Текст книги "Тайна заброшенной часовни"

Автор книги: Ежи Брошкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Предложение Влодека было благосклонно принято даже Пацулкой. Из дома притащили спальный мешок и, под покровом сгущающихся сумерек, за часовней в одном месте проредили заросли крапивы.

Затем был составлен график дежурств.

Задача оказалась нелегкой. Икина мама строго следила за тем, чтобы спать дети ложились вовремя. После двадцати двух часов все должны были лежать в кроватях.

– Ничего не поделаешь, – сказал Брошек. – Придется изготовить чучела и разложить их по кроватям, хорошенько укрыв. Мама не имеет привычки разглядывать спящих…

– Интересно, что предложит сам магистр? – усмехнулась Ика.

Пацулка пренебрежительно махнул рукой. И… оказался прав. Магистр Потомок вернулся в состоянии крайнего возбуждения, но без единой здравой идеи. Выслушав предложения Влодека, он только спросил:

– А почему? А зачем? Разве не лучше будет, если я переставлю палатку к самому входу в часовню?

– Ну конечно! – сердито сказал Брошек. – Уж куда лучше! Хотите спугнуть циничного преступника, едва он появится? Неужели непонятно, что засада эффективна только в том случае, если о ней никто не подозревает?

– Понятно, – неуверенно ответил магистр. – Пожалуй, вы правы. Зато я, – похвастался он, – сделал все для того, чтобы в районном отделении милиции в ближайшее время заинтересовались поведением капрала Стасюрека. Кроме того, в Черный Камень на днях прибудут представители отдела культуры районного совета, дабы обеспечить сохранность открытого мною произведения искусства. И еще я уведомил прессу, и уже в субботу в газетах появятся сообщения о моем открытии. Должен также приехать фоторепортер, чтобы подготовить специальный репортаж для воскресного приложения. Ну что, неплохо?

– Ну, – сказал Пацулка.

– В таком случае вы должны понимать, – смущенно продолжал магистр Потомок, – что после того как я сделал столько дел, ничего путного по вопросу организации охраны предложить не могу. Теперь понимаете?

– Понимаем, – сказала Ика. – Да, в конце концов, это и неважно. Мы уже все решили. С десяти до двенадцати дежурю я, от полуночи до двух – Катажина, с двух до четырех – Брошек, с четырех до шести – Влодек. А в шесть уже светло. Так что охрана обеспечена. Ну как? Здорово?

Магистр выразил свое восхищение путем бессчетного количества улыбок, поклонов и восклицаний. Он был согласен на все и полностью признал правоту своих юных друзей. И, похоже, забыл о своей утрате. Во всяком случае, ни разу о ней не упомянул, зато долго и вдохновенно рассказывал, какое замечательное открытие сделал. Его слушали вежливо и внимательно до самого ужина, пока не пришла пора расстаться.

Прихватив спальный мешок, магистр отправился в заросли крапивы за часовней. А Ика приступила к изготовлению чучела, которое должно было заменять очередных дежурных в их постелях.

Прощаясь пред сном, Ика и Брошек пожали друг другу руки. Очень крепко.

– Будь осторожна, – попросил Брошек.

Ика улыбнулась – очень нежно, но так, чтобы Брошек этого не заметил. А потом сказала:

– Я сегодня понаблюдала за магистром и знаешь что решила?

– Что? – спросил Брошек.

– Что иногда взрослые мало чем отличаются от детей. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, – сказал Брошек и повторил еще раз: – Правда, будь осторожна!

– Ладно, – улыбнулась Ика. – Пока.

Тут следует отметить, что во время Икиного дежурства Брошек в самом деле очень волновался. Гораздо сильнее, чем когда сам сидел на посту в палатке магистра.

Нужно также сказать, что волновался он напрасно. В ту ночь в Черном Камне еще ничего не случилось. Грозные силы природы угомонились, дождь постепенно ослабевал, и уровень воды в реке стал потихоньку снижаться.

Около пяти утра даже на несколько секунд выглянуло солнце. Тогда как раз дежурил Брошек.

– Здравствуй, солнце, – прошептал он.

В этой главе, пожалуй, рассказывать больше не о чем. Пятничные ливни прекратились, да и календарная пятница уже миновала.

