Текст книги "Пепел и алмаз"

Автор книги: Ежи Анджеевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

При последнем известии на веранде поднялся шум. Люди за столиками оживились Мацек наклонился к Кристине.

– Слышишь?

– Что?

– Франка поймали.

– Да?

– Как ты думаешь, его повесят?

– Наверно.

Он внимательно, с нежной тревогой посмотрел на нее.

– О чем ты думала?

– Я?

– Не хочешь говорить?

– Да нет, что ты! – сказала она с печальной улыбкой. – Я думала о том, о чем не имею права думать. Но теперь все, больше не буду. Не гляди на меня с таким укором…

– С укором?

– А как?

– Разве ты не знаешь, как? – тихо спросил он.

– Смотри! – Она показала пальцем на стоявшее перед ней блюдце. – Мороженое совсем растаяло.

– Это тебе в наказание.

– За мысли?

– Ага.

– Справедливое наказание.

– Еще бы!

Их взгляды встретились, и они с минуту смотрели друг на друга. Кристину заливал мягкий свет предзакатного солнца. По временам, когда ветер шевелил листьями каштанов, по ее лицу, волосам и плечам пробегали легкие, зыбкие тени.

– Ты загорела, – глухим голосом сказал Мацек.

– Да?

Она окинула рассеянным взглядом веранду, полную людей, толпу на тротуаре, освещенные солнцем капитаны.

– Ты что? – спросил он.

– Знаешь, мне иногда кажется все это нереальным…

– Люди?

– Нет, весь сегодняшний день. А то наоборот – чересчур реальным…

– Как так?

– Вот видишь, какая я…

– Ну, скажи, – он сидел, поставив локти на стол, – разве нам было плохо?

– Слишком хорошо.

Она украдкой посмотрела на часы. Он заметил это.

– У тебя еще есть время.

– Немного есть. Но мне еще надо зайти домой переодеться.

– Я тебя провожу, ладно?

Она кивнула.

– Только в бар не приходи.

– Почему? Ты не хочешь?

– Да. Я предпочитаю не видеть тебя там. Поужинай где-нибудь в другом месте, хорошо?

– А потом ты придешь? – с беспокойством спросил он.

По ее лицу пробегали солнечные блики и тени, а глаза, как ночью, влажно поблескивали, излучая тепло.

– Обязательно? – прошептал он.

– Ну конечно! Разве ты сомневаешься?

– Больше, чем вчера.

– Вот глупый.

– Видишь ли…

– Что?

– Когда чего-нибудь очень хочется, нельзя быть уверенным…

Она не ответила.

– Разве нет?

– Так не должно быть.

– Но откуда взяться уверенности, спокойствию?

– Нашел у кого спрашивать! Откуда мне знать?

Он подпер голову рукой, опустил глаза, потом вдруг поднял взгляд на Кристину:

– А знаешь, мне кажется, я понял, откуда берется спокойствие…

Вдруг кто-то громко позвал:

– Алло, Кристина!

Они обернулись. Совсем рядом, у самой решетки, стояла кудрявая Лили Ганская в белой кофточке, белой спортивной юбке, с теннисной ракеткой под мышкой. Другой рукой она радостно махала Кристине.

– Кто это? – шепотом спросил он.

Она не успела ответить, как Лили Ганская протиснулась в их угол.

– Ага, попались!

Кристина улыбнулась.

– Как видишь, мы не прячемся. Вы, кажется, не знакомы? Хелмицкий – моя подруга, Лили Ганская.

Лили энергично, по-мальчишески протянула Мацеку руку и с нескрываемым, беззастенчивым любопытством уставилась на него.

– Мне ваше лицо знакомо. Вы вчера были у нас в баре, верно?

– Верно.

– Но вы не здешний?

– Да.

– Он через несколько дней уезжает, – сказала Кристина.

– Как? Уже? Но потом вы приедете?

– Возможно.

– Не наверняка?

– Лили! – укоризненно сказала Кристина.

Лили рассмеялась и, перегнувшись через ограду, поцеловала Кристину в щеку.

– Не сердись, дорогая. Поздравляю, – шепнула она ей на ухо. – Очень красивый мальчик.

И стрельнула глазами в сторону Хелмицкого.

– Не слушайте, пожалуйста, мы о вас говорим.

– В теннис играла? – спросила Кристина.

– Ага! Только я сегодня не в форме, то и дело мазала. Твое счастье, что ты вчера смылась. Угадай, в котором часу разошлись?

– Утром, наверно.

– Ты не представляешь, что вчера творилось!

