Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

   – Антил – твой сын. Но если он останется, я не обижу его...

   – Я пошлю другое письмо, я не должен возвращаться в Рим.

   – Я не вправе приказывать тебе, – она невольно вздохнула...

Ночью они вновь, а этого долго уже не бывало, остались вместе...

Октавиан не ответил ни на первое письмо Антония, ни тем более на второе, которое опровергало первое. Зато совершенно неожиданно ответила бывшему мужу Октавия. Или Антоний мог ожидать её послания? Антоний показал письмо бывшей жены Маргарите. И она не могла не оценить внимательность и миролюбие Октавии. Октавия нежно и взволнованно просила бывшего мужа вернуться в Рим... «Дети помнят о тебе. Дочери и Юл любят тебя. Передай Антилу самые добрые пожелания от всех нас. Я умоляю брата не воевать с Египтом. Если ты всё же остаёшься в Александрии, разве так уж невозможны дружеские отношения с Римом?..»

Маргарита сидела понурившись. Разумеется, мужчине неприятен вид женского уныния, но не было сил притворяться!.. Как счастлива Октавия! В жизни этой римлянки не было преступлений. Октавия честна и чиста. В Риме почитают добродетельную Октавию... А меня полагают чудовищем, теперь уже стареющим уродливым чудовищем... И пусть, и пусть!..

* * *

Антоний относился к ней всё хуже и хуже. Он не ответил Октавии. Но он всё чаще раздражался. Маргарита и сама измучилась этим бесконечным ожиданием войны.

   – Октавиан хочет взять нас измором, – сказала она. – Похоже, решил вынудить нас первыми начать военные действия...

Наверное, не надо было говорить. Наверное, это были бесполезные слова!.. На маленьком резном столике подле большого ложа Маргарита обычно приказывала ставить кувшин с изображением летящей богини победы, это был давний подарок Вероники. Вдруг Марк схватил кувшин со столика, швырнул, мгновенно размахнувшись, о стену... Кувшин разбился... Ночь она провела в одиночестве, она не хотела звать к себе Ирас...

Он входил в их общую супружескую спальню, в комнату мужа и жены, входил в запылённой обуви. Нарочно топал подошвами по коврам. Оставались грязные следы. Она молчала. Он уходил, не сказав ни слова...

Он временами делался ласков, как бывало прежде, давно. Она пыталась говорить с ним непринуждённо, он прерывал её грубо. Ему не нужны были её слова, её предположения и догадки. Ему безразличны были её интеллект и образованность. Она шла к детям, вызывала Максима, ехала в Мусейон, или в дом Филота – поболтать с Полиной. Недавно похоронили чудачку Планго. Друзья умирали... Но её дети, и Полина, и Максим, и Диомед слушали её охотно и полагали её интересной собеседницей. Особенно Антос! Её старший сын спорил с ней о книгах, она излагала ему свои планы... только ему!.. Она отдалялась от мужа. Потом вдруг судила себя беспощадно; полагала, что говорит, рассуждает слишком доктринерски, слишком властно... Да, она невольно подавляет собеседника. Антоний может чувствовать себя рядом с ней менее образованным и потому униженным... Сколько раз она пыталась поговорить с ним откровенно!.. И вдруг поняла, что просто-напросто вымогает у него признание, признание в нелюбви к ней! Зачем? Чтобы унизить его?.. Чтобы гадко унизить его?.. Нет, нет, нет!..

Он приходил ночью, пьяный, и нарочно ложился спиной к ней. Он как будто брезговал ею, её стареющим телом... Но ведь на самом деле и она брезговала им! Она знала, что он спит с девками в притонах Ракотиса, и ей было противно лежать рядом с ним. Она даже боялась заразиться от него какой-нибудь гадкой болезнью, чем-нибудь вроде гнойных выделений из пизды или красной сыпи на животе, чем-нибудь таким гадким, какой-нибудь такой болезнью, какую бы он мог подхватить на грязном стёртом войлоке от грязной проститутки!..