Наступила суббота. Но о том, что случилось в субботу, – в следующей главе.

СУББОТА: «ДИКИЕ БАБЫ»

– Известно ли вам, – спросил за завтраком Брошек, – что произошло сегодня около пяти утра?

– Около пяти утра? – удивилась Икина мама. – А ты откуда знаешь? Возвращался в эту пору с бала или из межпланетного путешествия?

За столом воцарилось смущенное молчание. Но ненадолго. Брошек, не растерявшись, улыбнулся, спокойно доел кусок хлеба с медом и сказал:

– Откуда я возвращался, еще надо обдумать. Вообще-то, мучаясь бессонницей…

– Ах, вот оно что… – протянула мама.

– …я выглянул в окно и обнаружил необычное для нынешнего лета атмосферное явление, – невозмутимо закончил Брошек.

– Ну-ну? – заинтересовался отец.

– В четыре часа пятьдесят две минуты, – торжественно объявил Брошек, – на семь секунд… показалось солнце.

– Хе-хе-хе, – засмеялся отец. – И этот человек утверждает, что у него бессонница! Дорогой мой, – обратился он к Брошеку, – тебе просто приснился странный и необычайно прекрасный сон.

– Нет, – сказала Икина мама. – Я знаю… я видела… Это не был сон.

Отец не обратил внимания на ее многозначительный (весьма многозначительный) тон и бодро вышел из-за стола.

– Дамы и господа! – воскликнул он. – С завтрашнего дня в этом доме можно будет веселиться напропалую. Потому что сегодня вечером нижеподписавшийся завершает свой труд, в связи с чем предлагаю прокричать в мою честь троекратное «гип-гип ура!».

Этот призыв был подхвачен с неподдельным энтузиазмом. И не только потому, что возвещал о начале новой эпохи развлечений и проказ, в организации которых отец подчас проявлял недюжинные способности. В тот момент гораздо важнее было сгладить впечатление, которое произвело неожиданное мамино замечание.

Ика тем не менее обрадовалась совершенно искренне.

– Ах, папусик! – воскликнула она. – Значит, ты завтра возвращаешься к жизни?

– Так точно! – произнес отец, ударив кулаком в выпяченную колесом грудь. – А если будете хорошо себя вести, я в самые ближайшие дни прочитаю вам свою диссертацию. Уверен, что она вас заинтересует, – добавил он с жестокой улыбкой.

– Мы в этом не сомневаемся, дорогой, – сказала мама. – Напомни только название, чтобы мы могли заранее подготовиться к твоему авторскому вечеру.

Тогда отец торжественно провозгласил:

– Название звучит так: «Фармакодинамика метилксантинов, в частности теобромина и теофиллина».

Воцарилась напряженная тишина.

– Теобромина и теофиллина? – слабым голосом переспросила мама.

– Да! – воскликнул отец.

И тут великий Альберт предала друзей. Ее единственную заинтересовало предстоящее чтение. Она даже захлопала в ладоши.

– Здорово! Правда, здорово! Только почему вы не включили в этот ряд кофеин?

Хотя отец был отлично осведомлен о разносторонних интересах великого Альберта, даже он опешил и, поморгав, вздохнул:

– Я тебе объясню в другой раз. – А уходя, сказал сам себе: – Нет, в мое время молодежь была не такая.

– Спасибо, – сказала Икина мать, поднимаясь из-за стола. – А теперь мне бы хотелось обменяться парой слов с Икой и Брошеком.

Вся пятерка встревоженно переглянулась. Расколоться или пока еще не раскалываться? Все взоры, естественно, обратились на Пацулку. Тот, немного подумав, решил вопрос однозначно: приложил палец к губам.

– Сколько можно молчать! – вздохнула Ика.

На этот раз Пацулка без колебаний показал три пальца.

– Три дня? Ну что ж, попробуем… – прошептал Брошек.

И они с Икой нехотя поплелись на веранду, где их уже ждала Икина мама, созерцая окружающий мир и покуривая первую в тот день сигарету.

