Текст книги "Тайна заброшенной часовни"

Автор книги: Ежи Брошкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– А если он упал в реку? – с холодной усмешкой спросил пан Адольф и скрылся в сарае.

– Тогда я сама бросусь в воду! – зарыдала панна Эвита и упала пани Краличек на грудь.

Но в этот момент где-то возле машины раздался едва слышный писк.

– Тихо! – крикнула Ика.

Все замолчали, а Пацулка полез под машину поглядеть, нет ли там собачки. Жалобный писк повторился.

– Он здесь! – воскликнула панна Эвита, подбегая к машине.

– Тут его нет! – прокричал из-под машины Пацулка.

– И тут нету! – объявил Брошек, осмотревший салон автомобиля.

– Наверно, он в багажнике! – крикнула Альберт.

– Точно! В багажнике! – подтвердила Ика.

Пан Адольф, пулей вылетевший из сарая, завопил:

– Чепуха!

Но панна Эвита, мучимая тревогой за своего любимца, не обратила внимания на это восклицание. Молниеносно вытащив ключ из замка зажигания, она открыла багажник и принялась вышвыривать из него чемоданы и несессеры, в чем ей усердно помогали Брошек и Ика.

– Эвита! – крикнул пан Адольф. – Прекрати!

И кинулся к ней, но споткнулся о Пацулку, который как раз вылезал из-под машины, и растянулся на земле. Пацулка пронзительно заверещал; пани Краличек, бросившись к нему, испуганно закричала:

– Господи! Адольф, что ты сделал бедному ребенку?

Багажник уже почти опустел, а Чаруся все еще не было видно. Наконец панна Эвита схватила лежавший на самом дне последний сверток.

Пан Адольф с трудом поднимался на ноги, Пацулка выл как милицейская сирена, панна Эвита рыдала, а Ика так неловко взяла у нее из рук сверток, что разорвала бумагу, в которую он был завернут.

– Ой! – воскликнула она. – Что это? Какая-то доска!

В эту секунду, будто по тревоге, поднятой Пацулкой, к воротам подкатила пепельная «октавия». Из нее вышел водитель – толстый коротышка в светлом костюме с веселыми глазами и безукоризненно выбритыми щеками.

– Вы не скажете, как доехать до Вятрува? – спросил он.

Никто, однако, не обратил на него внимания, потому что бумага в руках у Ики – не без ее помощи – совсем порвалась. И тогда пани Краличек пронзительно закричала:

– Что это? Ендрусь! Гляди!

– Нет Царуся! – судорожно всхлипывала панна Эвита. – Где Царусь?

Пани Краличек тем временем окончательно высвободила таинственный сверток из бумаги, и в лучах яркого солнца заиграли краски хорошо известной всем картины.

– Картина! – воскликнула пани Краличек. – Картина из часовни!

– Не нузны мне никакие картины! – рыдала Эвита. – Мне нузен Царусь!

Пан Краличек – в отличие от жены – соображал довольно туго, но тут и он кое-что понял. Лицо его налилось кровью, и он яростно взревел:

– Картина? Как она сюда попала?!

И перевел гневный взгляд на пана Адольфа.

– Как сюда попала картина? Может, тебе что-нибудь об этом известно? Может быть, и тут без тебя не обошлось? Может быть, ты наконец объяснишь, почему повсюду, где мы бываем, обязательно что-то пропадает? Отвечай! – зарычал он. – Отвечай, не то убью!

Пан Адольф побледнел. Пытаясь уклониться от занесенных над его головой кулаков пана Краличека, он попятился, но наткнулся на стоящих за его спиной Брошека и Влодека, которые с двух сторон схватили его за руки. Пан Адольф изо всех сил рванулся, но… безрезультатно.

– Ты вор! – орал пан Краличек. – Подлый… подлый ворюга!

До драки дело, к счастью, не дошло: пани Краличек и панна Эвита (которая вдруг забыла про Чаруся) вцепились в разъяренного пана Ендруся.

– Пустите, щенки, – прохрипел пан Адольф, на локтях которого все еще висели Брошек и Влодек.

– Отпустите его, граждане, – благодушно сказал водитель «октавии», подходя к пану Адольфу.

