Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Он ответил только:

   – Я подчиняюсь решению царицы. Я действительно всего лишь гость в твоей стране!.. – Затем он спросил её, хочет ли она проститься с сестрой. – Арсиноя уезжает в Рим, при ней остаётся весь штат её прислуги...

Она хотела было скрестить, сжать пальцы, но не сделала этого, а только отвечала:

   – Нет.

Началась подготовка к путешествию. Она знала, что никакой смуты в столице не произойдёт. Легионы Цезаря стояли лагерем под Александрией. Она вызвала Аполлодора и Максима во дворец. Аполлодор должен был продолжать руководить восстановлением Библиотеки. Максиму она оставила большую государственную гематитовую печать вместе с правом ведать хозяйственными делами и контролировать судопроизводство. Она уже сделала распоряжения о перестройке дворца, пострадавшего за время войны. Ирас, Хармиана и десять рабынь ехали с ней. Предстояло далёкое плавание. Она ничего не боялась. Она хотела наконец увидеть свою страну!..

Но Цезарь предложил сделать это путешествие частным:

   – ...Иначе, девочка моя, подумают, будто царица словно бы представляет свою страну римлянину, словно бы намеревается отдать свою страну... А ты ведь не намереваешься, не так ли?..

Но и она уже привыкла к этим мужским попыткам унизить её, унизить шутливым голосом, и снисхождением в этом голосе, и словами, роняемыми легко... И она расхохоталась, показывая ему свою уверенность, и показывая, что не принимает его слова всерьёз... И дитя в утробе ответило на её смех громкий быстрыми толчками. И она прижала к животу ладони, ощутила толчки сквозь гладкий шёлк, туго обтянувший живот... И было такое ощущение, будто дитя хочет щекотать её внутри, и хочет поскорее узнать, что же там снаружи, и хочет поддержать её в этой её борьбе со всеми, кто решил с ней бороться!..

Но она, конечно же, согласилась с этим римлянином. И снарядили два корабля, один – для неё, другой – для него. Два хороших, из кедрового дерева, корабля. Её корабль шёл впереди. Её охрана была одета, как старинные воины фараонов, старого долгого времени Рамзесов. Его охранных воинов было совсем немного, но на самом деле больше, потому что часть охранного отряда состояла из переодетых в обычное платье светское римское.

Она понимала, что покамест не решилась бы одна путешествовать по своей стране. Она ведь, в сущности, боялась своей страны. Все Лагиды боялись Египта! Они, греко-македонцы, дали этим землям своё, греческое имя, но это имя по происхождению своему было египетским именем. Ей предстояло плыть к людям, которые ещё называли свою, да, свою, свою страну старинным родным именем «Кемет» – «Чёрная», потому что чёрный цвет земли, орошённой Нилом, означал плодородие, возрождение. Лагиды назвали эту страну «Айгюптос», но они всего лишь исказили одно местное именование – «Хику-Пта» – «Крепость духа Пта», а другое название города «Хику-Пта» было – «Мен-Нефер» – «Белая стена», а греки называли этот город Мемфисом... И она понимала, что покамест лишь в сопровождении Цезаря, под его охраной, в сущности, она решается путешествовать по своей стране!.. А он, Цезарь, – он был все, чем должен быть мужчина, потому что главное в мужчине – интеллект! И Цезарь воплощал всеми своими делами этот самый мужской интеллект. Цезарь был тактиком и стратегом. Цезарь был писателем, Цезарь был учёным. Цезарь хотел познавать... Цезарь хотел познать Египет, не Александрию, а ту самую «Чёрную землю», насколько возможно было познать её в одно путешествие! Какие были его практические планы? Ей они были внятны вполне. А кому они могли быть не внятны? Когда-нибудь Египет должен был сделаться римской провинцией. Только и всего. И в какие-то мгновения страшного озарения она тоже понимала ясно, что будет только одно: Египет сделается римской провинцией. Но уже в следующее мгновение она не верила, потому что поверить означало для неё перестать действовать, перестать жить!.. А она жила, жила парадоксально, сама всё более превращалась в некоторый живой парадокс!.. Она ненавидела Рим, она презирала этих дикарей, этих римлян, и она искала, ждала от них – себе – защиты. Она презирала иудеев, сирийцев, насельников Черной земли, коренных местных жителей, и она же изучала их языки, читала их писания, пела их песни и умела танцевать их танцы, и даже могла поклониться их богам, и отдала большую гематитовую печать, дающую власть в государстве, иудею, и делила постель с полководцем Рима!..