А мир был по-прежнему сер и уныл. Погоду, пожалуй, можно было назвать ничем не примечательным субботним ненастьем. Дождик не то моросил, как в понедельник, не то висел в воздухе, как во вторник. В долине еще плавали клочья тумана среды, которые река, словно тени плотов, уносила вниз по течению. И вообще в атмосфере чувствовалась какая-то вялость и нерешительность. Это могло вселять некоторую надежду, пока смутную, но все же…

Тут следует сказать, что Ике с Брошеком было не до погоды. Физиономии у них были довольно кислые. Бояться они не боялись, в этом доме в отношениях между родителями и детьми понятия страха не существовало: они были друзьями. Ребят волновало нечто совсем другое.

В доме появилась тайна. Секреты. Взрослые не были допущены в ребячьи дела. Они не обижались, понимая: у каждого могут и даже должны быть свои секреты. Но хорошо ли так долго скрывать что бы то ни было от друзей? Вот в этом и заключалась главная сложность.

– Поверьте, мне ничуть не хочется совать нос в ваши дела, – мягко сказала мама. – Просто я… как бы это сказать… ну, просто я начала беспокоиться. Всякий имеет право на собственные секреты. И я не собираюсь заставлять вам ими со мной делиться. Однако, если не ошибаюсь, игра, которой вы увлеклись в последние дни, перестала быть игрой и… перестала быть безопасной. Я ведь вижу: тут что-то связанное с часовней, с магистром Потомком и капралом Стасюреком. Словом, сдается мне, вы впутались в уголовную историю. Да или нет?

– Да, – шепнула Ика.

– А нельзя ли узнать поподробнее, – спросила мама, – что это за история?

После нескольких минут тягостного молчания первым заговорил Брошек.

– Потерпите еще немножко, – попросил он. – Самое позднее через три дня мы вам все расскажем.

Икина мама покачала головой.

– Ладно, что поделаешь, – вздохнула она. – Вижу, члены Клуба имени Шерлока Холмса намерены молчать даже под пытками. Так уж и быть, молчите. Но у меня есть одна просьба, очень серьезная.

– Какая? – немного веселее спросила Ика.

– Вы должны дать мне честное слово, что в случае опасности мы с отцом будем немедленно вызваны в качестве резервного батальона.

– Слово-то зачем давать? – удивилась Ика.

На мамином лице появилась очаровательная хитрая улыбка.

– Если мне не изменяет память, – сказала она, – за последние три года никто из вас слова не нарушал. Надеюсь, так будет и впредь. Поэтому я его от вас и требую. А в противном случае, под предлогом опасности наводнения, немедленно увожу отсюда всех пятерых. И тут уж я вам даю честное слово!

– Это шантаж! – возмутилась Ика.

Однако при этом они с мамой весело переглянулись. Условие было не таким уж и неприемлемым.

– Считаю до трех, – сказала мама. – Раз… два… три!

– Честное слово! – одновременно выкрикнули Ика и Брошек.

Мама смешно наморщила нос.

– Двенадцать букв. Цветок на букву «к». Задумайте желание. Быстро! Раз, два, три…

– Колокольчик! – крикнула Ика.

– Колокольчик, – сказал Брошек.

– Опыт подсказывает мне, – произнесла мама, вставая со скамейки (а это означало конец разговора), – что вы задумали в течение ближайших двадцати четырех часов завершить некую операцию и разоблачить преступника или даже шайку преступников. Верно?

– Ох! – с негодованием фыркнула Ика. – Ужасно сложно было догадаться! Тебе и трудиться не пришлось.

– Да уж, дело нехитрое, – пробормотал Брошек.

– Ладно, ладно, – рассмеялась мама. – Вы правы. Однако напоминаю: ловить преступников – это вам не цветочки собирать. Жизнь не всегда усеяна розами. И даже колокольчиками.

– Это еще надо обдумать, – вежливо сказал Брошек.

И тут Икина мама доказала, что она вполне достойна своей дочурки. Высунув язык, она показала Брошеку нос и произнесла его голосом:

– А мне надо обдумать, есть ли хоть немного мозгов в ваших пустых головенках.

В заключение она ущипнула Ику, больно щелкнула Брошека по носу и, прежде чем они успели опомниться, исчезла.

– Моя мать иногда ведет себя крайне несерьезно, – неодобрительно заметила Ика.

