Текст книги "Застывшая тень (Большая книга забытой фантастики)"

Автор книги: Ф. Энсти

Соавторы: Морис Ренар,Камиль Фламмарион,Октав Бельяр,Хьюго Гернсбек,Виктор Таддеус,Энтони Армстронг,Генри Геринг,Джозеф Шлоссель,Шарль-Анри Ирш,Апо Пярнянен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Еще и теперь, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит. Трудно передать охватившее меня чувство безумного ужаса. Я не хотел смотреть, но глаза мои не могли оторваться от этой головы. Она, вероятно, принадлежала человеку двадцати пяти лет и была покрыта черными волосами. Глаза ее были закрыты веками, губы крепко сжаты. Но что было непонятнее всего, так это нормальный цвет лица ее, свежий и розовый, а губы были красны, как вишня. Эта голова казалась живой. И вдруг она открыла глаза и посмотрела на меня.

Я невольно отскочил в глубь комнаты, фонарь выскользнул из рук моих – и все погрузилось во мрак. В это мгновение послышался голос. Он был хрипловат, но внятен. Голос сказал:

– Это ты, палач?

Я не имел силы ответить. Тогда он повторил вопрос:

– Это ты, палач? Зачем ты будишь меня? Чего тебе еще надо от меня?

При звуках этого голоса, страх мой начал рассеиваться; ощупью я нашел фонарь, зажег его – и осветил Голову…

Она продолжала:

– Кто ты? Как ты попал сюда? Каким чудом удалось тебе перехитрить Круля? Я вижу, ты дрожишь, не понимаешь. Ты спрашиваешь себя, не стал ли ты игрушкой кошмара? Нет, все, что ты видишь, реально: я – не что иное, как отрезанная голова.

– Живая? – пролепетал я.

– Да, живая, волей и знаниями профессора Круля. Бога ради, разбей машину и верни меня обратно в небытие, откуда он меня извергнул.

– Кто ты? – спросил я.

– Проспер Гаруш, гильотинированный в Гавре три года тому назад.

– Убийца Элизы Бодю?

– Он самый! Ты вспоминаешь? – спросила Голова.

– Да, – ответил я. – Но как ты попала к профессору Крулю?

– Он купил голову за десять тысяч франков. В Германии не гильотинируют – и потому он принужден был устроить свою лабораторию во Франции.

Научные объяснения

– Однако, – воскликнул я. – Как же это возможно, чтобы ты жила? Ведь, чтобы жить, надо иметь сердце, желудок, легкие…

– Это ошибка: необходима только кровь! Выслушай меня внимательно, и ты поймешь. В течение некоторого времени ученые предполагали, что единственным элементом, поддерживающим жизнь – является кровь. Отсюда вывод: все органы человеческого тела важны лишь постольку, поскольку они очищают и обновляют кровь. Так как мозг управляет действием сердца, – а мозг всегда оживляется и поддерживается обращением крови, – то ясно, что только она одна и является единственным источником жизненной энергии. Теперь: если каким-нибудь способом достигнуть правильного обращения крови в отделенной от тела голове, то она будет жить. Гениальному Зигфриду Крулю удалось разрешить эту нечеловеческую задачу.

Я ни слова не проронил. Объяснение это ошеломило меня: я отказывался верить, чтобы отрезанная голова могла говорить таким образом.

– Мне казалось совершенно невозможной жизнь после того, как разрывается связь между туловищем и головой.

– Это ошибка – и в этом-то состоит великое открытие Круля. Я не знаю деталей конструкции своего искусственного сердца, но посмотри внимательнее, прислушайся: как правильно бьется оно под действием электрического мотора, который гонит кровь свиньи (наиболее близкую к человеческой) по искусственным венам к голове. Я говорю тебе: это гениальное открытие.

– Но почему, – спросил я со страстным интересом, – необходимо ежедневно вливать новую, свежую кровь?

– Ах, ты знаешь об этом? Кровь необходимо обновлять каждые двадцать четыре часа, иначе она сворачивается и портится.

– Понимаю, – воскликнул я. – Но ведь это поистине гениально.

– Проклятие!

– Почему?

– Человек не имеет права изменять законы природы и прерывать покой мертвецов. Когда я был человеком, я, подобно другим, боялся смерти. Но теперь я знаю, что смерть слаще жизни! Там царит молчание. Тихо…

Голова закрыла глаза. Лицо ее побледнело.

