Текст книги "Пепел и алмаз"

Автор книги: Ежи Анджеевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Пустяки. Мне было очень приятно. Давно не представлялось случая поговорить серьезно.

Подгурский просиял и сразу помолодел.

– Тогда я очень рад. Надеюсь, это не последний наш разговор. Вы ведь знаете, пан судья, что я вас всегда уважал и уважаю.

Косецкий криво улыбнулся.

– Не забывайте меня, – сказал он на прощанье.

Уже стоя в дверях, Подгурский вспомнил про свой разговор со Щукой.

– А, чуть было совсем не забыл…

Косецкому сейчас больше всего на свете хотелось остаться одному, но он всем своим видом изобразил заинтересованность.

– Я сегодня после того, как встретил вашу жену, разговаривал о вас с одним человеком. Он сидел с вами в одном лагере…

У Косецкого в лице не дрогнул ни один мускул.

– В Грос-Розене?

– Да. Я сказал ему, что вы там были под фамилией Рыбицкий. Он, кажется, лично с вами не был знаком, но хотел бы повидаться.

– Кто же это?

– Товарищ Щука, секретарь воеводского комитета партии. Замечательный человек, впрочем, сами увидите.

– Щука, Щука? – машинально повторил Косецкий.

– Может, слышали о нем?

– Не уверен. Но какое это имеет значение? Важно, что это товарищ по лагерю.

– Так вот, товарищ Щука хочет с вами встретиться.

– Когда?

– Завтра утром мы с ним на два дня уезжаем в повят. Во вторник вернемся. Если вам удобно между пятью и шестью…

– Здесь?

– В «Монополе», Щука там остановился. Комната номер семнадцать.

Косецкий задумался.

– Хорошо, – спокойно сказал он немного погодя. – Во вторник между пятью и шестью, не забуду.

Он провел Подгурского через холл и вышел с ним на крыльцо. Было темно и душно. Сверкнула молния, во тьме глухо загрохотал гром.

– Сейчас хлынет дождь, – сказал Косецкий. – Подождите.

Подгурский махнул рукой.

– Ничего, я на машине.

Он быстро сбежал по ступенькам. Через минуту послышался шум мотора, загорелись фары, и машина тронулась с места. Молнии сверкали совсем близко. Сильный порыв ветра всколыхнул темноту.

В холле Косецкого ждала жена.

– Боже мой! – воскликнула она, едва он закрыл входную дверь. – Почему так долго? Я думала, он никогда не уйдет…

Косецкий посмотрел на нее, как на пустое место, и, не говоря ни слова, прошел мимо. Она хотела крикнуть: «Антоний!»– но спазма сдавила ей горло. Придя в себя, она бросилась за мужем, но дверь в кабинет закрылась. И прежде чем она успела ее открыть, он повернул ключ.

Свет в столовой не горел, и темнота в комнате сливалась с темнотой за окном. Вот тьму прорезал огненный зигзаг, и где-то совсем рядом раздался удар грома.

Алиция стала колотить в дверь.

– Антоний! Антоний!

Он не отвечал. Она крикнула еще раз. В ответ – ни звука. Он притаился за дверью и, боясь пошевельнуться, ждал, когда уйдет жена.

Через некоторое время она постучала снова и умоляюще прошептала:

– Антоний.

Огненные сполохи то и дело озаряли темноту. Вдруг хлынул дождь, – должно быть, очень сильный, потому что не прошло и минуты, а по водосточным желобам, уже пенясь, бежала вода. В саду дождь с плеском хлестал по лужам.

Алиция больше не стучала. Она довольно долго стояла под дверью и ждала, сама не зная чего. Наконец медленно отошла от двери. Антоний не шелохнулся. Только спустя минуту он заметил, что весь дрожит. Внутрь заползал, вызывая дрожь, леденящий, ядовитый холод, хорошо знакомый ему. Это был страх.

VI

Секретарь бургомистра Древновский явился в «Монополь» ровно в половине девятого, чтобы лично присмотреть за приготовлениями к вечернему приему.

Древновский не слишком высоко ценил свое теперешнее положение, хотя многие завидовали ему. Должность секретаря Свенцкого его временно устраивала, но он смотрел на нее лишь как на низшую ступень карьеры. Планы у него были смелые и далеко идущие. Ловкий, хитрый, обходительный, он умел произвести хорошее впечатление, а в последние месяцы и вовсе из кожи вон лез, чтобы втереться в доверие к своему шефу.