Он не любит меня, поэтому я чувствую себя слабой, незаслуженно обиженной... Посмотреться в зеркало и закрыть глаза от этого чувства отвращения к себе!.. Спрашивать его снова и снова; «Ведь ты любишь меня? Ведь правда ты любишь меня?!»... Нет, нет, нет!.. Не вымогать у него признания в нелюбви, не вымучивать!..

Он казался ей циничным, он будто нарочно хотел обидеть её. Он сухо упрекал её в многословии. Она стала бояться его. Он приходил в её покои и будто нечаянно разбивал вазу, разрывал ожерелье, ломал гребень... Резкими движениями переставлял предметы, опрокидывал стулья... Она по-прежнему любила его тело, странно нежное под её пальцами; любила быстрыми касаниями, высовываниями языка лизать вокруг его сосков... маленькие красноватые мужские соски твердели... Он закрывал глаза и шептал громко, что да... да...

хорошо!.. Она тосковала без его тела... Она сделалась ласкова и терпелива с ним. Она никому не жаловалась, не могла пожаловаться. Даже Антосу. И не потому, что подобные жалобы унизили бы её в глазах тех, кому она решилась бы пожаловаться. Нет! Она не хотела, чтобы её друзья плохо думали о её муже!.. Не хотела искренно. И плакала одна, и никто не видел её слёз. И Хармиана утрами, тяжело шаркая туфлями без задников, сама приносила в спальню царицы холодную воду для умывания лица. Хармиана молчала. Её лицо, уже старчески морщинистое, не имело, казалось, определённого выражения. Маргарита плескала холодной водой в свои покрасневшие после долгого ночного одинокого плача глаза...

И вдруг сердце болело от накатившей злости. Она мгновенно, почти сладострастно мечтала о его смерти, хотела убить его!.. И тотчас вновь готова была терпеть, бесконечно терпеть... Лишь бы знать, что он в Александрии, что он не отказался навсегда от своей жены Маргариты!..

Он возвращался, она целовала его глаза, его руки, соски на его груди, маленькие мужские соски... Она знала, она всегда знала, что его возможно назвать простым, но нельзя назвать тривиальным!.. Он возвращался и говорил ей:

   – Материя жизни, действительной жизни, драгоценна, но подвластна времени и потому обращается в тлен! А моя любовь к тебе и твоя любовь ко мне – это ведь уже материя поэзии; и что бы ни происходило меж нами, это уже материя поэзии, непреходящая материя, то, что греческие учителя называют: «ktema eis aei» – «ценность навсегда»!..

VITA NOVA [88]88
  НОВАЯ ЖИЗНЬ (латынь).


[Закрыть]

...Предстану я потомкам соловьём,

Слегка разложенным, слегка окаменелым,

Полускульптурой дерева и сна...

Константин Вагинов

Наконец-то завершилось тягостное ожидание! Октавиан объявил о начале военных действий против Египта. В его указе, очень официальном, но как бы пронизанном сдержанной эмоциональностью, много раз повторялось о справедливости, о необходимости защиты граждан от произвола разбойников, о Клеопатре как о взбесившемся чудовище (так и писалось: «взбесившееся чудовище»), тирания и агрессия коего угрожает всему миру, и поэтому миссия Рима заключается в спасении мира от агрессивной тирании Клеопатры. Замечательный и знаменательный указ так и завершался претендующей на большое благородство фразой: «Наши действия не направлены против египетского народа, наши действия направлены на освобождение Египта от тирании Клеопатры!»...

Об Антонии не сказано, то есть не написано было в этом указе ни слова. И только в одном выступлении, то есть в устном своём выступлении, Цезарь Октавиан говорил «о некоторых наших согражданах, забывших свой гражданский долг...» И тотчас Октавиан провозглашал амнистию всем легионерам, которые по доброй своей воле покинут «египетские войска», так он выразился, и вернутся в римскую армию!