Живот её всё увеличивался, пупок втянулся, уплощился. Походка и осанка её сделались горделивыми, потому что мышцы её тела напрягались в этом удержании беременного живота. Округлый живот держался крепко. Но всё же Хармиана надела на неё особый пояс, какой носили беременные, чтобы легче было ходить...

Цезарь смотрел на гребцов, дочерна загорелых, на весла, мерно всплёскивающие воду огромной реки, такой длинной реки, и широкой реки. И, разумеется, он не мог не чувствовать себя преемником великого Александра. Но это была уже немного такая игра – чувствовать себя преемником великого Александра; уже нельзя было испытывать подобное чувство всерьёз, возможно было только играть... И на другом корабле, в одном путешествии с римским полководцем, стояла эта чудная брюхатая девочка... И это было забавно – ведь она тоже могла чувствовать себя преемницей великого Александра!.. И всё это могло быть только игрой, только игрой!.. Корабли двигались по Нилу... Гелиополь, Гизе, Мемфис, Фивы... Остановки, посещения храмов, торжественные приёмы... Пальмовые ветви так высоко вознесены высокими стволами. Стволы видятся такими тонкими издали. Ветви озаряют жаркое синее небо зелёными звёздами... Колоннады, рельефы, огромные статуи, выщербленные течением времени, дождями, ветрами... Каменные тяжёлые коричневые колени, каменные глаза, каменные парики и каменные накладные бороды... Маргарита впервые увидела храмы, воздвигнутые по приказу Лагидов, её предков. Храм Исиды на острове Филе – жемчужина Египта, как зовут греки этот храм. А в Эдфу – храм Гора, а в Дендера – храм Хатор, и храм Себека – в Ком-Омбо... Постройки старого Египта – «Черной земли» – мужественны, даже суровы. Святилище Исиды видится женственным, поэтическим. Но пилон храма в Эдфу стерегут монолитные старинные египетские соколы каменные. А потолок дендерского святилища расписан изображениями богини неба Нут, её женское тело мостом перекинуто через небесный свод... В храмах богинь Маргарита молилась особенно горячо. Она просила женские начала бытия Вселенной о милости. Она предавалась душою их власти... Ведь она – царица, отрасль, потомок людей, сумевших сделаться правителями. А такое в жизни человеческой может произойти лишь по воле богов! Она родит нового царя, и ведь её грядущие роды, они, будто маленькое отражение того, как богини Черной страны, богини Нут, Шу и Геб, отделили небо от земли!.. Она видела в Гизе кирпичные пирамиды, такие ровные издали. И видела огромные, покойно лежащие лапы сфинкса, и его лицо, нос был отбит уже тогда, а на большущем округлённом когте какие-то отчаянные греческие наёмники нацарапали кривовато: «Никос и Андриск были здесь...» Жрецов она побаивалась, как побаивались этих бритоголовых людей в белых одеждах все Лагиды. Жрецом египетского храма нельзя было сделаться, надобно было родиться в семье, принадлежащей к сословию жрецов. Ходили многие слухи о тайнах и таинствах, которые передают жрецы из поколения в поколение... Клеопатре поднесли три маленькие нефритовые статуэтки – Бастис, младенец Гор, сын Исиды, и гримасничающий карлик Бэс... Жрица сказала, что эти изображения следует поставить у постели роженицы, чтобы злые силы не приблизились к ней. Маргарита прошла в процессии к храму Бастис. Её окружали эти жители Черной земли, мужчины играли на флейтах, женщины махали трещотками... После церемонии поклонения богине-кошке верховная жрица приняла в своих покоях правительницу. Маргарита обрела уверенность в себе, в своих действиях, как тогда, в детстве, когда пела египетские песни и танцевала, как египтянки. Теперь все коренные жители могли видеть, что она чтит обычаи и обряды своей страны, поклоняется богам своей страны и нимало не зависит от своего гостя-римлянина, который всего лишь гость в её стране! Цезарь держался даже и скромно, и словно бы в тени, отбрасываемой плодоносящей царицей!..