– Она просто очаровательна, – убежденно заявил Брошек и якобы задумчиво произнес: – Интересно, такое передается по наследству?

– А вы, сударь, еще в этом не убедились? – якобы грозно спросила Ика.

– Как сказать, – якобы неуверенно ответил Брошек. – Возможно…

Тогда Ика продемонстрировала, что она прежде всего дочь своей мамы. А именно: высунула язык, показала Брошеку нос и произнесла его голосом:

– Предлагаю вам в течение ближайших пятидесяти лет это обдумать. – Потом щелкнула его по носу и исчезла.

Так начался шестой день долгой дождливой недели.

Вначале ничто не предвещало, что день этот будет иметь решающее значение в истории, впоследствии получившей известность как «Дело Черного Камня».

Ика с Брошеком коротко отчитались о разговоре с матерью. Все согласились, что создание резерва из родителей (на случай опасности) не лишено смысла. Сам Пацулка, мывший посуду и одновременно варивший бобы в двухлитровой кастрюле (естественно, на всякий случай), одобрил предложение Икиной мамы энергичным покашливанием.

– Пацулка, – спросила Альберт, – неужели ты думаешь, и вправду может произойти что-то непредвиденное и опасное?

Пацулка уклончиво почесал нос; остальные на минуту озабоченно задумались.

– Don’t be silly[13]13
  Не валяйте дурака (англ.).


[Закрыть], – первым пришел в себя Влодек. – Мы тоже представляем собой некоторую опасность для опасных преступников.

И одной рукой высоко поднял тяжелую дубовую табуретку, а когда Брошек и Пацулка без особых усилий проделали то же самое, удовлетворенно кивнул.

В тот день дежурным по прессе была Катажина. Влодек заявил, что у него есть кое-какие дела на почте (тут Ика подмигнула Брошеку, Брошек – Пацулке, а Катажина расплылась в блаженной, то есть телячьей, улыбке). В результате они отправились за газетами вдвоем.

Пацулка дал понять, что должен следить за бобами, и остался на кухне. Ика с Брошеком пошли навестить магистра Потомка, который уже с семи утра торчал в часовне, изучая старинную картину и готовясь к визиту представителей местных властей и работников печати.

Магистр был счастлив. Наблюдая за ним, Ика и Брошек невольно с уважением подумали о Катажине, без колебаний уступившей Потомку честь открытия. Магистр забыл не только о своей личной потере, но и вообще обо всем на свете. Казалось, для него весь мир (если не вся Вселенная) сузился до размеров небольшой доски, переливающейся яркими красками, как луг в начале июня.

– Я почти уверен, что это пятнадцатый век, – заявил он в ответ на приветствие ребят, выказав полное пренебрежение не только к таким мелочам, как «доброе утро» или «что слышно?», но и ко всему, связанному с Толстым и капралом Стасюреком, а также с прочими потенциальными неизвестными преступниками. – Да, почти уверен, и это замечательно: ведь о художниках того времени совсем немного известно. Кем был, как жил это доморощенный живописец? Никто не знает. И никогда не узнает. Быть может, он был необразованным и беспомощным отшельником, как Никифор Криницкий[14]14
  Никифор Криницкий (1895–1966) – народный художник.


[Закрыть]. Или веселым забулдыгой, водившим дружбу с разбойниками… Неизвестно. Зато нет сомнений в том, какой это выдающийся талант! Какой блестящий, своеобразный колорист! Какой самобытный мастер! После него осталась, возможно, одна-единственная картина на дубовой доске, чудом сохранившаяся до той минуты, когда… какое счастье!.. я взял ее в руки! Казалось бы, пустяк (толстая доска размером сто тридцать два на восемьдесят один), но творец этой картины сохранится в нашей памяти навечно. Навечно, – едва слышно повторял магистр Потомок, – навечно.

Его темные глаза время от времени заволакивались туманом, губы дрожали. Ика с Брошеком промолчали: они решили пока не напоминать магистру ни об одном из забытых им важных дел, понимая, что даже недоступные им чувства заслуживают уважения. К тому же в это чуть прояснившееся субботнее утро картина действительно казалась необыкновенно прекрасной, и на нее можно было неотрывно смотреть, не замечая, как бежит время.

Однако время бежало.

