Текст книги "Кукольная королева (СИ)"

Автор книги: Евгения Сафонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Игра Лиара 1
Кукольный венец
Евгения Сафонова

Пролог

Иногда единственный путь к победе – сдаться.

Ричард Бах

***

Он пришёл на закате, когда умирающий свет патокой переливался через горы.

Он спешился у плетня, и подошвы его сапог коснулись дорожной пыли без единого звука.

Он оглянулся: деревенские улочки вымерли. Даже если бы стрелки часов не указывали на время вечернего чая – здесь, на окраине, всегда было безлюдно.

Он положил руку на калитку, подтолкнул легонько. Скользнув в щель, ступил на мощёную камнем дорожку и бросил через плечо:

– Я позову.

Двое наёмников уже спрыгнули наземь. Держа руки на эфесах клинков, косились за плетень, на деревенский дом с белёными стенами – светлый островок в зелёном море яблоневых крон. А он поднимался на дощатую террасу, оставляя позади невысокие ступени крыльца, и ветер нёс ему в спину обрывки шёпота:

– Те самые Фаргори…

– …так самоуверен…

– …знает, что никто не увидит?

– Если и увидит, сильно пожалеет…

Он коротко стукнул в дверь.

Шагов хозяйки дома он не услышал. Не мог услышать.

Но скоро его стук удостоили настороженным откликом.

– Кто там?

В вопросе звенели нежные переливы альвийских флейт.

– Боюсь, мой ответ вам не понравится, – он улыбнулся, – Ваше Высочество.

Тишина за дверью обратилась полной противоположностью звука.

– Ваше Высочество… – он прижался щекой к некрашеной двери; дерево было тёплым и сухим, оно грело, словно ещё не остывшая печь. – Обойдёмся без шума. Мне нужна ваша дочь. Отдайте её, и вас никто не тронет.

– Не понимаю, о чём вы, – её голосом можно было колоть лёд. – Принцесс в этом доме нет. Я из семьи Фаргори, что испокон веков живут здесь и делают сидр. А теперь убирайтесь, пока я не…

– Снимаю шляпу, Ваше Высочество. Ваша выдержка достойна восхищения. Но, боюсь, в этой игре вам выпали плохие карты. Никто не выйдет из этого дома, пока я того не захочу, и если вы не откроете мне дверь, я открою её сам. Только и всего.

– Вы угрожать явились? – она казалась спокойной. – Я громко кричу, а стоит мне крикнуть…

– Даже если вас услышат, это изменит лишь то, что умрёт парой человек больше. Или десятком, какая разница. – Он отступил на шаг. – Я не шутить явился, Ваше Высочество. Чем скорее вы это поймёте, тем лучше.

Когда она заговорила вновь, голос её звучал глухо.

– Оставь мою дочь, и я пойду с тобой. Куда угодно. Тебе нужна я, не она: Таша ничего не знает, клянусь, она…

– Таша? О, нет, я пришёл не за ней. Речь идёт о младшей. Лив.

– Лив? Но…

Она запнулась, и его улыбка стала шире.

– Неожиданно, правда? – мягко молвил он, когда молчание затянулось. – Отдайте нежеланную дочь – будете жить. Вы бы сами этого хотели. Знаете ведь.

– Кто ты? – она почти шипела. – Откуда знаешь обо мне… столько?

– Я знаю больше, чем вы думаете, Ваше Высочество. Все тайны, что вы так тщательно скрывали. И ваши вопросы останутся без ответов.

– Зачем тебе Лив?

– Скажем так… я задумал одну забавную игру, и ваша дочь примет в ней самое непосредственное участие. – Он подал знак двоим за плетнем. – Так откроете?

Две тени прочеканили шаги по каменной дорожке, чтобы встать за его спиной.

Прежде, чем хозяйка дома дала ответ:

– Нет.

Яблони шелестом взволновались на ветру.

– Благодарю, Ваше Высочество. – Он склонил голову. – Вы меня не разочаровали.

Он не шепнул таинственные слова. Рука его не взметнулась в замысловатом пассе. Казалось, он ровным счётом ничего не сделал – но дверной засов с той стороны поднялся вверх.

Когда дверь распахнулась под порывом неощутимого ветра, за ней никого не было.

Он шагнул в пустую прихожую: коврик на дощатом полу, крючки для одежды на бревенчатой стене, три двери в жилые комнаты. Взглянул под ноги.

Мыском сапога поворошил серый ком сброшенного платья.

– Перекинулась… значит, в прятки играем? – кивок на дальнюю дверь. – Она там. Помните: ранить, смертельно… но не убивать.

Две тени скользнули вперёд одновременно с тем, как дверная ручка провернулась невидимой ладонью.

Клинки выскользнули из ножен почти беззвучно, и тонкая рунная вязь на серебряном покрытии блеснула закатным багрянцем.

Всё случилось быстро. Разговоры и предупреждения остались позади. Она просто атаковала, они просто защитились; и когда чёрная волчица упала к ногам наёмников, с лезвий ртутными шариками скатилась золотисто-алая кровь.