Странным образом Октавиан невольно оказал Марку Антонию некоторую услугу, совершенно унизив его этим полным забвением. Ещё совсем недавно Марк страдал, чувствовал себя прежде всего римлянином и потому предателем Рима, предателем своей родины! Теперь же эта самая родина смачно плюнула в его лицо этими выпяченными для смачного плевка губами бывшего друга, Цезаря Октавиана, этого Фурийца, потому что ведь его прадед, вольноотпущенник из Фурийского округа, был канатчиком, а дед – ростовщиком!.. Теперь Антоний и Клеопатра будто обменялись местами. Его настроение сделалось энтузиастическим, а её раздражал этот энтузиазм; она ощущала своё отчаяние как пелену телесного жара, окружившую её безысходно. Пыталась глушить чувство безысходности лихорадочной деятельностью, подписывала, распоряжалась, приказывала выдать какие-то припасы для армии, какие-то материалы для оружейников... Но понимала, сознавала, что всё это бессмысленная деятельность. Потому что, несмотря на все предпринятые Антонием преобразования, флот Египта, по сути своей, оставался торговым флотом, флотом, построенным, чтобы зерно возить в этот клятый Рим! И моряки Египта – моряки не военного, а торгового флота. И какая это будет война? Кто будет воевать? Александрийцы? Ха!.. Ещё вопрос: будут ли воевать римские легионеры, если Цезарь Октавиан подтвердит своё обещание амнистии... А римский флот закалён Пуническими войнами, сражениями с пиратами Чёрного моря, Эвксинского понта, плаваниями к британским и германским берегам... Римляне умеют сражаться в морских боях...

Тем не менее... Уже было ясно, что римляне навяжут Антонию именно морское сражение. С обеих сторон войска были собраны и выступили. Она сказала Марку, что поедет с ним.

   – Если хочешь... – Но голос его потеплел. Антоний хотел, чтобы она была с ним.

Перед самым отъездом она устроила в Александрии шумное празднование Дионисий – торжества в честь Диониса, бога-покровителя виноделия, веселья, волшебства, бога, которого более всего чтил Антоний. Она знала, что в Риме уже острят на её счёт, уверяя, будто Египет совершенно не подготовлен к войне, будто Антоний спился и руководить армией некому – «...войска поведёт Ирас, девка-рабыня царицы, не то лесбиянка, не то гермафродит!..» Но ни Ирас, ни Хармиану царица не брала с собой в поход. Она сказала им и Максиму, собрав их у себя накануне отъезда, что поручает им самое дорогое для неё – детей! Губы её были сухи, немного воспалены, глаза тоже казались странно горячими, закраины век явственно покраснели. Она не приказывала, она, в сущности, просила, но просила с чувством собственного достоинства, с таким выраженным чувством собственного достоинства, гордо просила!.. Она решительно и сухо отказала Антосу и не взяла его с собой. Антил также остался в Александрии со своим другом... Царица простилась со своими младшими детьми, серьёзно велела им быть умными и терпеливыми... Пальмета жалась к матери, упорно сдерживая слёзы.

   – Будь умницей, девочка моя. Я скоро вернусь... – Но посмотрев в лицо дочери, в эти милые чистые тревожные глаза, Маргарита почувствовала ясно странную фальшь произнесённых слов. Нагнулась к девочке, порывисто прижала к груди, отпустила...

   – Мама! – зазвучал нежный голос, такою болью отзывавшийся в материнском сердце! – Мама! Возьми вот это с собой, и пусть всегда будет с тобой, ладно?.. – Тонкая детская рука протягивала матери маленькую золотую коробочку – детскую копилку.

   – Откуда это у тебя? – Царица держала на ладони изящную вещичку. В сущности, ей не было так уж интересно узнать, откуда у дочери эта игрушка, всего лишь хотелось отвлечь девочку и себя от печали расставания...

   – Мне подарила Хармиана. Потряси!..

   – Да у тебя там и деньги. Ты хочешь что-нибудь купить, сама пойти на рынок, в какую-нибудь лавку, и купить?..

   – Не знаю... Может быть, и хочу. Или, наверное, не хочу. Я тебе сейчас покажу, как можно играть с этими монетами!..

Из копилки упали на пол две монетки, серебряная и бронзовая. Тула присела на корточки, поставила тонкими пальчиками монетки поочерёдно ребром и крутанула... Монетки закружились волчками... Девочка распрямилась, заложила ручки за спину, монетки завершили своё кружение, упали тонко-звонко...