Для бургомистра Островца, до войны мелкого журналиста, политика и администрация были делом совершенно новым. Война забросила его сначала во Львов, потом в глубь Советского Союза, откуда он с Первой армией проделал длинный путь на родину. Когда правительство было в Люблине, он работал в одном из министерств. А в начале следующего года стал заведующим отделом пропаганды в Островце и с этой довольно скромной должности как-то неожиданно выдвинулся в бургомистры. Древновский имел все основания думать, что не просчитался, связывая свою карьеру со Свенцким.

А время для карьеры было самое подходящее, и надо было ловить момент. Из осколков, развалин, обломков, из хаоса послевоенной разрухи рождалась и медленно формировалась новая жизнь. Всюду ощущалась нехватка людей. Недовольные уклонялись от работы. Выжидали. А должности пустовали. И их занимали те, кто хотел и умел добиваться своего. Казалось, сама судьба благоприятствовала отважным. А в том, что Свенцкий не робкого десятка, Древновский не сомневался. Он делал на него ставку, как на лошадь на скачках. Но он зависел от Свенцкого и поэтому презирал его. Впрочем, скрывать это, как и многое другое, не составляло для него труда. В свои двадцать два года он достаточно хорошо знал жизнь, чтобы помнить: покуда ты мелкая сошка, надо забыть о самолюбии. «Немного благоразумия и расчетливости, – часто повторял он себе, – и можно вертеть людьми, как марионетками. А если эта игра к тому же еще и забавна – тем лучше. Даже рискуя, не надо терять чувства юмора. Иначе пропадешь». Но сам он слишком многого хотел от жизни, поэтому не мог смотреть на вещи легко. Бывали минуты, когда он вопреки своим принципам выходил из себя и нервничал. Особенно тяжелой была для него последняя неделя. Кто-то пустил слух, будто Свенцкого прочат в заместители министра. А в последние дни, неизвестно откуда, появилась новая версия. Согласно ей, Свенцкий направлялся на работу за границу. Несмотря на все старания, Древновский не мог докопаться до первоисточника туманных слухов и, что еще хуже, проверить, насколько они достоверны. Свенцкий молчал и делал вид, будто ничего не знает. Все это, конечно, могло быть липой. Но у Древновского был нюх на такие вещи, и на сей раз чутье его не обманывало. Что-то носилось в воздухе. Он немного рассчитывал на сегодняшний банкет, который Свенцкий устраивал в честь пребывания в Островце секретаря воеводского комитета партии, – надеялся выведать что-нибудь более определенное, когда водка развяжет языки.

Организацию банкета Свенцкий поручил ему, поэтому Древновский был заинтересован, чтобы все было честь по чести. Он чувствовал себя в некотором роде хозяином, это его возбуждало и заставляло нервничать. К тому же он был сегодня, к сожалению, не в форме.

Сдав в гардероб пальто и шляпу, он направился к зеркалу. Он любил посмотреть на себя в зеркало, это всегда действовало на него ободряюще. Древновский был высок ростом, хорошо сложен. Он знал, что нравится женщинам и располагает к себе мужчин.

Из ресторана как раз вышла большая компания, и пустой холл наполнился смеющимися, громко разговаривающими мужчинами и женщинами. Молодой человек неожиданно оказался в окружении незнакомых людей. Запахло духами и винным перегаром. Какая-то женщина громко повторяла: «Куда мы пойдем, куда пойдем?» Древновский хотел отойти в сторону и случайно взглянул на ее спутника. Увидев в двух шагах от себя полного мужчину в роговых очках, он тотчас же отвернулся. Это был известный в Островце адвокат Краевский. Древновский знал его с давних пор, когда еще мальчишкой заходил в его роскошную виллу. Мать Древновского была прачкой.

Отступил он слишком поспешно и слегка задел спутницу адвоката.

– Простите, – смущенно пробормотал он.

И, подойдя к зеркалу, окинул себя оценивающим взглядом. Все в порядке. Небрежным жестом пригладил волосы, поправил галстук. Но чувствовал он себя не так уверенно, как бы ему хотелось. Его тревожило, нет узнал ли его Краевский. По-видимому, нет. Но когда он уже хотел пройти в ресторан, то в глубине зеркала увидел Краевского, который что-то шептал своей даме, и инстинктивно почувствовал, что говорят о нем. В самом деле, молодая женщина, крашеная блондинка, обернулась и посмотрела в его сторону. К ним подошла остальная компания. И он услышал за спиной неприлично громкий шепот и чей-то смех.