Она сказала спокойной этой служительнице Бастис:

   – ...вот кто моя любимая богиня! – И весело рассказывала о своей любимице Баси, об этом маленьком воплощении милой богини...

Жрица слушала, молчала, смотрела, но не пристально. Постепенно угасала первоначальная живость Клеопатры. Жрица всё более и более напоминала ей Татиду, и эта память невольно превращала все искренние слова Маргариты, обращённые к жрице, в притворные, нарочитые речи... Маргарита сделалась серьёзна и спросила напрямик:

   – Поклонение богам Черной страны будет существовать вечно, всегда? – Она расслышала в этом звучании своего голоса интонацию детскости и немного подосадовала на себя за эту интонацию...

   – Нет, – отвечала жрица. – Вечно, всегда, – она быстро улыбнулась, повторив слово Маргариты, – вечно существовать не может ничто и никто. Люди, которые будут жить в этой стране после нас, они будут поклониться только одному богу, мужской сущности, лишённой телесного обличья. Часть их будет поклоняться также сыну этого бога, чудесно рождённому девственной иудейской женщиной; дух, частица души этого бога воплотится в нём. И большая часть этих насельников будущих нашей земли поклонится Пророку бестелесного бога, юноше из бедного племени, это племя явится через много веков...[53]53
  ...через много веков... – Речь идёт об Иегове, Иисусе Христе и пророке Мухаммаде.


[Закрыть]

Маргарита не возразила, не выразила возгласом или изменением выражения лица своё удивление. Уныние охватило её... Таким унылым и неестественным представлялось далёкое будущее...

   – Вернутся ли когда-нибудь наши боги? – спросила она печально. И жрица отвечала спокойно и уверенно:

   – Да, разумеется. Они вернутся. Вернётся множество живых, подобных людям, богов и богинь. Однако это возвращение настолько отдалено не только от нас, но даже от тех, которые будут поклоняться бестелесному богу...

Но разве могла Маргарита долго думать, размышлять об этой смене богов в то время как...

...под сердцем озорно толкался её ребёнок, и жизнь живая, телесная шла на неё вокруг стеной живой, дышащей, колеблющейся, пахучей... крокодил отдыхал на берегу Нила, вода текла мимо берега, искрилась, длинноклювый аист смотрел на песок, и прекрасные птицы изгибали шеи и опускали хвосты длиннопёрые, и мальчишки оборванные белозубые подгоняли подросших ягнят и козлят, и женщины несли на головах корзины, наполненные травой, а на руках – кудрявых маленьких детей... коричневые огромные колонны храмовые вздымали вновь и вновь застылые каменные капители, будто венцы огромных цветов окаменелые, и её корабль плыл, шёл вперёд по реке, а вода была мутная и голубая, и по цвету гуще, чем небесная синь... и вдруг пальмы стайкой лохматых ребятишек выбегали к воде и отражались в ней – звёздчатыми кронами вниз... и девушки шагали от реки, удерживая на головах металлические большие кувшины, блестя улыбками и браслетами рук... И никто не знал, где, откуда, в каких дебрях Африки начинается великая река... Но Маргарите сейчас было всё равно. Ведь она не стала бы спрашивать, по каким законам развивается в её утробе плод, потому что она была носительницей этого плода. И вот и река, она живёт; и не всё ли равно, откуда она вытекает!.. И когда Цезарь воскликнул, глядя на эту текущую массу голубой воды:

   – Я отказался бы от победы в гражданской войне, если бы мне дано было знать, где Нил берёт своё начало!..