Тула снова наклонилась, подобрала монетки и положила в копилку. Золотая коробочка была совсем маленькая, Клеопатра легко охватывала её пальцами...

   – Мама! Ты всё время вспоминай, что я тебя жду!..

И заканчивая сборы в дорогу, Маргарита отдавала рабыням последние распоряжения, сжимая в пальцах правой руки подарок дочери. А оставшись наконец одна, разрыдалась, вспомнив внезапно себя в детстве, маленькую Мар, запускающую волчками александрийские монетки...

* * *

Акций – это мыс и город на Западе Греции у входа в Амбракийский залив. Битва при Акции давно уже сделалась легендой, мифом, красивой сказкой о любви и войне. Потому что именно в этих двух темах – в любви и войне – поэты и художники черпают необычайно много вдохновения! Заметим ещё раз, что объявив о начале военных действий против Египта, Цезарь Октавиан не упомянул Антония, то есть эти военные действия уже нельзя было назвать эпизодом гражданской войны, эпизодом конфликта между триумвирами. Нет, это была война между двумя государствами, между Римом и Египтом! И Марк Антоний в этой войне фактически исполнял роль предателя!.. Хронисты и историки трактуют эту войну как победоносную для Октавиана, и так оно и есть! Об Антонии отзываются, как правило, в достаточной степени дурно, и возможно, и это так и есть!.. К примеру, тот же Орозий утверждает, что Марк Антоний «...достигнув Акция, где располагался флот, и обнаружив, что почти треть гребцов погибла от голода, ничуть не обеспокоившись, сказал: «Были бы невредимы весла, ибо в гребцах не будет недостатка, до тех пор пока в Греции есть люди».

Далее Орозий рисует войну Рима против Египта в следующих словах:

«Цезарь, покинув Брундисий, на двухстах тридцати кораблях, вооружённых рострами, прибыл в Эпир. Агриппа же, посланный Цезарем вперёд, захватил большое количество транспортных судов, груженных хлебом и оружием, которые из Египта, Сирии и Азии шли на помощь Антонию; пройдя же залив Пелопоннеса, он захватил город Мотону, сильнейший оплот Антония. Затем он захватил Коркиру; преследуя тех, кому удалось бежать, он сокрушил их в ходе морского сражения, после чего, пролив немало крови, прибыл к Цезарю. Антоний, выведенный из равновесия из-за потерь среди его солдат, в том числе из-за голода, решил ускорить ход войны и внезапно, построив войска в боевую линию, двинулся на лагерь Цезаря и был побеждён.

На третий день после сражения Антоний переместил лагерь к Акцию, готовый сразиться в морской битве. У Цезаря было двести тридцать кораблей, вооружённых рострами, и тридцать без ростр, триремы, быстротой сравнимые с либурнийскими, и восемь легионов, посаженных на суда, не считая пяти преторских когорт. Флот Антония состоял из ста семидесяти кораблей, уступая числом, зато превосходя мощью; и действительно, корабли поднимались над водой на десять шагов. Знаменитой и великой стала та битва у Акция. Длилась она от пятого часа до седьмого, не давая никому перевеса, тогда как обе стороны несли крупные потери; остаток дня до наступления ночи прошёл в пользу Цезаря. Первой с шестьюдесятью быстроходными ладьями бежала царица Клеопатра; Антоний также, сняв знак флагменного корабля, последовал за обратившейся в бегство супругой. Уже с наступлением нового дня Цезарь закрепил за собой победу. Как передают, со стороны побеждённых пало двенадцать тысяч человек, шесть тысяч было ранено, из которых тысяча человек скончалась в ходе лечения».

Плутарх в жизнеописании Марка Антония подчёркивает неуклюжесть египетских кораблей, это были торговые суда, переоборудованные в боевые корабли...