Катажина с Влодеком уже дошли до киоска, купили газеты, и Влодек отыскал в двух из них заметку о Черном Камне, которая у него вызвала раздражение, а Катажину рассмешила. Потом они не спеша отправились в обратный путь.

Примерно в это время Пацулка, сочтя, что бобы готовы, снял кастрюлю с плиты, осторожно слил воду и приступил к недолгой, но основательной дегустации. Тогда же Толстый, что-то жуя, появился на пороге сарая, панна Эвита отправилась с Чарусем погулять и заодно купить газеты, а супруги Краличек решили еще немного вздремнуть. Пан Адольф же, громко и не слишком сдержанно сетуя на судьбу, готовился к решительной схватке с тросом сцепления.

Спустя еще некоторое время Катажина и Влодек, повстречавшиеся возле моста с панной Эвитой, начали взбираться в гору.

Пан Краличек, вняв категорическому требованию супруги, встал, чтобы приготовить обоим завтрак.

А пан Адольф залез под машину, не без отвращения посмотрел на трос и решил, что имеет право еще полчасика поспать. Причем… под машиной.

Пацулка, убедившись, что бобы удались на славу, пересыпал их из кастрюли в целлофановый мешочек и вышел на веранду поглядеть, что происходит на свете. Увидев приближающуюся к дому парочку, то есть Катажину и Влодека, он одобрительно хмыкнул. Следует заметить, что Пацулка любил красивых людей, а Кася и Влодек смотрелись просто замечательно. Кстати, ценя чужую красоту, Пацулка считал ниже своего достоинства заниматься собственной внешностью (к которой, надо сказать, относился весьма критически).

Поэтому, когда Катажина с Влодеком поднялись на веранду, он в порыве великодушия отсыпал им почти четверть содержимого своего мешочка. Тогда Катажина вытащила из кармана бумажный кулек и с нежной улыбкой вручила его Пацулке. Пацулка даже застонал от волнения. В пакетике были «раковые шейки». Целых двести пятьдесят грамм!

«Да, Альберт тоже великий человек с благородным сердцем», – подумал он.

– Где магистр, Пацулка? – спросил Влодек. – В часовне?

– Только не цепляйся к нему, Влодечек, – попросила Катажина.

Пацулка вопросительно поднял бровь. Тогда Влодек, ни слова не говоря, протянул ему газету и указал на заметку, озаглавленную «НОВОЕ ОТКРЫТИЕ В ЧЕРНОМ КАМНЕ». Пацулка прочел ее, усмехнулся, покачал головой и напоследок небрежно махнул рукой.

– Видишь? – сказала Катажина Влодеку. – Пацулка со мной согласен: пожилым людям следует прощать их странности.

Влодек сердито пожал плечами.

– May be[15]15
  Возможно (англ.).


[Закрыть], – пробормотал он. – Хотя… порядочные люди так не поступают. В любом случае я хочу услышать, что он на это скажет. Пошли.

– И все-таки обещай мне… – начала Катажина.

– Я это уже слышал, – не дал ей договорить Влодек. – Ты идешь? – спросил он Пацулку.

Пацулка отрицательно покачал головой.

Влодек и Катажина отправились в часовню вдвоем. Катажина все-таки заставила Влодека пообещать, что – ради нее! – он ни в коем случае не станет досаждать магистру.

Пацулка наблюдал за ними с добродушной улыбкой: двухлетнему малышу было ясно, что скажет на это Влодек.

– Ну… если ты… – торжественно произнес Влодек. – Если ради тебя…

Остальное он выразил взглядом, отчего щеки Катажины стали цвета губной помады номер три фирмы Елены Рубинштейн.

Пацулка проследил, как они вошли в часовню, и перевел взгляд на Толстого. Толстый, покончив с завтраком, сидел на завалинке и бессмысленно таращился в небо. В глазах у Пацулки вспыхнули яркие огоньки. Прихватив мешочек с бобами, он не спеша потопал к сараю.

Остановившись перед Толстым, Пацулка вежливо поклонился и вместо «здравствуйте» сказал «ку-ку». Толстый смерил его сердитым взглядом, но указал место рядом с собой. И принялся раскуривать трубку. Тогда Пацулка протянул ему мешочек. Толстый отложил трубку, запустил в мешочек лапу и набрал целую горсть объемом в поллитра.

