Текст книги "Пепел и алмаз"

Автор книги: Ежи Анджеевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Свенцкий не поверил своим глазам.

– А это еще кто? – с любопытством спросил Вейхерт.

– Пся крев! – выругался министр.

Между тем Древновский благополучно добрался до стола и, хотя во всем теле чувствовал скованность, безупречно поздоровался с начальством. Свенцкий отозвал его в сторону.

– Что это значит? Что вы вытворяете? Почему здесь этот мерзавец?

– Грошик? – удивился Древновский. – А… так получилось… я думал, пан бургомистр, что пресса… и вообще…

Он запутался и замолчал. Сквозь шум в голове, который то усиливался, то утихал, он почувствовал, как всем его существом овладевает одно желание: съездить Свенцкого по морде. Когда'он понял это, его прошиб холодный пот.

– Я думал, – с трудом выдавил он из себя, – со всех точек зрения…

Свенцкий побагровел.

– Что вы мелете? Что с вами происходит?

Тут из-за спины Древновского высунулась угодливо улыбающаяся физиономия Грошика.

– Па…здравляю! – пробормотал он и бесстыдно икнул. – Раз…раз…решите, пан министр, поздравить вас от имени демократической прессы…

В дверях послышались голоса. В зал входили гости.

В одноэтажном деревянном доме, где Щука на обратном пути в гостиницу укрылся от дождя, были узкие, низкие сени, выходившие во двор. А двор был совсем как в деревне – с колодцем посредине и садом в глубине. В сенях и во дворе никого не было. Но вот в ворота вбежали двое – мужчина и женщина. Судя по всему, супружеская чета, возвращавшаяся из гостей. Он – высокий, худощавый, в шляпе и черном пальто, она тоже худая, выше среднего роста, в коричневом весеннем костюме. Наверно, как и Щуку, внезапно хлынувший ливень настиг их на незастроенном участке улицы и порядком вымочил, пока они успели добежать до ближайшего дома. Дождь лил как из ведра. Потоки воды с шумом обрушивались на землю, гудели водосточные трубы, вслед за оглушительными раскатами грома в темноте то и дело вспыхивали ослепительные молнии. Это была первая весенняя гроза.

Щука стоял у самого входа, по своему обыкновению опершись на палку. Ходьба и жара утомили его. Сломанная во время следствия нога срослась неправильно и с тех пор болела, когда приходилось много ходить. А в последнее время стало пошаливать сердце. Зато сейчас дышалось легко. Духоты как не бывало, воздух посвежел, из сада в глубине двора потянуло прохладой и запахом влажной зелени и земли.

Те двое, еще не отдышавшись от быстрого бега, стряхивали дождевые капли с одежды. В темных сенях они казались огромными птицами, судорожно взмахивавшими крыльями.

– Вот видишь, – с упреком сказала женщина, – я говорила тебе, возьми на всякий случай зонтик…

Мужчина молча разглаживал отвороты пальто. Сверкнула молния, и почти сразу грянул гром.

– О боже! – Женщина вздрогнула. – Смотри, шляпа совсем испорчена. Мне всегда везет – в кои-то веки оделась прилично – и на тебе…

– Не преувеличивай, – проговорил мужчина. – Ничего с твоей шляпой не сделается.

Огненные сполохи то и дело прорезали мрак. Дождь припустил еще сильней.

– Хорошо, что дождь пошел, – заметил мужчина, – а то просто дышать было нечем.

– Интересно, как ты думаешь добираться домой?

– Не волнуйся, как-нибудь доберемся. Дождь скоро пройдет. Не правда ли, у Гаевских было очень мило?

Они разговаривали вполголоса, но Щука отчетливо слышал каждое слово.

– Не знаю, – недовольным голосом сказала женщина. – Когда голова идет кругом от всяких хлопот, тут уж не до светских разговоров.

– Опять преувеличение…

– По-твоему, я всегда преувеличиваю.

– А разве нет?

– Конечно, тебе легко говорить. А мне все это стоит немало здоровья.

– Что «все»? Шляпа?

– Ах, оставь! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Когда дом превращают в богадельню…

Щука не любил подслушивать чужие разговоры и, чтобы выдать свое присутствие, достал папиросу и чиркнул спичкой.

Мужчина понизил голос:

– Что же делать, дорогая? Я знаю, что это неудобно, но ведь другого выхода нет…

– Ты должен поговорить серьезно с Иреной.

– О чем?