И вот когда Цезарь произнёс эту интересную фразу, Маргарита вдруг поняла, чем отличается мужчина от настоящей женщины, такой, как она, а не такой, как Арсиноя! Мужчина хочет знать, где обретается начало, а настоящая женщина сама является этим началом!.. И теперь она всё время слышала истинное название этой реки, произнесённое на языке старинном этой земли, – Хапи! И она и сама легко произносила это название... Ей рассказывали, что в разные времена года вода Хапи может быть зелёной, чёрной, красной, и даже – всегда чистая – может быть в начале разлива ядовитой... Она приказала переписать для неё старинный гимн, славящий великую реку:

«Слава тебе, Хапи! Слава тебе, явившийся к нам на землю, чтобы дать жизнь Черной стране! Таинственный Бог, ты заменяешь день тьмою всюду, где тебе нравится, ты орошаешь сады и поля, созданные природой для того, чтобы дать жизнь всем животным, ты наполняешь землю всюду...»[54]54
  Перевод Ф. Гримберг (по французскому подстрочнику).


[Закрыть]

* * *

Что касается исторической фразы Цезаря, то фразу эту вложил в его уста римский писатель Лукан в своей «Фарсалии»...

* * *

...Почему-то вдруг написалось одно стихотворение, которое ей самой показалось жёстким. И она сама себе показалась такой жёсткой, познавшей жизнь. И только вот её ребёнок толкался озорно, как будто не верил в то, что она знает жизнь... Однако она писала это стихотворение и затем прочла Цезарю. Они сидели на палубе её корабля, под матерчатым полосатым навесом, уже нарастала и нарастала жара... Она и сама не знала, почему стихотворение написалось таким. Наверное, вспомнились рассказы Хармианы...

   – ...Армянки невъебенной красоты

Уздечки расплетали языком.

А мы их на торментах с ветерком

Катали. И отчаянно бегом

Центурион рубил легионеров,

Которые насиловали девок... [55]55
  По мотивам стихотворения Елены Фанайловой.


[Закрыть]

Он рассмеялся и заговорил, ещё смеясь, а потом перестал всё же смеяться и говорил серьёзно:

   – ...Какое ты ещё невинное дитя, Маргарита! Я примерно представляю себе, какое место мужских чресел ты называешь «уздечкой», но я не представляю себе, как возможно эту самую уздечку расплести языком! Ты, наверное, имеешь в виду... – Он предположил, что именно она могла иметь в виду, она подтвердила, уже и сама улыбаясь... – И как по-твоему возможно катать девушек на торментах, то есть на наших военных машинах, на баллистах, катапультах и скорпионах? Ты же видела эти механизмы для метания стрел и камней... – Она смеялась, он заговорил уже совсем серьёзно: – Ты полагаешь, девочка, что если ты узнала кое-что страшноватое о жизни, о брутальности жизни, значит, и жизнь ты узнала! Но во всяком случае, поверь мне, я знаю моих солдат лучше, нежели ты о них думаешь! Я знаю, какие они разные люди. Я знаю, как свойственны им и лихость, и дружба, и веселье, и чувство риска, и жажда приключений, и надежда на хорошее устройство в старости, на получение земли и денежного награждения, и доброта, и милосердие, и благородство... Ты не знаешь, как я подсчитываю, будто писец какой-нибудь александрийской дворцовой кладовой, сколько нужно тому или другому легиону лука, фиников, жареной муки... Ты в определённом смысле ещё невинна, девочка! И не стыдись своей невинности, храни бережно её остатки! Ведь незнание – это именно то самое, легко утрачиваемое. Ты хочешь выглядеть опытной и познавшей жизнь, потому что главным, основополагающим в жизни считаешь насилие! Девочка, если бы человеку не были свойственны доброта и желание помочь другим людям, мы не прожили бы и суток!..

Она почувствовала горечь и обиду.

   – Ты сказал о доброте!.. – Она тронула пальцем тыльную сторону его правой ладони, царапнула невольно ногтем... – А люди убивают друг друга! И меня могут убить. И тебя!..

Он улыбался и говорил в ответ:

   – ...Человек, прежде чем его убьют, всё-таки успевает прожить на свете некоторое время, большее или меньшее, знаешь ли! В сущности, если человека убивают, значит, его убивают! Но если он живёт, то лишь благодаря этим элементам взаимного доброжелательства в людях!..