– Ты понимаешь меня? – спросила слабо она. Я сделал утвердительный знак. Она продолжала:

– Не надо верить тому, что осужденные очень боятся смерти, эшафота: после своего преступления, они переживают так много мучительных часов, что смерть является желанной. С того момента, когда я раздробил череп несчастной Элизе, – жизнь моя превратилась в ад. Поэтому, когда однажды утром, на заре, за мной пришел палач, я был почти счастлив. Еще одно тяжелое мгновение – и мука моя прервалась. И вдруг Круль оживил меня, обрек на новую муку – чудовище!..

Я не знал, что сказать – и наступило глухое молчание.

– И что ужаснее всего, – заговорила она снова, – это то, что я чувствую свое тело! Да, чувствую свои руки, ноги; хочу двигаться, дышать, есть – а между тем, я – только машина. Как я молила Круля – дать мне умереть, но он не хочет, потому что я – плод всей его жизни, и он бережет меня с ревностью влюбленного. Это безумец, гениальный безумец. Но ты ведь – человек с сердцем, – и пожалеешь меня: освободи меня! Разбей машину.

– Это невозможно! – вскричал я. – Уничтожить подобную гениальную работу я не могу.

– Но если бы ты знал, как велики мои страдания!

Ах, каким голосом были сказаны эти слова! С какой мукой смотрели на меня эти глаза.

– Открытие Круля гениально, но кому оно нужно? Какой смысл в том, чтобы оживить отрубленную голову? Какой прогресс это принесет науке? человечеству?

Я согласился, что это грандиозное открытие – бесполезно. А жалкий остаток человека продолжал молить:

– Ты поборол все препятствия и пробрался ко мне – неужели же ты опять покинешь меня на вечную муку… Я живу в прошлом… Ужас! Элиза… тяжелая бутылка… она падает… я поднимаю ее… я думаю, она в обмороке… но голова в крови… Неужели она умерла? Да: я убил ее… дальше тюрьма, муки, эшафот – затем отдых… Но, Боже, опять жить… страдать… чувствовать себя машиной… О! Какой дикий ужас!..

Развязка

Я задрожал – и решил. Что? То, что должен был решить человек с настоящим сердцем: я должен дать покой измученной душе Гаруша. Не говоря ни слова, я поднял револьвер, стал поближе к машине, прицелился – и… выстрелил.

Звонкие удары искусственного сердца мгновенно замерли. Послышался треск, глухой шум.

Как я выскочил из лаборатории Круля, как попал по ту сторону забора, как бежал до деревни и как я очутился в своей комнате – не знаю. Я пришел в себя лишь через пятнадцать дней – и узнал, что в ту памятную ночь в красном доме раздался страшный взрыв и вспыхнул пожар, уничтоживший все без остатка.

Среди развалин и пепла останков профессора Зигфрида Круля не было найдено.

Франк Аткинс
ОНО

I

Стояла ранняя весна; те голенастые птицы, которые улетали на зиму в теплые страны, только что вернулись к излюбленным ими болотистым морским заливам и к насыщенным влагой кочковатым низинам.

Арндель и Левингтон собрались на охоту. Они редко увлекались такими безобидными занятиями, как стрельба болотных птиц, но в силу различных обстоятельств для них пришло время отдыха, а бодрящее дыхание весны превратило их в беззаботных, веселых мальчишек.

Свои каникулы они проводили посреди уединенных морских, соединявшихся один с другим, заливов и однажды в течение целого жаркого дня стреляли дичь из плоскодонного челна, контур которого поразительно напоминал продольно разрезанную сигару.

Солнце зашло за гряду ярких, как огонь, облаков; две цапли медленно поднялись и вырезались черными силуэтами на багровом фоне; Арндель же и Левингтон подвигались к острову. Их челн беззвучно скользил по стеклянистой красной поверхности и, так как оба охотника лежали в нем, больше напоминал какую-то крупную рыбу, чем человеческую лодку.

– Какое мрачное место. Кто может жить здесь? – спросил смуглый, худощавый Арндель.

– Одно небо знает, – ответил Левингтон, поворачивая свое бронзовое лицо в сторону нависших над водой деревьев и прибавил:

– Судя по крику, каравайки.