Затем он легким движением деликатно отстранил рвущегося в бой пана Краличек и улыбнулся панне Эвите.

Все разом умолкли. Выглянувшая из окна хозяйка испуганно перекрестилась. Пан Адольф, обретя свободу, даже не пошевелился. Только его красивое лицо позеленело и покрылось крупными каплями пота.

А водитель «октавии» произнес с любезной улыбкой:

– Наконец-то, пан Адольф! Какая приятная встреча! С поличным, при свидетелях… почти на месте преступления. Долго, однако, я ждал этой минуты.

– К-кто вы т-такой? – заикаясь, пробормотал пан Адольф.

Ика, Альберт, Брошек и Влодек с восхищением смотрели на водителя «октавии», который еще накануне щеголял в весьма странном наряде, был небрит, вел себя по-хамски и получил от них – впрочем, вполне заслуженно, – прозвище Толстого.

– Кто вы такой? – повторил пан Адольф.

– Хе, – сказал Пацулка.

– Поручик Веселый, к вашим услугам, – весело сказал бывший Толстый. – Поручик Веселый из воеводского управления милиции, отдел по борьбе с уголовными преступлениями. Попрощайтесь с друзьями. Прошу в машину.

– Пан поручик, мы знать ничего не знали, – затараторила пани Краличек. – Мы правда не знали… Этот человек нас обманул… злоупотребил нашим доверием…

– Похоже, не только вашим, – заметил поручик, подхватывая под руку внезапно пошатнувшуюся панну Эвиту.

Однако она не грохнулась в обморок, а, отстранив поручика, подошла к пану Адольфу.

– Ты вор? – прошептала она. – Ответь!

Пан Адольф отвечать явно не собирался. Он смотрел в землю и молчал.

Эвита растерянно прижала ладони к вискам.

– Вор, – беззвучно произнесла она. – Настоящий вор…

И, ничего больше не сказав, пошла к дому. Только тут всем стало ясно, что не Чарусь был главным в ее жизни. У пани Краличек задрожали губы. Она побежала вслед за Эвитой, обняла ее, и обе скрылись за дверью.

– Я не буду ни с кем прощаться, – с трудом выговорил пан Адольф и полез в «октавию», где сидели двое в темных костюмах.

Через пять минут «октавия» с поручиком Веселым, паном Адольфом и двумя незнакомцами в темных костюмах свернула на шоссе, ведущее в Соколицу.

Прежде чем уехать, поручик успел сообщить ребятам, что часов в двенадцать заедет за своими вещами, а заодно привезет магистра Потомка. А также намекнул, что рассчитывает на какое-нибудь «угощеньице»: какао с пенкой или кофе по-турецки.

– Будет и то, и другое, – пообещал Пацулка.

Ключи поручик попросил отдать капралу Стасюреку (который по его приказанию стережет сарай), на что Влодек смущенно ответил, что это уже сделано.

После отъезда «октавии» в доме под красной черепичной крышй делать стало нечего. Ика слазила в погреб за Чарусем, которого спрятала туда в первую минуту всеобщего замешательства, и вручила щенка панне Эвите. Панна Эвита горько и беспомощно расплакалась; пани Краличек стала тихо и ласково ее успокаивать, но ни она, ни Чарусь не могли утешить бедняжку. Супруги Краличек, впрочем, сами были настолько потрясены, что тоже нуждались в утешении.

– Я как чувствовала! – твердила пани Краличек. – Что-то мне не давало покоя! Но разве такое могло прийти в голову…

А пан Краличек, казалось, все еще не мог поверить в случившееся.

– Я так его любил, – тупо повторял он. – Так любил… Так ему доверял…

Наконец он немного пришел в себя и заметил молча стоявших рядом ребят.

– Значит… значит, это вы! – с горечью сказал он. – Вот они, ваши прощальные цветы…

Всем стало ужасно неловко.

– Ну, знаете!.. – воскликнула Ика.

– Вас мы просто полюбили, – прошептал Брошек.

Пан Краличек только махнул рукой, вздохнул и принялся молча собирать раскиданные по двору вещи.