Древновский побледнел, сжал кулаки и еще раз поправил галстук. В зеркале отражались любопытные, насмешливо улыбающиеся лица. Теперь не могло быть никаких сомнений. Они нисколько не стеснялись и почти что показывали на него пальцами. Это подействовало на него отрезвляюще. Он медленно отвернулся от зеркала и, направляясь к двери, бросил на веселую компанию мимолетный равнодушный взгляд. Когда он проходил мимо, шепот прекратился, и Древновский воспринял это как свою победу. Он презирал всех этих людей, они не стоили ненависти.

Так называемый зал для банкетов помещался в глубине ресторана, и, чтобы попасть туда, надо было пройти через общий зал. Это было низкое, не очень большое помещение с возвышением для оркестра, местом для танцев и столиками по бокам. Сейчас здесь было людно, шумно и накурено, а большинство столиков занято. Направо, в маленьком зале, похожем на мрачный, таинственный грот, помещался бар, в это время еще пустой. Настоящее веселье начиналось позже.

Оркестр играл популярную перед войной «Ослиную серенаду», и, чтобы пробраться на другой конец зала, Древновскому пришлось лавировать между танцующими. Вдруг кто-то схватил его за локоть. Это был Грошик, репортер «Островецкого голоса», маленький, чернявый человечек с помятым, прыщеватым лицом.

Древновский недолюбливал Грошика, хотя знал его, собственно, больше со слов Свенцкого, который был знаком с Грошиком еще до войны и даже работал с ним в одной столичной бульварной газетенке. Свенцкий не любил распространяться о своем прошлом, но о Грошике всегда отзывался с презрением, как о жалком писаке и пьянчуге.

Грошик был, как водится, навеселе. Он слегка покачивался на коротеньких ножках, а его маленькие, беспокойно бегающие глазки были прищурены.

– Добрый вечер, – холодно поздоровался с ним Древновский. – Развлекаетесь?

Грошик скривился.

– В этом-то бардаке?

Он пошатнулся и снова ухватил Древновского за локоть. Тот грубо оттолкнул его. У Грошика был неопрятный вид: грязная, мятая рубашка, куцый поношенный пиджачишко.

– Вам здесь не нравится? Такое изысканное общество, красивые женщины…

– Бардак! – повторил Грошик.

– Вы неправы. – И прежде чем тот успел что-либо сказать, протянул руку. – Простите, но я должен с вами проститься. Мне некогда.

Грошик, расставив ноги и засунув руки в карманы брюк, стоял в тесном проходе между столиками.

– Куда это вы спешите? На пожар, что ли?

– Простите, но я здесь по делам службы…

Грошик покачал головой.

– Я вижу, уважаемый магистрат не жалует прессу…

– Я не в курсе дела, – холодно отрезал Древновский.

– Неужели? А приглашеньице-то на банкетик не прислали.

– Редактору Павлицкому приглашение послано, – официальным тоном сказал Древновский.

– Павлицкому, Павлицкому, а Грошик что – пустое место?

– Простите, но список гостей составлял сам бургомистр.

– Вот, вот! – воскликнул Грошик. – Коллега Свенцкий.

Древновский смерил его строгим взглядом.

– Бургомистр Свенцкий.

Репортер внезапно протрезвился. Он выпрямился и взглянул на Древновского насмешливо и с любопытством.

– Что вы на меня уставились? – Древновский недовольно передернулся.

Грошик почесал нос.

– Так, подумал об одном деле, которое может вас заинтересовать…

– Меня? Боюсь, что вы ошибаетесь. – Но на всякий случай спросил: – Что же это за дело?

Грошик, продолжая чесать нос, посмотрел на потолок.

– Какое дело? Как вам сказать? Ну, к примеру, возьмет вас Свенцкий с собой или нет? Интересная проблема, не так ли?

Древновский вздрогнул.

– Возьмет? Куда возьмет? Что вы хотите этим сказать?

Репортер захихикал и сделал движение, словно хотел ускользнуть. Теперь его, в свою очередь, задержал Древновский.

– Вам что-нибудь известно?

– Ба! – ответил тот. – Мне да неизвестно.