И она торопливо, сбивчиво начала рассказывать о прошедшей ночи. О том, как Вейхерт стоял на коленях перед Розой Путятыцкой, Ганка Левицкая учила Свенцкого танцевать свинг, какой-то молодой человек дал Сейферту в уборной по физиономии, чтобы тот не приставал, а Путятыцкий приглашал всех присутствующих в будущем году к себе в Хвалибогу; как блондинка устроила доктору Дроздовскому сцену, а он и Станевич… одним словом, за несколько минут успела всем перемыть кости.

Хелмицкий и Кристина слушали, не очень-то понимая, о ком и о чем идет речь.

– А Фред? – спросила Кристина.

– Фред? Постой, сейчас вспомню… Ага, он тоже нализался и поссорился с Путятыцким, а потом снюхался с Вроной, ну, с этим, из органов.

Вдруг она встала на цыпочки и заморгала своими круглыми глазками.

– Смотрите, смотрите, Станевич со своим докторишкой.

– Где? – спросил Хелмицкий, оборачиваясь.

– Вон они сидят в углу. Она в большой соломенной шляпе. Вот так номер! Встрескалась в него. Уж он ее приберет к рукам. Ну, желаю вам приятно провести время, а мне пора домой. До свидания! – Лили энергично пожала Хелмицкому руку. – Надеюсь, мы еще увидимся. Очень приятно было познакомиться. Пока, дорогая. – Она поцеловала Кристину в щеку и шепнула: – Сегодня можешь опять сказаться больной. Не беспокойся, я одна управлюсь.

– Правда? – Кристина удивленно посмотрела на нее. – Ты шутишь.

Лили тряхнула кудрявой головой.

– Нет, серьезно. Пока!

– Погоди. Как же я тебя отблагодарю? Лили забавно закатила глаза.

– Какие только жертвы не приносят ради любви! Пока!

Когда она ушла, Мацек облегченно вздохнул.

– Она не понравилась тебе? – спросила Кристина.

– Как тебе сказать?… Она какая-то шальная.

– Немножко. Но она молодец, одна содержит целую семью.

– Она?

– Больную мать и двух малышей.

– Что ты говоришь…

– И знаешь что?

– Ну?

– Не догадываешься, что она мне сказала напоследок?

Он покачал головой.

– Наклонись-ка.

– Это что, секрет?

– Ближе, – прошептала она. – Мы весь вечер можем быть вместе.

– Как?

– Очень просто. Я могу не ходить на работу. Лилька меня заменит.

– Ну да? Вот здорово!

Она подперла голову руками и смотрела на него.

– И еще знаешь что? Мне очень хорошо»

– Любимая, – прошептал он с нежностью.

– И мне бы хотелось тебя… угадай что…

Она не успела договорить, как он наклонился к ней и крепко поцеловал в губы.

– Горько! – крикнул проходивший мимо мальчишка.

Они засмеялись. Вдруг Мацек стал серьезным.

– Что с тобой? – встревожилась Кристина.

– Послушай, я хочу тебе что-то сказать…

– Что-нибудь грустное?

– Нет. А впрочем, не знаю. Я думал об этом ночью и целый день. Только не смейся надо мной…

– Ну, говори…

– Я хотел бы кое-что изменить. По-другому устроить свою жизнь. Я не могу тебе сказать всего…

– И не надо, – тихо сказала она. – Я сама догадалась.

– Правда?

– Разве это так трудно?

– Видишь ли, до сих пор я не задумывался над этим, все шло как-то само собой. Понимаешь?

– Да.

– А теперь я увидел все в ином свете. Мне хочется жить, просто жить! Учиться. У меня есть аттестат зрелости. Я бы мог поступить в политехнический институт. Ты не слушаешь?

Она сидела в задумчивости, углубившись в себя.

– Что?

– А ты?

– Вот видишь, – она с упреком посмотрела на него, – а ты обещал не говорить ничего грустного.

– Что же тут грустного?

– А то, что все это может оказаться неосуществимым. Ведь ты не принадлежишь себе.

– Знаю. Но я постараюсь. Сделаю все возможное. У меня здесь есть один друг, от него многое зависит.

– С которым ты вчера был в баре?

– Да. Я ему все объясню, и он меня поймет.

Он вспомнил свой вчерашний разговор с Анджеем.

– Если бы я знал вчера то, что знаю сегодня, – сказал он с горечью.

– Тогда бы я не пришла к тебе, – прошептала она.