– Уговорить ее лечь в больницу.

– Но, дорогая…

– Так будет лучше и для нее и для нас.

– Для нас, но не для нее. Подумай, что ты говоришь, она ведь всего неделю как вернулась из лагеря, и у нее никого, кроме нас, нет. Легко себе представить, какие сейчас условия в больницах.

Щука стал прислушиваться.

– А у нас, по-твоему, условия замечательные?

– Во всяком случае, лучше, чем в больнице.

Дождь лил не переставая, но гроза ушла, и удары грома раздавались все глуше. Щука с минуту колебался. Но он знал, что, если сейчас не выяснит того, что его тревожит, потом будет жалеть. И он решился.

Подойдя к супружеской чете, стоявшей в противоположном углу сеней, он приподнял шляпу и сказал:

– Простите, но вы, кажется, говорили о ком-то, кто вернулся из лагеря…

В первое мгновение они от неожиданности растерялись, а потом немного смутились.

– Да, – неуверенно сказал мужчина, – вернулась моя сестра.

– Случайно, не из Равенсбрюка?

– Да.

Щука помолчал.

– Не сочтите меня назойливым…

Мужчина, как видно, уже преисполнился к нему доверия.

– Что вы, пожалуйста, – сказал он любезно. – Чем мы можем быть вам полезны?

– У меня в Равенсбрюке был очень близкий человек. Жена. Я знаю, что она умерла. И это все, что мне известно.

Мужчина понимающе кивнул.

– Я разузнаю всюду, где только можно, но пока, к сожалению, безуспешно. Ваша сестра до конца была в Равенсбрюке?

– Да, до конца. Просидела там четыре года.

– Немалый срок.

– С сорок второго. А теперь, понимаете, после всего, что пришлось пережить, бедняжка заболела. Она, конечно, сообщит вам все, что ей известно. Может быть, она случайно знала вашу жену. Моя фамилия Шреттер, преподаватель гимназии Шреттер.

Щука тоже представился.

– Если вы разрешите…

– Милости просим, – ответил мужчина. – Мы живем на Зеленой, дом семь. Знаете, где гимназия Стефана Батория? Это совсем близко от нас.

Щука вспомнил, что уезжает.

– Завтра я, к сожалению, не смогу. Послезавтра тоже. А вот во вторник после обеда?

– Пожалуйста, когда вам будет удобно. Сестра никуда не выходит из дому. Как я уже сказал, она хворает. – И, желая загладить неприятное впечатление, какое мог произвести на Щуку его разговор с женой, добавил: – И это, знаете, создает некоторые неудобства. Квартирка у нас маленькая, всего две комнаты, и, кроме нас с женой и взрослого сына, там живут дальние родственницы жены из Варшавы, и вот теперь еще сестра… Понимаете, в таких условиях…

– Муж преподает в гимназии, – вступила в разговор женщина, – а кроме того, занимается научной работой. И у него даже нет своего угла.

Учитель махнул рукой. У него был очень усталый вид.

– Эх, да разве во мне дело…

– То есть как? А твоя работа?

Шреттер снисходительно улыбнулся.

– В свое время у меня, знаете ли, были честолюбивые планы: научная работа, кафедра и прочее. Я по образованию историк. Но я не жалуюсь на судьбу, боже упаси! Преподавание в средней школе тоже дает большое удовлетворение.

– И очень мало денег, – заметила его жена.

– Нельзя же на все смотреть так меркантильно, дорогая. Не надо преувеличивать, нам совсем не так уж плохо живется.

– Не так уж плохо! Пятнадцать лет тянешь лямку, а зарабатываешь меньше извозчика.

Щука молча курил, не вмешиваясь в их разговор.

– Может, вам в самом деле удастся что-нибудь узнать у моей сестры, – помолчав немного, проговорил мужчина. – Я был бы искренне рад за вас. Теперь почти нет человека, который не разыскивал бы своих близких. Ничего не поделаешь, война разлучила людей, разбросала по всему свету. Ох, какой чудесный воздух, – сказал он, глубоко вздохнув. – После майского дождя всегда бывает как-то особенно хорошо. Ну, вот уже и проясняется.

Дождь в самом деле затихал. Щука бросил окурок и поднял воротник пальто.

– Значит, во вторник.

– Вы уже идете? – удивился учитель. – Дождь еще не перестал.

– Подождите, – посоветовала его жена. – Костюм испортите.

