Текст книги "Тайна заброшенной часовни"

Автор книги: Ежи Брошкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– А где им еще быть? – буркнул Толстый. И, тщательно сложив газету, вернул ее магистру.

Затем, бесцеремонно его отстранив, вошел в часовню.

– Ага, – протянул он. – Вроде бы оно…

Пацулка остался за порогом, а все остальные немедленно нырнули в часовню. Влодек и магистр замерли в боевой позиции, Брошек и девочки загородили выход.

Все молчали. Магистр громко и хрипло дышал.

А Толстый, казалось, не замечал, что в часовне кроме него кто-то есть. Склонив набок голову, он оглядел картину с разных точек, а потом, заложив руки за спину, замер и смотрел, смотрел, смотрел…

Ика схватила Брошека за руку.

– Чего это он так смотрит? – почти беззвучно сказала она.

– И что при этом думает? – тоже едва слышно прошептал Брошек.

Между тем Толстый приблизился к картине и протянул к ней свою огромную лапу. Магистр одним прыжком подскочил к нему и решительно преградил путь.

– Не трогать! – угрожающе крикнул он глухим от волнения голосом.

– Послушайте! – рассвирепел Толстый. – Вы больны, вам нужно лечиться! Съем я ее, что ли? Уж и посмотреть нельзя!

Магистр рассмеялся с поистине уничтожающей иронией.

– Посмотреть? – переспросил он. – Смотреть можно, но что вы можете увидеть?

Толстый задумчиво потер подбородок.

– Гм, – сказал он. – Темпера на дереве, поздняя готика, ощутимое влияние новосондецкой школы…

– Что?! – воскликнул магистр. И осекся.

– Я говорю, – буркнул Толстый, – что автор находился под влиянием новосондецкой школы. Стало быть, это пятнадцатый век… верно?

У Ики, Катажины, Влодека и Брошека от изумления глаза полезли на лоб. Они растерянно переглянулись. Выходит, Толстый кое-что понимает в искусстве?..

– Так вы… – выдавил магистр, – вы разбираетесь в старинной живописи?

Толстый пожал плечами.

– Какое там! – махнул он рукой. – Где уж мне разбираться! Я, ваша честь, человек штатский.

И, не произнеся больше ни слова, будто и картина, и все, кто стоял с ним рядом, перестали существовать, вышел из часовни.

Пацулка перегородил ему дорогу.

Толстый недовольно поморщился.

– Чего тебе? – спросил он.

Пацулка потер подбородок, нахально повторив излюбленный жест Толстого. Потом указал на лес и вопросительно поднял брови.

Толстый оживился.

– Пора отправляться за рыжиками, говоришь? – спросил он.

Пацулка убежденно кивнул и указал на часы. Толстый признал его правоту.

– Попытка не пытка! – весело сказал он. – И впрямь самое время позаботиться о втором завтраке. Пошли за корзинками.

И, к величайшему негодованию магистра и остальных, Пацулка с Толстым (точно два закадычных дружка!) отправились вначале за корзинками, а затем за грибами. Магистр проводил их презрительным взглядом. И горько рассмеялся.

– Поздравляю! – обратился он к ребятам. – Ваш маленький приятель продался этому… этому…

– …мерзкому типу! – со злостью докончила Катажина.

– И за что? – опечалился магистр. – За сковородку жареных грибов!

– Проклятый обжора! – пробормотал Влодек.

– Увы! – вздохнула Ика. – По его глубокому убеждению, центр мироздания находится у него в желудке.

Один Брошек воздержался от комментариев. Глубоко задумавшись, он смотрел вслед Толстому и Пацулке. Когда же Ика решительно потребовала, чтобы и он высказался по поводу возмутительного поведения Пацулки, с сомнением покачал головой.

– Мне необходимо это обдумать, – сказал он.

– Are you crazy?[16]16
  Спятил? (англ.)


[Закрыть] – язвительно воскликнул Влодек. – Что тут обдумывать? Все ясно как Божий день.

Однако тут же был наказан за нанесенное Брошеку оскорбление, причем удар последовал с неожиданной стороны: в Катажине к тому времени проснулся дух великого Альберта, и она тоже о чем-то задумалась, когда же Влодек задал свой язвительный вопрос, пронзила его ледяным взглядом.