«...Наконец, завязался ближний бой, но ни ударов тараном, ни пробоин не было, потому что грузные корабли Антония не могли набрать разгон, от которого главным образом и зависит сила тарана, а суда Цезаря не только избегали лобовых столкновений, страшась непробиваемой медной обшивки носа, но не решались бить в борта, ибо таран разламывался в куски, натыкаясь на толстые, четырёхгранные балки кузова, связанные железными скобами. Борьба походила на сухопутный бой или, говоря точнее, на бой у крепостных стен. Три, а не то и четыре судна разом налетали на один неприятельский корабль, и в дело шли осадные навесы, метательные копья, рогатины и огнемёты, а с кораблей Антония даже стреляли из катапульт, установленных в деревянных башнях...»

Конечно, было бы нам сейчас легко набросать сильными красками какую-нибудь страшную картину смешения летящих огней, валящихся в шумную морскую воду корабельных обломков, трупов и человеческих одичалых воплей... Но эта картина будет, наверное, похожа на какой-никакой морской бой, то есть кисти известного Айвазовского. Поэтому мы никаких таких картин рисовать не будем...

Клеопатра боялась моря. Моря боялись все греческие женщины, даже те, которые выходили замуж за моряков или рыбаков. Плавать гречанки не умели. Реки и моря считались домами морских божеств, и земной, человеческой женщине, не принадлежащей к семье Посейдона или Нерея, нечего было делать на море. Кроме того, рассердившись на мужчину-моряка, морской бог всегда мог наслать бурю, требуя таким образом себе, в своё море, жену или дочь этого самого моряка... Царица Египта, гречанка-македонка, любила море, любила видеть море с палубы корабля и никогда не страдала от морской болезни. Но она и боялась моря. Это был нутряной, почти несознаваемый страх гречанки... И теперь она стояла, застыла на палубе флагманского корабля, названного по её же просьбе «Антониадой». Она куталась в плащ коричневого цвета, плотный, не украшенный никакими узорами. Набросив конец плаща на голову, она машинально тискала складки, удерживая их на груди. Она смотрела странным остановившимся взглядом изумрудных глаз, всё ещё красивых... Ей говорили, что надо уйти с палубы, но взять её за руку, увести, никто не осмеливался. Она почти сознавала, почти понимала, что стоит здесь нарочно, нарочно стоит здесь, открытая смерти. Она стояла, она замерла среди бушующей стихии морской воды, растревоженной человеческой битвой, как замирали некогда женщины её предков, готовые принести себя в жертву морским, речным божествам, лишь бы он, муж, сын, брат, отец, остался в живых!.. Мгновениями Маргарита не помнила себя; ей чудилось, будто она – это какая-то другая женщина, давно умершая и чудом воскресшая, жена, или дочь, или мать давнего предка... И тотчас она опоминалась, приходила в себя и мучительно пыталась вспомнить, взял ли с собой Марк свои стёклышки... Ведь он так плохо видит!..

Она проделала с армией Антония весь путь. В тряской повозке под наспех поставленным соломенным навесом. Навстречу им двигались римские войска. Она бестрепетно ступила на корабельную палубу, не до страха было. Флот Антония обогнул Пелопоннес. Корабли Марка Агриппы поджидали у мыса Акция. Антоний сразу понял, едва ли не с первого взгляда, что корабли Агриппы куда более маневренные и куда лучше укомплектованы, нежели его суда. И Клеопатра понимала это!.. Недаром Марк Агриппа родом был с либурнийского побережья Адриатики. Он смело ввёл в состав римского флота лёгкие и маневренные пиратские либурны, так называли эти кораблики по названию побережья. На либурны Агриппа приказал поставить гарпаги, им самим изобретённые трёхметровые брусья, металлические или деревянные; когда эти брусья летели из катапульт, возможно было только надеяться на милость богов. Но дело было не только в оснащении кораблей, для Антония и люди составляли значительную проблему! Римских легионеров, давно обосновавшихся в Египте, не хватало, александрийцы всячески избегали армейской службы, денег на оплату воинского труда также не хватало. В гребцы никто не шёл по доброй воле. Антоний отдал приказ хватать бродяг и приковывать к скамьям. И всё равно никого не хватало – ни гребцов, ни моряков. Антоний приказывал сжечь корабли, для которых не было возможности набрать команду. Маргарита видела, как они горели. Это зрелище наводило на мысль о поражении, о конце!.. А в Риме известный Маргарите Проперций[89]89
  Проперций (50-16 до н.э.) – римский поэт.