– Что вы, черт возьми, знаете? Говорите, в конце концов!

Грошик задумался.

– Ну? – торопил его Древновский.

Грошик покосился на бар и, прежде чем Древновский опомнился, проскользнул мимо него и потрусил в ту сторону.

– А, черт! – выругался Древновский.

Он посмотрел на часы: без четверти девять. В его распоряжении было не больше пяти минут. Сообразив это, он побежал за Грошиком.

В баре было пусто и уютно. Буфетчица, хорошенькая девушка со светлыми, пушистыми волосами, разговаривала с единственным посетителем. Это был Мацей Хелмицкий. Появление Грошика и Древновского явно не обрадовало девушку. Хелмицкий тоже косо посмотрел на них.

– Это что за тип? – шепотом спросил он, указывая глазами на Грошика.

Но к стойке подошел Древновский, и она не успела ответить.

– Две чистые, пожалуйста.

Грошик уже взгромоздился на высокий табурет.

– Две большие, панна Кристина! – уточнил он.

Буфетчица вопросительно посмотрела на Древновского. Тот был на все согласен, лишь бы поскорей.

– Давайте большие.

– И порцию грибков, панна Кристина, – прибавил Грошик. – У них тут такие грибочки – пальчики оближешь.

Древновский начинал терять терпение. Репортер дружески похлопал его по плечу.

– Садитесь. На этих табуретах очень здорово сидеть.

Древновский сел.

– Ну?

– Что «ну»? Давайте выпьем.

– Что вы хотели мне сказать?

Буфетчица принесла водку.

– А грибочки? – напомнил Грошик.

Она подала грибах. Сделав все, что нужно, она отошла в другой конец бара, где сидел Хелмицкий. Грошик потирал руки.

– За здоровье коллеги Свенцкого!

На этот раз Древновский пренебрег своим служебным положением. Они выпили. Древновский посмотрел на часы: пять минут были на исходе. Грошик пододвинул ему тарелку с грибами.

– Попробуйте, не пожалеете. Панна Кристина! – крикнул он, привстав с табурета. – Еще по одной, пожалуйста!

Хелмицкий наклонился над стойкой.

– Налейте им спирта, – шепнул он. – Быстрей дойдут. Надо помогать ближним.

Хорошенькая буфетчица улыбнулась.

– Я вижу, у вас доброе сердце.

– У меня? Золотое! Ей-богу!

Древновский с удовольствием выпил первую рюмку и ничего не имел против второй.

– Смотрите не налижитесь, – злорадно заметил он Грошику.

Грошик тыкал вилкой в грибы. Они выскальзывали, наконец ему удалось подцепить один. Он положил его в рот и громко зачавкал. Кристина наполнила две большие стопки.

– Может, смешать?

Древновский пожал плечами.

– Не нужно. Смотрите, налижетесь, – повторил он и первый взял свою стопку.

– Вместе налижемся, – ответил Грошик. – Ваше здоровье!

Они выпили. Древновский покраснел, на глазах у него выступили слезы, и он чуть не задохнулся. Отдышавшись, он закричал:

– Черт возьми! Что это такое? Что вы нам налили? Ведь это спирт!

Грошик радостно захихикал.

– Ей-богу, спирт! Здорово вы его подкузьмили…

Кристина разыграла испуг.

– Что вы, какой спирт? Этого не может быть. Я не могла перепутать.

Она начала торопливо искать бутылку, из которой только что наливала, и, найдя ее, притворилась смущенной.

– Ну? – спросил Грошик.

– Действительно, спирт. Проктите, пожалуйста…

– Пустяки! – Грошик от восторга подскочил на своем табурете.

Древновскому стало стыдно, что он оказался не на высоте.

– Глупости! – небрежно бросил он. – Не огорчайтесь, ошибиться каждый может. Лучше налейте-ка нам еще по одной.

– Того же?

– Конечно! Спирт гораздо лучше водки. Просто надо заранее знать, что пьешь.

В голове у него зашумело, а в кончиках пальцев слегка покалывало. Он поудобней уселся на высоком табурете. Здесь было хорошо. В полутьме бара глухо, словно издалека, доносились звуки оркестра и шум голосов, бушевавших в большом зале. Он взглянул на Грошика. Даже этот похожий на крысу неряха с помятой физиономией показался ему сейчас симпатичней.