Посередине улицы с песней маршировали солдаты. За ними бежала стайка мальчишек. Подул ласковый, теплый ветерок, и с освещенных солнцем цветущих каштанов на веранду посыпалась белая пыльца. К красной решетке подошел чумазый мальчуган с корзинкой фиалок.

– Купите, пан начальник, – сказал он, протягивая букетик.

Мацек взял цветы и дал Кристине. Она поднесла их к лицу.

– Как чудесно пахнут…

– Скажи, – сказал он немного погодя, – ты бы уехала отсюда?

Она кивнула.

– Правда?

– Конечно. Меня здесь ничто не удерживает.

Он поколебался и робко положил руку на ладонь Кристины.

– Подумай только, – сказал он, и голос у него задрожал, как будто в нем слились воедино надежда и тревога, – подумай только, ведь я раньше не знал, что такое любовь…

– А теперь?

– Это ты! – горячо прошептал он. – Любовь – это ты.

– Здесь? – спросил Алик.

Шреттер обвел внимательным взглядом веранду.

– Что-то не видно.

– Может, он сидит со стороны площади?

– Кто его знает. Пойдем посмотрим.

Когда они огибали ограду, Кристина и Хелмицкий выходили из кафе.

– О, младший брат Косецкого! – обрадовался Мацек. – Подожди минутку, дорогая, я сейчас.

Он оставил Кристину и, ускорив шаг, догнал ребят.

– Алик!

Тот моментально обернулся.

– Привет! – поздоровался Хелмицкий. – Послушай, передай Анджею, что у меня к нему важное дело и что завтра вечером я у него буду. Не забудешь? Завтра часов в восемь.

– Можете быть спокойны, – ответил Атак. – Передам.

– Спасибо. Хорошо было на речке?

Алик улыбнулся.

– Здорово!

Шреттер ждал его в сторонке. Когда Алик подошел, он бросил на него вопросительный взгляд.

– А, пустяки, – ответил Алик. – Ну как, здесь?

– Да.

– Где?

– За крайним столиком. Блондин. Сидит с другим типом.

Атак посмотрел в ту сторону.

– Погоди, я где-то его видел.

– Возможно, – пробурчал Шреттер.

Алик стал лихорадочно перебирать в памяти знакомых и наконец вспомнил.

– Климчак? Из нашей школы? Тот, что кончил перед самой войной и твой отец считал его лучшим «историком» в школе. Точно?

– Точно.

– Так вот, значит, откуда ты его знаешь! А второй?

– Не знаю. Никогда в глаза не видел.

– Ну, пошли.

– Погоди, – остановил его Шреттер. – Неизвестно, что это за тип.

– А нам какое дело? Лишь бы твой был верным человеком.

– Мой-то верный. Ему иначе нельзя, у самого рыльце в пушку.

– Ну, чего же мы тогда стоим?

Пока они переговаривались, Климчак успел их заметить и делал им знаки, чтобы они подошли. Это был молодой человек среднего роста, тщедушный, бесцветный, с подвижным, хитрым лицом и гладко прилизанными светлыми волосами. Его сосед, видный, хорошо слеженный блондин с красивым, во простоватым лицом, казался его ровесником. На столике перед ними стоят графинчик с водкой и два высоких стакана с содовой водой.

– Привет! – по-свойски поздоровался Климчак со Шреттером.

С минуту он пристально вглядывался к Косецкого.

– Мы знакомы?

– Знакомы, – непринужденным тоном сказал Алик.

– Однокашники?

– Ага!

– Здорово! Садитесь. Это мой друг. – Он указал на своего соседа. – При нем можете обо всем говорить. Свой парень. Не беда, что новоиспеченный – только сегодня перешел к нам. Главное, в нашем полку прибыло. Взял да поцапался парень с высоким начальством…

– Хватит трепаться, Эдек! – проворчал незнакомец.

– Да ты не робей! Это мировые ребята, свои в доску, как-никак школьные товарищи. Он тоже парень что надо, только еще не обвык. Карьеру, видите ляг у коммунистов хотел сделать, Говорю тебе, Франек, пропал бы ты ни за грош, если бы не нализался и не устроил им скандал. Это в тебе инстинкт самосохранения заговорил. Ты что, жалеешь?

Тот пожал плечами.

– Чего мне жалеть? Только не трепись.

– Ладно! Подождите-ка, ребята, сейчас раздобуду для вас стопочки… Сидите спокойно, не беда, если нас вместе увидят. Разве возбраняется сидеть со старым школьным товарищем? Эй, пан старшой! – позвал он стоявшего в дверях официанта. – Две стопки и два стакана содовой.

