Текст книги "Тайна заброшенной часовни"

Автор книги: Ежи Брошкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

ПОНЕДЕЛЬНИК: ДОЖДЬ

– И откуда все это взялось? – вздохнула Ика.

– В шесть еще было солнце, – отозвался Брошек.

– Ну что, будем теперь причитать по этому поводу? – попытался высокомерно съязвить Влодек, но – увы! – недавно прорезавшийся бас подвел его, и конец фразы прозвучал на высокой петушиной ноте, отчего Влодек покраснел, закашлялся и ретировался с веранды в тихую гавань дома.

– Чего вы смеетесь? – возмутилась Катажина, чаще именуемая Альбертом. – Мутация есть мутация. Каждый мужчина должен через это пройти.

– Я уже прошел, – загремел бас в глубине дома. – Давным-давно! Похоже, у меня начинается бронхит.

Потом громко хлопнула дверь.

– Опять он на меня обиделся, – прошептала Катажина по прозвищу Альберт.

– Так тебе и надо, – безжалостно заявила Ика. – Мужчины не терпят адвокатов. Тем более женского пола. А особенно когда хотят казаться мужчинами, хотя им до этого еще далеко.

– Простите, – возразил Брошек, которому, как и Влодеку, уже исполнилось четырнадцать. – Четырнадцать лет – это четырнадцать лет.

– Это еще надо хорошенько обдумать, – ехидно усмехнулась Ика. – Вопрос-то совсем не простой. Четырнадцать лет – это четырнадцать. Летающая рыба – не птица, а мул – не осел. Мутация есть мутация, и каждый мужчина должен через это пройти. Главное, чтобы в правильном направлении.

– Хи-хи, – высказал свое мнение Янек по прозвищу Пацулка.

– Кончайте ругаться, – сказала Катажина. – Мало вам, что идет дождь?

– Потому мы и ругаемся, – объяснил Брошек. – Изменения в атмосфере пагубно влияют на нервную систему. Особенно на детскую.

– О каких детях ты говоришь? – с не сулящей ничего доброго улыбкой спросила Ика.

– Я говорю о себе, – ответил Брошек, и на деревянной веранде воцарилось молчание.

А на дворе действительно шел дождь. С крыши, журча, стекали мутные потоки, водосточная труба гудела, трава на лугу перед домом шелестела, и – что было хуже всего – монотонный ритм этой музыки означал, что после первой яростной атаки дождь надолго расположился в живописной лесистой долине на берегу реки, хотя в шесть часов утра над ней еще светило солнце.

– Ну в самом деле: откуда что берется? – первым нарушил молчание Влодек, вновь появившийся на веранде.

Янек по прозвищу Пацулка вздохнул, отложил деревянный чурбачок и нож, с помощью которого деревяшка начала приобретать черты старого пеликана, и неторопливо покинул веранду. Через минуту он вернулся с газетой и бросил ее на стол.

– О! – сказал Пацулка.

Брошек взял газету и покачал головой.

– Понятно, – буркнул он и прочитал вслух: – «На южную Польшу с юго-запада надвигается циклон, несущий большие массы влажного воздуха, который…»

– Дня на три? – осторожным басом спросил Влодек.

Был понедельник, первый свободный от занятий июльский понедельник, девять часов двенадцать минут утра и – согласно вычислениям именуемой Альбертом Катажины – ровно девяносто седьмая минута дождя.

«Дождь пока еще так молод, – подумал Пацулка, – что его возраст исчисляется минутами. Потом он постареет, и счет пойдет на часы, дни, а то и на сутки. Одно, по крайней мере, хорошо, – продолжал он размышлять, округляя пеликаний глаз, – на прогулки таскать не будут».

Эта приятная мысль неожиданно пробудила в Пацулке несвойственный ему дар красноречия.

– И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей, – весело сказал он.

Впечатление это произвело ошеломляющее: Пацулка произнес подряд целых девять слов! Катажина судорожно сглотнула, Влодек попятился. Одна Ика не растерялась.

– Чего это ты цитируешь Библию? Проповедником заделался? – ехидно спросила она.

– Гм, – так же весело ответил Пацулка и пошел в кладовку – проверить, не осталось ли от завтрака немного меду.