Возразить было нечего. Однако говоря об убийствах, она вовсе не имела в виду убийство раба его хозяином. Она, конечно же, имела право убивать своих рабов, это не подлежало обсуждению! Кажется, и Цезарь не высказывался против рабства как общественной институции... А как обращался Цезарь с солдатами своими, об этом рассказывает тот же Светоний:

«Воинов он ценил не за нрав и не за род и богатство, а только за мужество; а в обращении с ними одинаково бывал и взыскателен и снисходителен. Не всегда и не везде он держал их в строгости, а только при близости неприятеля; но тогда уже требовал от них самого беспрекословного повиновения и порядка, не предупреждал ни о походе, ни о сражении и держал в постоянной напряжённой готовности внезапно выступить куда угодно. Часто он выводил их даже без надобности, особенно в дожди и в праздники. А нередко, отдав приказ не терять его из виду, он скрывался из лагерей днём или ночью и пускался в далёкие прогулки, чтобы утомить отстававших от него солдат.

Когда распространялись устрашающие слухи о неприятеле, он для ободрения солдат не отрицал и не преуменьшал вражеских сил, а напротив, преувеличивал их собственными выдумками. Так, когда все были в страхе перед приближением Юбы, он созвал солдат на сходку и сказал: «Знайте: через несколько дней царь будет здесь, а с ним десять легионов, да всадников тридцать тысяч, да легковооружённых сто тысяч, да слонов три сотни. Я это знаю доподлинно, так что кое-кому здесь лучше об этом не гадать и не ломать голову, а прямо поверить моим словам; а не то я таких посажу на дырявый корабль и пущу по ветру на все четыре стороны».

Проступки солдат он не всегда замечал и не всегда должным образом наказывал. Беглецов и бунтовщиков он преследовал и карал жестоко, а на остальное смотрел сквозь пальцы. А иногда после большого и удачного сражения он освобождал их от всех обязанностей и давал полную волю отдохнуть и разгуляться, похваляясь обычно, что его солдаты и среди благовоний умеют отлично сражаться. На сходках он обращался к ним не «воины!», а ласковее: «соратники!». Заботясь об их виде, он награждал их оружием, украшенным серебром и золотом, как для красоты, так и затем, чтобы они крепче держали его в сражении из страха потерять ценную вещь. А любил он их так, что при вести о поражении Титурия отпустил волосы и бороду и остриг их не раньше, чем отомстил врагам.

Всем этим он добивался от солдат редкой преданности и отваги [...]»

* * *

В Александрию Цезарь не вернулся. Впрочем, они уже направлялись в Александрию, плыли, двинулись в обратный путь, когда близ Гелиополя корабли догнала большая ладья, на которой плыл гонец, нёсший Цезарю известие о наступлении Фарнака на Армению. Цезарь передал через этого гонца приказ командирам римской армии выступать сухим путём в сторону Сирии, сам же он предполагал двигаться морем, не задержавшись в Александрии. Так и было поступлено.

Клеопатра думала, что простится со своим римским другом легко, но вместо облегчения почувствовала, что осталась совсем одна. Этот человек значил для неё в определённом смысле больше, нежели Аполлодор, Максим или та же Хармиана. Вернувшись в Александрию, немного отдохнув, она тотчас написала ему письмо, благодарила, вспоминала подробности путешествия... Он ответил ей. Переписка продолжилась. Она понимала, что ему предстоит много дел, и в Риме, и в провинциях. Он писал, что ещё не так скоро доберётся до Рима. Для неё это было хорошо. Она должна была родить ребёнка, должна была обдумать, как будет вести себя во время предстоявшего ей официального визита в Рим.