[Закрыть] острил, уверяя, что египетский флот состоит из «барис» – неповоротливых плоскодонных судов, служивших обычно для перевозки по Нилу похоронных процессий...

Царица замерла на палубе. Каждое мгновение смерть могла настигнуть её. Потом вокруг начали кричать. Потом она уже и сама видела, что её корабль окружён, что сейчас возьмут на абордаж!.. Собственно, это и был коронный ход римлян: взять вражеский корабль на абордаж, ворваться на палубу и вступить в рукопашный бой!.. Жёсткие мужские руки схватили её и потащили с палубы... Она дёргалась, как и должна дёргаться женщина, схваченная мужчинами, кричала истерически, выкрикивала непрерывно его имя:

   – Марк! Марк! Марк!.. Пустите меня!.. Пустите!..

Она не сознавала, что с ней происходит, что же с ней делают! Она впала в панику, рвалась и кричала... На самом деле её спасали! Антоний увидел суматоху на палубе «Антониады». Он уже понимал, что морской бой проигран. Вдруг и ему стало страшно! Маргариту могли захватить, взять в плен! Что она была для него? Любил он её? Или она, несмотря ни на что, оставалась частицей всего его существа, как рука или нога... Или сердце в груди?..

Антоний видел, как «Антониада» прорывает двойной строй римского и александрийского флотов и стремительно удаляется с этой арены морского боя. Он боялся, что Клеопатру догонят. Надо было защитить, прикрыть... Он быстро перебрался с тяжёлой декеры на более лёгкую пентеру – боевой корабль с пятью рядами весел, а на декере их было соответственно десять. Пусть нападут на его корабль, а не на неё!.. Они были уже далеко от места битвы. Они были вне опасности захвата, они не очутились в плену, по крайней мере пока!.. Они проиграли...

Антоний поднялся на борт корабля Клеопатры, сел на носу, обхватив голову руками. Клеопатра лежала под навесом в полубеспамятстве. Он поднял голову, посмотрел издали на эту женщину. Она была толстой, некрасивой, волосы её были растрёпанны, одежда в беспорядке. Он, конечно же, не любил её! А кто любит свою руку или ногу?.. Или сердце в груди?!.. Юркая либурна рванулась в погоню за «Антониадой». Брошенное копьё упало возле сидящего Антония. Всё же «Антониада» сумела оторваться от погони... Теперь море вокруг сделалось таким обычным, как будто и не было никакого боя на некотором расстоянии отсюда... Марк Антоний поднялся с трудом, бросил быстрый взгляд на лежащую под навесом Клеопатру. Её обморок перешёл в тяжёлый сон... Марк Антоний спросил, кто управляет кораблём. Капитан подошёл к нему, прихрамывая, нога была обожжена.

   – Ты спас царицу, – произнёс Марк Антоний хрипло и иронически. Человек стоял перед ним, морщась от боли. Антоний спросил: – Как тебя зовут?

   – Алекс. Сириец Алекс...

   – Ну ступай. Тебе трудно стоять...

Антоний снова присел на носу корабля и закрыл лицо ладонями...

* * *

Но это был ещё не конец. И Антоний и Клеопатра опомнились, пришли в себя. Она спросила, сколько дней прошло. Перед ней встала Хармиана и ответила, что два дня. Маргарита не хотела видеть никого из рабынь. Хармиана, охая, потирая поясницу, вымыла Маргариту, расчесала волосы и убрала в простую греческую причёску, подкрасила губы, веки, ресницы, подрумянила скулы, одела в самый простой хитон... Маргарита послала к Антонию Ирас – узнать, придёт ли он обедать в покои жены. Он велел передать, что придёт. Он пришёл в кудрявом парике. Сидели друг против друга.

   – Зачем ты надел этот парик? – спросила она. – Тебе не идёт.

   – У меня волосы сгорели. – Он усмехнулся и дёрнул плечом. – Пришлось сбрить.

   – Всё равно сними!

Он послушно обнажил бритую голову.

   – Так лучше! – сказала она убеждённо. – Так ты совсем молодым выглядишь!