Ни визжать, ни скулить она не стала. Хотя раны «нечестивыми» клинками – он знал – были для оборотней очень болезненны.

Зато вместо неё завизжал кто-то другой.

– Мама!..

Когда девчонка, метнувшись из-под кровати, кинулась на наёмников с кулаками – с его губ сорвался смешок.

Смелая девочка. Глупая девочка. Ведь не оборотень, не маг: просто маленький человечек, которому мать велела спрятаться и сидеть тихо…

Хотя толку-то.

…а за много вёрст от светлого дома и яблоневых садов, по облитой закатной глазурью дороге рысила каурая кобылка. Всадник, сгорбившийся в седле, казался дремлющим – до того момента, как придорожная трава тихо всколыхнулась. Очень странно всколыхнулась: двумя полосами, которые на миг пролегли и сгладились в травяном море.

Лошадь повела мордой по ветру, встревоженно стригнула воздух ушами, но всадник не встрепенулся. Даже не выпрямился. Лишь чуть повернул голову.

Вглядевшись в заросли лебеды, вымахавшей в человеческий рост, он медленно протянул руку за спину.

Лебеда глухо, бесконечно злобно зарычала в ответ.

Лошадь понесла в тот самый миг, когда трава выплюнула две мохнатые тени. Лошадь понесла тогда, когда звери уже взвились в прыжке.

Лошадь понесла безнадёжно поздно…

…но это было далеко.

А здесь и сейчас – в доме смолк детский крик.

Вскоре трое всадников уже пустили коней галопом: по ниточке просёлочной дороги к ленте тракта, ползущей к горизонту, прочь от яблонь, шепчущихся вокруг мёртвого дома.

Он не оглядывался. Он смотрел в небо. И хоть разглядеть в вышине маленькую белую птичку не представлялось возможным – знал, что она там.

А затем птичка по имени Таша вернётся домой…

– Что ж, – он улыбнулся своим мыслям, – до встречи, девочка моя.

И новая игра началась.

Глава первая. Точка невозврата

Осколки звёздного света рассыпались по шёлку вечернего неба, обращая пастельно-розовую кромку у горизонта пронзительной синевой. Ветер катил по лугам малахитовые волны высоких трав, а над лугами парила ланден: небольшая и быстрая птица, похожая на белую ласточку, только перья с золотистыми кончиками – словно в солнечный свет обмакнули.

Ветер в крыльях… и земля кажется далёкой и неважной: будто нет её, будто есть лишь спокойная, бескрайняя высь…

Близость к грани Таша ощутила безошибочно. Грани, когда птица в голове готова взять верх над человеком. Главная, проклятая, извечная проблема любого оборотня.

Настала пора возвращаться.

Родная деревня сияла во тьме разноцветьем светящихся окон; сложив крылья, Таша устремилась вниз, к игрушечным кубикам домов, неровным овалом разбросанных вокруг центральной площади. Поймала ветер у шпиля водонапорной башни, вновь взмыла над черепичными крышами, устремившись к деревенской околице, – и скоро под крыльями уже шелестели яблоневые сады.

Она знала, что мама и Лив ждут на террасе, пока остывает свежезаваренный чай. Ждут, когда Таша тоже сядет за стол, чтобы взять свою чашку. А потом они будут есть сладости, болтать и смеяться, пока не станет совсем темно; и тогда уйдут в дом, все трое, и Лив захочет сыграть в прятки или другую игру, и Таша будет носиться за сестрой по дому, пока мама, шутливо ругаясь, не погонит их спать. Как обычно.

Но когда она подлетела к дому, на террасе никого не было.

Как и света в окнах, – несмотря на поздний час.

Таша ещё не поняла, что это значит. Поняла лишь, что ничего хорошего это значить не могло. Встревожившись, стремительно облетела дом; спикировав в открытое окно гостиной, приземлилась на пол.

Три удара сердца…

Ещё мгновение худенькая светловолосая девушка сидела у камина. Опустив голову, нахохлившись, как большая птица.

Но когда Таша поднялась с пола, двигалась она с грацией большой кошки.

– Мама? – её зрачки расширились, вбирая малейшие проблески света в тёмной комнате; слух напрягся, силясь расслышать хоть что-то в завораживающей ужасом тишине. – Лив?

Почему никого нет? Только эта тишина и… запах?

Сладкий, тёплый, тошнотворный…

Таша выскочила в прихожую. Осознав, что кровью тянет из-под приоткрытой двери в детскую, бесшумно приблизилась: наконец услышав мерные хрипящие отзвуки, с которыми кто-то пытался дышать.

Пока она медленно, медленно тянула дверь на себя, – сердце колотило, казалось, прямо по ледяной спине.

Открывать дверь не хотелось. Хотелось бежать, бежать прочь из дома, не видеть того, что скрывает тёмная тишина, – а потом вернуться и найти маму с Лив на террасе, и понять, что в окнах светло, и осознать, что всё это лишь привиделось, всё это… но Таша не побежала. И когда увидела, что ждало её за дверью, бешеный стук крови в висках внезапно затих.