Забытая на столе пеликанья голова таращила единственный глаз на унылые фигуры ребят, на горы, долину, лес, поля и реку.

И, конечно, на дождь.

В течение ближайшего часа надлежало решить, что делать дальше. Как бороться с дождем, а вернее, как вылезти из лужи, куда в прямом и переносном смысле попали пятеро школьников в первый день каникул.

Еще вчера все было о’кей – по выражению Влодека. Солнечный день, серпантин горных дорог, автомобиль с откинутым верхом…

Переезжали в два приема. Сначала Икин отец привез жену, дочку, Брошека и Пацулку. Потом Икина мать вернулась за Влодеком, Катажиной и остатками багажа, поскольку отец Ики сразу же по приезде заявил, что с этой минуты он для них и они для него существовать перестают, ибо он не прохлаждаться приехал, а завершать свою диссертацию, и единственное, на что, возможно, будет способен, – это за обедом (но не за завтраком и не за ужином) рассказывать по одному анекдоту. На остальное время объявляется мораторий на пение и радиопередачи – по крайней мере, в течение первых нескольких дней.

Ультиматум был принят без возражения – исключительно потому, что воскресный вечер был прозрачен, как лесной родник, и следующий день, судя по всему, обещал быть столь же clear and wonderful[1]1
  Ясным и великолепным (англ.).


[Закрыть], как выразился Влодек.

Между тем, как нам уже известно, на следующий день, в понедельник, в девять часов двенадцать минут утра дождь шел уже девяносто седьмую минуту, водосточная труба гудела, трава на лугу шелестела, и вдобавок Икина мать созвала всех в столовую на короткое совещание, начав его с просьбы к собравшимся занять места.

Места были заняты в следующем порядке, если считать слева направо:

1. Катажина по прозвищу Альберт, дочка закадычной приятельницы Икиной матери и с трехлетнего возраста подруга самой Ики (возраст – 12 лет, рост – 152 см, волосы очень светлые, глаза очень голубые, особые приметы: удивительная способность влюбляться в высоких шатенов, а также глубокие знания в области физики, химии, электротехники и пр., откуда, собственно, и взялось прозвище Альберт, происходящее по прямой линии от имени самого великого Эйнштейна).

2. Влодек, двоюродный брат и ровесник Брошека (возраст – 14 лет, рост – 174 см, волосы темные, глаза карие, особые приметы: кроме потрясающей внешности, обаяния и образованности – ломающийся голос, пристрастие к употреблению английских слов, а также сознание своего превосходства над окружающими и некоторая склонность к дурацкому снобизму).

3. Ика (возраст – 12 лет, рост – 151 см, волосы русые, глаза зеленые, особые приметы: разные, в том числе очень длинная коса и еще более длинный язык).

4. Брошек, сын друзей дома и давний приятель Ики (возраст – 14 лет, рост – 163 см, волосы темные, глаза голубые, особые приметы: склонность к глубокомысленному обдумыванию разных вещей, а также тщетное стремление побороть некое, еще не до конца обдуманное чувство).

И, наконец:

5. Янек, он же Ясик, он же Ясь, неизвестно почему прозванный Пацулкой, двоюродный брат Брошека и самый младший в компании (возраст – 9 лет, рост – 128 см, волосы почти белые, глаза почти черные, особые приметы: тысяча с лишним веснушек, полнейшее нежелание разговаривать, а также талант скульптора, сочетающийся с безудержным пристрастием к сладкому, отчего Пацулка – никогда, впрочем, не портя себе желудка, – рос быстрее в ширину, чем в высоту).

Итак, все уселись вокруг стола, и Икина мать, внимательно оглядев пять обращенных к ней физиономий, сказала:

– Граждане и гражданки! На дворе дождь, но каникулы начались, причем, напоминаю, у всех, в том числе и у меня. В связи с этим, – продолжала она тоном, не терпящим возражений, – убедительно прошу всех считаться с раз и навсегда установленными порядками. Распределение обязанностей, как то: готовка, стирка, глажка и так далее, – вывешено в кухне. Будучи сторонницей равноправия молодежи и взрослых, я не собираюсь помогать мальчикам готовить обед, а девочкам – колоть дрова. С точки зрения закона вы еще несовершеннолетние, поэтому, в связи с фактическим отсутствием моего мужа, я беру на себя юридическую ответственность за всех пятерых. Однако, поскольку я считаю вас особами более или менее разумными, всю остальную ответственность возлагаю на ваши юные плечи. Я не буду: мирить поссорившихся, утешать несчастных, развлекать скучающих и так далее и тому подобное. Повторяю: ваши каникулы – и мои каникулы тоже, поэтому убедительно прошу относиться с уважением не только к собственной молодости, но и к моей старости.