Он улыбнулся дружелюбно. Ели.

   – Александрийцам объявили о поражении? – спросила она.

   – По-моему, им теперь всё равно! Они уже знают, но им всё равно.

   – И всё-таки это подло! – в её интонациях снова – промельком – зазвучало нечто детское... – Лагиды столько сделали для этого города, для этой страны...

Она замолчала и прислушалась чутко. Она, собственно, хотела услышать то, что нельзя услышать, то есть его отношение к ней. Она не слышала сейчас этой тонко звучащей, тонко звучной ноты близости. Он сидел так близко от неё, но он не любил её, он не хотел быть к ней близок. Они были связаны судьбой, но он не хотел быть к ней близок...

   – Я хотел бы написать письмо Октавиану, – начал он и не смотрел на неё...

Она почти догадалась, о чём должно быть это письмо. Она подумала смутно, что ведь и она может отправить своё послание Октавиану, и предложить... Предложить своё отречение!.. Она отрекается от престола, передаёт престол Антосу... И тотчас она поняла, что её отречение не нужно Октавиану. Ему не нужны Лагиды в Египте. Ему нужна новая римская провинция. И поэтому можно не унижаться перед ним...

   – Я напишу, – продолжил Антоний. – Я напишу, чтобы Цезарь позволил мне жить как частному лицу в Афинах! – Ив голосе прозвучал вызов, вызов ей, прозвучала досада, досадовал на неё...

Он говорил сейчас только о себе, не о ней, не о детях... Она ухватилась за соломинку; она быстро – быстрыми мыслями летящими – убеждала себя: он так говорит, потому что знает: Октавиан не позволит ему остаться в живых как частному лицу, Октавиан непременно убьёт его как политического противника!..

   – На твоём месте я бы не стала унижаться, – заговорила она просто. – Он не позволит... – И она услышала, почувствовала, как натянулась вновь струна их близости... – Где твои стёклышки? – спросила. А зачем?

   – Не хочу приглядываться...

Она снова почувствовала его холодность к ней, и как будто он пожалел, уже успел пожалеть о своей мгновенной теплоте к ней... Она хотела сказать ему, что всегда бежала к жизни, всегда желала страстно, страстно желала ощутить жизнь, ухватить жизнь за край хитона... А жизни всё нет и нет... Не сказала...

Жизнь убежала от меня, убежала с самого начала, от меня, от жизнелюбивой меня!..

* * *

В теплом воздухе города, её города, ощущалось отчуждение. Каждым вдохом своим она вдыхала это отчуждение. Она уже не нужна в этом городе, в этом её любимом городе. Она может сколько угодно любить этот город, но город уже не хочет любить её! И надо было махнуть на это рукой и думать о детях. Её любовь, её неразделённая любовь к этому городу оставалась всего лишь её эгоистической прихотью в сравнении с её долгом перед её детьми! Она теперь не должна была думать о своей любви к этому городу, она должна была спасать своих детей!.. Она у них одна! Никому не нужны её дети... Потом она устало подумала, что у неё ещё остаются Хармиана, Ирас, Максим... Антонию тоже не нужны её дети. И надо не думать о нём...

Николай Дамаскин попросил об аудиенции. Она беседовала с ним дружески. Он сказал, что хотел бы уехать в Иерусалим. Она спросила голосом спокойной женщины:

   – Почему? – И голос её прозвучал певуче.

Он улыбнулся спокойной улыбкой молодого человека, совесть которого чиста, и отвечал, что имеет причины личного характера:

   – Собственно, речь идёт о моём бракосочетании... – Он снова улыбнулся, потупился на миг, затем снова поднял голову и посмотрел на царицу своими ясными глазами... Она подумала, что он говорит правду...

   – Антос очень привязан к тебе, – заметила она уклончиво.

   – В свои шестнадцать лет царевич уже не нуждается в наставнике. Он достиг такого возраста и такого уровня развития ума, когда самостоятельное учение предпочтительнее самого утончённого наставника!..

   – Жаль, что тебе приходится уехать, – говорила она, проявляя слабость. – Я надеялась, ты будешь руководить образованием моих младших детей...