Едва плоскодонка подошла к берегу, охотники поняли, что стон каравайки несся с болота, вероятно, лежавшего позади высоких деревьев, которые темной чащей подступали к воде. В этом месте кто-то некогда старался разбить парк, но заброшенные дорожки заросли сорными травами, а на покосившейся скамейке реполов свил гнездо. Кто-то также пытался устроить маленькую гавань для лодки; на ее берегу стоял лодочный сарай, полуразрушенный и, очевидно, превратившийся в жилище крыс и водяных зверьков. Все дышало запустением.

И вдруг нечто захохотало. Я умышленно говорю «нечто», так как это не был смех животного или человека. В нем не чувствовалось веселья; раздавался звук, бездушный, бесчувственный и неописуемо злобный.

Левингтон сел; его лицо побагровело.

– Это здешний дьявол. Что ты скажешь? – спросил он.

Но Арндель ничего не сказал; сморщив свои темные брови, он только вглядывался в чащу деревьев.

Наступила мертвая тишина. Потом вторично прокатился отвратительный, безрадостный, зловещий смех; треснула ветка, и снова сомкнулась тишина.

Охотники несколько минут ждали, что случится что-нибудь ужасное. Ничего! Желтое лицо Арнделя не изменилось.

– К берегу, – сказал он и, несколько раз ударив веслами по воде, остановил челнок.

Левингтон спокойно засмеялся и заметил:

– Ты всегда был странный малый.

Они вышли из своей плоскодонки и по колено в воде зашагали к тихим деревьям, думая увидеть то нечто, которое смеялось; но оно не показывалось. Только легкий ветер вздыхал и шептал что-то про себя в сгущавшейся темноте под деревьями.

– Ну, – сказал Левингтон через полчаса, – с меня довольно. Вернемся. Мы хотели развлекаться, а не переживать какие-то неведомые ужасы и… Черт возьми, что же это?

Левингтон и Арндель были среди густых кустов и низких деревьев, поэтому могли слышать плеск воды, но не видели ее. И вот им почудилось, будто бегемот поднялся из зеленой чащи и двинулся к морю.

Трещали ветки; что-то их раздвигало, ломало, прорываясь сквозь чащу; потом донесся странный звук, не плеск, а скорее как бы сосущее журчание, которое всегда сопровождает погружение в воду огромного тела. Левинтон и Арндель оледенели; они слышали и этот звук, и ропот волночек, набегавших на берег и, в свою очередь, ломая ветви, кинулись к берегу, но ничего не нашли.

– Покорно благодарю, – пробормотал Левингтон, – довольно! Я хочу вернуться к цивилизации, к здоровым людям.

Арндель засмеялся. Но что за ужас! Ему ответил безумный хохот, на этот раз прозвучавший в темноте деревьев.

Охотники быстро вернулись к челну и лихорадочно схватились за весла; ими овладело желание увидеть реальный стол с белой скатертью, с блестящим серебром, услышать человеческий говор и грохот колес.

– Кто, – после ужина спросил Арндель хозяина гостиницы, – кто живет вот здесь? – Своим коричневым пальцем он указал на пятно, обозначавшее остров на местной карте.

– Синьор Антонио Дон Педро де Газенцио, – ответил владелец отеля «Морская Дева».

– Боже! – Арндель закурил сигару и, помешав кофе, снова спросил: – И он похож на свое имя?

– Он странный человек, сэр; очень странный. Но больше я о нем ничего не знаю.

– Ага! И живет там для удовольствия?

– Бог знает, сэр… Гм. Ну прошу извинения, сэр…

Хозяин гостиницы сделал шаг назад. Арндель взглянул на него, толкнул к нему свой сигарный ящик и налил рюмку вина.

– Садитесь, – попросил он, – и расскажите нам все, что вы знаете.

Хозяин гостиницы сел к столу, закурил сигару и заговорил с остановками.

– Видите ли, мы ничего не знаем. Нам известно только, что остров и дом принадлежат ему, да еще, что он жил со своим другом и слугой-негром. Его друг уехал. Прежде это был барский дом, настоящий замок, но, говорят, с тех пор, как он купил его, там стало неспокойно. Вот и все. Только, может быть…

– Что? – Арндель наклонился над столом, и его черные глаза впились в лицо хозяина гостиницы.