* * *

Неизвестный автор (возможно, Гирций) так описывает деяния Цезаря, покинувшего Египет:

«Итак, Цезарь прибыл из Египта в Сирию. Здесь отчасти сообщения приезжих из Рима, отчасти письма, приходившие оттуда же, убеждали его в том, что в Риме управление во многих отношениях неудовлетворительно и приносит делу только вред: ни одна отрасль администрации не поставлена целесообразно, так как от агитации народных трибунов и командиров легионов многое делается вопреки военным нравам и обычаям и приводит к разложению строгой военной дисциплины. Он понимал, что всё это требует его личного присутствия в Риме, но предпочёл предварительно так устроить те провинции и местности, которые он имел в виду посетить, чтобы они освободились от внутренних раздоров, подчинились бы римским законам и управлению и перестали бы бояться внешних врагов. В Сирии, Киликии и Азии он надеялся осуществить это скоро, так как эти провинции совершенно не страдали от войн, но в Вифинии в Понте предстояло несомненно больше хлопот [...] Побывав во всех более значительных городах, Цезарь определил людям, оказавшим ему услуги, награды от имени государства и от себя лично, произвёл расследования и вынес приговоры по прежним местным тяжбам; соседним с провинцией царям, тиранам и династам, которые все поспешили к нему, он обещал своё покровительство, возложив на них обязанность охранять и защищать провинцию, и они простились с ним, полные дружественных к нему и к римскому народу чувств [...]»

И так далее...

* * *

Перестройка дворца была почти завершена. Продолговатая арка парадного входа выглядела мощно. Тронный зал расписан был изображениями ибисов и поднявшихся на дыбы львов. Часть выщербленных ступеней парадной лестницы была заменена новыми...

Она поднималась по лестнице на большую террасу. Прогнала Ирас и Хармиану. Они мелочно опекали её и надоели ей. Поднималась одна. В домашнем платье, светло-зелёном, без рукавов... Ощущала живот не тягостно, а хорошо. Вдруг движение внутреннее, внутри неё, – толчок... думала с улыбкой: рука или ножка... Не останавливаясь, обнимала бережно живот и видела свои руки смуглыми и тонкими на большом животе...

Встала на высоте, ухватилась руками за эти низкие прутья ограждения. Вечер летел на город, кутал улицы, площади, море своими распахнутыми крылами. Вспомнила одно стихотворение Петроса Лукаса, уже такое давнее... Сверху Александрия виделась такой пространной, такое множество игрушечных домов составляло её... Она видела огромное пространство, которое возможно было назвать океаном... Монументальный океан, океан домов-башен, храмов, портиков, колоннад, площадей раскрылся перед ней... Некрополь, сады Брухиона, греческие, еврейские, сирийские кварталы, Ракотис – город аборигенов-египтян... Розовые отблески плясали на мраморных стенах святилища Сераписа... пальмовые рощи окружали храм Афродиты колышущейся темнотой... Она различала храм Персефонны, вглядывалась в уступы святилища Посейдона... Три башни Исиды Фарис... семь колонн Исиды Лохиас... Ипподром... чаша театра... Стадиум... гробница великого Александра!.. Море... Маяк... Александрия!.. Город Лагидов, город Птолемея Фискона, Птолемея Филометора, Птолемея Эпифана, Птолемея Филадельфа... Александрия, поднявшаяся над величием Мемфиса, Фив, Афин, Коринфа... Дельта Нила... Саис, Бубаст, Гелиополь... Гептанома... Тебаид, Диосполис... Мероэ... Смутное сияние, свечение неведомых земель... Большая тёмно-белая птица пролетела, паря, едва не задев царицу крылом... Маргарита чуть отпрянула, опустила быстро левую руку... Затем снова приблизилась к ограде... Каменные стены, дома, побелённые извёсткой, отсвечивали перед заходом солнца, сияли смутно и неожиданно нежными оттенками голубого, красного, зелёного, жёлтого... Вечерний воздух словно бы дрожал и переливался... Темнота летела, поглощая иные цвета, втягивая в своё нутро все очертания... Маргарита нашла глазами Мусейон и восстанавливаемую Библиотеку...

   – Моя Александрия! – проговорила она тихо...

И пусть ей навязали дурацкого мужа! Пусть оставили здесь римские легионы! Всё равно!

   – Моя Александрия!..

...Теперь я царица и пусть звучит повсюду моё тронное, титульное имя:

КЛЕОПАТРА!