Но Щука, ссылаясь на то, что очень торопится, простился и вышел на улицу. Воздух был чист, на вымытой дождем улице – ни души. По желобам, пенясь, бежала вода. Монотонно гудели водосточные трубы. Дождь шел еще довольно частый, но капли падали теперь мерно и тихо. Сверкала молния, и глухие раскаты грома, как огромные камни, катились куда-то в глубь ночи. И этот грохот, сверканье, туманная сетка дождя и мягкие сумерки весеннего звездного вечера, – все предвещало чудесное обновление мира.

Подгурский поставил джип у здания комитета партии и, одолжив у дежурного милиционера плащ, пересек покрытый лужами рынок. Перед «Монополем» уже стояло несколько машин. Подумав, что Щука еще у себя, Подгурский поднялся к нему. Постучал раз, другой, но никто не ответил. Он нажал ручку. Дверь была заперта.

Он спустился вниз, злясь, что опоздал. А Щука как раз брал у толстого портье ключ от своего номера. Увидев его, Подгурский обрадовался.

– Как хорошо, что я вас встретил! Я только что был у вас и решил, что вы уже на банкете…

– Куда торопиться, – буркнул Щука. – Еще успеем, насидимся там.

– Попали под дождь?

– Да.

Щука хотел на минутку подняться к себе. Подгурский пошел с ним. В комнате было душно, как в бане. Щука распахнул окно. Редкие дождевые капли тихо шелестели в темноте. На небе показались звезды.

Подгурский расстегнул пальто и присел на краешек дивана.

– Знаете, я был у Косецкого.

Щука снимал промокшее пальто и шляпу.

– Да?

– Передал ему, что вы хотите с ним увидеться.

– А он?

– Обещал прийти. Я сказал, что вы просили.

– Он о чем-нибудь спрашивал?

– Да.

– Ну и что?

– У меня создалось впечатление, что он или встречался с вами, или, по крайней мере, слышал о вас.

– Весьма вероятно, – пробормотал Щука, снимая пиджак.

В рубашке он казался еще крупнее и шире в плечах. Засучив рукава, он намылил руки, а потом, вытирая их, снова обернулся к Подгурскому.

– Надо сказать, что все это очень занятно.

Подгурский смотрел на него, ничего не понимая.

– В лагере я много раз клялся себе, что если когда-нибудь после войны встречу этого подлеца, то собственноручно рассчитаюсь с ним и он мне за все заплатит сполна. А сейчас? Сейчас мне это безразлично. И я даже предпочел бы вообще его не видеть.

Подгурский сидел, не шелохнувшись, только побледнел. Щука, пристально взглянув на него, подошел и тяжело опустил ему на плечо влажную руку.

– Надеюсь, вы догадываетесь, товарищ Подгурский, о ком я говорю?

Подгурский покачал головой.

– Нет…

– В самом деле не догадываетесь?

– Это невероятно. Подумайте, что вы говорите, товарищ Щука? Косецкий? Ведь он порядочный человек.

– Редкая сволочь.

– Косецкий?

– Для меня он староста Рыбицкий. Впрочем, не все ли равно, Рыбицкий, Косецкий… К сожалению, я вряд ли ошибаюсь. В Грос-Розене был только один Рыбицкий.

И Щука похлопал Подгурского по плечу.

– Выше голову, товарищ Подгурский! В жизни еще и не такое бывает.

Он снова отошел к раковине, вытер мокрым полотенцем лицо и, опустив рукава рубашки, надел пиджак. Подгурский сгорбился и сидел не двигаясь.

– Что он там делал? – тихо спросил он.

– Рыбицкий?

– Да.

– Что же он мог делать? Все, что ему приказывали, и даже больше.

– Бил?

– И еще как! Классически это делал.

Подгурский провел рукой по лбу.

– Убивал?

Щука пожал плечами.

– Сам не убивал, не представлялось случая. Но руку приложил не к одному убийству.

– Это ужасно!

– Что же вы хотите? Он просто спасал свою шкуру.

– Такой ценой? Нет, у меня это никак не укладывается в голове, чтобы такой человек…

– Тем не менее это так. Меня только удивляет, как у него хватило смелости после всего, что было, вернуться сюда. Впрочем, в живых осталось немного свидетелей. И орудовал он под чужой фамилией… Как знать, может, это и сошло бы ему с рук.

Подгурский вскочил и подошел к окну.