– Да так, пустяки. Я сказал Биллю: «Билль, ты пьян. Ты веришь выдумке».

– Продолжайте, – спокойным тоном произнес Арндель.

– Хорошо. Третьего дня вечером Билль вернулся с рыбной ловли. У нас рыба замечательно ловится на острогу. И вот он клянется и божится, что подле этого острова кишели привидения, а в воде возился слон, но… – содержатель гостиницы поднялся со стула. – Повторяю, Билль пьян.

Левингтон посмотрел своими безгрешными карими глазами в рюмку с вином, потом сказал:

– Погодите одно мгновение. Откуда явился этот сеньор Гингамбабос?

– Говорят, из Южной Америки, сэр.

– А, благодарю вас. Расспрашиваю из любопытства, единственно из любопытства. Мы видели, до чего усадьба запущена. Странные люди бывают на свете!

II

На следующее утро Арндель и Левингтон опять отправились стрелять голенастых птиц, по крайней мере, говорили, что едут охотиться. Однако, они взяли с собой штуцера, заряженные картечью и пулями.

– Лучше никому не будем говорить, куда мы отправляемся, – заметил Арндель, когда их челн двинулся на восток. Через час им встретился рыбак, который видел, что они вели челн на запад, а именно в этом направлении находился остров.

– На этот раз мы подойдем осторожнее, – заметил Арндель.

И они, действительно, стали красться под нависшим берегом, лежа в челне и двигая его винтообразными поворотами одного весла, которое перекинули через корму. Они могли сделать это благодаря приливу; в противном случае, под берегом лежали бы только густые слои ила и грязи. Солнце светило; в его полуденных лучах накалялись даже стволы ружей.

Охотники зарядили эти ружья такими пулями, которые свалили бы и слона. Но они не видели ничего. Вода лежала спокойным маслянистым ковром; черные и золотистые пятна еле дрожали под деревьями; над маленькой лодочной гаванью не виднелось ничего живого, кроме лазоревых стрекоз.

Ничто не прерывало неприятно-глубокой тишины, в которой чувствовалось ожидание чего то страшного. Оба охотника сознавали это и, когда их челн направлялся к маленькой гавани, Левингтон беспокойно зашевелился и заметил:

– У меня на душе тревожно. Мне кажется, будто… Ну, словом, я чувствую, что здесь кто-то мучается!..

– Да, – согласился Арндель. – Чудится, будто «что-то» старается призвать нас, но не может. Никогда не испытывал я ничего подобного. А ты?

Левингтон кивнул головой.

– Пристанем к берегу, – проворчал он. – Вероятно, ощущая под ногами почву, мы станем увереннее.

Они высадились на берег, покрытый порыжевшей травой прошедшего лета. Левингтон взял якорь, чтобы отнести его повыше, и вдруг, что-то пробормотав, точно прирос к земле. Он стоял так долго, что Арндель подошел к нему.

Они оба молча смотрели на очень торную тропинку, которая бежала от окраины воды в густую чащу деревьев.

Это была не обыкновенная, очень определенная тропинка; в ее середине поднималась полоса травы фута в два высоты; по обеим же сторонам почва не была вытоптана ногами животных, но сплошь покрыта ямами, очень глубокими в мягких местах и как бы сделанными несильными ударами кирки или тростью с острым концом.

Главный ужас этой тропинки состоял в крайней ширине травянистой полосы и небольшом расстоянии друг от друга двух рядов странных углублений. Можно было предположить, что эту дорогу сделало огромное существо, одинакового размера в ширину и в длину. Кое-где по обеим сторонам дорожки на деревьях и древесных суках виднелись большие надрезы; казалось, их сжимали волчьими капканами.

– Признаюсь… – медленно прошептал Арндель.

– Знаешь, ведь это же не… – Левингтон развел руками и замолчал.

Эти люди, в силу наблюдений, знали следы чуть ли не всех крупных зверей, но никогда не видали ничего подобного. Перед ними лежало доказательство прогулок какого-то исполина, какого-то допотопного чудовища.

Левингтон повернулся, прошел по странной тропе до берега, наклонился над водой и через несколько мгновений знаком подозвал к себе своего друга. Здесь были не только ямы, но и большие нацарапанные длинные следы неправильной формы, а в том месте, где неведомое существо, очевидно, входило в воду, – гладкая полоса, как бы оставшаяся после спуска лодки в море.