Ребятам не оставалось ничего иного, кроме как – из уважения к чужому горю – удалиться. Что они и сделали. Дорога до дома прошла в унылом молчании: все вдруг почувствовали, что отчаянно устали. Последний час, проведенный в страшном напряжении, дался им нелегко. Казалось, они завершили долгий многокилометровый переход, после которого темнеет в глазах, ноги становятся ватными, и перехватывает дыхание. Даже железный Пацулка был не в своей тарелке, глядел в землю и, хотя явно хотел что-то сказать, никак не мог выдавить ни слова.

Так они добрались до дома, а потом разбрелись по разным углам. И в течение следующего получаса, словно по молчаливому уговору, избегали друг друга. Но сколько это могло продолжаться? Пацулка наконец вспомнил о существовании кладовки, Брошек углубился в чтение свежего номера газеты «Политика», Ика поймала по радио своего любимого Моцарта (фортепьянный концерт d-moll), а Альберт решила, что сегодня должна быть прежде всего Катажиной, и всерьез занялась своей прической. Влодек же сочинил стихотворение, начинающееся словами:

Когда ты рядом, у меня трепещет сердце,

В нем отдается голос твой чуть слышной трелью соловья.

В одиннадцать вернулись с прогулки родители. Отец – как и следовало ожидать – тащил полную корзинку превосходных рыжиков, а мама несла не меньшее количество в узелке, для которого она использовала собственную косынку (что Ике, кстати, было строго-настрого запрещено).

Как ни странно, родители вернулись из лесу очень мрачные. У матери горели щеки, а отец грозно хмурил брови. Ничего хорошего это не предвещало.

Первым увидел родителей Брошек. Взглянув на их лица, он понял, что необходимо предупредить остальных о приближении бури. Однако предостеречь успел только Пацулку – через минуту в доме раздался рев допотопного автомобильного рожка, использовавшегося только в Особо Важных Случаях.

Сигнал этот означал, что в течение трех минут все должны собраться в столовой. А поскольку опаздывать в таких случаях не полагалось, уже через минуту все обитатели дома встретились в комнате, служившей столовой.

Родители уже сидели за столом.

– Плохо дело! – шепнула Ика Брошеку, увидев выражение маминого лица.

С отцом дело обстояло еще хуже: он вообще ни на кого не глядел.

– Садитесь, – сказала мама.

Все уселись. Пацулка сознательно выбрал место напротив мамы; в его черных глазах сверкало неподдельное любопытство.

– Не подмигивай, Пацулка, – не скрывая раздражения, сказала мама.

– У-у-у-у, – ответил Пацулка тоном, означающим, что он и не думал подмигивать.

– Благодарю за исчерпывающий ответ, – язвительно проговорила мама, – но нам с отцом хотелось бы услышать более обстоятельные разъяснения. В конце концов, мы отвечаем не только за свою дочь, но и за всех прочих. Больше того: мы несем ответственность как перед общественным мнением, так и перед остальными родителями.

– Да! – сурово подтвердил отец.

– Пожалуйста, не перебивай, – строго потребовала мама. – Я еще не кончила.

– Я тебя не перебиваю! – вскипел отец.

– Нет, перебиваешь.

– Ничего подобного.

– Как не стыдно…

– Простите, – осторожно вмешался Брошек, – но по какому вопросу мы должны дать разъяснения?

– Видишь, к чему это приводит? – пробормотала мама. – Мы компрометируем себя перед детьми.

– Дети в детском саду, – вызывающе заявила Ика, а остальные поддержали ее сердитым жужжаньем.

– Ха-ха-ха, – горько рассмеялась мама. – Иногда мне кажется, что я не в детском саду, а… хуже того… Например…

– Прошу слова! – решительно перебила ее Альберт. – Можем мы наконец узнать, в чем нас обвиняют?

Мама от возмущения на секунду лишилась дара речи, но отец положил руку ей на плечо и что-то шепнул – возможно, что требование Альберта обоснованно, – и мама, тяжело вздохнув, кивнула.

– Пожалуйста, – уже спокойнее сказала она. – Последнюю неделю вы пользовались полной свободой. Я подозревала, что ваша игра – не просто игра, но не хотела вмешиваться. Думала, у вас есть совесть…

– Хо-хо, – убежденно сказал Пацулка.