Минуту спустя он привычным движением разливал водку.

– Ваше здоровье! Водой запивайте. В жару с водкой лучше всего содовая идет.

– Блеск! – воскликнул он, потирая руки, когда все осушили по стопке. – А теперь можно и о делах поговорить. Гроши принесли?

– Принесли, – ответил Алик.

– Сколько?

– Десять бумаг. Остальные при получении.

– Порядочек. Может, завтра получите товар. Куда доставить?

На этот раз Алик дипломатично промолчал, предоставив слово Шреттеру.

– В парк, – ответил Юрек. – В шесть часов вечера, у второго пруда.

– Далеко, черт возьми! – Климчак скорчил недовольную гримасу. – А тележка с мороженым там пройдет?

– Пройдет, – заверил его Алик.

Климчак подумал немного.

– Ну, ладно! – согласился он наконец. – Сильны ребята, а, Франек? Ловко они все это придумали. Не подкопаешься! – Он отхлебнул немного воды, – Покончим с этим делом и послезавтра сматываемся. Проедемся по побережью, посмотрим, что и как. Нам над» немного проветриться. Ему тоже здешний климат противопоказан, правду я говорю, Франек?

– Кончай трепаться! – разозлился тот.

– Ладно! Молчу. Вот только денежки получу – и до завтра.

Шреттер полез в карман за конвертом с деньгами, но Алик толкнул его под столом.

– Шухер! – буркнул он. – Старик идет.

Шреттер посмотрел на улицу и выпрямился.

– Одну минуточку, – сказал он спокойно.

Посередине тротуара в том же светлом костюме и с тростью в руке шел Котович, прямой и подтянутый, как юноша. Бросая с высоты своего роста беглые взгляды по сторонам, он направлялся прямо в кафе. Шреттер быстро встал и пошел ему навстречу.

– О, кого я вижу! – обрадовался Котович, – Добрый вечер, дорогой мой.

Он с чувством потряс его руку.

– Януш вернулся? – спросил Шреттер.

Лицо Котовича омрачилось.

– Негодяй!

– Не вернулся?

– Теперь он совсем может не возвращаться. Понимаете, дорогой, в какое положение он меня поставил? Какие у меня из-за него неприятности? Позор!

– Да, представляю себе. Но я не могу понять…

– Тут и понимать нечего. Все ясно. Увы, ясно, как божий день. Негодяй!

– Но, может, с ним все-таки что-нибудь случилось?

– С ним? – Котович удивленно поднял кустистые брови. – Разве вы не знаете своего друга? Тут и говорить не о чем. Пьянствует небось или, прихватив деньги, удрал с какой-нибудь девкой. Я слишком хорошо знаю своего сына. К сожалению, он не похож на вас. Ну, ничего не поделаешь! Не каждому бог дарует хороших детей. В семье, как говорится, не без урода. А вы можете поставить крест на своем друге, он недостоин вас, это говорю вам я, его отец!

Попрощавшись со Шреттером, он направился между столиками в глубь веранды, поминутно приподнимая шляпу и с любезной улыбкой раскланиваясь со знакомыми. Он знал всех сколько-нибудь известных людей в городе и сам был популярной личностью.

Станевич, сидевшая с доктором Дроздовским, издали заметила его величественную фигуру. Она обрадовалась и стала махать ему рукой, чтобы он подошел. Не переставая по дороге кланяться, он протиснулся к их столику.

– Мое почтение, дорогая пани! Добрый вечер, доктор! Какая приятная встреча. Как ваше самочувствие?

– Отлично! – засмеялась пани Кася. – Разве можно себя плохо чувствовать после такого замечательного вечера, какой вы нам устроили.

В соломенной шляпе с широкими полями, в пестром летнем платье, веселая, слегка возбужденная, с блестящими глазами, она казалась моложе своих лет. А чернявый Дроздовский в белом полотняном костюме больше, чем когда-либо, был похож на южанина: испанца или итальянца.

– Разрешите? – Котович указал глазами на свободный стул.

– Ну конечно, прошу вас, садитесь. Я так мечтала вас встретить.

– Вы?!

– И знаете почему? У меня к вам, дорогой пан директор, большая просьба.

– Всегда к вашим услугам. – Котович прижал руку к груди. – Для вас я на все готов.

– К сожалению, это весьма тривиальная просьба.

– Ничего не поделаешь. Не одной духовной пищей жив человек.

– Правильно, – вмешался в разговор Дроздовский. – Я как врач могу это засвидетельствовать. Разрешите, я сам изложу пану директору вашу просьбу?