– Нам необходимо разъяснить дело, – заметил Арндель. – Я отправлюсь по этой… дороге вверх. Ты пойдешь?

– Да, – ответил Левингтон.

И они зашагали рядом, держа ружья на прицеле. Тропинка привела их в глубокую прохладную тень вековых деревьев, и скоро они достигли самой чащи; там тропинка окончилась.

Арндель говорит, что даже теперь, через много лет, та картина вспоминается ему в сновидениях, и это немудрено. Я уже сказал, что тропинка прервалась. Два друга остановились. Противная, скользкая, покрытая слизью покатость спускалась к воде, черной там, где на ней не было пены, и местами с зелеными и лиловыми переливами.

Это был пруд, занимавший приблизительно около полуакра, по-видимому, очень глубокий и совершенно неподвижный. Его со всех сторон окружали узловатые изогнутые деревья, мрачные и покрытые мхом; на их стволах, в полусвете чащи, как-то болезненно блестели большие мясистые грибообразные выросты. Высокая чугунная изгородь из заостренных брусьев бежала вокруг воды и, хотя металлические перекладины казались очень толсты, но во многих местах были согнуты, а как раз ниже обоих охотников, под откосом, изгородь, сломанная, обезображенная, исковерканная, лежала на черной сырой земле.

Поблизости не виднелось ни одного живого существа, кроме легионов москитов; беззвучный воздух не оживляли никакие звуки. Но ужаснее всего казался противный, удушливый запах тления, который и заставил обоих охотников побледнеть; в довершение всего, на окраине воды валялись кости и черепа животных.

Арндель и Левингтон переглянулись. Несколько раз уже упоминалось, что эти люди не походили на тихих ягнят, но в этом месте они невольно задрожали. Ощущение, что какое-то создание призывает их, мучается, но не может высказаться, стало подле пруда сильнее, чем прежде. Арндель и Левингтон быстро отошли от черного озера и стали совещаться.

– В какой ад попали мы? – задыхаясь, произнес Левингтон.

Арндель зажег папиросу. Он не мог не закурить, хотя знал, что табачный дым мог выдать их присутствие.

– Сдается мне, – ответил он, наконец, – что «оно» жило здесь, что его держали в плену, и что «оно» вырвалось. Но что это за существо, знает только небо да Газенцио… Впрочем, и мы узнаем скоро.

Через несколько времени, когда два приятеля немного оправились и выпили виски (им казалось противным есть в этом месте), они нашли вторую тропинку, которая тянулась в противоположном направлении от первой, и двинулись по ней, опять держа ружья наготове.

Над этой второй дорожкой по-прежнему висел противный запах, однако, более слабый, и Левингтон с Арнделем мало-помалу обрели умственное равновесие.

Подходя к окраине леса, они надеялись вскоре увидеть свет и получить разъяснение, но вдруг совершенно неожиданно услышали женский вопль.

Вопль пронесся и замолк. Несколько секунд тишину прерывало только жужжание насекомых, потом раздался звучный, дьявольский, отвратительный, бездушный хохот.

– Боже мой, – произнес Арндедь, – что за сатанинское наваждение…

Левингтон промолчал, но кинулся бегом туда, откуда донеслись вопль и смех. Его лицо сильно покраснело, когда он увидел прежние страшные, странные следы. Шагов через двадцать на эту протоптанную тропинку вышла садовая дорожка, когда-то посыпанная гравием, но теперь чуть ли не сплошь заросшая высокими сорными травами. Еще дальше стояла стена, в которой была проделана калитка с высокой крепкой решеткой; в данную минуту решетка эта, сорванная с петель, лежала на земле. Подле ограды разрослись деревья.

Через отверстие в садовой стене охотники увидели большой, некогда красиво разбитый старинный цветник, превратившийся в дикую заросль с еле видными дорожками. В нем стоял дом, старый, выкрашенный розовой краской, с изъеденной лишаями крышей.

При входе в партер Арндель и Левингтон остановились, оглядываясь кругом. Вероятно, не такую картину думали они увидеть; подле голубятни ворковали голубки; в воздухе носились ароматы цветов; он дрожал от жужжания пчел.

– Не понимаю, – прошептал Левингтон, – где же убийца?