Потом он угрожающе произнес:

– Вообще-то ты поосторожнее. И похитрей тебя садились в калошу.

– Э-э-э, – ухмыльнулся Пацулка.

В часовне Влодек и Катажина молча наблюдали за магистром, который, покончив с первым беглым осмотром картины, бережно устанавливал ее на прежнее место.

Ика и Брошек тем временем погрузились в чтение газет. На их лицах изредка появлялись улыбки – вполне добродушные. Понятно было, что они разделяют точку зрения Катажины и Пацулки.

Один Влодек все еще дулся на магистра. В конце концов он отобрал у друзей газеты, в которых была напечатана заметка о Черном Камне, и вручил их магистру.

– Пан магистр, – сказал он, – вот вам первые любопытные сообщения о вашем великом открытии.

Магистр Потомок немедленно оторвал восхищенный взгляд от картины. Щеки его залились темным румянцем.

– Где?! – воскликнул он и схватил газеты.

Подойдя к двери, где было немного светлее, он прочел каждую заметку по два раза. Потом, провияв, гордо поглядел на ребят. В эту минуту он был как две капли воды похож на Дон Кихота, одержавшего победу над великанами.

– Вы читали? – спросил он. – Читали? Послушайте!

И прочел следующее:

НОВОЕ ОТКРЫТИЕ В ЧЕРНОМ КАМНЕ

(От нашего специального корреспондента)

Вчера в Черном Камне близ Соколицы было сделано новое поразительное открытие, в очередной раз подтверждающее высказанное нами предположение о культурном богатстве южных районов Польши – богатстве, зачастую еще недоступном общественности. Так, известный исследователь и собиратель произведений народного творчества магистр Алджернон Потомок, проводя изыскания в окрестностях Соколицы, обнаружил в заброшенной старой часовне в Черном Камне уникальное произведение искусства, а именно: необычайно ценную картину художника-примитивиста, относящуюся, по-видимому, к концу пятнадцатого – началу шестнадцатого века. Эта написанная на доске, прекрасно сохранившаяся картина, великолепная по колориту, отличается исключительным своеобразием. Открытие магистра Потомка – событие, по своей значимости выходящее за пределы нашей страны. Полностью оценить художественное и научное значение открытия пока не представляется возможным. Но уже сейчас следует от лица всего нашего общества принести сердечные поздравления и выразить благодарность заслуженному исследователю магистру Алджернону Потомку.

Голос магистра, зачитывающего хвалебный гимн во славу заслуженного исследователя, дважды обрывался от волнения, но под конец зазвучал торжественно и чисто – точь-в-точь как победные фанфары на олимпийском стадионе.

– Ну и что вы на это скажете? – с гордостью вопросил магистр. – Мастерски написанная заметка, настоящее литературное произведение. Все тут есть: и оценка по заслугам, и богатая информация, и сжатая, ясная манера изложения. Вы согласны?

– Конечно, – подтвердил Брошек, – но…

– Но, – резко перебил его Влодек, – хотелось бы знать, кто автор этого замечательного литературного произведения? Кто он, этот «специальный корреспондент»?

– Как кто? – изумился магистр. – Разумеется, я!

Воцарилась тишина. Иного ответа, собственно, никто и не ждал. Но в устах магистра Потомка эти слова прозвучали наивно и так комично, что всем, не исключая Влодека, безумно захотелось расхохотаться. Чего делать ни в коем случае не следовало. Магистр тем временем принялся читать вслух эту же заметку, напечатанную в другой газете. Он читал, держа газету в вытянутой руке, а вторую руку прижав к сердцу. В часовне раздались покашливание и сдавленный смех. К счастью, магистр слышал только себя, и эти звуки ему нисколько не мешали.

– …открытие магистра Потомка, – читал он проникновенным басом, – событие…

В этот момент в часовне вспыхнул ослепительно яркий свет, подобный синей вспышке молнии. Магистр умолк, а ребята зажмурились в ожидании удара грома.

Однако вместо грома за дверью послышался жалобный и усталый, но довольно приятный голос:

– Хороший… ой… получится снимок. Магистр Алджернон Потомок… ой… если не ошибаюсь? Попрошу… ой… не шевелиться. Повторим!