– Ясно как Божий день? – повторила она. И сама ответила: – Не сказала бы. Во-первых, Пацулка приставлен к Толстому. Во-вторых, пока они будут собирать грибы, в сарае можно повторить обыск, крайне халтурно проведенный капралом Стасюреком.

Влодеку стало неловко, а в душе Ики, заметившей, с каким уважением посмотрел на Альберта Брошек, вспыхнуло затаенное мучительное чувство, смахивающее на ревность.

– Именно это, – сказал Брошек, – именно это я и имел в виду. И я бы никому не советовал, – строго добавил он, – смеяться над тем, что делает Пацулка. Это к добру не приведет.

– Как? – удивился магистр. – Разве к этому малышу… кто-нибудь относится всерьез?

– Еще как! – сухо сказал Брошек, обидевшись за Пацулку.

А Ика наставительно добавила:

– Вам следует знать, пан магистр, что у этого малыша задатки гения.

– Что, что? – рассмеялся магистр, но на этот раз даже Влодек кинул на него суровый взгляд.

Улыбка сползла с лица магистра.

– Тогда, может быть, вы мне объясните… – смиренно попросил он.

Брошек расправил плечи.

– Я все обдумал, – сказал он. – Толстому ни в коем случае нельзя доверять. Необходимо отправить кого-нибудь следом за ними: пусть позаботится, чтобы с Пацулкой ничего не случилось. Почему бы, например, Альберту с Влодеком тоже не пойти за грибами – это ни у кого не вызовет подозрений. Пан магистр пускай остается и караулит картину. А Ика…

Ика не любила, чтобы ею командовали.

– Сама знаю, – сказала она. – Я пойду к Краличеку и компании и доложу им про потрясающее открытие.

– Правильно, – сказал Брошек.

– А ты? – спросил Влодек. – Ты что собираешься делать?

– Я, – твердо сказал Брошек, – хотя это и не слишком красиво, быстренько обыщу сарай.

– Нельзя обыскивать сарай без охраны, – возразила Ика. – Представляешь, что будет, если Толстый тебя там застукает?

Брошек посмотрел на нее с благодарностью. И снова задумался.

– Что будет? – спросил он у самого себя. – В том-то и штука…

– Какая еще штука?

– В том-то и штука, что этого нельзя предсказать.

Влодек постучал себя по лбу.

– У тебя что, крыша поехала?

– Кончайте, вы! – рассердилась Альберт. – Предложение Брошека с Икиной поправкой принимается как вполне разумное. Пан магистр остается, а мы уходим.

Магистр, ничего не понимая, недоуменно уставился на своих юных друзей. Ему вдруг показалось, что «любопытные ребятишки» преобразились: с детских физиономий на него смотрели четыре пары взрослых глаз. Однако он решил, что ошибается. «Забавляется детвора», – подумал рассеянно магистр Потомок и, забыв обо всем на свете, погрузился в созерцание картины.

– Гм, – буркнул он себе под нос. – Влияние новосондецкой школы? Возможно… очень возможно…

Тем временем Влодек и Катажина, захватив корзинки, отправились в лес. А Брошек с Икой подошли к сараю и внимательно, хотя и незаметно для постороннего глаза, огляделись по сторонам.

– Ты уж поосторожней, пожалуйста, – попросила Ика.

– Не по душе мне это занятие, – вздохнул Брошек. – Но ведь без этого не обойтись, правда? Как ты считаешь?

– Да, пожалуй, – прошептала Ика.

– Ничего не поделаешь, – пробормотал Брошек.

Однако заходить в сарай не торопился. Тянул время, будто чего-то ждал.

– А как ты думаешь, – спросил он еще, – Толстый и в самом деле разбирается в искусстве?

– Это только еще больше его компрометирует, – без колебаний ответила Ика. – Вор должен знать, на что поднимает руку. Мне кажется, с Толстым все ясно. Как он ни прикидывается тупым хамом, бесценный шедевр настолько его поразил, что заставил забыть об осторожности. И он себя выдал.

– По-твоему, он не откажется от своей затеи?

– Уверена, что не откажется.

Брошек потер лоб.

– Одного только я никак не могу понять, – задумчиво проговорил он.

– Я тоже.