– И что же получилось? – горько вздохнула мама. – Пошли мы с отцом погулять. Набрали грибов…

– Вот именно, – буркнул отец.

– …и на обратном пути, – грустно вздохнула мама, – повстречались с четырьмя местными жительницами. Они специально остановились, чтобы сообщить нам новость, которая взбудоражила весь Черный Камень. Оказывается, Пацулка завел дружбу с толстяком, который поселился в сарае, и помог ему обокрасть часовню, а капрал Стасюрек с рассвета подкарауливает их в лесу.

– Ну! – восхищенно произнес Пацулка.

– А еще мы узнали, – подхватил отец, – что наши дети прокололи шины экскурсионного автобуса и так напугали магистра Потомка, что он навсегда убежал из Черного Камня.

– Ну и бабы! – одобрительно прошептала Ика.

– И это еще не все, – продолжала мама чуть ли не со слезами в голосе. – Нам рассказали, что сегодня утром Ика и Катажина спрятали собачку панны Эвиты, чем довели бедняжку до истерики, а Брошек с Влодеком затеяли драку с паном Адольфом, и тот, возмущенный и оскорбленный, уехал на первой попавшейся машине с какими-то неизвестными мужчинами.

Дольше спокойно выслушивать эти сенсации никто не смог. В столовой поднялся дикий шум. Восклицания типа «клевета!» и «во дают!» перемежались взрывами оглушительного хохота и рычаньем Пацулки, которого еще никто никогда не видел в состоянии такого безудержного веселья.

– Бедный Адольф! – хихикал Брошек.

– И вы поверили этим сплетням? – кричала Ика. – Как не стыдно!

– Он возмутился! Оскорбился! – восклицал Влодек. – Ой, не могу! И уехал! Уехал…

– Ох… – задыхалась от смеха Катажина. – Пацулка… с Толстым… а мы… ха-ха-ха… напугали магистра…

– Ой, не могу! – стонал Влодек.

А Пацулка блеял. Блеял голосом старого рехнувшегося барана.

Тут необходимо отметить, что неожиданный взрыв возмущения под аккомпанемент блеянья и безудержного смеха совершенно огорошил родителей. С минуту они тупо смотрели друг на друга, а затем в полной растерянности уставились на юных преступников.

Ибо так вести себя могли только люди ни в чем не повинные. Люди с кристально чистой совестью. Больше того: и отец, и мать, повторив принесенные «доброжелательными» кумушками вести, почувствовали, как нелепо (если не сказать по-идиотски) они прозвучали в этом доме и в присутствии этих детей.

– Мне кажется… – шепнул отец.

– Я почти уверена, – тоже шепотом сказала мать.

– Боюсь… – начал отец.

– …что мы позволили этим бабам себя обдурить, – закончила мать.

В этот момент в столовой на мгновение случайно воцарилась тишина, и последние слова был всеми услышаны.

– Да, – сказала Ика. – Так оно и есть.

Родители переглянулись.

– Гм? – спросил Пацулка.

– Говори, – подтолкнул отец маму. – Ты же просила тебя не перебивать.

Мама вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Мы готовы извиниться за оскорбительные подозрения…

– А также за несправедливые обвинения, – сурово добавила Ика.

– …а также за несправедливые обвинения, – послушно повторила мама. – Но при одном условии. Мы хотим услышать исчерпывающие разъяснения.

– Я подозреваю, – умильным голосом заметила Альберт, – что с этого следовало бы начать.

– Полегче! – одернула ее Ика. – Все-таки они мои родители. Да и остальные им тоже кое-чем обязаны. Я не позволю над ними издеваться.

– Вот именно! – так убежденно воскликнул отец, что даже мама не удержалась от смеха.

– Тихо! – сказал вдруг Пацулка.

Все пятеро немедленно бросились к окнам и убедились, что слух их не обманывает. Тогда Пацулка кинулся на кухню кипятить молоко для какао и готовить кофе по-турецки, а остальные выбежали из дома навстречу двум старым знакомым.

Потому что к дому подкатила пепельная «октавия», из которой с трудом извлек свое огромное тело магистр Потомок, а следом вылез водитель машины – толстяк в светлом костюме.