Опять полумрак часовни озарила вспышка, осветившая лицо магистра, успевшего повернуться к двери.

– Фоторепортер, – шепнула Ика, давясь от смеха. – Почему только он так ойкает?

Она не ошиблась. Минуту спустя порог часовни переступил очередной кандидат в альбом достопримечательностей нынешнего лета: крохотный человечек со старческим лицом, молодыми глазами и венчиком седых волос на макушке. Его шею опутывало множество ремешков, на которых болтались разной величины фотоаппараты и мощная батарея, подключенная к вспышке. Поэтому не было ничего удивительного в том, что фоторепортер казался смертельно усталым и издавал жалобные стоны.

– Ой… – сказал человечек, – моя фамилия Мицкевич. Конечно… ой… не тот, а другой, из Центрального… ой… фотоагентства. Ага, – продолжал он, страдальчески морщась, – значит, вот она, эта картинка… Сейчас мы ее… Чик! Раз… ой… два! Чик… три, четыре, пять… А это кто? – спросил он у магистра, указывая на скромно отошедших в сторонку молодых людей. – Это… ой!

– Никакие не «ой»! – грозно сказала Ика.

– Ой, извините, – сказал человечек. – Вы меня неправильно поняли… ой… я хотел спросить, ваше ли это потомство, пан магистр?

– Мое потомство? – недоуменно переспросил магистр.

– Немедленно перестаньте ойкать! – решительно потребовала Ика.

Фоторепортер Мицкевич покорно кивнул.

– Сейчас, сейчас! – смиренно пообещал он.

А затем повел себя как-то странно. А именно: сел на пол и молниеносно стянул с ног новенькие кроссовки.

– Уф-ф! – вздохнул он, с наслаждением шевеля пальцами в чистехоньких белых носках. – Уф-ф… понимаете ли, при моем росте… у меня должен был бы быть самое большее тридцать восьмой размер. Но, к сожалению, это не так… уфф… ноги у меня нормальные.

– Извините, – сказала Альберт, – но меня это интересует исключительно с научной точки зрения. Вы что, без ойканья и уффканья говорить не можете?

Фоторепортер рассмеялся и тут же снова погрустнел.

– Честно говоря, не могу.

– Почему? – удивилась Альберт.

– А потому, – объяснил Мицкевич, – что размер у меня, как я уже сказал, немаленький, самый ходовой. И поэтому о хорошей, удобной обуви даже мечтать не приходится. Какой-то я невезучий. Не успеваю войти в магазин, мой размер кончается. А достать приличные кроссовки… сами знаете. Вдобавок, хоть ноги у меня и нормальные, чувствительность у них ненормальная. Теперь понимаете?

И обвел печальным взглядом ноги стоявших перед ним ребят.

– Боже правый! – крикнул он. – Откуда у вас такие чудесные кроссовки?

– Хе-хе, – сказал Влодек. – Вы разве не знаете, что кроссовки покупают зимой?

– А где же я сейчас возьму зиму? – простонал фоторепортер.

Ике стало жаль забавного человечка.

– У вас хорошая фамилия, – сказала она, – а продавец в соколицком обувном магазине большой любитель поэзии. Загляните туда, пусть пошарит у себя под прилавком.

В душе фоторепортера, видно, вспыхнула надежда. Быстро надев кроссовки и даже не потрудившись их зашнуровать, он вскочил и торопливо проговорил:

– Ну, я свое дело сделал. Отличный получится фоторепортажик. Подписи придумаем в редакции. Мое почтение, спасибо, до свидания! В случае чего я к вашим услугам!

И неуклюже затрусил к стоявшей внизу, возле моста, редакционной «варшаве». Видимо, посчитал, что выполнил свой долг и может со спокойной совестью заняться личными делами.

Отойдя на некоторое расстояние, он энергично помахал маленькой ладошкой, отчего фотоаппараты у него на груди и боках забавно подпрыгнули.

Зрелище было очень смешное, и столпившиеся на пороге часовни за спиной магистра «молодые люди» громко расхохотались. И тут магистр заговорил.