* * *

Уже трудно было ходить. Сделались такие тянущие боли внизу живота. Хармиана надела ей совсем широкий пояс. Внизу было всё время мокро и слизисто, Хармиана сказала, что так и должно быть. Гордая, молчаливая, предвкушающая Хармиана сделалась главным лицом в её жизни, размашисто распоряжалась во дворце, созвала самых искусных повитух. Стены комнаты, где должны были происходить роды царицы, художник, давний ученик Деметрия, расписал картинами природы. Дерево раскидывало ветви, усеянные пёстрыми птицами. Кошка улыбалась в зарослях папируса... Но Маргарита не вспомнила о Деметрии...

Руководить родами царицы призвана была Кротиста, изучившая книгу Сорана Эфесского о ведении родов. Хармиана, командующая повитухами Кротиста, сами повитухи, обнажённые их сильные женские руки замелькали перед глазами Маргариты... Она испытывала сильнейшее раздражение, она забыла о ребёнке, долженствующем появиться на свет. Боль раздражала её, она уже не могла сдерживаться и то и дело стонала и вскрикивала. Она ненавидела всех этих женщин. Она слышала свои крики, слышала их совершенно отвратительными, и почти ненавидела себя... Она лежала на постели широкой, сучила ногами полусогнутыми... Кто-то сунул, впихнул в её руку глиняный гладкий сосуд, сделанный в виде матери с младенцем на руках. Она сжала твёрдое, гладкое, ощущая небывало чётко мельчайшие впадинки, выпуклости... Она не помнила в боли, как повели её и посадили на круглый родильный стул. До родов она уже видела этот стул, четыре его ножки сделаны были как четыре статуи небольшие приземистые доброй Бастис. Но глядя на этот стул, она не могла представить себя на нём. Она и теперь не понимала, какая она. Ей было всё равно, когда её ноги словно бы раздирали клещами, раздвигали резко... Потом она понимала, что умирает и слышала свой крик, и смутно сознавала, какой это непрерывный и страшный крик...

Потом она лежала без памяти, а вокруг её ложа рассыпаны были зерна пшеницы и ячменя – от дурного глаза. Столица уже шумно праздновала рождение царевича, нового Лагида, нового Птолемея... Она очнулась и тело её было таким тяжёлым и больным... Последнее, что она увидела перед тем, как перешла в холодную черноту, было странное видение раскрытого, распахнутого рта закричавшей Хармианы... затем Хармиана бросилась на неё почти плашмя... На самом деле Хармиана своей грудью, своим телом сильным налегла, надавила на живот роженицы, помогая последним потугам...

Младенец получил два титульных имени: Филопатор и Филометор – «Любящий отца» и «Любящий мать». Кровный отец его был давно мёртв. Отцом новорождённого Птолемея Филопатора Филометора считался одиннадцатилетний нынешний супруг царицы, Птолемей Филадельф. Спустя месяц после рождения престолонаследника был устроен положенный парадный приём в зале покоев царицыного дворца. Она всё ещё чувствовала себя слабой и это тревожило её и раздражало. На троне, просторном, она сидела рядом с братом-мужем. Она заметила, что он вырос. Присутствовала и Татида, поднёсшая младенцу по обычаю несколько старинных ожерелий и составленный по её повелению египетский гороскоп. Новый царевич появился на свет на двадцать седьмой день второго месяца сезона «ахет», подобное рождение предвещало счастье, утончённый ум и красоту, но сделавшись взрослым, царевич должен был опасаться укуса змеи!.. Маргарита впервые увидела па округлом лице Татиды печаль. Татиду провели в покой, где поставлена была колыбель. В сущности, это был ритуал представления престолонаследника вдовствующей царице. Она вступила в покой сопровождаемая придворными дамами. Няньки поклонились ей церемониально. Маргарита поместилась в кресле у колыбели. Ей казалось, она понимает печаль Татиды. Вдовствующая царица понимала, что обречена на гибель вместе со своим сыном. Ей грустно было видеть внука, сына её старшего, убитого сына; она понимала, что внук едва ли будет знать её, потому что она, должно быть, погибнет прежде, чем он осознает, кто она!.. Маргарита отвернулась равнодушно. Зачем тратить силы на излишние размышления? Какие могут быть сожаления? Это всего лишь её жизнь, жизнь царицы Клеопатры... Татида задала положенный вопрос: хороша ли кормилица. Отвечала начальствующая над штатом слуг царевича, что кормилица хороша. Татида приблизилась к нарядной колыбели, увешанной фигурками Бастис и весёлого Бэса; произнесла положенное заклятие старинное египетское:

   – Сгинь, сгинь, приходящий из темноты!