Так закончила свою речь Икина мать, особа молодая, стройная и, по мнению Влодека, very charming[2]2
  Очаровательная (англ.).


[Закрыть], и ослепительно улыбнулась.

– Кто против? Не вижу ни одной руки, – быстро добавила она. – Считаю, что мои предложения приняты единогласно. Благодарю за внимание.

И ушла.

– Ну и как это называется? – спросила Ика.

– Это называется тоталитарная демократия, – объяснил Брошек.

– Гм, – усомнился Пацулка, принимаясь за тощую шею пеликана.

– Да уж, – вздохнула Катажина, – ничего интересного нас не ждет. Мальчики будут готовить обед. Девочки – колоть дрова. Когда осенью в школе нас спросят, как мы провели каникулы, я отвечу одним словом, как Пацулка: «гм-м…».

– О, – Пацулка дал понять, что польщен.

Раздался взрыв смеха, который наверняка не смолкал бы добрых несколько минут, если б сверху не раздался громкий стук, напоминающий, что там работают, и мораторий никто не отменял.

– Это не демократия, а самый настоящий террор. Пошли на веранду, – сказала Ика, и все высыпали на веранду.

Дождь уже не столько шел, сколько моросил. А такая морось, как известно, самая мерзкая форма непогоды. Нечто вроде хронической простуды, когда голова болит только чуть-чуть, кости ломит совсем немножко, но охота жить пропадает полностью.

– Морось, – констатировал Брошек.

– Отвратительная, гнусная морось, – горячо подтвердила Ика, однако врожденная порядочность заставила ее уже через минуту взять назад оскорбление в адрес природы. – Хотя вообще-то, – сказала она, – здесь очень красиво.

Несмотря на общую подавленность, никто ей не возразил, и даже Пацулка оторвал взгляд от своего пеликана.

Потому что – если не считать дождя, а точнее, мороси, – вокруг и в самом деле было очень красиво. Снятый на лето бревенчатый дом стоял на склоне высокого холма. Перед домом расстилался благоухающий под дождем луг. Выше начинался лес с темными елями и серебристыми буками и грабами. С одной стороны холм круто спускался к реке. К обрыву прилепилась почерневшая от старости деревянная часовня. На опушке леса белели свежеоструганные доски сарайчика для сена.

А внизу вилась речка – скучная и серая, однако все знали, что она может быть и голубой, и золотой, и сверкающей, как рыбья чешуя. За рекой был состоящий из нескольких домов хутор, а дальше – полукруглый, похожий на стог холм, за которым маячили очертания Великих Гор. Картина и вправду была красивая.

– Согласен, красиво, но что толку? – первым нарушил молчание Влодек. – Сколько можно восхищаться красотами родного края?

– Надо что-нибудь придумать, – рассеянно пробормотал Брошек.

– Что?! – прозвучал дружный хор (к которому, правда, не присоединился Пацулка).

– Я обдумаю этот вопрос, – заявил Брошек, – но и остальные пускай пошевелят мозгами. Объявляю конкурс на лучший способ борьбы с дождливой тоской.

– Со сплином, – поправил его Влодек.

– Тоской, ты, англичанин из Таракановки! – обозлился Брошек.

Несколько минут девочки потратили на попытки помирить двоюродных братьев. Потом предложение Брошека было принято всеми, не исключая продолжавшего дуться Влодека, и ребята разошлись, чтобы в тишине и покое напрячь воображение и придумать, как убить время в предстоящую долгую дождливую неделю. Влодек отправился в спальню, Брошек залез на чердак, Ика и Катажина тоже нашли какие-то укромные местечки.

Пацулка же первым делом заглянул в кладовку. И, как оказалось, не зря: от завтрака остался не только початый горшочек меда, но и баночка земляничного варенья.