– О да, пожалуйста! – обрадовалась Станевич. – Я всегда теряюсь, когда надо говорить о подобных вещах. И потом – я ровно ничего в этом не смыслю.

Дроздовский пододвинул свой стул поближе к Котовичу.

– Дело вот в чем. У пани Станевич есть кое-какие сбережения – золото, украшения…

– Понятно, понятно, – сказал Котович.

– Она хотела бы обратить это в деньги.

– Правильно! И весьма похвально! Деньги должны жить, быть в движении, приносить прибыль. Все понятно. Вопрос исчерпан. Можете на меня рассчитывать. Когда прикажете к вам прийти?

Пани Кася посмотрела на Дроздовского.

– Может, завтра?

– Да, лучше всего завтра, – любезно осклабившись, подтвердил Дроздовский. – Скажем, завтра днем.

– Отлично! – Котович наклонил голову. – Быстрота – залог успеха. Завтра днем я являюсь к вам. Решено.

Он прислонился могучей спиной к тонкой спинке стула и глубоко вздохнул.

– Какой чудесный день! Посмотрите, как освещены каштаны. А тона какие мягкие! Нет, такая красота возможна только в жизни. Даже самый гениальный художник не может воспроизвести вот такого маленького чуда природы…

Было уже далеко за полночь, когда Шреттер, пролежав несколько часов без сна, встал, зажег настольную лампу и, вынув из портфеля дневник, написал:

«Я проиграл. Удар пришел с самой неожиданной стороны. Ничего не поделаешь. Чтобы побеждать, надо научиться проигрывать. Алик К. ненавидит меня, но я ненавижу его еще больше. Посмотрим, кто кого!»

IX

В обычные дни недели, за исключением субботы, выступления артистов в «Монополе» из-за комендантского часа начинались в восемь. Поэтому Кристина ровно в семь должна была быть в баре. Хелмицкий проводил ее до дверей ресторана.

День был теплый, но нё такой безмятежно весенний и ясный, как вчера. По небу проплывали сероватые тучи, порывами налетал ветер, и было похоже, что к ночи натянет дождь. В городе было нестерпимо жарко. На рынке, несмотря на поздний час, жизнь била ключом. Крикливые уличные торговки, скупщики золота и валюты шныряли в толпе, возле продовольственных ларьков были крик и давка, поминутно приезжали и уезжали грохочущие грузовики. Над площадью носились тучи пыли и стоял удушливый запах бензина. По радио передавали чью-то речь.

Они расставались впервые за два дня. У ресторана Кристина хотела попрощаться.

– Подожди еще немножко, – попросил он и задержал ее руку в своей.

– Поздно уже.

– Еще минутку. Как ты думаешь, когда ты сегодня освободишься?

– Понятия не имею. Обычно по понедельникам большого наплыва не бывает.

– Часам к десяти?

– Может быть.

Трое мужчин, громко разговаривая, вошли в ресторан. Мацек все не выпускал руку Кристины.

– Я буду тебя ждать.

– Ты пойдешь наверх?

– Зайду на минутку.

– А потом?

– Потом будет этот разговор. Как только освобожусь, загляну к тебе сказать, чем это кончилось. Хорошо?

Она кивнула.

– Только на минутку.

– Конечно. Ты не волнуйся. Все будет хорошо.

– Ты думаешь?

В этот момент мимо них проехал белый от пыли джип и со скрежетом затормозил перед входом в гостиницу. Оба машинально посмотрели в ту сторону. Мацек вздрогнул. Он почувствовал, как кровь прилила к сердцу, а ноги одеревенели и стали тяжелые, как колоды. Из джипа в пропыленном плаще медленно, тяжело вылез Щука с палкой в руках. Мужчина, который вел машину, – молодой, высокий, в кожаной куртке и высоких сапогах, – уже стоял на тротуаре. Два парня лет по двадцати в милицейской форме с автоматами остались на заднем сиденье.

Вдруг Мацек почувствовал, что Кристина тянет его за рукав.

– Ты чего так уставился?

Он медленно и тяжело повернулся к ней, и тогда она заметила, что на нем лица нет.

– Мацек! – испуганно воскликнула она.

Он хотел улыбнуться, но губы искривила гримаса. До него, как сквозь тонкую стену, доносился глухой бас Щуки и стук подкованных сапог его провожатого. Он догадался, что они вошли в гостиницу.

– Мацек! – прошептала Кристина. – Что с тобой?

На этот раз улыбка получилась естественной.