– Ну, скажи.

– Нет, ты скажи.

В конце концов оба воскликнули хором:

– Стасюрек!

Несмотря на то, что фамилию капрала они произнесли одновременно, им даже в голову не пришло загадать желание и назвать цветок на восьмую букву алфавита. Подозрение было слишком серьезным и со вчерашнего для не давало им покоя. Особенно Ике. Она-то знала капрала дольше, чем остальные, и тем не менее, возмутившись, первая бросила обвинение в его адрес. Хотя все, что они успели за три года узнать о Стасюреке, никоим образом не вязалось с его странными поступками, с закулисными переговорами с Толстым и так называемым «обыском».

– Нет, не могу поверить, чтобы капрал… – начал Брошек.

– Я тоже не могу.

– А ведь… – вздохнул Брошек.

– А ведь… – с горечью повторила Ика. И добавила: – Это надо еще хорошенько обдумать.

Последняя фраза немного развеселила обоих, и Брошек решил, что настало время проверить, действительно ли капрал Стасюрек не обнаружил накануне в сарае ничего подозрительного.

– Ну, я пошел, – вздохнул он. – А ты гляди в оба.

Ика кивнула с веселой улыбкой, но сердце у нее тревожно забилось. Брошеку угрожала двойная опасность. Во-первых, огромные тяжелые кулаки Толстого. Вторая опасность была не столь реальной, но не менее грозной. Что будет, если Толстый, застукав их в сарае, обвинит в попытке совершить кражу со взломом?

Брошек бесшумно, как тень, скрылся за сараем. А Ика, обратившись в слух, приготовилась к долгому томительному ожиданию. Однако она ошиблась.

– Черт! – уже через секунду услышала она восклицание Брошека.

– Что случилось? – крикнула Ика и бросилась за сарай. – Что случилось?

– Гляди! – сказал Брошек, указывая на окно сарая, в которое – неизвестно, кем и когда, – была по всем правилам вставлена решетка из тонких, но прочных стальных прутьев. Не могло быть и речи о том, чтобы между ними протиснуться.

– Ну и ну, – сказала Ика. – Положение осложняется. Или нет: скорее, проясняется.

– Как прикажешь это понимать?

– А ты сам не догадываешься? В каких случаях в окна вставляют решетки?

– Когда внутри есть что-то ценное, – сказал Брошек.

– То-то и оно, – подтвердила Ика.

Поскольку данное Брошеку задание оказалось невыполнимым, они с Икой решили отправиться к Краличекам вместе. Хотя с каждым часов Толстый падал в их глазах все ниже и ниже и уже почти не осталось сомнений, что он-то и есть циничный преступник, ни у пана Краличека, ни у пана Адольфа не было алиби на вчерашний вечер, да и пани Краличек чересчур уж напугало появление в Черном Камне капрала Стасюрека.

– Даю слово, – раздраженно сказала Ика, когда они уже перешли мост, – что я первый и последний раз впутываюсь в уголовную историю. Подозревать всех вокруг – сомнительное удовольствие! Еще неделя таких забав, и я начну искать краденые картины у себя под подушкой!

– А я, честно говоря, – признался Брошек, – склонен доверять людям и, боюсь, не гожусь в работники следственных органов. Тем более что капрал Стасюрек…

И тут вдруг Брошек, оборвав фразу на полуслове, замер с раскрытым ртом.

– Погоди, – сказал он наконец вздрогнувшей от неожиданности Ике. – А что, если… Мне кое-что пришло в голову. Послушай…

И он коротко сообщил, что именно пришло ему в голову, а затем столь же коротко и вразумительно доказал обоснованность своей догадки.

Ика слушала его, разинув рот.

– Не может быть! – прошептала она. – Хотя… – это она добавила, подумав минуту, – все может быть! – И спросила: – Что же мы будем делать?

– Тщательнейшим образом обсудим все с Пацулкой, – изрек Брошек; казалось, он сам боится себе поверить.

– Но в таком случае… – начала Ика.

– Здесь мы ничего не придумаем, – решительно заявил Брошек и направился к домику, крытому красной черепицей.

А поскольку перед обитателями домика им надлежало предстать в облике легкомысленных щенков и любопытных детишек, уже через минуту два серьезных озабоченных человека принялись несерьезно что-то выкрикивать, глупо хихикать и с разбегу перепрыгивать лужи.