– Ваше здоровье! – сказал он и первый потянулся за стопкой.

На этот раз все сошло благополучно. Они закусили грибами.

– Ну? – спросил он, фамильярно наклоняясь к Грошику. – Что там со Свенцким? В самом деле министром назначили?

Репортер заморгал прищуренными, помутневшими глазками.

– Ага!

– Каким?

– Пропаганды.

Древновский задумался.

– Неплохо. Хотя я предпочел бы МИД.

– Он тоже.

– Это точно?

– Говно всегда наверх всплывает.

Древновский засмеялся и хлопнул Грошика по колену.

– Хорошо сказано!

– Не беспокойся, ты тоже всплывешь…

Древновский засмеялся еще громче.

– Конечно, всплыву, а как же! Вот увидишь лет этак через пяток…

– Ну?

– Кем я буду…

Грошик рыгнул.

– Закуси грибочком, – сочувственно посоветовал Древновский. – Видишь ли, я знаю, чего хочу. А это самое главное.

– Говно само всплывает. – Грошик икнул. – А чего ты хочешь?

Древновский сделал рукой широкий жест.

– Многого! Прежде всего – денег.

– Заимеешь.

– Заимею. Хватит с меня нищеты. Послушай-ка, ты Свенцкого знал до войны?

– Знал.

– Что он за человек?

– Негодяй.

– Это хорошо. Как раз то, что мне нужно. А еще?

– Ловкач.

– Я его перехитрю. Посмотришь, как я его околпачу. Чего смеешься? Думаешь, не удастся?

– Удастся.

– Чего же ты смеешься?

– Ничего. Представил себе, как это будет выглядеть.

– Неплохо. Этот тип даже не заметит, как я его оседлаю.

Грошик подцепил вилкой гриб.

– Треп!

– Нет, не треп, а так оно и будет.

– Треп. Ты от страха в портки наложишь.

– Это я-то? Ты меня еще не знаешь.

– Еще как знаю. Ты его боишься.

– Свенцкого?

– А нет, скажешь? Тогда возьми меня на банкет. Древновский задумался.

– Вот видишь! – Грошик качнулся на табурете. – Я говорил, боишься.

Хелмицкий посмотрел на часы.

– Спешите? – спросила Кристина.

– Что вы! У меня уйма времени.

– Почему же вы смотрите на часы?

– У меня тут свидание.

– С женщиной?

– Может, и с женщиной. Не нравится?

– Кому?

– Вам.

– А мне какое дело?

– Правда?

– Представьте себе.

– А если не с женщиной?

– Меня это тоже не касается.

– В самом деле? Разрешите вам не поверить?

– Пожалуйста, если вам угодно…

– Что?

– Не верьте.

– Прекрасно. Итак, я не верю. Долго вы тут будете сидеть?

– До конца. Пока не уйдут последние посетители.

– То есть?

– Как когда, день на день не приходится.

– А сегодня?

– О, сегодня, наверно, до утра.

– Это обязательно? Вы тут одна?

– Пока одна. А в десять придет сменщица.

– Ну вот.

– Что «вот»? Когда много посетителей, мы вдвоем еле справляемся.

Древновский обернулся к ним и позвал:

– Девушка!

– Чтоб ему пусто было! – пробормотал Хелмицкий.

Кристина медленно вышла из-за стойки.

– Счет! – потребовал Древновский.

В дверях, завешенных темно-зеленой портьерой, стоял Анджей Косецкий и озирался по сторонам. Хелмицкий сразу его заметил.

– Алло!

Анджей подошел к стойке.

– Привет, Анджей. Что нового?

– Ничего. Я проголодался.

– Я тоже. Сейчас попросим, чтобы нам чего-нибудь принесли. Займи пока столик.

– А ты куда?

Хелмицкий многозначительно подмигнул.

– Минуточку. У меня тут одно дельце есть.

Древновский тем временем рассчитывался. Грошика счет не интересовал, и он торопливо подбирал с тарелки остатки грибов.

– Пошли?

– Куда торопиться.

– Девять уже.

– Ну и что?

В голове шумело все сильнее, но Древновскому было хорошо. Он теперь видел все как-то ясней и четче, и ему было море по колено. Удача, казалось, сама плыла ему в руки. И у него появилась уверенность, что он сумеет устроить свою жизнь так, как захочет. Его распирала жажда деятельности.

– Я пошел! – заявил он.