В ту же минуту во дворе появился – чуточку более веселый, чем обычно, – капрал Стасюрек со свертком под мышкой, который вручил поручику Веселому. Потом козырнул, вытащил из кармана ключи от сарая, огляделся и сказал ровно пять слов:

– Разрешите доложить: все в порядке!

И, козырнув еще раз, удалился, провожаемый теплыми взглядами Брошека и Влодека.

Магистр Потомок взял у поручика сверток, развернул и с навернувшимися на глаза слезами прижал к сердцу небольшую деревянную фигурку женщины с мудрой и доброй улыбкой на устах.

Кончилось дело тем, что все вошли в дом и дружно уселись за стол. Взрослые остановили свой выбор на кофе по-турецки, а молодежь предпочла какао с пенкой, которое Пацулка готовил поистине мастерски. Но прежде чем по дому разнесся упоительный аромат кофе и какао, произошли еще два незначительных события.

Представившись Икиным родителям, поручик в изысканных выражениях поздравил их с замечательными детьми, отчего мать и отец залились румянцем, какого не постыдилась бы сама Катажина.

Потом слово взял магистр Потомок. Судя по всему, он собрался произнести длинную речь, но от волнения, радости и переполнявшего его чувства благодарности запутался в первой же фразе, состоящей из доброй полусотни (если не больше) слов. Мама, для разнообразия побледнев, жалобно воскликнула

– Помилуйте, люди добрые! Я бы все-таки хотела для начала хоть что-нибудь понять!

– Вот именно! – подтвердил отец.

Магистр Потомок страшно удивился, что они не в курсе дела, и, конечно же, вознамерился немедленно приступить к подробнейшему изложению недавних событий, но, к счастью, в эту минуту Пацулка внес поднос с кофе. Поручик, воспользовавшись случаем, сунул магистру под нос кулак и, приняв знакомое тупое выражение лица, проговорил хриплым голосом Толстого:

– Да вы что?! Язык чешется? Соблюдайте очередь, уважаемый, вас здесь не стояло! Куда лезете?!

– Ах! – воскликнула мама. – Так это вы, пан поручик, тот самый… подозрительный тип?

Ответом ей был дружный взрыв смеха, а отец, встревоженно оглядев сидящих за столом, решительно заявил, что если в этом доме в самое ближайшее время не будет наведен порядок, и ему не объяснят вразумительно, о чем идет речь, он либо что-нибудь выкинет, либо прочтет присутствующим свой труд о фармакодинамике метилксантинов, в частности теофиллина и теобромина.

Угроза подействовала. В столовой стало тихо. Пацулка принес второй поднос, на котором стояло пять чашек какао, увенчанных пышной белоснежной пенкой.

– С вашего позволения, – сказал поручик, взглядом укротив уже открывшего было рот магистра, – с вашего позволения я начну рассказывать первым. А потом передам слово другим участникам событий.

– У-у… – мрачно протянул Пацулка.

– Ничего не поделаешь, – засмеялся поручик. – Придется и тебе сегодня поговорить на человеческом языке.

Пацулка пробурчал что-то дерзкое, однако поручик оставил его протест без внимания.

– Вам, вероятно, известно, – начал он, – что в последние четыре года по всей стране и особенно в наших краях участились преступления, связанные с хищением произведений искусства. Иностранные туристы охотно покупают всякую старину, за что их трудно осуждать. В связи с этим кое-кто смекнул, что на таком товаре можно неплохо заработать. В прошлом году мы выловили целых четыре банды своеобразных «искусствоведов». Тем не менее беспрерывно поступали новые сообщения о пропаже ценностей. Грабители действовали очень ловко, не оставляя следов. Постепенно мы пришли к выводу, что тут работает не банда, а знающий и опытный преступник-одиночка. Он обкрадывал главным образом костелы и провинциальные музеи, безошибочно выбирая самые ценные, уникальные произведения искусства. Притом, как правило, похищал не более одной вещи и никогдане возвращался на место преступления. Год назад, – продолжал поручик, раскурив любимую трубку, – это дело было поручено мне. Как прошел этот год, лучше не вспоминать, – вздохнул он. – Но в конце концов я установил, что Шустрый (так я мысленно называл вора) действует преимущественно в районах, часто посещаемых туристами. В основном во время каникул, праздников, отпусков, в выходные дни. И «работал» он не возле железных дорог и не в труднодоступной глухомани, а поблизости от шоссе. Отсюда я заключил, что он передвигается не на велосипеде и не на мотоцикле, а на автомобиле. Далее, он появлялся в Поморье и в Бещадах, на Мазурах и под Бохней…

– И небезуспешно! – вставил магистр.