– Ничего. Не обращай внимания. Говорю тебе, ерунда! – Он сжал ее руку. – Так, что-то померещилось.

– Что?

– Ерунда какая-то. Не стоит говорить об этом.

– У тебя был такой странный вид.

– Да? А сейчас?

– Сейчас нет.

– Ну, вот видишь. Тебе в самом деле пора идти?

– Пора.

Она еще раз внимательно посмотрела на него, но не успокоилась.

– Что это за люди?

Он изобразил удивление.

– Какие люди?

– Которые только что вышли из машины.

Хелмицкий оглянулся. Щуки и его спутника уже не было. На тротуаре возле машины стояли два милиционера и прикуривали.

– Понятия не имею. Наверно, приезжие.

– Ты их знаешь?

– Нет. Откуда ты взяла?

Он сказал это с таким непритворным безразличием, что она поверила.

– Ну, до свидания, – сказала она с улыбкой.

Он проводил ее взглядом до дверей ресторана и, когда они закрылись за ней, почувствовал огромное облегчение и одновременно усталость. Даже не заметил, как его толкнул какой-то человек, торопившийся в «Монополь». Другой, проходя мимо, бросил на него любопытный взгляд, потом еще несколько раз обернулся в его сторону. Он стоял, опустив голову и ощущая внутри такую страшную .пустоту, как будто ослеп, оглох, погрузился в непроглядную тьму одиночества. Его привел в себя звук запущенного мотора. Он поднял голову. Спутник Щуки сидел за рулем, милиционеры – сзади. Машина тронулась и, въехав на рынок, исчезла из вида.

Хелмицкий медленно побрел прочь от ресторана. Но, сделав несколько шагов, сообразил, что идет не туда, и, повернув обратно к гостинице, столкнулся с Анджеем. От неожиданности Мацек замер на месте.

– Привет! – поздоровался Анджей. – Где ты пропадаешь?

– Я? Я как раз собирался идти к тебе. Тебе говорил братишка?

– Говорил. А ты не получил моего письма?

– Письма?

Анджей пристально посмотрел на него.

– Я оставил письмо у портье. Три раза заходил к тебе сегодня и не мог застать. Где тебя носит?

– Я ведь сказал, что шел к тебе.

– С тобой совершенно невозможно договориться, – с раздражением сказал Анджей. – Я тебе написал, чтобы ты не приходил ко мне и что я сам к тебе приду в семь часов. Сейчас как раз семь.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Просто я ушел из дому и ночую у Сроки.

– Почему? – забеспокоился Мацек.

– А, чепуха. Не стоит говорить об этом. Ну, пошли, чего мы стоим посреди улицы. Куда пойдем? В «Монополь»?

– Ну его!

Мацек почувствовал, что краснеет. Анджей заметил это и насмешливо улыбнулся.

– Что, уже осточертеть успел?

– Нет. Но с какой стати туда идти? Оркестр даже поговорить не даст. Пойдем ко мне наверх.

– Как хочешь. Вижу, ты совершал далекие прогулки.

– Откуда это видно?

– По твоим сапогам.

Войдя вслед за Мацеком в комнату, он сразу же заметил на ночном столике букетик фиалок.

– Что это?

Мацек открывал окно.

– Что?

– А это?

Мацек обернулся.

– Ты что, не видишь? Фиалки.

– Вот-вот.

– А что?

– Цветы себе покупаешь?

Он снял пиджак, уселся на кровать и указал пальцем на стену.

– Там?

Мацек кивнул.

– У себя?

– Да. Только что вернулся.

– Приятное соседство.

Хелмицкий промолчал.

– Ты почему ушел из дому? – спросил он немного погодя. – Поссорился?

– Да, в этом роде.

– Из-за чего?

– А, не стоит даже говорить. Семейные разногласия по поводу моего будущего, учебы и так далее, понимаешь? Мой отец все еще довоенными представлениями живет. Он ровным счетом ничего не понимает, хотя столько лет просидел в лагере. Оперирует такими понятиями, как положение в обществе, будущее, материальная обеспеченность и тому подобная дребедень. А я тоже в дурацком положении, вот и приходится выкручиваться. Не могу же я ему выложить все, как есть.

– Они знают о твоем отъезде?

– Знают. С этого все и началось. Они, конечно, не в курсе, куда я еду и зачем. Ну, кончим этот разговор, есть вещи более интересные.

Хелмицкий задумался.