Грошик опять было начал разводить рацеи, но, видя, что Древновский решительным шагом направился к выходу, торопливо сполз с табурета и, слегка пошатываясь, засеменил за ним.

Кристина вернулась к Хелмицкому.

– Что вы нам дадите поесть? Мой товарищ уже пришел, вон он сидит.

– Вижу. Жалко, что не дама.

– Кому жалко?

– Вам.

– А вам?

– Мне? Я уже сказала, что мне это безразлично. Что вам принести? Чего-нибудь выпить?

– Выпить тоже. Но сперва поесть, мы страшно проголодались…

– Есть холодное мясо, фаршированные яйца, салат…

– Все равно. На ваше усмотрение.

– Но есть-то ведь буду не я.

– Это не важно. Вы лучше сумеете выбрать.

– Какое доверие!

Он наклонился к стойке.

– Незаслуженное?

– Сперва нужно убедиться, а потом говорить.

– Идет! Но я уверен, что не ошибся.

Анджей сидел за столиком в глубине бара. Он задумался и не заметил, как подошел Хелмицкий.

– Вот и я, – сказал Хелмицкий, садясь рядом. Анджей поднял голову.

– Заказал?

– Да. Сейчас принесут. Анджей, взгляни вон на ту девчонку…

– На какую?

– За стойкой.

– Ну?

– Хорошенькая, правда?

– Ничего, – равнодушно буркнул Анджей.

Хелмицкий искоса посмотрел на него.

– Знаешь что, Анджей?

– Ну?

– Ты должен сегодня обязательно напиться…

– Не беспокойся, так оно, наверно, и будет.

– Здорово!

– Ты думаешь?

– Увидишь, сразу легче станет. Дал бы я тебе один совет, да боюсь – обозлишься.

Анджей пожал плечами.

– Не старайся, заранее знаю, что ты мне посоветуешь.

– А что, давал я тебе когда-нибудь плохие советы?

– Не всегда они помогают…

– А я тебе говорю, старина, что всегда. Главное – заставить себя ни о чем не думать, забыться.

– А потом?

– Прости, пожалуйста, но какое мне дело, что будет потом? Поживем – увидим. Не бойся, никуда твое «потом» не денется. Говорю тебе, это самый верный способ. Выключиться. Нажал кнопку – и все исчезло. Обо всем забываешь, и ничего тебя не тяготит. Выпить, обнять хорошенькую девчонку, что ни говори, это всегда действует. Разве нет?

– Может, и да.

– Ну, скажи сам, какого дьявола терзаться? Кому от этого польза? Не надо ничего принимать слишком близко к сердцу. Только бы уцелеть как-нибудь во всей этой кутерьме. Не свалять дурака. Разве я не прав?

Анджей промолчал. Как знать, может, Мацек и прав? Он чувствовал, что мог бы рассуждать и жить, как Мацек, с такой же легкостью ища забвения в доступных житейских радостях, если бы, независимо от его воли, что-то не восставало внутри против этого, вечно напоминая о себе и заставляя во всем доискиваться глубокого смысла, даже когда сама жизнь, казалось, теряла всякий смысл. Ну и что? Лучше ему от этого, что ли? Кругом пустота. Мрак. От того пыла, с каким он боролся несколько лет назад, не осталось и следа. Нет ни прежнего подъема, ни прежнего энтузиазма. Никаких надежд и желаний. Стан победителей еще раз раскололся на победителей и побежденных. С побежденными были и тени умерших. За что они отдали свою жизнь? Ни за что. Война догорала. И никакой надежды, что огромные жертвы, страдания, несправедливость, насилия и разрушения оправданы. Он вспомнил, что говорил Вага час назад о солидарности. Но чувствовал, что здесь что-то не так. Тысячи людей, поверив в благородные слова, поднялись на борьбу во имя высоких жизненных идеалов: одни погибли, другие уцелели, а жизнь еще раз жестоко насмеялась над громкими словами, над человечностью и справедливостью, над свободой и братством. От возвышенных, благородных идеалов остался навоз, большая навозная куча. Вот во что превратилась пресловутая солидарность…

Хелмицкий подтолкнул локтем Косецкого.

– Анджей!

– Ну?

– Чего это у тебя физиономия вытянулась?

– Отстань!

– Послушай, дай мне в морду, если тебе от этого легче будет.

– Сказал, не приставай.