– Притом, как будто специально, избегал окрестностей Варшавы, – продолжал поручик. – На этом-то он и прокололся. Похоже было, он избегает «работать» вблизи своего постоянного места жительства. Это был первый след. Но сколько в Варшаве машин! Как отыскать ту, которая нам нужна? К тому времени плоды «гастролей» Шустрого оценивались уже во много сотен долларов, а я все еще ничего о нем не знал! Три месяца назад меня даже вызывали по этому поводу в Главное управление, где я услышал… Нет! В присутствии дам я, к сожалению, не могу повторить того, что услышал, – смущенно улыбнулся он. – Короче, я понял, что нынешнее лето – мой последний шанс. И мне повезло… Свидетели двух ограблений, «почерк» которых был характерным для Шустрого, упоминали серый «мерседес» с одним и тем же варшавским номером. Я начал следить за владельцем автомобиля и убедился, что, видимо, ошибся: это был обыкновенный, предприимчивый, не блещущий умом, но почти наверняка честный коммерсант. Машину он водил прескверно, без конца платил штрафы, а поскольку очень любил пиво, не слишком часто ею пользовался. Однако потом я выяснил, что на далекие прогулки он приглашает своего приятеля, который по дружбе выполяет обязанности водителя. Приятель этот меня заинтересовал. И кое-что начало проясняться… Молодой, элегантный, состоятельный. Требует, чтобы его величали инженером, хотя институтов не кончал. Работает простым чертежником, только по договорам, и гонорарами как бы не особо интересуется. Я поклялся себе, что стану его тенью и не отступлюсь до тех пор, пока не удостоверюсь, что и на этот раз ошибся. Однако он, видимо, что-то учуял: «гастроли» Шустрого внезапно прекратились. Я уже хотел было на все это плюнуть, как вдруг узнал, что «мерседес» по случаю отпуска хозяина отправляется в очередное путешествие. И тут, думаю, мне помогла погода, вернее, беспрерывный дождь, который нагнал такую тоску на пятерых молодых людей, что они вознамерились поиграть в детективов. В понедельник в местной печати появилась заметка, которая едва все не испортила. В ней сообщалось о неких «циничных преступниках», и это прозвучало как специальное предостережение Шустрому. Тогда я пошел в редакцию и смиренно попросил, чтобы – для блага следствия, – не связавшись со мной, они ничего больше на эту тему не печатали. Вечером того же дня мне позвонили из редакции и сообщили, что из Черного Камня прислали заметку о каком-то неожиданном открытии. И тут я подумал, что вряд ли Шустрый устоит перед таким соблазном…

– Минуточку, – сказала мама. – Это было то самое письмо Брошека, которое я отвозила в город?

– Да, – скромно подтвердил Брошек и подсунул Икиным родителям газету с заметкой.

Поручик улыбнулся.

– Я попросил, – сказал он, – чтобы заметку опубликовали. Рассуждал я примерно так: Шустрый давне не «работал», возможно, у него деньги на исходе, возможно, он захочет воспользоваться случаем… Решив поначалу, что в Черном Камне сделано настоящее открытие, я отправился туда, приняв облик подозрительной личности, которая вполне могла польститься на тамошнее сокровище. По моим расчетам, это могло воодушевить Шустрого: теперь ему было на кого свалить вину. А сейчас представьте себе, что я почувствовал, когда, прибыв на место, понял, что это всего лишь нехитрая ловушка, и никаких произведений искусства в часовне нет.

– Но, но, – обиделся Пацулка.

– Я хотел сказать, – торопливо поправился поручик, – произведения искусства там были, но не такие, какие моли бы заинтересовать Шустрого.