В домике под красной крышей, казалось, со вчерашнего дня ничего не изменилось. Пан Краличек, утомленный приготовлением завтрака, прилег, чтобы чуток вздремнуть, панна Эвита сидела на терраске, беседуя с Чарусем, которому, как и вчера, ее сюсюканье явно досаждало, а пани Краличек, дважды прочитавшая модный журнал от корки до корки, томясь от безделья, принялась покрывать ногти лаком. Естественно, появление гостей ее очень обрадовало. Пан Адольф, разумеется, лежал под машиной.

Ике и Брошеку стало ясно, что сногсшибательную новость надо в первую очередь сообщить пани Краличек. И она не обманула их ожиданий.

– Невероятно! – воскликнула она. – Поразительно! Ты слышишь, Ендрусь? Что скажешь, Эвита?

– Даже в газетах написано, – похвастался Брошек, – что это просто сенсационное открытие.

При этом он старательно избегал взглядов панны Эвиты, которая столь радостно его приветствовала, что Ика (так ему, во всяком случае, показалось) заскрипела зубами.

– Неслыханно, поразительно! – изумлялась пани Краличек.

– Да, да! – энергично поддакивала Ика.

Они так расшумелись, что пан Краличек, распрощавшись со сладкой надеждой немного вздремнуть, вышел на террасу и, проявив неожиданный интерес к открытию, прочел заметку в газете вслух.

– Хо-хо, – сказал он и, погрузившись в задумчивость, закрыл глаза (левый из которых был обведен красивой желтой каемкой). – Очередной шедевр? Слышишь, Адольф?

Из-под машины появилось уже основательно перепачканное лицо пана Адольфа.

– Не слышу, дорогие мои, – вежливо, но с нескрываемым отвращением сказал он. – Не слышу и не желаю слышать, пока не исправлю вашу колымагу. В настоящий момент меня ничто, кроме троса, не интересует. Ясно?

Панна Эвита состроила мину обиженной маленькой девочки.

– Гадкий Долецек! – надулась она. – Неузели Эвитоцка тебя тозе не интересует?

– Очень интересует! – с яростью воскликнул «Долецек» и скрылся под машиной, что почему-то развеселило пана Краличека.

– Хе-хе, – засмеялся он. – Ну и ну! Долечек не интересуется шедеврами искусства! Дожили!

В конце концов было решено, что панна Эвита и супруги Краличек после обеда посетят часовню.

Пан Краличек противно захихикал.

– Обожаю смотреть на большие деньги, – заявил он. – Даже если это всего-навсего раскрашенная доска.

– Ендрусь! – строго одернула его пани Краличек и любезно попрощалась с милыми гостями, пожелав им приятного аппетита.

Обед был очень вкусный. В субботу дежурили родители, но на этот раз мама освободила отца от кухонных обязанностей, взяв с него расписку, что в следующую субботу он освободит ее.

Впрочем, отец в тот день был в таком настроении, что готов был много чего наобещать. Он уже точно знал, что самое позднее к рассвету закончит свою работу, и тогда наконец и у него начнется отпуск.

Хорошее, а быть может, даже прекрасное настроение отца проявилось в том, что он запел – к шумному неудовольствию домочадцев, – однако немедленно принес официальные извинения.

Обед, как обычно, начался ровно в два. Поскольку мама предпочитала французскую кухню, были поданы бульон с пирожками, ризотто с курицей и целых три разных салата, в том числе фруктовый. Все буквально таяло во рту: хотя мама терпеть не могла готовить, если ничего другого не оставалось, делала это превосходно. Так что все (не говоря уж о Пацулке, мысленно назвавшем обед поэмой в стиле Превера) на время обеда забыли о делах, требовавших обдумывания, обдумывания и еще раз обдумывания. А отец по собственному желанию рассказал целых три анекдота – два довольно новых и один довольно смешной.

За десертом (груши в шоколадном соусе и фруктовый салат!) отец мечтательно спросил:

– А завтра? Что будет на обед завтра?

– Как что? – удивилась Ика. – Неужели не знаешь?