– Теперь я понимаю… этот разговор… все ясно… А я-то, дурак, ни о чем не догадывался! Мне даже в голову не могло прийти подобное подозрение. – Он резко обернулся к Щуке. – Почему вы мне сразу этого не сказали?

Щука задумался.

– Сам не знаю. Как-то так получилось. В первый момент, услышав его фамилию, я был потрясен.

– Ну, хорошо. А потом?

– Потом, откровенно говоря, я забыл о нем.

– Вам случалось иметь дело с ним непосредственно?

– Целых полгода. – Щука нахмурился, но тут же отогнал мрачные мысли. – Вот видите, товарищ Подгурский, какие бывают метаморфозы.

Подгурский рассеянно провел рукой по лбу.

– Это невероятно, такой человек… А, черт! Что же вы собираетесь делать? Ждать до вторника?

– Да. Горячку пороть нечего.

– А если он удерет? Ведь он понимает, чем это пахнет.

– Этого опасаться нечего. Он трус.

– Тем более.

– Нет. Человек такого сорта не способен удрать.

Подгурского это не убедило.

– Вы думаете, он явится сюда?

– Наверняка явится.

– А не лучше было бы…

– Нет, предоставьте это мне. Уверяю вас, подобные люди могут стать преступниками, но авантюристами – никогда. Слишком высоко они ценят завоеванное в жизни благополучие. Я даже допускаю, что наш общий знакомый при благоприятных обстоятельствах мог бы забыть, что совершал преступления. Но начать жизнь в новых условиях, в новой среде – нет, это не для него. Не та порода.

Подгурский сжал кулаки.

– Какая мерзость!

Щука насмешливо посмотрел на него.

– Не делайте из мухи слона, товарищ Подгурский. Это называется: банкротство мелкого буржуа.

Они пили водку большими стопками. Кристина заставила весь стол закусками. Чего тут только не было: и селедка в масле, и холодное мясо, и яйца под майонезом, какой-то пестрый весенний салат, ранняя редиска и на выбор два соуса к мясу – татарский и чемберлен.

– Вот это я понимаю, – сказал Хелмицкий.

Оба проголодались и с жадностью набросились на еду. Кроме закусок, они заказали горячее: Косецкий – натуральный бифштекс, а Хелмицкий – шницель по-венски, но тут же передумал и выбрал в меню антрекот из индейки.

– Анджей, а как насчет вина к мясу?

Анджею было все равно. Он жевал грудинку, спеша утолить голод.

– Как хочешь.

Хелмицкий заказал бутылку настоящего бордо. Когда Кристина отошла от стола, он проводил ее взглядом.

– Глянь-ка, – подтолкнул он Анджея, – какие ножки! Первый сорт! Выпьем?

Водка была холодная, прямо со льда. Графин запотел и покрылся мелкими серебристыми капельками. Хелмицкий опять наполнил стопки.

– Анджей!

Тот машинально опрокинул стопку и продолжал молча есть.

– Помнишь, как мы о свиных отбивных мечтали?

Анджей улыбнулся.

– Ага!

– А жареного гуся у Вильги помнишь?

– У Вильги? Постой, когда это было?

– Неужели не помнишь? Когда мы вернулись с учений.

– Веской сорок четвертого? Помню. Ты еще тогда здорово нализался.

– А ты? Все мы тогда на четвереньках ползали.

Анджей оживился.

– Постой, кажется, в ту ночь, выйдя от Вильги, мы отправились к Ганочке?

– Здорово было, а? Помнишь, мы как ни в чем не бывало протопали по Жолибожу. Это ты придумал.

– Я?

– А то кто же? Ты и Вильга. По дороге, на площади Вильсона, вы с ней устроили представление. И ржали, как лошади. Знаешь, нам тогда чертовски повезло, ведь нас за милую душу мог любой патруль сцапать. А помнишь, как на нас Ганочка накинулась, когда мы заявились на Дзенникарскую?

Анджей задумался.

– Бедная Ганочка.

– Девчонка была что надо.

– Где она погибла, на Мокотове?

– Нет, где-то в центре, кажется, на Кручей. Вильги тоже нет в живых. Сколько нас тогда было?

– У Вильги? Постой, нас двое, Сташек Кособудский…

– Кшистоф.

– Точно. Пять человек.

– А уцелели только мы с тобой.

– Точно.

Анджей налил водки.

– Давай по этому случаю выпьем за наше здоровье. Знаешь что, Анджей?

– Ну?