Затем он вымыл дочиста обе банки и вернулся на веранду. На его круглой физиономии застыла туповатая сытая улыбка. Подкрепившись, Пацулка пришел к выводу, что мир – невзирая на дождь – прекрасен, и замер, уставившись в пространство. Так он сидел, неподвижный, как статуэтка Будды, пять, десять, пятнадцать минут. Наконец, на шестнадцатой или семнадцатой минуте, очнулся и медленно перевел взгляд со старой часовни на лежащую на столе газету. Потом его взгляд проделал тот же путь еще дважды, но значительно быстрее.

– Нууу, – произнес он в заключение с чувством глубочайшего уважения к собственной персоне. Встал, сел и повторил свое «нууу» еще целых два раза.

Потом мысленно воскликнул: «Пацулка – великий человек!» – и в ожидании остальных занялся правым крылом пеликана.

Остальные собирались без большого энтузиазма. Судя по лицам, отведенного на размышления часа оказалось недостаточно. Первой приплелась Катажина, за ней – Ика и Брошек. Последним явился Влодек. Плохо знающий его человек мог бы подумать, что он единственный не потерял времени даром и если не открыл Америку, то уж пресное море в Сахаре обнаружил наверняка. Но в этом обществе его самодовольная мина никого не могла обмануть.

– Кончай давить фасон, Влодек, – сладким голоском пропела Ика. – Младенцу ясно, что и ты ничего не придумал.

– Не ссорьтесь, – умоляюще сказала Катажина.

Ика с невинным видом округлила глаза.

– Кто тут ссорится?

– Спокойно! – вмешался Брошек. – Кому нечего сказать, пусть лучше помолчит. Уж если говорить, так что-нибудь толковое. Начинай, Ика.

Несколько минут в воздухе висела угроза очередного короткого замыкания. Однако благоразумие и чувство ответственности за общее дело взяли верх. Ика перебросила косу с левого плеча на правое (что было характерным проявлением растерянности) и пробормотала:

– Можно… это… провести соревнование. По… этому…

– По чему? – спросил Брошек.

– По собиранию грибов, – пролепетала Ика.

– Хе-хе-хе, – отозвался Влодек.

Брошек стукнул кулаком по столу.

– Попрошу без комментариев! No comments! Слово предоставляется Влодеку.

С лица Влодека немедленно сползла язвительная усмешка.

– Я считаю, – осторожно начал он, – что можно… – И осекся.

– Хе-хе-хе, – не замедлила отомстить ему Ика.

– Ика! – осадил ее Брошек.

Но тут Влодека осенило.

– Можно поиграть в бридж!

Ответом было неодобрительное молчание. Даже Пацулка соболезнующее покачал головой, и Влодек понял, что в этой компании глупо было вылезать с такой идеей. Но, поскольку оставаться в дураках не любил, поспешил обидеться.

– Извините, – сказал он. – Sorry. Совсем забыл, что бридж – развлечение для взрослых.

Но и этим не исправил положения. Все, как сговорившись, пропустили его замечание мимо ушей.

– А чем нас порадует Катажина, она же Альберт? – вопросил Брошек.

Катажина смутилась, покраснела, откинула со лба волосы.

– Мне кажется, – прошептала она, – можно организовать вокальный квинтет.

– Это с моим-то голосом? – ужаснулась Ика.

– Тогда давайте поставим спектакль, – сказала Катажина.

– Это не занятие для серьезных людей, – заявил Влодек.

– Ты так считаешь? – холодно спросил Брошек, отец которого пописывал пьесы.

– Или, – поспешила выдвинуть новое предложение Катажина, чтобы помешать развитию чреватой опасными последствиями дискуссии, – устроим охоту на косуль.

– Что?! – завопил Брошек.

– Фотоохоту, – торопливо пояснила Катажина.

Это было уже кое-что. Брошек неуверенно улыбнулся, Ика захлопала в ладоши, но Влодек – единственный, кто разбирался в фотографии, – быстро развеял мелькнувшую было надежду.

– В такую погоду? – задумался он и через минуту вынес свой приговор: – Ничего не выйдет!

– А если… – пробормотала Катажина, – если…

Это «если» она повторила еще раза три, по неизвестной причине покраснев вначале как роза, потом как георгин и напоследок как пион. Дело кончилось тем, что Ика стукнула ее по загривку.