– К счастью, – крикнул магистр, – в Черном Камне появился я! С настоящим сокровищем! А потом открыл второе настоящее сокровище!

– Вы открыли? – сердито спросил Влодек, но Катажина так сильно его ущипнула, что он немедленно замолчал.

– А кто?! – удивленно воскликнул магистр, и тут его понесло: он во всех подробностях рассказал, как подменил Пацулкины скульптуры самой драгоценной жемчужиной своей коллекции, как подстерегал преступника (который обокрал музей и в его родном городе!), какую придумал ловушку, как чуть было не поймал вора, но тот оглушил его и удрал, а также как…

И тут магистр осекся, потому что пришла пора рассказывать, как он собирался добиться ареста самого поручика – по наущению Ики! – и как написал на него заявление (где упоминался и капрал Стасюрек).

И все-таки он все это рассказал, заставив Ику густо покраснеть от стыда. Тем более что Потомок не постеснялся возложить на нее часть ответственности за недоразумение с капралом Стасюреком.

– Простите, – резко сказала Ика, – какое же это недоразумение?! Пан поручик украл скульптуру магистра.

– Ика, детка… что ты говоришь? – ужаснулась мама.

– Она меня в гроб загонит! – простонал отец.

– Хе-хе, – сказал Пацулка.

– Ика права, – рассмеялся поручик. – Я действительно украл статуэтку. Как только понял, что и пан магистр охотится на Шустрого. Я опасался, что он не сумеет ее уберечь, поэтому…

– Но зачем?! – воскликнул отец.

– Чтобы навлечь на себя подозрения магистра и остальных детективов. А также чтобы спровоцировать Шустрого. Мне нужно было, чтобы вор обокрал… вора.

– Пока я не получу изложения этой истории на бумаге и не смогу в одиночестве и без спешки все прочесть, я ничего не пойму, – проворчал отец.

– И то неизвестно, – вздохнула мама.

Поручик покачал головой.

– Жизнь вообще сложная штука, – ни того ни с сего сказал он. – Представьте: я уже украл фигурку, а Шустрый еще ничего не украл. Я был уже близок к отчаянию. К счастью, было сделано открытие…

– Магистром, – сурово напомнила поручику Альберт.

Поручик с уважением склонил голову.

– Магистр сделал новое открытие. Тогда я решил, что Шустрый – хотя ему не повезло со статуэткой, – вряд ли уедет из Черного Камня и будет ждать очередного удобного случая. Тут у меня вновь появилась надежда, которая значительно окрепла, когда в тот же самый день я понял, что могу рассчитывать на помощь лиц, уже напавших на след Шустрого.

– Каких лиц? На кого напавших? Каким образом? Когда? – страдальческим голосом спросил отец.

– Ну? – сказал поручик. – Кто первый напал на след? И когда?

– Пацулка! – крикнули хором Ика, Катажина и Влодек.

– В пятницу утром, – сказал Брошек.

Пацулка, похоже, не испытывал желания давать какие-либо разъяснения. В конце концов, он свое дело сделал – зачем еще мучиться, складывая слова?

Отец, однако, не на шутку рассердился.

– Если Пацулка немедленно не расскажет, на кого и как напал, – строго сказал отец, – я его поставлю в угол на горох.

– Эй! – обозлился Пацулка. – В доме и так почти не осталось гороха. Да и вообще, чего рассказывать? Сначала мне и в голову не пришло, что это он. Вроде бы ехал не сюда, а куда-то дальше, просто машина испортилась. Но потом я подумал: а сама ли она испортилась? Может, это его рук дело? А когда мы к нему пошли, я залез под машину и увидел, что со сцеплением у него все в порядке. Он только притворялся, что оно барахлит. Тут-то я и сообразил, что, наверно, фигурку украл он, а не Толстый… то есть пан поручик… И сказал Толстому… пану поручику… что мы знаем вора и пускай он и дальше крадет, а мы его схватим, когда он соберется уезжать, потому что воров надо ловить не с пустыми руками, а с вещественными доказательствами.

– Что он говорит?! – с отчаянием прошептал отец. – Какой Толстый? Какой вор? Какие вещественные доказательства?

– Ага, – вспомнил Пацулка, – он… эта бледная поганка… еще проколол шины автобуса. И прикинулся больным!