– А все-таки, как ни туго нам тогда приходилось, хорошее было время.

– Ты думаешь?

– А нет? Жизнь-то была на все сто! А ребята какие! Скажи сам, встречал ты когда-нибудь потом столько мировых парней и девчат? А какая беззаветная преданность делу!

– Ну и что? Почти все погибли.

– Это совсем другое. А время было хорошее. Выпьем?

Анджей отодвинул стопку.

– Постой. Прежде всего мы сами были другие.

– Просто моложе были.

– Нет, не только. Мы знали, чего хотим.

– Допустим.

– И знали, чего от нас хотят.

– Тоже Америку открыл! Ясно, чего они хотели. Чтобы мы на смерть шли. И теперь хотят того же. Ну и порядок. Нам небось это не впервой.

Анджей сдвинул брови.

– Не хорохорься.

– Это я-то хорохорюсь?

– Конечно. Умереть – нехитрое дело.

– Смотря как.

– Все равно. Это мы всегда сумеем.

– А разве этого мало?

– Бесперспективно.

– В особенности для того, кто умрет, – пошутил Мацек. – Да ты, я вижу, остряк. Давай-ка лучше прикончим эту бутылку.

В дверях бара появилась большая компания. Это были те самые люди, с которыми четверть часа назад столкнулся в холле Древновский. Отправиться в другое заведение им помешал дождь, и они остались в «Монополе». Их было пятеро: трое мужчин и две женщины. Одна из них – молоденькая блондинка с выщипанными бровями и загнутыми, как у американской кинозвезды, ресницами, в беличьем манто, накинутом на обнаженные плечи, громко захлопала в ладоши:

– Ну, что я говорила? Никого нет, пусто. И очень уютно. Идемте! Мы тут отлично проведем время.

Они мигом обступили стойку и стали усаживаться на высокие табуреты. Адвокат Краевский пристроился рядом с блондинкой. Согнув толстую красную шею, он зашептал ей что-то на ухо. Она рассеянно слушала и следила глазами за молодым, интересным брюнетом, стоявшим у противоположного конца стойки.

– Доктор, садитесь сюда! – позвала она.

Хелмицкий брезгливо поморщился. Выпитая водка давала себя знать. Он был на взводе, глаза, оттененные девичьими ресницами, сузились и блестели.

– Кой черт принес сюда этих кретинов!

Но те, к кому относились эти слова, слишком шумели и были поглощены собой, чтобы расслышать.

Хелмицкий поискал глазами Кристину. Она разливала коньяк, но, почувствовав на себе его взгляд, посмотрела в его сторону. Он слегка кивнул, давая понять, чтобы она подошла к их столику. Но она только улыбнулась и продолжала разливать. Толстый адвокат что-то говорил ей.

Мацек потянулся за рюмкой.

– Анджей!

Анджей давно перестал есть. Он сидел, подперев голову рукой, светлые волосы упали ему на лоб.

– Выпьем?

Они молча выпили. Мацек снова посмотрел в сторону буфета, на этот раз безуспешно. Кристину заслоняла от него широкая спина адвоката. Блондинка, наклонившись к своему соседу справа, громко смеялась. Манто сползло у нее с одного плеча – плечо было голое, покатое, красивой формы. Двое других мужчин любезничали со второй дамой. Все трое были навеселе. Хелмицкий упорно смотрел на Кристину, но она, казалось, всецело была занята новыми посетителями. Наконец Мацек не выдержал.

– Анджей, не знаешь, что это за типы?

– Кто?

– Да вон те подонки у буфета.

Анджей даже головы не повернул.

– У тебя что, других забот нет?

– Ты знаешь их? Похоже, что они здешние.

Анджей откинул со лба волосы и поднял голову.

– Знаешь?

– Нет. Только вон того, с красной шеей.

– Отвратительный тип. С удовольствием дал бы ему в морду. Кто он такой?

– Здешний адвокат.

– Подлец?

– Похоже.

– Дать ему?

– Дай.

Хелмицкий решительно встал. Анджей схватил его за руку.

– Ты что, спятил?

– Отстань! Сам сказал, чтобы я ему по морде съездил.

– Сядь!

– Терпеть не могу субъектов с бычьими шеями…

– Сядь, слышишь?

Помедлив немного, Мацек сел.

– Послушай, Мацек…– начал Анджей. – Я хочу серьезно поговорить с тобой. Час назад я виделся с Флорианом и имел с ним длинный разговор.