– Ты же сам давным-давно решил, – напомнила мама, а за столом раздалось хмыканье, покашливанье и сдавленные смешки.

– Я? – удивился отец. – Я что-то решил?

Пацулке доставил такое удовольствие субботний обед и так радовали достигнутые им за последние сутки успехи в поисках циничного преступника, что он даже глазом не моргнул. Отлично понимая, о чем идет речь, он не только не помрачнел, а, наоборот, еще больше повеселел. Потом вытащил из кармана недоваренного пеликана, поставил его на стол, и… все так и подпрыгнули.

– Ох, мне нехорошо! – воскликнула мама, хватаясь за сердце.

– Не бойся, это всего лишь пеликан! – засмеялась Ика.

– Знаю! – закричал отец. – Вспомнил!

Ибо в тот самый момент, когда Пацулка громко заскрипел противным голосом старого пеликана, в памяти отца возникли определенные ассоциации.

– Вспомнил! – повторил отец, перекрикивая всех. – Пацулка! Завтра у нас к обеду Пацулка!

И с серьезным видом постучал ножом по тарелке.

– Попрошу тишины, – сказал он. – Этот вопрос надо еще хорошенько обдумать и обсудить. Мало знать, кого мы съедим.

– Я сейчас вернусь, – сказала мама, вышла и действительно мгновенно вернулась с толстой книгой под мышкой.

– Повторяю: мало знать, кого мы съедим, – сурово произнес отец. – Необходимо решить, как и в каком виде он будет съеден.

– Ну, – выразил свое одобрение Пацулка.

– Чего хихикаете? – якобы рассердился отец. – Не вижу ничего смешного. Положение чрезвычайно серьезное. Я не желаю слышать никаких смешков и видеть, как из носов вылетают брызги компота. Не забывайте – завтра нас ждет колоссальная утрата: из жизни во цвете лет уйдет наш дорогой друг, человек выдающегося таланта. И нечего хихикать – вам бы следовало, подумав о его печальной участи, прослезиться!

И смахнул с ресниц невидимую слезу. Правда, довольно быстро утешился.

– Кроме того, – уже веселее продолжал он, – серьезность положения усугубляется тем, что столь изысканное блюдо ни в коем случае нельзя загубить. Сам Пацулка нам бы этого ни за что не простил. Я прав?

– Ну, – живо подтвердил Пацулка, и в глазах у него блеснуло непритворное любопытство.

Все поняли, что пора кончать с глупыми шуточками. Разговор и впрямь принял серьезный оборот. Предстояла увлекательнейшая дискуссия.

Каждому, даже ничем не примечательному человеку интересно услышать мнение о себе других. А что уж говорить о человеке незаурядном и талантливом! Поэтому Пацулку чрезвычайно заинтересовало, какие гарниры и приправы, а также способы приготовления предложат его друзья.

– Прошу слова, – сказала мама. – У меня есть поваренная книга, в которой можно найти много полезного. Но прежде необходимо решить, к какому виду дичи, домашней птицы или рыбы принадлежит наш дорогой Пацулка.

– Верно! – воскликнул отец. – Совершенно правильно! Это нужно решить голосованием. Итак, первый пункт: можно ли причислить Пацулку к рыбам? Кто «за»?

Поднялась только одна рука – Влодека.

– Обоснование? – спросил отец.

– Нем как рыба – прерывающимся голосом произнес Влодек и полез под стол, чтобы там насмеяться вволю.

Остальные, включая Пацулку, решительно проголосовали «против».

Столь же решительно было отклонено предложение причислить Пацулку к разряду домашней птицы, хотя он и ходил враскорячку, как утка, и раскармливал себя, как рождественского гуся.

Затем Брошек, мотивировав свою позицию отсутствием у Пацулки рогов, предложил считать его поросенком. Тут уж никто за исключением отца и самого Пацулки, не сумел сохранить серьезность, и добрых десять минут на участников обсуждения не производили впечатления ни стук ножа по тарелке, ни грозные Пацулкины взгляды. Первой взяла себя в руки мама.

– Поглядите! – воскликнула она. – Вы только поглядите, какой у Пацулки взгляд. Дикий! Я считаю, его надо отнести к одному из благородных и вкусных видов дичи!

На этот раз у отца подозрительно задрожали уголки губ.