– Да выдави ты хоть слово! – холодно потребовала она.

– А если нам поиграть… ну… например, в почтальона… – для разнообразия побледнев, закончила Катажина.

– Что-о-о? – Ика чуть не задохнулась. – А в «бутылочку» не хочешь?

– Н-не хочу… – беззвучно пролепетала покрасневшая на этот раз как мак Катажина.

Ика сочувственно покачала головой, перевела взгляд с Катажины на Влодека и обратно, после чего тяжело вздохнула.

– Говорят, даже Эйнштейну с его премудрыми мозгами случалось пару раз в жизни сморозить ужасную глупость, – сказала она и, чтобы переменить тему, добавила, обращаясь к Брошеку: – И ты ничего не придумал?

Брошек, собравшись с духом, уже готов был честно признаться, что, к сожалению, сколько ни обдумывал этот вопрос, ничего путного придумать не смог, как вдруг все – за исключением Пацулки – подскочили так, словно в крышу веранды ударила ослепительно яркая молния, сопровождаемая мощным ударом грома.

Однако то был не гром, а всего-навсего хриплый крик. Крик большой старой птицы.

– Пацулка! – хором воскликнули четыре разных голоса.

А дело было в том, что Пацулка, закончив свой труд, поставил на стол старого пеликана и, дабы подтвердить реальность его существования, издал двукратный хриплый вопль от имени деревянной птицы, и прозвучал этот вопль в точности так, будто вырвался из глотки настоящего голодного пеликана.

– В чем дело? – прогремел с неба, а вернее, из расположенного над крышей веранды окна грозный баритон.

Все, даже Пацулка, втянули головы в плечи, а пеликан, мгновенно заткнувшись, повалился на левый бок.

– Это пеликан, папа, – объяснила Ика.

– Кто-о-о?!

– То есть… Пацулка, – быстро добавила она.

– Отлично! – прокричал отец. – Пеликана зажарить и подать сегодня к обеду. Пацулку продолжать откармливать. Мы его съедим в воскресенье.

– Хорошо, папа, – смиренно сказала Ика.

– Ничего хорошего. И чтоб было тихо. – Сеанс связи закончился, и окно над верандой с треском захлопнулось.

Похоже было, Пацулке грозит самосуд. К нему одновременно протянулись три пары рук, явно не с добрыми намерениями. Однако он и ухом не повел, только растянул губы в мудрой и снисходительной улыбке. Собственно, с этой улыбки и началась долгая и на редкость дождливая неделя.

Брошек лучше других знал Пацулку. Поэтому он воскликнул:

– Стоп!

Три пары рук отдернулись.

– Погодите, – сказал Брошек. – Эта перекошенная морда кое-что означает. Уж я-то знаю.

Пацулка скромно потупился.

– Точно, – согласилась Ика. – Оно что-то придумало.

– Nonsens[3]3
  Чепуха (англ.).


[Закрыть], – буркнул Влодек с оксфордским, по его мнению, произношением.

– Не дразните диких зверей, – поспешил предупредить сомневающихся Брошек. – Если он разозлится, из него даже вздоха не вытянешь. До самого воскресенья.

– А в воскресенье его съедят, – сурово напомнила Ика.

Брошек кивнул, закрыл глаза и как будто задремал. На минуту воцарилась тишина, только негромко всхлипывала водосточная труба.

– Интересно, – пробормотал Брошек, – какой шоколад мама сунула мне в чемодан – молочный или горький?

Веки Пацулки поднялись с необыкновенной быстротой. Брошек сделал вид, что ничего не заметил.

– Интересно, – прошептал он, – какую плитку он бы предпочел?

Веснушки у Пацулки на лбу вместе с бровями поползли кверху. Некоторое время он боролся с собой, но вопрос требовал однозначного ответа. И Пацулка совершил над собой очередное тяжкое усилие.

– Обе, – сказал он. И во избежание недоразумений повторил еще раз: – Обе!

Брошек, как, впрочем, и остальные, понял, что рыбка на крючке. Вздохнув, он встал, собираясь отправиться за шоколадом. Но Ика, неплохо разбиравшаяся в жизни, удержала его, схватив за рукав свитера.

