцам, что её поездка в Рим – не каприз, не причуда взбалмошной женщины, облечённой властью, но необходимость! Тягостную миссию внушать подобное Александрии она, естественно, возложила на всё того же Максима!.. Она понимала, что невозможно делать вид, будто всё хорошо и Рим оставил Египет в покое. Напротив, надо было не игнорировать Рим, а находиться с ним в контакте, в соприкосновении... Она засмеялась громко, она была одна в комнате, наедине с собой, никто не мог слышать, как она засмеялась!.. Находиться в соприкосновении означало спать! Египет фараонов стал женщиной-гречанкой и ложился под Рим!.. Впрочем, когда-то, очень давно, Египтом правила женщина-фараон, царица Хатшепсут, но это было чрезвычайно давно, то есть настолько давно, что, вероятно, и вовсе не было!..

Сборы заняли много времени. Следовало снарядить корабли, отобрать необходимое в путешествии имущество из обширных дворцовых кладовых, собрать рабов и рабынь, корабельщиков и стражников, съестные припасы и подарки... Большая часть пути пролегала через «маре Медитерранеа» – Средиземное море... Царице исполнилось двадцать три года. Её сопровождали неизменные Хармиана и Ирас. Клеопатра отправлялась в Рим вместе с мужем и сыном, которому минуло уже почти два года. Самым забавным, конечно, могло показаться то обстоятельство, что по обычаю первенствующим правителем должен был считаться, естественно, царь-муж, а вовсе не царица-жена! Птолемею Филадельфу было тринадцать лет. Его сопровождал в путешествии собственный штат слуг. Молодой царь и его супруга размещались на разных кораблях. Муж и жена никогда не проводили время вместе. Этого своего брата Клеопатра знала ещё менее, нежели первого брата-мужа. Однако она спокойно, трезво размышляла о близящемся возрасте его возмужалости. Тогда ей снова предстоят суматошные хлопоты. Сама с собой она говорила прямо. Она должна уничтожить его как возможно скорее. После всех расследований и казней, предпринятых Цезарем в Александрии, партия Татиды, так называемая «египетская партия», перестала существовать. Никто уже не верит в Египте, что Египет может стать египетским. Впрочем, в это самое дальнейшее существование Египта Птолемеев тоже никто не верит. Смерть молодого Птолемея надо было хорошо обдумать, продумать. Конечно, египетский Египет умер, но Египет Лагидов ещё существует! Она хотела, чтобы Египет Лагидов олицетворяли именно она и её сын, а не сын Татиды...

Маргарита не думала о встрече с женой Цезаря Кальпурнией, поскольку римлянки не участвовали в официальных церемониях приёма послов, правителей римских провинций и представителей зарубежных государств. Конечно, возможно было заноситься в мечтах, воображать себе Цезаря, прощающего Египту долг Птолемея Авлета, дарующего Египту Клеопатры полнейшую независимость... Но она знала, что ничего подобного не будет! А будут лишь новые и новые унижения, всё более и более изощрённые, вероятно...

Вот уже растянулись по дороге повозки с высокими колёсами. Царица Египта после достаточно утомительного морского путешествия направляется в Рим. Вереница крытых повозок двигалась неспешно. Вот уже завиднелись круглые башни старой крепости... Высадиться пришлось на побережье, корабли египетской царицы отнесло бурей далеко от намеченного заранее места высадки... Маргарита устала и тревожилась о сыне, который не так хорошо перенёс плавание и теперь крепко спал на руках няни. Хармиана и Ирас разместились по приказу царицы в другой повозке. Маргарите не хотелось, чтобы они заговаривали с ней, на правах давних прислужниц, ей хотелось побыть в одиночестве, присутствие одной из нянь маленького Антоса не имело для неё никакого значения... Дорога пошла удобная, мощённая большими прямоугольными плитами... Царица почувствовала свежее дуновение... Потянулась вперёд, чуть раздвинула полог... Внизу медленно двигалась голубовато-серая вода – река Тибр... Она пересела в богато украшенные носилки с балдахином и слюдяными окошками. Носилки эти – гептафорон – несли, соответственно, семь рабов. Ей хотелось видеть окружающее, но чтобы её не видели. Мимо дороги, мимо носилок царицы плыли пинии, оливковые деревья, зелень кустов...

Навстречу ей выехали какие-то посланные сената. Небольшая группа всадников. Они представились царице, но она устала и тотчас позабыла их совершенно однообразные на её слух и звучащие грубо римские имена. Возглавлявший кавалькаду спешился. Царица вышла из носилок. Он поклонился ей достаточно небрежно. Она вскинула голову. Он чуть сутулил плечи, оконечности плечей выдавались вперёд, он слегка вихлялся телом, то есть верхней частью тулова; она почему-то плохо разглядела его лицо, не увидела даже, какого цвета его глаза, но заметила, что эти глаза подслеповатые. Было очень странно, что при этой невоинственной внешности он одет был наподобие Геракла, как его изображают художники и ваятели, – туника, опоясанная у самых бёдер, длинный меч, пристёгнутый к поясу, тяжёлый воинский плащ, чуть волочившийся по земле... Он сказал негромким и скорее теноровым, нежели баритональным голосом, что бывал в Александрии и видел царицу ещё маленькой девочкой. Она поняла, что он – один из тех, кто возвратил египетский трон её отцу!.. Этот человек наверняка видел казнь Вероники и Деметрия и всех их друзей!.. Она невольно нахмурилась, но тотчас улыбнулась светски. Он также повёл светский разговор, спросил, нравится ли ей дорога. Она отвечала, что дорога весьма благоустроена. Он стал рассказывать, что эта дорога построена триста лет тому назад Клавдием Аппием и потому и зовётся Аппиевой...

   – ...римские дороги поддерживаются в образцовом состоянии. Виа Эмилиа, виа Фламиниа, виа Латина...

Она не вслушивалась в его слова, не смотрела на его лицо, но вяловато думала, подумывала о его глазах, опять же не глядя на них... Явно у него сильная близорукость... Интересно, что же он видит вместо её лица, и вместо этой своей Аппиевой дороги?.. Странные движущиеся сочетания тёмных и светлых пятен... Впрочем, и это ей не было особенно интересно... Он передал ей, что сенат (а почему, собственно, сенат, а не Цезарь, подумала она, и тотчас решила, что это глупая мысль), итак, сенат отвёл под её резиденцию обширное поместье в садах Трастевере на правом берегу Тибра.

В отведённый ей дом она прибыла уже ночью, снова сидя в крытой повозке. Вереницу повозок сопровождали факелоносцы. В темноте пахло гарью. Ей очень хотелось спать. Она взяла себя в руки и приказала Хармиане хорошо устроить Антулёса и его нянек. Римские посланные куда-то исчезли. Возможно, уехали, убрались. Её пошатывало, так сильно хотелось лечь на мягкое, закрыть глаза. Ирас и вправду уложила её на мягкое, раздела. Она смутно различала лицо, глаза, руки Ирас... полоски татуировки... Заснула крепко, провалилась в сон...