– Ставлю предложение на голосование! – не своим голосом произнес он.

Мама могла торжествовать.

Пацулка первым поднял руку, давая понять, что он «за», а остальные разразились бурными продолжительными аплодисментами, сопровождаемыми выкриками: «Дичь! Дичь! Дичь!»

Когда наконец воцарилась тишина, отец смачно облизнулся и обратился к маме.

– От имени всех присутствующих – сказал он, – прошу вас выступить с заключительным словом, в котором необходимо указать, какие части дичи, до настоящего момента именовавшейся Пацулкой, пойдут на то или иное блюдо завтрашнего обеда.

Сказав так, отец тоненько захихикал, вытер слезы и пересел в угол, чтобы без помех наблюдать за реакцией общества.

А понаблюдать было за чем: большинство собравшихся извивалось, корчилось и подпрыгивало на месте под аккомпанемент разнообразнейших звуков, напоминающих рев пьяного осла (Влодек), взрыв сифона с газированной водой (Брошек), кудахтанье курицы-заики (Катажина) и некую помесь курлыканья журавля и тявканья фокстерьера (Ика). Маме стоило немалого труда успокоить разбушевавшуюся стихию.

– Дамы и господа! – сказала она, когда наступила тишина. – После глубокого и всестороннего изучения как дикого нрава Пацулки, так и способов приготовления воскресных обедов из дичи, предлагаю следующее меню. На закуску маринованные веснушки и ушки под майонезом.

– Ну?! – с интересом воскликнул Пацулка, а отец, глядя на него, сполз со стула на пол.

– Затем, – продолжала мама, – окорок в сметане по-польски. Рецепт необычайно прост: полтора килограмма окорока, вымоченного в уксусе, сто пятьдесят граммов зелени, восемьдесят граммов свиного сала для шпиговки, пятьдесят граммов топленого масла для жарки, две столовые ложки муки, четверть кило сметаны и три ягоды можжевельника.

– Ну, – деловито одобрил Пацулка. – Рецепт ему явно понравился, и он с таким наслаждением похлопал себя по пузу, что никто даже не стал пытаться сдержать смех.

– Ой! – стонала мама.

– Ой, не могу! – задыхался отец.

– Ох, спасите! – рыдали Брошек и Влодек, а девочки, судорожно хватая губами воздух, свисали со стульев, точно обеспамятевшие угри в сачках.

Таким образом на поле боя – в здравом уме и полной памяти – остался один Пацулка.

Чувствуя себя победителем, он – в порыве великодушия к побежденным соперникам – решил в заключение продемонстрировать, что им и вправду предстоит отведать пищу богов. Поставив ногу на стул и выпятив колесом грудь, он издал великолепный рык, какого не постыдился бы самый старый зубр из Беловежской Пущи.

На мгновение все умолкли, а Пацулка, скромно потупившись, стал ждать завершающего приступа смеха, который доконал бы всех присутствующих.

Но… не дождался.

В эту самую минуту раздался громкий стук в дверь, и незнакомый голос закричал:

– Откройте! Милиция!

В столовой воцарилась мертвая тишина.

Воскресный обед, окорок в сметане и маринованные ушки были молниеносно забыты.

– Это еще что? – удивился отец.

– Похоже, игра наших деток зашла слишком далеко, – пробормотала мама.

– Какая еще игра? – не сулящим ничего хорошего голосом спросил отец.

Мама только махнула рукой.

– Неважно.

– Гм! В таком случае, может быть, кто-нибудь из молодых людей потрудится открыть дверь? – тоном, испугавшим даже маму, сказал отец.

К счастью, Брошек успел сообразить, что незнакомый голос не столь уж и незнаком. Он также вспомнил, что в Черном Камне есть один человек, обладающий весьма своеобразным чувством юмора.

– Вряд ли это милиция, – сказал он. – Полагаю, что это шуточка одного остряка.

Брошек не ошибся. Перед домом стояли панна Эвита и пани Краличек, а на крыльце веранды покатывался со смеху пан Краличек. Даже смех у него был дурацкий, что вполне соответствовало уровню его остроумия.

– Мое почтение! – воскликнул пан Краличек, не переставая хохотать и подмигивать глазом в желтой, как одуванчик, оправе.