За все время пребывания фоторепортера в часовне он не проронил ни слова. Это было понятно: вначале магистр позировал, а потом, вероятно, внутренне готовился к пространным объяснениям и подробным ответам на вопросы «что, когда и как», – короче, рассчитывал дать обстоятельное интервью. Поэтому внезапное бегство пана Мицкевича его страшно удивило. От изумления он на некоторое время лишился дара речи. Но потом изумление сменилось яростью, и магистр взорвался.

– Послушайте! – закричал он. – Что же это такое? А пояснения? А подписи к снимкам? А интервью?! Эй, послушайте! Вы ведете себя просто возмутительно!

– Что-о-о? – едва слышно донеслось снизу.

– Воз-му-ти-тель-но! – скандировал побагровевший от гнева магистр. – Воз-му-ти-тель-но!

Однако фоторепортер только еще раз дружески помахал рукой и прыгнул в машину, которая немедленно тронулась и через две минуты скрылась за поворотом дороги, ведущей в Соколицу. А магистр еще долго продолжал выкрикивать разные оскорбления в адрес крохотного человечка со знаменитой фамилией.

– Какой цинизм! – неистовствовал он. – Какое возмутительное равнодушие! Какое невежество! Какое скудоумие!

Неудивительно, что даже Толстый с Пацулкой заинтересовались происходящим. Толстый, кажется, задал Пацулке какой-то вопрос, и Пацулка – о, чудо! – кажется, внятно ему ответил.

Ика толкнула Брошека локтем.

– Ты не считаешь, – шепотом спросила она, – что Пацулка чересчур рьяно «втирается в доверие» к этому мерзкому толстяку?

Брошек озабоченно покачал головой.

– Я должен это обдумать, – пробормотал он, чем страшно разозлил Ику.

Влодек и Катажина тоже с нескрываемым неодобрением глядели на Пацулку и Толстого, в дружном молчании поднявшихся с завалинки и направившихся к часовне.

Однако ребята не успели никак выразить свое негодование. Толстый, приблизившись к часовне, остановился и с ленивым любопытством уставился на магистра.

– Что за шум, а драки нет? – помолчав, спросил он противным голосом.

Магистр был настолько возмущен поведением фоторепортера Мицкевича, что даже на некоторое время забыл про свою инстинктивную неприязнь к Толстому. Мало того: он обрадовался ему, как закадычному другу! Как человеку, от которого можно ждать понимания и сочувствия!

– Дорогой мой! – закричал он, размахивая руками. – Ну скажите: разве это не возмутительно? Ко мне является репортер, притом не откуда-нибудь, а из Центрального фотоагентства… притом носящий фамилию нашего великого поэта! Является, чтобы подготовить фоторепортаж о необычайном открытии, которое я сделал в этой часовне. А вам следует знать, что мое открытие, как справедливо отмечено в печати, имеет значение, выходящее за пределы нашей страны. Это картина! Потрясающее произведение искусства конца пятнадцатого – начала шестнадцатого века! Позднеготический примитив громадной художественной ценности. Да что я вам объясняю – прочтите сами! – И, вдруг потеряв терпение, сунул в руки Толстому газету.

Толстый начал читать. Магистр умолк – и тут только понял, кому излил возмущенную душу. Он растерянно оглядел своих юных друзей: те скрывали напряжение под маской холодного равнодушия.

Беззаботно поглядывавший на небо Пацулка внезапно вытянул руку и удивленно покачал головой. Дождь почти прекратился!

Толстый читал медленно, внимательно, беззвучно шевеля губами. Магистр нервно сглотнул слюну и попятился, видно, коря себя за необдуманный поступок.

Между тем Толстый кончил читать и пожал плечами.

– Ну и что? – сказал он. – Чего вы взъелись на этого коротышку с фотоаппаратами?

Магистр, не сумев сдержаться, выложил Толстому все свои претензии к фоторепортеру.

– Как это чего?! – воскликнул он. – Неужели не понятно? Приезжает какой-то невежда и вместо того, чтобы обстоятельно, с умом и уважением, сфотографировать картину, часовню и… согласитесь… открывателя, через пять минут, даже не извинившись, смывается! И почему? Да потому, что ему, видите ли, башмаки жмут! Потому что якобы в Соколице под прилавком есть какие-то кроссовки!