   – Младшие царевичи и царевна ещё малы, и, возможно, я ещё возвращусь в Александрию...

Клеопатра сидела одна в своём спальном покое. Так было хорошо сидеть одной и размышлять. Она не могла сердиться на Николая Дамаскина. Она ни на кого не могла сердиться! Никто не обязан был проходить вместе с ней её страдный путь! Никто! Я ни на кого не сержусь, я никого ни о чём не прошу!.. Спасти детей!.. Только спасти детей!..

Николай Дамаскин более никогда не возвратился в Александрию. Он долгое время провёл на государственной службе, в Иерусалиме, у Иродоса, у Ирода Великого[90]90
  Ирод I Великий (73-4 до н.э.) – правитель Иудеи, вёл интенсивное строительство. Христианская мифология приписывает ему «избиение младенцев», никогда не бывшее.


[Закрыть], исполнял ряд царских поручений, дипломатических, административных и юридических, был счастливо женат, имел детей, и мой отец, шутя, говорил мне, будто является его прямым потомком!.. Некоторое время Николай Дамаскин провёл в Риме, написал биографию Цезаря Октавиана, тогда уже Августа. «Всеобщая история» – труд жизни Дамаскина – составляла сто сорок четыре книги, от которых сохранились лишь фрагменты. Замечательная работа Николая Дамаскина послужила одним из источников для сочинений Иосифа Флавия[91]91
  Иосиф Флавий (37-100) – римский историк, иудей по происхождению, автор трудов «Иудейская война» и «Иудейские древности».


[Закрыть]... Я спросила отца – мне было десять лет – а не забавнее ли считать себя потомками Клеопатры? Но он в ответ покачал головой, с улыбкой и отрицательно...

* * *

Римский историк Дион Кассий полагал, что именно с победы при Актии (Акции, Акциуме) можно повести отсчёт годам власти Цезаря Октавиана: «...именно тогда Цезарь в первый раз получил в свои руки всю власть, и в дальнейшем разумно вести отсчёт годам его владычества начиная с этого дня». Именно так утверждал Дион Кассий в своей «Римской истории»...

* * *

Маргарита вышла из спального покоя. Почти толстая – груди большие колыхались под коричневым, тускло блестящим шёлком платья – быстрыми шагами двинулась по коридорам. На толстом, чуть одутловатом лице засверкало выражение энергической решимости... Громко хлопнула в ладоши, громким, зычным голосом звала Ирас. А Ирас уже полетела, побежала ей навстречу. Чёлка Ирас разметалась на лбу, длинные тонкие косы взвивались от бега лёгких смуглых ног босых... ступни и колени взлетали и опускались... Крохотные рубины сверкали в ушах, в левой ноздре – остро и ярко-красно... Мочки ушей проткнуты были – каждая – в нескольких местах и так и посверкивали драгоценной россыпью... Суровое лицо с нависшими бровями было красиво... Они подбежали друг к дружке и обнялась...

Царица быстро, сумбурно напомнила Ирас:

   – ...твои теории о бегстве... Нет, это не какое-то внутреннее бегство, не вглубь себя, не в свою душу... Мы убежим на самом деле... Ты, я, дети, Хармиана...

Хмурое лицо Ирас озарила молниевая насмешливая улыбка... Нет, нельзя было гневаться, жаловаться на судьбу! Потому что ведь судьба дала ей детей, дала верную подругу, дала Хармиану, которая пойдёт за своей царицей всегда и повсюду...

Марк Антоний появился, как тень, виноватая и даже и ласковая к ней, к своей Маргарите, к своей зеленоглазой красавице, тень. Она отдавала приказы, он исполнял эти приказы послушно и быстро. Она говорила о бегстве, о плавании через Аравийский залив, и дальше, дальше!..

   – ...Ты, я, Ирас, дети, Хармиана!.. Мир всё ещё огромен, всё ещё не весь открыт человеческим глазам и шагам и рукам!.. Мы отправимся туда, где не успел побывать великий Александр! У нас ещё есть богатства, деньги, драгоценности! Мы наймём людей, мы заплатим воинам, мы завоюем себе и нашим детям новые земли!..