Мацек быстро обернулся к нему. Лицо у него сразу стало трезвое, напряженное и настороженное.

– Влетело?

– Нет.

– Не может быть! Неужто не влетело? А я-то думал, что он намылил тебе голову и поэтому ты скис. Ну?

– Все в порядке.

– Согласился?

– Да.

– И против меня не возражал?

– Нет.

– Здорово! – обрадовался Мацек. – Знаешь, я боялся, что он не согласится. Но на всякий случай подготовил почву. Угадай, где я буду иметь честь спать сегодня?

– Где?

– Здесь.

– Получил комнату?

– Я да не получу! И еще какую, если бы ты знал. Представь себе, мы соседи.

– С ним?

– Ага! И мне удалось увидеть его. Он стоял совсем рядом, вот как ты сейчас. Симпатичный тип. Угостил меня сигаретой. Американской. Здорово, а?

Анджей посмотрел на него, но ничего не сказал. Мацек расправил плечи.

– Блеск! Все идет как по маслу. Будь покоен, в лучшем виде обделаю это дельце, исправлю сегодняшнюю халтуру…

– Не ори, – буркнул Анджей.

Мацек пожал плечами.

– Излишняя предосторожность. Кто нас здесь слышит? – Но голос все-таки понизил. – Вот увидишь, класс покажу: быстрота, ловкость, изящество. А потом – фьють – и улетели! Это решено?

– В лес? Да, во вторник.

– В отряд Серого?

– Не совсем. Серый влип.

– А, черт! Где?

– Не знаю, Флориан подробностей не сообщал. Во всяком случае, на нем можно поставить крест.

– Жаль парня, – огорчился Мацек. – Видно, дал маху. На его место уже кого-нибудь назначили?

Анджей заколебался.

– Да.

– Кого?

– Меня.

Хелмицкий онемел от удивления.

– Ну да? Вот здорово! Послушай, старик, это надо обмыть! Закажем еще графинчик?

Анджей покачал головой.

– Не хочешь? Ну, еще по рюмочке.

– Нет, больше ни капли.

– Что с тобой?

– Ничего. Просто не хочу больше пить.

– Ты что, заболел?

– Не приставай. Сказано, не хочу.

Мацек недоверчиво посмотрел на него.

– Дело твое. Только…

– Что «только»?

– Нет, ничего.

На дне графина оставалось еще немного водки. Мацек налил себе и быстро выпил. Настроение у него явно испортилось.

– Ну и орут, скоты!

У стойки осталась сидеть только часть компании. Блондинка пошла танцевать с красавцем доктором. Покинутый адвокат поменялся местами с приятелем и теперь обхаживал другую даму. Это была высокая брюнетка, с экзотическим птичьим профилем и большим ярким ртом. Кристина, воспользовавшись минутной передышкой, писала в стороне счета.

Хелмицкий закурил и решительно встал.

– Куда? – встревожился Анджей.

– Не волнуйся. Сейчас вернусь.

Полукруглая, сияющая никелем стойка имела только один выход, сзади, за кофейным автоматом. Хелмицкий направился туда и встал в проходе, засунув руки в карманы брюк.

Кристина заметила его не сразу. А когда увидела, слегка покраснела и отложила в сторону блокнот со счетами. С минуту она колебалась, но все-таки подошла к нему. В платье из тонкой гладкой материи она выглядела стройной и легкой. На лице у нее уже не было следов смущения. Она даже улыбалась и при этом слегка щурила блестящие глаза, которые казались еще более раскосыми.

– Чем могу служить?

– Вы совсем про нас забыли.

Он в упор смотрел на ее губы, но она сделала вид, что не замечает этого.

– Прошу прощения, постараюсь исправиться.

– Правда?

– Что вам принести? Еще водки?

– Пока нет.

– Нет? А я-то всегда считала, что молодые люди в высоких сапогах много пьют.

Мацек прищурился.

– Опыт?

– Возможно, – сказала она, не смущаясь. – И надо сказать, не из приятных.

Хелмицкий только сейчас вынул изо рта сигарету.

– Когда приходит ваша сменщица? В десять?

– Да.

– Значит, через полчаса.

– Ну и что?

Он подошел ближе.

– Вы могли бы освободиться в одиннадцать?

Она не ответила. Он стоял так близко, что она чувствовала на лице его горячее дыхание.