– Неужели кто-нибудь понял хоть одно слово из того, что это чудовище говорит? – завопил отец.

– Что тут непонятного? – дружным хором ответили ему. – Все ясно как Божий день.

После недолгих пререканий слово предоставили Брошеку, и он спокойно и вразумительно рассказал отцу, каким образом в субботу вечером вся пятерка пришла к выводу, что циничным преступником может быть только пан Адольф; и нитко иной.

– Тогда мы решили, – закончил Брошек, – то есть вчера вечером мы решили, что надо помешать ему скрыться. Окончательно мы убедились в его гнусных намерениях, когда увидели, как он крутится возле автобуса, и поняли, что ему на руку было устроить суматоху в Черном Камне; короче, он проколол шины, а потом притворился больным, чтобы обеспечить себе свободу и одиночество на целый вечер. К тому времени Пацулка уже сговорился с паном поручиком, который ту ночь провел в Соколице у капрала Стасюрека…

– …и наконец привел себя в человеческий вид, – ехидно вставила Ика.

– Простите, – вспылил поручик, – я вынужден был перед приездом в Черный Камень изменить свой облик. И так магистр Потомок чуть меня не узнал – я бывал у них в музее после ограбления. К счастью, уверенности у него не было…

– Ну а нам, – вмешалась Ика, – было поручено во время сборов наших новых знакомых в дорогу выкрасть собачку панны Эвиты.

– Вот какие у вас методы! – вздохнул отец.

– О Боже, – рассердилась Альберт. – А как иначе мы бы смогли заглянуть в багажник? Ика выкрала Чаруся, а Пацулка залез под машину и стал скулить, как щенок. Таким образом пан Адольф был захвачен врасплох, а в самый драматический момент появился предупрежденный Пацулкой пан поручик и буквально вырвал «Долецека» у мальчиков из рук. Потому что Влодек очень крепко его держал, – с нескрываемым восхищением добавила она.

– А Брошека, что ли, там не было? – не выдержала Ика.

– Возможно, когда-нибудь… – вздохнул отец, – возможно, когда-нибудь я что-нибудь пойму. Очень уж все это сложно.

– А жизнь разве проста, пан доцент? – спросил поручик.

Отец расплылся в улыбке: его впервые назвали паном доцентом. А пан магистр, заявив, что без его помощи пан доцент ничего не поймет, отвел отца в сторонку и принялся рассказывать ему все с самого начала, что очень рассмешило остальных. Один Пацулка с удовлетворением наблюдал за этой сценой, поскольку был обижен на Икиного отца, отнесшегося к его разъяснениям без должного уважения.

Мама, разумеется, пригласила поручика и магистра к обеду, каковое предложение было с энтузиазмом принято, и сама взялась за работу. Она справедливо сочла, что ребята заслужили отдых, и улучила минутку, когда никто на нее не смотрел, чтобы всех по очереди нежно поцеловать.

Поручик с ребятами вышли из дома, чтобы до обеда немного позагорать, а потом побежали на реку купаться. Вода была еще холодноватая, но уже чистая; пятиминутное купание прекрасно повлияло на аппетит.

Наконец мать позвала всех к столу, что, кажется, спасло ее мужа, поскольку пан магистр все еще излагал пану доценту ход недавних событий, отчего у отца уже был весьма бледнй вид.

– Хе-хе, – пробормотал мстительный Пацулка.

Но этого ему показалось мало. За десертом, когда отец вновь обрел способность наслаждаться жизнью, он решительно потребовал:

– А теперь анекдот!

Отец в панике выскочил из-за стола, однако ему не дали убежать. Мама, правда, помалкивала, зато остальные единогласно заявили, что он обязан выплатить ежедневную дань.

Пацулка затаился и ждал.

Отец после долгих раздумий выбрал «дорогого товарища». Все дружно закричали, что этот анекдот им неизвестен. Отец оживился, заулыбался и с воодушевлением начал рассказывать анекдот.

Когда он приблизился к эффектной концовке и уже собирался произнести: «Дорогой товарищ! Я страшно не люблю…» – и так далее, Пацулка посчитал, что пришло время для страшной мести.