– Эх! – неожиданно сказал он. – Человек не ценит того, что имеет. Была бы жива моя мать или отец бы вернулся…

– Что я слышу? – удивился Анджей. – И это говоришь ты? Ведь ты всегда плевал на это. И правильно делал. Человек не должен иметь привязанностей. К чему они? Чтобы потом больней было расставаться? Но сейчас речь не об этом. Послушай…

– Ну?

– Сядь! Не могу же я кричать на всю комнату. Да что с тобой? У тебя совсем обалделый вид.

– У меня? Почему?

– Это тебе лучше знать. Садись!

– Ну? – спросил Мацек, садясь.

– Дело идет о завтрашнем дне. Флориан перед отъездом…

– Он уехал?

– Да, вчера уехал по заданию. Так вот, он прислал мне записку с указаниями. Во-первых, я должен завтра днем быть в Калиновке. Меня там будут ждать ребята. Значит, я выеду первым автобусом. Ты слушаешь меня или нет?

Мацек сидел, сгорбившись, упершись локтями в широко расставленные колени.

– Слушаю.

– У тебя такой вид, будто ты ничего не слышишь.

– Говорят тебе, слушаю. Значит, ты выедешь утром…

– Это во-первых. Во-вторых, Флориан выразил желание, чтобы Срока, Свидер и Тадеуш тоже уехали утром, поскольку ты все взял на себя. Но я до сих пор не знаю, как, где и когда ты думаешь это сделать. Наконец, оставлять тебе в помощь ребят или нет? Подумай. Во всяком случае, устрой так, чтобы завтра к вечеру быть в Калиновке. Документы для тебя у меня уже есть. У тебя очень красивое имя. Держи! – Он бросил на стол новенькую кеннкарту [10]10
  Кеннкарта – удостоверение личности, выдававшееся польскому населению немецкими оккупационными властями.


[Закрыть]– Чешковский Станислав. Завтра как раз твои именины, видишь, как удачно все складывается. Но шутки в сторону. Говоря откровенно, мне не очень нравится и твое здешнее жилье, и то, что ты по городу шляешься. Завел небось массу новых знакомых и каждый встречный знает уже тебя в лицо. Пил?

Мацек замотал головой.

– Нет? Тогда чего же ты делал целых два дня? Романы крутил?

Хелмицкий внезапно встал и зашагал по комнате.

– Слушай, Анджей, я хочу с тобой поговорить серьезно, – сказал он, останавливаясь перед Косецким.

Косецкий сидел на кровати, удобно привалившись к стенке.

– Я за тем к тебе и пришел.

– Я хочу…

– Чего?

– Только пойми меня правильно. Я хочу покончить с этим и начать новую жизнь. Ты ведь знаешь, что я не трус и не в этом дело. Надеюсь, ты мне веришь?

Анджей внимательно посмотрел на него. Казалось, слова Мацека нисколько его не удивили.

– Продолжай, я слушаю тебя.

– Просто я больше не могу так жить. И не хочу. Это совершенно бесперспективно. Сколько это может продолжаться? А дальше что? Надо же когда-нибудь начать нормальную жизнь. Я понимаю, тебе странно слышать это от меня, но…– Он сел рядом с Анджеем и положил ему руку на колено. – Вот что, Анджей, я буду с тобой говорить начистоту. Видишь ли… я познакомился с одной девушкой. Полюбил ее. Она меня тоже любит. Мы хотим быть с ней вместе. Пойми, Анджей, я больше не могу убивать, уничтожать, стрелять, скрываться. Я хочу жить самой обыкновенной жизнью, только и всего. Ты должен меня понять.

Анджей выпрямился и сдвинул черные брови.

– Прости, я ничего не должен понимать. Нет, нет, постой! Как прикажешь понимать твои слова? Как частный разговор с другом или как официальное заявление командиру?

Хелмицкий растерялся и слегка покраснел.

– Не понимаю тебя…

– Разве я недостаточно ясно выразился? Предупреждаю заранее – в данном случае я буду говорить с тобой как командир. Понятно?

Мацек посмотрел на него растерянно.

– Не знаю даже, что сказать… Я говорил с тобой как с самым близким другом. Мне казалось, ты меня поймешь.

– Брось эти сантименты! – грубо перебил его Анджей.

Он встал с кровати и подошел к окну. В глубине двора здоровенная, рослая деваха разговаривала с молодым официантом. Снизу доносился звон посуды. В саду чирикали воробьи. И вдруг он вспомнил тот решающий разговор с Вагой в прошлую субботу. И ему показалось, что это было очень давно, много месяцев назад. Он обернулся к Мацеку.