– Всему свое время, – сказала она. – Баш на баш. Сперва мы продегустируем Пацулкину идею. Если она и впрямь окажется недурна, отдашь ему и молочный, и горький.

Пацулка внимательно оглядел присутствующих. После некоторого колебания он, вероятно, пришел к выводу, что окружен порядочными людьми, умеющими держать слово, и засопел в знак согласия. Потом взял со стола газету и, ткнув пальцем в одну из заметок, протянул газету Брошеку.

– «Циничные кражи», – прочитал Брошек заголовок. И сразу посерьезнел. Это звучало!

– Ну и что? Ну и что же? – одновременно спросили девочки.

Брошек откашлялся и прочел заметку целиком:

По сообщению воеводского управления милиции, на территории Подкарпатья участились циничные кражи произведений народного и сакрального искусства, ограбления кладбищ, заброшенных часовен и деревенских костелов. Скульптурные и живописные изображения святых, надгробья и другие работы старых мастеров, зачастую являющиеся подлинными шедеврами народного творчества, попадают в руки наглых и циничных грабителей. Уже ведется следствие, и в ближайшее время преступники, по всей вероятности, будут схвачены. Тем не менее мы обращаемся ко всем гражданам с призывом принять участие в охране вышеупомянутых сокровищ, опасность пропажи которых в разгар туристского сезона резко возрастает.

Закончив, Брошек с недоумением уставился на Пацулку.

– Да, он не титан мысли, – пробормотала Ика.

– Кто? – удивилась Катажина.

– Автор статьи. Откуда ему известно, что преступники такие уж циничные?

– Не мешай, – одернул ее Брошек. И сердито сказал, обращаясь к Пацулке: – Идея почитать вслух газету не стоит даже одной плитки шоколада.

– Эх! – обозлился Пацулка и постучал толстым пальцем по россыпи веснушек на лбу. Потом тем же пальцем указал на стоящую над обрывом черную деревянную часовню.

– Да ведь там ничего нет, – сказала Ика.

– Как знать, – прошептала Катажина.

Все задумались. Один только Влодек цинично усмехнулся – но и он почувствовал, что Пацулка наводит их на какой-то важный, хотя и странный след.

– Погодите, погодите, – первым нарушил молчание Брошек. – Я должен это обдумать. Хорошенько обдумать. Все до конца.

– Лучше начни с начала, – буркнул Влодек.

Брошек пропустил его замечание мимо ушей. Он напряженно смотрел прямо в черные сверкающие глаза Пацулки.

– Да, – наконец произнес он. – Там ничего нет. Но кто об этом знает? Скорее всего, никто. В том числе и циничные преступники.

– Гм, – подтвердил Пацулка.

– А если… – начал Брошек.

Тут, кажется, и Ика начала кое-что соображать. Неведомая сила сорвала ее со скамейки.

– А если, – затрещала она как пулемет, – а если, например, кто-нибудь объявит по радио, или по телевизору, или…

– В печати! – подхватила Катажина.

– …что там находятся потрясающие сокровища? Тогда циничные преступники, возможно, туда заявятся и… и, например, попадут в заранее приготовленную ловушку. В западню, которая может быть поставлена, например, кем?

– Например, нами, – неожиданно густым басом произнес Брошек.

Пацулка встал, подошел к Брошеку и протянул руку.

– Обе, – сказал он твердо.

– Иди за шоколадом, Брошек. Пацулка – великий человек, – с уважением произнесла Ика.

Брошек покорно вышел, вернулся, и через минуту на веранде послышалось веселое чавканье. Правда, поглядев на Влодека, Пацулка понял, что грядет выступление оппозиции. Но только пожал плечами – мнение Влодека его не очень-то интересовало. Пускай говорит, что хочет – великий человек свое дело сделал и может спокойно удалиться. Он подал идею, а они пускай ее подхватывают, развивают и уточняют.

И великий человек встал, засунул пеликана в карман и ушел.

Влодек цинично рассмеялся.

– Хе-хе-хе! Дети! Дети позволили щенку себя обдурить. Младенец провел сопляков на мякине.

– Ика, – поинтересовался Брошек, – кто это там тявкает?