– Ведь это нетрудно устроить. Скажите, что плохо себя чувствуете. Мол, разболелась голова и вы должны пойти домой, что-нибудь в этом роде…

Блондинка, наверно, вернулась на свое место. У них за спиной раздался ее громкий смех. Кристина оглянулась.

– Не торопитесь, – буркнул Хелмицкий. – Подождут, ничего с ними не сделается. Ну, как?

– Что «как»?

– Сможете освободиться?

– Допустим. И что же дальше?

– Не догадываетесь?

– Нет. Я ужасно недогадливая.

– Неужели? Я остановился здесь, в «Монополе».

Кристина слегка откинула назад голову и посмотрела на него смеющимися глазами.

– Правда? Как это мило с вашей стороны.

– Спасибо. Второй этаж, комната восемнадцать.

– Вы уверены в этом?

– Это легко проверить. Значит, в одиннадцать?

– Очень сожалею…

– Уже?

– …но я привыкла проверять только счета.

– Только?

– И они у меня тоже никогда не сходятся.

Хелмицкий бросил окурок на пол, придавил ногой и снова засунул руки в карманы.

– Значит, только счета проверяете?

– Ничего не поделаешь, такая уж у меня работа.

– На этот раз можете проверять смело. Наверняка не прогадаете.

– Охотно верю.

– Панна Кристина! – послышался голос адвоката Краевского.

Кристина повернулась, но Хелмицкий загородил ей дорогу.

– Итак?…

– Итак? – повторила она.

– Комната восемнадцатая. В одиннадцать часов.

– Это я запомнила. Но…

– Какие тут могут быть «но»?

– Ну, подумайте сами, стоит ли проверять такую мелочь. Я верю вам на слово.

Свенцкий рассеянно оглядел присутствующих. Когда садились за стол, получилась небольшая заминка из-за того, что Древновский по известной причине не успел разложить возле приборов заранее приготовленные карточки с фамилиями приглашенных. Свенцкий мило улыбался, был изысканно любезен, но его душила ярость. Глядя на своего секретаря, который, как манекен, двигался вокруг стола, он в бешенстве сжимал кулаки. «Я этому шуту гороховому покажу», – решил он. На репортера, чье пьяное бормотание время от времени доносилось до него, он предпочитал вообще не смотреть.

Грошик знал почти всех присутствующих и чувствовал себя как рыба в воде. Появление новых гостей отвлекло внимание Свенцкого. Древновский тоже куда-то скрылся, и Грошик, не желая оставаться в одиночестве, переметнулся к местному начальнику госбезопасности, майору Броне. Это был еще совсем молодой парень, лет двадцати с небольшим, щуплый и приземистый, с хмурым мальчишеским лицом, изуродованным глубоким шрамом на щеке. Такой высокий пост Врона занимал благодаря своему героическому партизанскому прошлому. Любитель выпить и повеселиться, он относился к Грошику даже с симпатией.

– Вы, я вижу, успели уже заложить? – сказал он, похлопав Грошика по плечу.

Грошик захихикал.

– А то как же! Ничего, и ты заложишь.

– Эх! – скривился Врона. – Терпеть не могу этих церемоний. Они только для проклятых буржуев хороши…

Грошик потер руки.

– Ничего, привыкнешь… вот увидишь, привыкнешь…

Но он не успел дать волю своему красноречию, так как к нему подошел подосланный Свенцким главный редактор «Островецкого голоса» Павлицкий – очень высокий, широкоплечий мужчина, с толстой шеей и огромной, как у тапира, головой. Плюгавенький Грошик едва доставал ему до плеча. Павлицкий грозно надвинулся на него.

– Немедленно выметайся отсюда!

– Я? – Грошик икнул. – Ишь чего захотел. Сам выметайся!

– Не уйдешь?

– И не подумаю! Демократия у нас теперь или нет?

– Не уйдешь?

Грошик стоял, задрав голову, и нагло улыбался.

– А мне здесь очень нр…равится.

– Погоди ж ты у меня…

– Грозишься?

– Я тебе покажу…

– Мне грозишь? А кто санацию восхвалял?

Павлицкий покраснел.

– Замолчи, скотина!

– А может, не восхвалял?

Павлицкий бросил тревожный взгляд на майора, который разговаривал неподалеку с Вейхертом. К ним подошли Щука и Подгурский. Свенцкий, занятый разговором с комендантом города полковником Багинским, предпочитал держаться на некотором расстоянии и издали наблюдать за действиями Павлицкого.

– Заткнись! – рявкнул редактор.