Мацек покачал головой.

– Эх, Анджей, Анджей…

– Чего тебе?

– Ничего.

– То-то же. Я думал, ты опять начнешь приставать со своими дурацкими советами…

Еще не было девяти, когда Свенцкий прибыл в «Монополь». Шел проливной дождь. Шофер, выскочив из машины, открыл дверцы, и трое мужчин, разбрызгивая лужи, один за другим пробежали небольшое расстояние до входа в ресторан. Свенцкий приехал не один. Конференция затянулась, и он прямо с нее отправился на банкет, захватив с собой своего заместителя Вейхерта и председателя городского совета Калицкого.

В холле Свенцкого встретил администратор по фамилии Сломка. До войны ему принадлежал известный львовский ресторан. Это был толстяк с белесыми ресницами, круглой физиономией, круглым брюшком и маленькими, пухлыми ручками, которыми он имел обыкновение быстро-быстро размахивать, точно пловец, борющийся с течением. Прежний хозяин «Монополя», первый в Островце богач Левкович, со всей семьей погиб в Треблинке.

Свенцкий, завсегдатай «Монополя», фамильярно поздоровался со Сломкой.

– Как дела, пан Сломка?

– Прекрасно, пан бургомистр.

Свенцкий засмеялся и обернулся к своим спутникам.

– Смотрите, наконец-то я вижу человека, который всем доволен и ни на что не жалуется. Вы никогда не жалуетесь, пан Сломка?

Сломка всплёснул пухлыми ладошками.

– Боже сохрани! Зачем мне жаловаться, пан бургомистр? Разве у меня старая жена?

– А что, молодая?

– И молодой тоже нет.

– Посмотрите на него! – удивился Свенцкий. – Надеюсь, вы не женоненавистник?

Сломка растянул в широкой улыбке толстые губы и сразу стал похож на розового пупса.

– Наоборот, пан бургомистр. Потому я и не женюсь. К чему всегда есть одно и то же блюдо?

Острота пришлось по вкусу Вейхерту, веселому, компанейскому человеку, по профессии архитектору.

– Вы, я вижу, и в жизни применяете кулинарные рецепты.

В разговорах с посетителями ресторана Сломка любил щегольнуть точной осведомленностью об их служебном положении. На этот раз ему тоже повезло: Вейхерта он знал в лицо и помнил, какую тот занимает должность.

– Это понятно, пан заместитель, – поклонившись, сказал он, – ведь я ресторатор.

Но при мысли о том, как бы в разговор ненароком не вступил третий мужчина, чьи анкетные данные были ему неизвестны, он даже вспотел от страха. Впрочем, у Калицкого никакого желания не было принимать участие в разговоре. Он не любил шумных сборищ, не выносил специфической ресторанной обстановки и в «Монополь» согласился пойти только ради того, чтобы увидеться со Щукой. Калицкий был высокий, сухопарый старик лет шестидесяти с небольшим, с густыми, тронутыми сединой волосами и длинными седыми усами, придававшими ему старозаветный вид.

Но Сломке даже молчащий Калицкий не давал покоя. Поэтому когда гости снимали в гардеробе пальто, Сломка лавировал между ними, стараясь как-нибудь не столкнуться нос к носу с Калицким. Его самолюбие хозяина было задето: он очень гордился своим личным знакомством с важными посетителями. Остальные интересовали его только с точки зрения выручки. Поэтому он воспользовался тем, что оказался рядом со Свенцким, когда прокладывал гостям дорогу в толпе, заполнявшей общий зал.

– Прошу прощения, пан бургомистр…– прошептал он, сопя и быстро-быстро работая коротенькими ручками.

Свенцкий как раз отвечал на чей-то поклон. Ему кланялись со всех сторон. Он любил это и с удовольствием показывался в публичных местах. Сейчас он вообразил на секунду, будто медленным шагом, с обнаженной головой, в окружении многочисленной свиты идет вдоль рядов почетного караула, застывшего по команде «смирно».

– Я вас слушаю, – сказал он, с такой предупредительностью наклоняясь к низенькому Сломке, будто тот был по меньшей мере премьер-министром.

– Пана Вейхерта я имею честь знать, – пролепетал Сломка. – А вот другого пана…

– Калицкого?

– Да, да… К сожалению, я не знаю, какой он занимает пост.

Свенцкий добродушно рассмеялся.