Ты прокрался сюда, чтобы взять себе дитя?

Я не отдам тебе дитя!.. [56]56
  Перевод Ф. Гримберг (по французскому подстрочнику).


[Закрыть]

затем она тихо произнесла, уже не по обычаю, а от себя, от души своей: – ...«шери» – «маленький»...

Сын Клеопатры стал пятнадцатым Птолемеем на троне Египта. Она долго поправлялась после родов. Опытные врачи из Мусейона предписали ей купания. Ирас сопроводила царицу в одно селение к западу от Александрии, близ которого морская вода была необычайно синей и чистой[57]57
  Имеется в виду нынешний курорт Мерса-Матрух, расположенный на запад от Александрии и ныне имеющий репутацию «египетской Ривьеры».


[Закрыть]. У подножия выщербленной ветрами скалы образовалась естественная купальня, где царица принимала целебные ванны. Она приказывала Ирас раздеться донага и смотрела с завистью на худощавое тело рабыни...

   – Ирас! Говори правду. Я очень изменилась? Я толстею? Моё лицо округляется?.. Войди в воду...

   – Ты снова будешь сильной и красивой... – Ирас входила в воду. – Врачи говорили, что ты уже поправилась после родов, Хармиана спрашивала...

   – Хармиана снова вмешивается не в своё дело! Она не должна говорить обо мне за моей спиной. Да, Филот сказал мне, что я уже здорова. Обними меня... поцелуй сюда, вот сюда, в щёку... Он велел мне купаться и выполнять разные упражнения для укрепления тела. Но знаешь, мне страшно. Мне вдруг начинает казаться, что в моём животе что-то разорвётся, если я решусь сделать резкое или быстрое движение...

   – Ты не должна бояться. Я с тобой.

   – И почему я люблю тебя? Твой голос всегда такой мрачный. А я люблю тебя. В этой жизни я люблю двоих: моего сына и тебя. Ты понимаешь?!..

* * *

Клеопатра сделала богатые пожертвования храму Исиды. Как это с ней случалось, мистическое благочестие охватило её душу. Она почти верила не только в то, что Исида помогла ей благополучно родить здорового сына, но и в то, что сама она чудом вдруг может воплотить в себе Исиду, стать Исидой! Она с жадностью ждала наступления этих мгновений, когда внезапно чувствовала, всею собой ощущала себя живым воплощением богини! В храме установлена была плита-стела, на которой изображалась царица, подносящая вино и плоды Исиде. Клеопатра изображена была в старинном вытянутом венце фараона. Богиня помещалась перед ней на прямоугольном сиденье, кормя грудью младенца Гора. Теперь Клеопатра много и сосредоточенно размышляла о древних египетских божествах. Ночами она не звала к себе Ирас, о близости телесной с кем-нибудь из рабов не было и речи! Она спала одна и видела во сне древних богов и богинь. Она чувствовала, что эти боги и богини желают её выздоровления. Потому что она по сути последняя независимая правительница их страны! В одном из своих снов она увидела Хатхор, богиню неба, в уборе, украшенном коровьими рогами. Хатхор считалась богиней любви, радости, веселья, покровительницей путников. Обретя вновь здоровье и силу духа, Клеопатра отправилась в храм Хатхор в Дендере. Перед этой поездкой она мысленно обратилась к богине, прося прощения за то, что боится взять с собой маленького сына... Ведь он ещё так мал, а Хапи – такая глубокая река!.. И богиня даровала ей прощение... Клеопатра приняла участие во всех обрядах поклонения Хатхор и приказала сделать обширный рельеф, на котором изображены были она и её сын, совершающие жертвоприношение. Разумеется, это были всего лишь условные фигуры в старинном египетском стиле, изображающие женщину и мальчика, напрасно было бы искать в этих изображениях портретное сходство. Но царица велела придать своему изображению сходство с древними профильными изображениями Исиды!..