– Не знаю, – рассеянно ответила Ика. – Мне кажется, кто-то мяукает.

Влодек встал и оглядел остальных с высоты своих 174 сантиметров. Он был взбешен. Так взбешен, что даже смеяться больше не мог, и губы у него побелели. Катажина с замиранием сердца подумала: «Как он красив!» А Влодек смотрел на всех с глубокой убежденностью в собственной правоте.

– Я думал, – сказал он, – что буду проводить каникулы в обществе интеллигентных людей. Простите, я ошибся, sorry. Никто здесь не тявкает и не мяукает. Просто некто пришел в ужас от уровня умственного развития своих приятелей. Когда опомнитесь, не сочтите за труд сообщить об этом нижеподписавшемуся. Быть может, он позволит себя умолить и вернется. Хотите знать, кто вы? Silly kids[4]4
  Глупые дети (англ.).


[Закрыть]!

– Oh, darling[5]5
  О, дорогой (англ.).


[Закрыть], – пролепетала Катажина. – Как ты можешь?

– Глупые сопляки! – с яростью подтвердил Влодек.

– Ты так думаешь? – спокойно поинтересовался Брошек.

– Да, я так думаю!

Влодек повернулся и хотел было уйти, но Ика встала у него на пути.

– Минуточку, – сказала она. – Во-первых: если уж ты не можешь обойтись без английских слов, позаботься о своем произношении. У меня хоть и нет слуха, но уши уже болят. И во-вторых: мало просто есть – нужно уметь выбирать здоровую пищу, мало просто жить – нужно уметь жить с людьми, мало просто думать – нужно научиться думать разумно.

– Для кого предназначена сия речь? – спросил Влодек.

– Для тебя, you ass[6]6
  Осел (англ.).


[Закрыть]! – с безупречным произношением пояснила Ика. – По твоему мнению, идея, которая всем показалась колоссальной, – полная чепуха. А по нашему мнению, эта чепуха гениальна. Давай проверим. Устроим суд. Ты будешь обвинителем, мы с Брошеком – защитниками, а уважаемый всеми Альберт нас рассудит. Правда, она на твоей персоне чуток сдвинулась, но, надеюсь, способности мыслить еще не утратила.

Катажина надула губы.

– В этом обществе не я одна сдвинулась, – сказала она. – Могу назвать по крайней мере еще двоих.

Брошек поперхнулся, а Ика закашлялась. Но Катажина была незлопамятна и больше к этой теме не возвращалась.

– Тем не менее я готова вас рассудить, – добавила она тоном заправского судьи.

– Это может быть любопытно, – пробормотал Влодек. А поскольку он осознал, что несдержанность не очень-то вяжется со сложившимися у него представлениями о неизменном хладнокровии истинных джентльменов, то, прежде чем приступить к развенчанию Пацулкиной идеи, поклонился присутствующим и сказал: – Прошу меня извинить за мое недавнее поведение.

И при этом улыбнулся так чарующе, как умел только он один.

«Как у него это получается?» – невольно подумала судья Альберт.

Пацулка тем временем заглянул в кладовку: у него появилось ощущение, будто он о чем-то забыл. В кладовке его осенило, что забыл он про второй завтрак, а поскольку – вопреки видимости – судьба чужих желудков была ему далеко не безразлична, он отрезал от буханки аппетитного деревенского хлеба сеть толстых ломтей. Намазав их маслом и положив сверху по куску сыра, он отнес два бутерброда Икиным родителям (отец, утонувший в своих бумагах, пробормотал: «Да, да… сейчас иду, дорогая», – а мать, погруженная в чтение толстой книги, сказала: «Спасибо, доченька!»), а пять оставшихся притащил на веранду. Чтобы не перепутать, на каком из бутербродов самый толстый слой масла и самый большой кусок сыра, он украсил его несколькими кусочками своего шоколада, а именно: двумя квадратиками молочного и тремя – горького.

Когда Пацулка появился на пороге веранды, Влодек как раз заканчивал вступительную речь. Его молодой бас впечатляюще вибрировал и звенел не хуже колокола.