– Ах, вот что! Он председатель городского совета. Вам, пан Сломка, надлежит знать местное начальство. – И, взяв толстяка фамильярно под руку, прибавил: – Уж если вы придаете этому такое значение…

– Это очень важно, пан бургомистр, – просопел Сломка. – Очень важно.

Свенцкий опять кому-то поклонился.

– Не спорю. Тогда с сегодняшнего дня, вот с этой минуты, если угодно, называйте меня…

– Как, пан бургомистр? – чуть слышно прошептал Сломка.

– Увы, министром, дорогой пан Сломка.

Сломка был до того ошарашен, что даже споткнулся.

– Осторожней, – предостерег его Свенцкий.

Сломка просиял от счастья, и теперь казалось, будто он весь состоит из нескольких блестящих шаров. Голова, глаза, рот, туловище, маленькие ручки – все было правильной округлой формы.

– Как я рад, пан бургомистр… простите, пан министр! Это знаменательный день для меня.

В банкетном зале, ярко освещенном хрустальными люстрами, кроме двух лакеев во фраках, которые при виде вошедших поспешили удалиться, еще никого не было.

Свенцкий обвел глазами зал.

– Мы, кажется, первые. Тем лучше. Кстати, пан Сломка, мой секретарь здесь не появлялся?

Но внимание Сломки поглотил роскошно накрытый стол. На фоне зеркал в позолоченных рамах и немного выцветших, но все еще красных обоев выделялся белоснежный стол с букетами алых роз, ломившийся под тяжестью яств и посуды. Зрелище было поистине великолепное. Свенцкому пришлось повторить вопрос.

– Пан Древновский? – очнувшись, переспросил Сломка. – Нет, пан министр, не появлялся.

Свенцкий самодовольно улыбнулся и тихо сказал своим спутникам:

– Слышали? Уже «пан министр». От здешних сплетников ничего не утаишь.

– А тебе очень важно сохранить это в тайне? – Вейхерт рассмеялся.

– В данном случае нет. Но мой слух еще не привык к этому.

– Не беспокойся, – Вейхерт похлопал его по плечу, – скоро привыкнет.

– Я тоже так думаю. – Довольный шуткой, он снова обратился к Сломке: – Благодарю, пан Сломка. Вы отлично все устроили. Стол выглядит совсем по-довоенному.

Сломка просиял от удовольствия и поклонился. Он всегда молча выслушивал похвалы своему кулинарному искусству, принимая их как должное. Вдруг он засуетился.

– Одну минуточку, пан министр…– пробормотал он и вперевалку засеменил в глубину зала, где стояли лакеи.

– Какие вина заказаны? – спросил он ближайшего.

– Рейнское, пан шеф. У нас его очень много.

Сломка поморщился и замахал маленькими ручками.

– Переменить, немедленно переменить и подать самое дорогое – французское. Белое и красное. Только французское.

«Пусть платят», – не без злорадства подумал он.

– Уже десятый час, – сказал Свенцкий, угощая Вейхерта и Калицкого сигаретами. – Боюсь, наши гости опоздают. Эта дурацкая гроза испортила нам все дело.

– Щука живет в «Монополе», – отозвался стоявший рядом Калицкий.

– Ну и что? – пожал плечами Свенцкий. – С одним товарищем Щукой за стол ведь не сядешь. Не знаю, как вы, а я порядком проголодался.

– Я тоже, – подтвердил Вейхерт.

– Не понимаю, куда девался Древновский? Я специально просил его прийти пораньше. Интересно, какого ты о нем мнения?

– О Древновском?

– Ага!

– Что ж, он, кажется, ловкий малый.

– Да? Я думаю, стоит взять его с собой в Варшаву.

– Вот и он, легок на помине…

Древновский, ослепленный ярким светом, стоял в дверях и с глуповатым видом потирал руки, точно не зная, куда их девать. Внезапно он почувствовал себя совершенно пьяным. Зал со столом, зеркалами, красными стенами завертелся у него перед глазами, сливаясь в водоворот света, теней и каких-то непонятных фигур. Но еще не совсем потеряв над собой власть, он заставил себя выпрямиться и неестественно твердым шагом двинулся к стоявшим возле стола мужчинам. За ним, как тень, проскользнул в дверь Грошик и, одергивая на ходу куцый пиджачишко, заковылял за своим приятелем на мягко гнущихся ногах.