– Кто тебе сказал, идиот, что я тебя не понимаю. Но разве в этом дело? Ты сам подумай, что получается. Ну, ладно, ты влюбился. Это твое личное дело. Она тебя тоже любит. Опять-таки твое дело. Ну, допустим, ваше с ней. Но вот когда ты начинаешь увиливать от принятых на себя обязанностей, это уж, прости, перестает быть твоим личным делом. Знаешь, как это называется?

Хелмицкий густо покраснел.

– Я ведь не дезертировал, а честно поделился всем с тобой, Анджей.

– Вопрос – чем ты поделился? Тем, что хочешь дезертировать. И ты ждал, что я тебя обниму, благословлю и скажу: «Ну и чудесно, дорогой, раз ты влюблен, иди на все четыре стороны – ты свободен». Нет, погоди! Сколько раз мы с тобой рисковали жизнью? Разве тогда тебе пришло бы в голову подойти ко мне и сказать: «Слушай, Анджей, я влюбился и хочу жить спокойно, можете на меня больше не рассчитывать». Сказал бы? Или во время восстания, когда мы в Старом городе были?

– Тогда другое дело.

– Ошибаешься. Сейчас ты такой же солдат, как и тогда.

Хелмицкий резко обернулся к нему.

– Во имя чего я должен всем жертвовать? Тогда это было понятно. А сейчас? Ну, скажи! Во имя чего я должен убивать этого человека? И других? Убивать и убивать. Во имя чего?

– Не лезь в бутылку. А до сегодняшнего дня ты знал, во имя чего? И в субботу, когда мы обсуждали это дело, тоже знал?

Хелмицкий молчал.

– Нет, – сказал он наконец. – Я просто не задумывался над этим.

– Очень жаль.

– Ты сам знаешь, как все было.

– Это не оправдание.

– Я не оправдываюсь. Думай, что ты говоришь, Анджей!

– А что же ты делаешь?

– Я, наоборот, обвиняю себя.

– И, ударив себя кулаком в грудь, хочешь спокойно наслаждаться любовью, да?

Хелмицкий опустил голову.

– Анджей, – тихо произнес он, – разве ты не понимаешь, что человек может измениться?

– Понимаю. Но существует нечто неизменное, о чем ты начисто забыл.

– Дисциплина?

– Нет. Честь.

– Честь, вопреки здравому смыслу?

– Не будь смешным. И оставь эти громкие слова. Мы с тобой не какие-нибудь романтические слюнтяи. При чем тут здравый смысл? Что ты под этим подразумеваешь? Подумай сам, когда ты бываешь самим собой? Вот ты сказал, что изменился. Позавчера ты был другим человеком. Через неделю снова переменишься. Когда же ты верен себе, своему здравому смыслу, вчера или сегодня? Или по очереди? Нет, старик, так дело не пойдет. Верность – она помимо нас. Ты забываешь, что ты много лет был в наших рядах и сейчас еще с нами. Вот что надо принимать в расчет. Человек верен себе, когда он верен долгу. Вот что такое честь. Понял? А изменился ты или нет, это никого не касается.

Хелмицкий сидел, понурившись, зажав между коленями сплетенные пальцы, и слушал.

– Итак, что же я должен делать? – спросил он глухим, усталым голосом.

– Во-первых, взять себя в руки и не распускаться. Во-вторых…

– Знаю. И дался тебе этот человек…

– Дело не в нем, глупый. Но приказ есть приказ. И вопрос стоит так: или ты его выполнишь, или я зго сделаю за тебя.

Мацек выпрямился.

– Ты?

– Конечно. А ты как думал? Ведь я с самого начала хотел взять все на себя. Вспомни-ка, как было дело? Разве ты не просил, чтобы это тебе поручили и чтобы я переговорил с Флорианом?

Из соседней комнаты кто-то вышел в коридор. Хлопнула дверь, и повернулся ключ в замке.

Анджей прислушался.

– Он?

– Кажется.

– Ушел?

– Наверно.

– Его охраняют?

– Не знаю. Я ведь тебе говорил, что он пришел недавно.

– А что он завтра делает, не знаешь?

Мацек медленным, усталым движением провел рукой по лбу.

– В десять похороны… хоронят тех двоих…

– Кого?

– Ну, этих! Не знаешь, что ли?

– Ах, вон что! Хорошо. А потом?

– Не знаю.

Анджей разозлился.

– Как ты, собственно, себе все это представляешь? Где, когда? Знаешь, Мацек, мне не хочется называть вещи своими именами. Зачем тогда было браться? А с Кацпаром ты виделся?