Арндель схватил его за плечи одной рукой, другой же указал налево. Левингтон посмотрел, и выражение его лица изменилось.

В том же саду, шагах в сорока от дома, отделенный от него вымощенным двором, поросшим мхом и сорными травами, был сарай. Его окружали рододендроны; над его крышей поднималась труба; в стене было закрытое ставнями окошко и замкнутая дверь. И вот из дома, из старого красивого дома, вышел человек, худой, темноволосый, смуглый, зловещий, со спутанными волосами и небрежно одетый. Он без шляпы остановился на припеке, показал на сарай и захохотал.

– Господи! – пробормотал Левингтон, опуская дуло ружья. Он уже слышал этот смех, страшный, бездушный, безрадостный, тот самый, который раздался вслед за душераздирающим воплем, тот самый, который встретил их в первый раз на острове.

Из сарая тотчас же посыпался ожесточенный отчаянный поток проклятий.

Левингтон и Арндель безмолвно смотрели на сарай. Вдруг вся кровь отхлынула от их щек и, хотя их губы зашевелились, но не выговорили ни слова. И немудрено: из-за угла медленно-медленно, не торопясь, вышло «оно», чудовище.

III

Мне трудно описать вам весь ужас появившегося существа, да я и не хочу делать это. Возьмите хорошую естественную историю и отыщите в ней иллюстрацию, изображающую тропического сухопутного краба; придайте ему какие угодно цвета, главное, водянисто-зеленый тон, тон бисквита и мутно-красный; увеличьте его до высоты пяти футов; прибавьте какие вам угодно подробности – и у вас получится приблизительно правильное представление о нем.

Истинное чудовище было гораздо страшнее, чем все, что вы представите себе, судя по иллюстрации, но вам достаточно и такого кошмара. Это был краб, сухопутный тропический краб и притом, конечно, исполинский.

Выходя из-за угла строения, он размахивал своими клешнями, высоко вскидывал их, выдвинув свои глаза, похожие на черные полированные камешки, сидевшие на длинных стеблях. Заметив человека на газоне, он впился в него каменным взглядом. Арндель и Левингтон ясно видели страшное непрестанное мелькание его щупальцев подле сложного рта (движение, свойственное крабам), а также вытягивание глазных стеблей.

Краб внезапно повернулся и напал на сарай. Его правая клешня округлым серпообразным движением работала над закрытым окном. Зазвенело выбитое стекло и наблюдатели увидели надрез, показывавший, в каком месте клешня сжала бревно. В то же мгновение из старая послышался новый женский вопль и поток проклятий мужского голоса, сыпавшихся на голову человека на лужке. Это послужило разъяснением для охотников.

– Праведное небо, – пробормотал Арндель, – он сумасшедший и запер в сарае две жертвы. Дьявольское создание разобьет дверь или окно, и тогда… – Он замолчал, боясь договорить.

Действительно, щепки так и летели под ударами исполинских клешней; крепкие бревна трескались.

В сарае послышались новые вопли и снова замолкли.

– Нужно действовать, нельзя стоять так, – крикнул Левингтон. – Туда около полутораста шагов. – Он прицелился, но вдруг окаменел, как статуя.

До сих пор маньяк не отходил от дома; кроме того, известно, что животные (мое замечание может применяться и к крабам) очень редко нападают на умственно больных или пьяных, и это, по всем вероятиям, до сих пор спасало его. Однако, голод – могущественный двигатель, а чудовищный краб, как выяснилось позже, очень хотел есть.

Судьба заставила безумного сделать несколько шагов, остановиться на самом краю усыпанной гравием дорожки и приняться бросать насмешки своим жертвам, запертым в сарае. Случилась странная вещь.

Медленно-медленно, по-прежнему спокойно, краб повернулся и еще дальше выдвинул свои глаза, еще медленнее его исполинские клещи опустились, точно подъемные машины, и он как бы указал ими на безумного, который кричал, хохотал и кривлялся. И вдруг…

Краб опустился до земли и боком с неимоверной быстротой побежал к маньяку; его огромные ноги мелькали буквально, как спицы колеса.

Сумасшедший в одну секунду очутился под исполинским щитом.

Почти одновременно прозвучали два ружейных выстрела. Полетела картечь и пуля. Голуби поднялись облаком. Краб сделал прыжок ярдов в шесть, снова тем же странным боковым движением пронесся через лужок и скрылся.