Грошик захихикал.

– А что, не восхвалял?

– Тише, ты!

– Не восхвалял, скажешь?…

Павлицкий не выдержал.

– А ты сам?

– Я? – Грошик самодовольно надулся. – Восхвалял, а то как же!

– Ну, и заткнись тогда!

– А вот и не заткнусь! Что ты мне сделаешь? Я всегда выслуживаюсь перед начальством. А ты вот восхвалял санацию.

Павлицкий даже посинел от бешенства. Врона с любопытством посматривал в их сторону.

– А ты восхвалял, не отвертишься! – заверещал Грошик.

Павлицкий сжал кулаки, – казалось, он вот-вот кинется на репортера и придавит его своим огромным телом. Но он взял себя в руки.

– Погоди! Завтра я с тобой поговорю, – сказал он и повернулся к нему спиной.

– Восхвалял! Восхвалял! – торжествующе крикнул ему вдогонку Грошик.

Свенцкий, заметив, что Павлицкий отошел от Грошика, под каким-то предлогом оставил полковника.

– Ну, что? – прошептал он, беря Павлицкого под руку. – Все в порядке, пан редактор?

Павлицкий махнул рукой.

– Разве с ним сейчас договоришься? Он пьян в стельку.

– Пся крев!

– По-моему, лучше его не трогать. Ничего не поделаешь.

– Как? Оставить здесь? Это невозможно.

– А если он скандалить начнет?

– Ну, – пробормотал Свенцкий, – найдем на него управу. Но, может, в самом деле не стоит…

– Конечно. К чему было приглашать этого подонка?

– Дорогой мой, разве я приглашал его?

– Откуда же он тут взялся?

Теперь Свенцкий, в свою очередь, махнул рукой.

– А, теперь уж все равно!

Он осмотрелся по сторонам.

– Ну, кажется, все в сборе. Можно садиться за стол.

Когда после короткого замешательства все наконец уселись, Свенцкий с минуту колебался: не поднять ли первый бокал за здоровье Щуки. Но тут же убедился, что момент для этого сейчас неподходящий. Все были заняты тем, что торопливо накладывали себе на тарелки еду. Блюда с закусками переходили из рук в руки. Свенцкий сам был чертовски голоден и, кроме того, не знал, с чего начать свою речь, первую (при мысли об этом даже смягчился его гнев) речь в качестве члена правительства. Поэтому он ограничился тем, что, перегнувшись через стол, фамильярно сказал Щуке:

– За ваше здоровье, товарищ Щука!

– Дай бог не в последний раз, – благодушно прибавил полковник Багинский.

Свенцкий сидел между двумя военными: Вроной и Багинским. Напротив сидел Щука, его соседом справа был Вейхерт, слева – председатель городского совета Калицкий.

Древновский по-прежнему двигался как манекен – осторожно и медленно, словно это могло утишить шум в голове. Он занял место на конце стола. Еда вызывала у него отвращение. Кусок не лез в горло. Но он все-таки заставил себя положить на тарелку немного мяса, с трудом проглотил и сделал попытку присоединиться к оживленному разговору, который на этом конце стола вели профсоюзные деятели. Но слова доходили до него глухо, словно в ушах была вата. А лица ближайших соседей принимали в ярком свете какие-то странные, искаженные очертания. Рядом с ним сидел притихший Грошик. Он удивленно таращил мутные глазки и с кроткой улыбкой беспомощно размазывал по тарелке заливное из карпа. Древновского охватило отчаяние. Он вдруг понял, что все безвозвратно и безнадежно погибло. Планы и смелые мечты, карьера, будущее – все насмарку. Везет, как утопленнику!

Вдруг до него донесся резкий, скрипучий голос соседа:

– Что это у вас полная рюмка? Вы не пьете?

И Древновский с удивлением почувствовал, как этот чужой голос моментально отрезвил его. Исчезла скованность, из ушей словно вынули пробки, гул в голове утих. Он непринужденно рассмеялся и сказал своим обычным голосом:

– Нет, почему же… Правда, я уже сегодня пил…

– Ну, это не беда.

Древновский одним духом осушил рюмку и оглянулся на Свенцкого. Тот был занят разговором с насупленным Вроной. За столом становилось все оживленней. Лакеи двигались бесшумно, как бесплотные духи, и следили, чтобы рюмки не пустовали. Гости на дальнем конце стола, не дожидаясь, пока им нальют, сами наполняли свои рюмки.