– Вечно ты со своими идиотскими шуточками! – укорила мужа пани Краличек. – Вы уж простите моего Ендруся.

– Чем мы можем быть вам полезны? – спросила Ика у пана Краличека, который, обидевшись, напустился на жену.

– Почему это идиотскими? – сварливо сказал он.

Альберт улыбнулась с убийственной любезностью.

– Шутка просто отменная, – сказала она. – От-мен-на-я!

Пан Краличек поглядел на жену, потом на Катажину-Альберта и наконец грустно уставился на затянутое тучами небо.

– Да чего уж там! – вздохнул он. – Не получаются у меня отменные шутки, хоть ты тресни!

Этим заявлением он обезоружил ребят, а пани Краличек посмотрела на мужа с нескрываемой нежностью.

– Вечно ты влипаешь в дурацкие истории, дорогой мой толстячок, – печально сказала она. – А потом сам сгораешь от стыда.

– Ладно уж тебе. – Ендрусь сделал вид, что обиделся, но глаза у него стали как у побитой собаки. Неудивительно, что Ике сделалось его жаль.

– Так чем мы можем быть вам полезны? – повторила она и закусила губу, потому что в этот момент панна Эвита нежно улыбнулась Брошеку. Хорошо еще, что тот был увлечен разглядыванием своих кроссовок.

– Мы присли, – сказала панна Эвита, – полюбоваться пейзазиком, о котором напецатано в газете.

Пани Краличек вздохнула с тайным облегчением. Она знала, что стоит очаровательной панне Эвите открыть рот, как впечатление от неудачных острот ее супруга будет сглажено раз и навсегда.

– Да, да, – оживленно подхватила она. – Нам ужасно захотелось поглядеть на картину… но, поскольку в часовне, кажется, сидит этот… моторизованный Дон Кихот, мы решили попросить вас пойти с нами – одним как-то страшновато.

Влодек иронически поднял брови.

– А разве неотразимый пан Адольф, – он сознательно подчеркнул слово «неотразимый», – не интересуется искусством?

Панна Эвита слегка обиделась за жениха.

– Долецеком самим все интересуются, – заявила она. – А вообсце он все есце возится с машиной.

Пани Краличек со смехом объснила, что именно пан Адольф выгнал их из дома: он заканчивает починку автомобиля и нуждается в полном покое.

Весело посочувствовав бедному «Долецеку», ребята охотно согласились отправиться с незваными гостями в часовню. Пацулка, проявив несвойственную ему прыткость, пристроился к панне Эвите, несшей на руках Чаруся, а Ика с Альбертом побежали вперед, чтобы на всякий случай подготовить почву.

Когда компания проходила мимо сарая, оттуда вышел Толстый. На нем были явно узковатые ему брюки, тесная куртка и шерстяная шапочка на макушке, отчего выглядел он прост уморительно. Угрюмо посмотрев на веселые лица направлявшейся в часовню компании, он закрыл сарай на два засова, к каждому приладил по висячему замку и каждый замок запер на два оборота.

– Эй! – закричал он. – Постойте!

– Э? – спросил Пацулка.

Толстый подозрительно всех оглядел и, остановив свой взор на Влодеке, подошел прямо к нему.

– Я на один день уезжаю в город, – сказал он. – И… это… хотел спросить… можно вам оставить ключи?

– Что, что? – спросил Брошек.

А Влодек, разинув рот, уставился на Толстого.

– Чего это вы? – проворчал тот. – Оглохли?

Влодек мучительно старался сообразить, принимает ли их Толстый за идиотов или хочет втянуть в какую-то грязную историю. И вдруг почувствовал, что успевшая присоединиться к ним Ика сжала ему руку повыше локтя.

– Бери ключи, – прошептала она, многозначительно глядя на Брошека, который в свою очередь напряженно пытался что-нибудь прочесть на лице Пацулки.

– Конечно, – наконец сказал Влодек.

И, взяв у Толстого ключи, засунул их глубоко в карман.

– Ну и лады, – обрадовался Толстый, которому, вероятно, не было известно слово «спасибо». – Я ничего с собой не беру. А вы уж глядите в оба, чтобы в моих манатках никто не рылся. Там кое-что есть, – выразительно сказал он, пробормотал что-то вроде «мое почтение» и затопал вниз по тропинке.