Человек, лежавший подле дорожки, как догадались охотники, Газенцио, был убит первым ударом клешни. Поняв это, Левингтон и Арндель кинулись к сараю.

– Вы в безопасности, – закричал Левингтон. – Краб убежал, а сумасшедший умер.

Говоря это, он отодвинул засов, который замыкал дверь снаружи.

Дверная створка отворилась – к нему на грудь упал человек и потерял сознание. На полу, в обмороке, лежала темноволосая, изумительно красивая женщина.

Почти не разговаривая между собой, два приятеля отнесли в дом несчастных, закрыли входные двери, нашли водки и холодной воды и с помощью этих средств привели в себя обеспамятевших.

Через полчаса смуглый незнакомец сидел в глубоком кресле.

Глухим голосом он рассказал следующее:

– Я был компаньоном Газенцио в Южной Америке. Мое имя – Кальдатеро. Что? Да, я англичанин, но это имя ношу много лет. Моя другая фамилия? Это все равно. Мы с Газенцио разбогатели, благодаря… все равно чему. Мы разбогатели, вернулись в Англию. Газенцио был богаче меня и купил этот остров. Надо сказать, что в Южной Америке он держал ручного краба, краба сухопутного, очень большого. Это создание бегало за ним, как собака. Газенцио кормил своего любимца сырым мясом.

Все терпеть не могли краба, но Газенцио всегда был чудаком. Он привез его с собой в Европу, и когда (вероятно, от сырого мяса), это создание стало слишком велико, посадил его в пруд, обнесенный чугунной изгородью. С тех пор Газенцио стал кормить краба овцами, просовывая их в калитку, проделанную в ограде и слишком узкую для краба.

Рассказчик вздрогнул и замолчал.

– Мы знаем, – заметил Левингтон. – Продолжайте.

– Пробыв в Англии около года, мы оба влюбились в одну и ту же девушку. Газенцио она возненавидела, меня полюбила; мы с ней уехали и обвенчались. С тех пор прошло пять лет. Я думал, что Газенцио будет нам мстить, – он снова вздрогнул, – но ошибся… в то время. Напротив, он стал писать нам прелестные письма и в день нашей свадьбы прислал великолепный подарок. Неделю тому назад мой бывший компаньон письменно пригласил нас погостить у него, говоря, что он болен, что ему грозит смерть и что ему хотелось бы повидать нас перед кончиной.

Мы приехали вчера под вечер, он принял нас очень гостеприимно и угостил роскошным обедом. После обеда (заметьте, до тех пор мы не замечали в нем ни признака ненормальности) Газенцио предложил нам осмотреть его новую ферму, но едва мы вошли в нее, как бешеный перескочил через ее порог, захлопнул дверь и запер ее на засов. Потом Газенцио, приставив лицо к ставне окна, прокричал, что его исполинский краб вырвался на волю и скоро придет за нами. В эту минуту я понял, что он сошел с ума. Краб действительно пришел, пришел голодный. Газенцио раньше сказал нам, что несколько дней не кормил его. При лунном свете сквозь щели ставни я видел чудовище. Мне и не представлялось, чтобы какое-нибудь существо за пять лет могло вырасти так ужасно. Вероятно, страшное создание пожрало множество овец.

Ну, вот и все. Остальное вы знаете. Теперь мы уедем. Я не в силах оставаться здесь.

Арндель и Левингтон переглянулись, мимоходом осмотрев великолепно меблированную комнату, и Арндель еле заметно кивнул головой.

– Ужасно, чудовищно! Слава Богу, что нам удалось спасти вас, – проговорил Левингтон. – Если вы достаточно оправились, уезжайте. По дороге дайте знать полиции.

Через полчаса, после дальнейших разговоров, охотники проводили Кальдатеро и его жену до берега и покинули жуткие владения безумного Газенцио.

Никто никогда не нашел ни следа чернокожего слуги или краба. Без сомнения, чудовищное создание было ранено насмерть, кинулось в море и, благодаря слабости, не могло подняться на поверхность, чтобы дохнуть воздухом, а потом утонуло. Что сталось с чернокожим слугой – тайна, которая, вероятно, умерла вместе с его безумным господином – или с крабом.