– …и потому, Высокий Суд, – вибрировал и звенел Влодек, – я считаю, что это ребячество, то есть мура, то есть дикая чепуха. Предложенная нашим коллегой неосуществима, и сейчас я вам это докажу. Первое. Каким образом вы намерены объявить по радио или в печати о том, что в нашей часовенке хранятся сокровища, которые могли бы привлечь циничных преступников? Второе. Я не вижу технических возможностей устроить в указанной часовне мало-мальски эффективную ловушку для вышеупомянутых преступников. Третье. Я не вижу физических возможностей для поимки вышеназванных преступников в том случае, если они будут, например, вооружены. Или если сюда нагрянет целая банда. Ко всему прочему никому не известна, – с торжеством заключил он, – степень упомянутого в печати цинизма.

И умолк. Остальные тоже молчали, завороженные его красивым голосом, манерой излагать свои мысли и, главным образом, жестом, известным по некоторым памятникам эпохи романтизма, – воздетой к небесам рукой. Даже Ика и Брошек на мгновенье поддались чарам обвинителя, а уж судья была просто сражена наповал.

И – сама того не заметив – громко вздохнула.

Влодек поклонился.

Но в эту минуту Пацулка поставил на стол бутерброды. Чары мгновенно рассеялись. А Влодек с горечью уловил на лице судьи выражение, свидетельствующее, что в данный момент хлеб с маслом и сыром оказался важнее, чем блестящая речь, романтические жесты и прорезавшийся бас.

– Перерыв! – поспешно объявила судья.

Пацулка быстренько схватил свой бутерброд и вонзил в него зубы. Половины куска как не бывало. Катажина так и подпрыгнула.

– Что этот ребенок делает?! – воскликнула она. – Он же подавится и умрет!

– Ты плохо разбираешься в жизни, – невозмутимо заметила Ика.

Ику неожиданно поддержал Брошек.

– Судьям не пристало быть такими наивными, – сказал он. – Однажды мама варила земляничное варенье и уронила в таз совсем новые часы. Пацулка ел это варенье. Увы! – вздохнул Брошек. – Часов никто никогда больше не видел.

– Хе-хе, – ухмыльнулся Влодек. – А какие были часы – «Омега» или «Победа»?

Пацулка смерил Влодека долгим презрительным взглядом. Потом сказал:

– Будильник.

Катажина и Ика поперхнулись. А Влодек покраснел от злости.

– Хватит говорить о посторонних вещах. Где защитники? Теперь ваша очередь.

Брошек встрепенулся и замахал руками.

– Выой уу! – прокричал он.

– Ты бы сперва проглотил, дорогой, – попросила Ика.

Брошек проглотил.

– Высокий Суд! – повторил он. – Напрасно уважаемый предыдущий оратор выпендривается и доказывает, что он самый умный.

– Вот именно, – дожевывая свой бутерброд, пробормотала Ика.

– Во-первых, – продолжал Брошек, – всем известно, что у нас, а точнее, у меня в средствах массовой информации есть свой человек. И если удастся уговорить этого человека, точнее, моего предка, чтобы он данный вопрос обдумал, то – готов поручиться головой – мы сможем опубликовать в газете весьма любопытную заметку.

– Хе-хе, – фыркнул Влодек. – Я прямо вижу, как циничные преступники бросаются читать именно эту заметку именно в той газете, в которую ее пристроит твой предок.

Ика достала платочек, вытерла губы, спрятала платочек обратно в карман и преспокойно лягнула Влодека по лодыжке. И с молниеносной быстротой отскочила.

– За такие поступки удаляют из зала! – воскликнула судья Альберт. – Больно, Влодечек? – спросила та же особа, которую в данном случае следовало бы назвать Катажиной.

– Нет! – рявкнул Влодечек.

– Вот и прекрасно, – сказала Ика. – Если не ошибаюсь, предыдущего оратора уже предупреждали, чтобы не слишком умничал. Я, например, уверена, что после сегодняшней заметки преступники будут читать все газеты от корки до корки.

– Справедливо, – признала судья. – Обвиняемая права.

– Какая обвиняемая?! Может, у уважаемой судьи крыша поехала? – возмутилась Ика.

Уважаемая судья густо покраснела и собралась было пролепетать что-то в свое оправдание, но не успела – Брошек продолжил свою речь.

– Прошу Высокий Суд обратить внимание, что первый пункт обвинения мы, по существу, опровергли. Да или нет?