Эвита не обратила на этот эпизод никакого внимания, зато супруги Краличек явно были удивлены.

– Странная личность, – задумчиво произнесла пани Краличек. – Кажется, я его знаю…

– Откуда ты можешь знать такого типа?! – возмутился пан Ендрусь.

Между тем на пороге часовни гостей уже ждал магистр Потомок. Вопреки ожиданиям, он был очень любезен, более того, обрадован и своей радости не скрывал. Каждый новый свидетель его открытия действовал на душу искусствоведа как бальзам, вызывая прилив бодрости и потоки красноречия.

Магистра просто терзала жажда славы, которую ему не часто доводилось утолять. И он без промедления приступил к пространной лекции. Вначале кратко и с должной скромностью рассказал историю выдающегося открытия, затем принялся перечислять достоинства картины. Трое мальчиков и пани Краличек слушали его с искренним, а пан Краличек с напускным интересом, панна Эвита же по своему обыкновению была всецело поглощена собой и своим Чарусем.

А девочки тем временем покинули часовню. Альберт подмигнула Ике, дав понять, что хочет ей кое-что сообщить. Улучив момент, когда магистр Потомок начал объяснять слушателям, что создатель картины находился под влиянием так называемой новосондецкой, они незаметно выскользнули наружу.

– В чем дело? – спросила Ика, когда они вышли из часовни.

Альберт заговорила очень серьезно, хотя вопрос, который она задала, серьезным назвать было трудно.

– Что ты можешь сказать относительно этой красотки Эвиты? – спросила она.

– Фи! – поморщилась Ика. – Более интересной темы ты не могла найти?

– Отвечай на вопрос.

Ика поняла, что Альберт хочет узнать ее мнение не из праздного любопытства и не из-за желания посплетничать.

– Ну что ж, – пробормотала она. – Лицо торжествующего ангела, фигура Мисс Вселенной, голос утенка Дональда, умственное развитие на уровне головастика, а внутренний мир не сложней, чем у амебы.

Альберт не сумела сдержать довольной улыбки, подобной той, какие в сходных обстоятельствах частенько появляются на лицах представительниц прекрасного пола.

– Совершенно с тобой согласна! – с энтузиазмом воскликнула она.

– Можно еще добавить, что тряпки она покупает исключительно в комиссионках, и это тоже определенным образом ее характеризует.

– Верно, – согласилась Альберт. – А теперь второй вопрос: что можно сказать о мужчине, который собирается жениться на такой особе?

– Гм, – задумалась Ика. – Знаешь, – сказала она, поразмыслив, – недаром говорят: любовь слепа и так далее. Достойнейшие люди… я где-то читала… иногда без памяти влюбляются в круглых идиоток.

– Думаешь? – протянула Альберт.

– Погоди, не перебивай, – фыркнула Ика. – Я еще не кончила. Так вот, по-моему, любовь неотразимого пана Адольфа к особе по имени Эвита вовсе не слепа. Она глуха. Понимаешь? Ему приятно смотреть на свою невесту… что, кстати, не так уж и удивительно. Эвита и вправду классная чувиха.

– Что верно, то верно, – прошептала Альберт.

– А к звукам «Долецек» равнодушен, – убежденно продолжала Ика. – Он просто не слышит, что она говорит. И как. Вот такая это любовь.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Только… что будет дальше? – задумалась Ика. – Что будет, когда пролетят годы, Эвиточке стукнет пятьдесят, и от красоты останутся только альбомы с фотографиями? О Бозе! – воскликнула она, неумело подражая Эвите. – Долецек поцувствует себя глубоко несчастным!

– Тихо! – вдруг перебила ее Альберт. И не только перебила, но и довольно сильно ущипнула. – Ика даже онемела от возмущения.

И в самое время.

Потому что к ним приближался сам пан Адольф. Да, да, пан Адольф, притом совершенно преобразившийся: умытый, элегантный, улыбающийся, излучающий неотразимое очарование.

– Привет! – произнес он бархатным баритоном. – Приветствую вас, прелестные дамы! Наконец-то я победил этот поганый драндулет! Одолел злобную силу неодушевленного предмета! Справился с этим мерзким… как утверждает панна Кася… пустяком!