Ведь наяву этого точно быть не могло.

Чёрная волчица лежала меж двух постелей под полупрозрачными пологами. Светлый ковёр впитал кровь, окрасившись багровым; и в этой кремовой комнате с резной кукольной мебелью кровь казалась такой неуместной, такой странной, такой…

Таша сама не заметила, как оказалась рядом. Присела на корточки. С недоверчивым, отрицающим недоумением коснулась кончиками пальцев жёсткой слипшейся шерсти. Движения и мысли были заторможенными, вязкими: впрочем, как и положено во сне.

Забавный всё-таки сон. Правдоподобный – до невероятия.

Невероятный, жуткий, страшный…

– Мам!

Глаза волчицы приоткрылись, блеснув блеклыми вишнями.

И мир поплыл, расползся, уступил место чужим воспоминаниям о…

– Может, всё-таки её…

– Нет. Ей и без того не выкарабкаться.

Их трое. Двое обтирают «нечестивые», посеребренные поверх стали клинки. Третий просто наблюдает – не опустился до того, чтобы руки марать: рубленые черты бледного лица, шрам на щеке – три рваные полоски – и серые, очень светлые глаза.

– Мне жаль, что так вышло, Ваше Высочество. Но иного пути не было, – в голосе убийцы звучит искреннее сожаление; безвольную Лив он прижимает к себе с отеческой бережностью – дочь рухнула без сознания, не успев даже добежать до тех, кого хотела ударить. – Идёмте.

Она знала, что ничего не сможет сделать. Знала, как только он окликнул её из-за двери: призрак прошлого, явившийся забрать всё, что у неё осталось. А теперь может лишь наблюдать, как уносят её дочь, чувствовать, как с каждой секундой притупляется боль, как с каждым ударом сердца по капле уходит жизнь – даже на то, чтобы вернуть человеческий облик, сил нет…

Только бы Таша не вернулась сейчас.

Да, она не могла любить Лив. Так, как хотела. Так, как Ташу. Но это был её ребёнок, и она никогда не отдала бы его без боя.

А умирать – не так и страшно.

Она всё равно уже умерла тогда, шестнадцать лет наза…

Сосущая чернота вытолкнула Ташу в реальность.

Хрипы стихли. Волчица лежала, не шевелясь.

Бока её, до того судорожно вздымавшиеся, остались неподвижны.

– Мам…

Таша осознала, что её трясёт. Смутное понимание того, что этот кошмар слишком реален, чтобы быть сном, – лишало голоса, скручивало всё внутри в узел, перехватывало дыхание, сбивая его в судорожные, короткие, почти икающие вдохи.

Но этого ведь не может быть. Не может.

Не может, не может, не…

– Мам, ты ведь… мам, взгляни на меня! Это… это же неправда, ты не должна, ты…

Таша долго говорила что-то. Звала, кричала, трясла за плечо, пачкая пальцы в крови. Потом, когда голоса уже не осталось, просто сидела рядом. Словно надеясь, что кто-то из них двоих всё же проснётся.

Затем, глядя прямо перед собой остекленевшим взглядом, закрыла мёртвые глаза – и, безуспешно попытавшись приподнять тело, за передние лапы поволокла волчицу наружу.

Могилу она копала на заднем дворе. Там, где недавно разрыхляли землю – Лив упросила, хотела вырастить «свой собственный» горох. Тёплый ветер веял липовым мёдом: соцветия только вчера зажглись на деревьях жёлтыми звёздочками.

Когда яма показалась достаточно глубокой, Таша выбралась и столкнула тело вниз. Механическими движениями засыпала могилу. Уронила лопату – куклой, у которой кончился завод. Отойдя к яблоням, сорвала три тонкие ветви; перевязав их травинкой, добавила ещё одну, образовавшую круг.

И, вернувшись к могиле, положила на мягкую землю своими руками сделанный крест.

Какое-то время она ещё стояла, глядя куда-то вперёд: пока её тонкая прямая фигурка терялась в яблоневой тьме, густевшей под диском восходящей луны.

А потом перегнулась пополам, упала на колени, скрючилась на земле и зарыдала – до кашля, до боли в горле, кусая руки. Почти без слёз.

***

– Таша, домой!

– Мам, ну ещё чуть-чуть!

На прощание черёмушник* раскрасил сад яблоневым цветом. Сиреневые сумерки ласкали сонные шершавые стволы. Ветер сыпал лепестки на каменную дорожку, по которой трусил изящный снежный жеребец с юной всадницей: Таша упрямо направляла коня на тропу, а тот с не меньшим упрямством норовил свернуть на травяной ковёр, зеленевший под яблонями.

(*прим.: третий месяц весны (аллигранский)

С террасы дома за ними наблюдали две женщины.

– Балуешь девку, Мариэль, – покачала головой одна, пышущая румянцем и здоровой полнотой. – Мои мелкие носа из дому не кажут, как солнце зайдёт… я уж про лошадь и одёжку не говорю.

– В наших садах ей ничего не грозит. – Вторая помешивала чай; тёмные кудри оттеняют аристократическую бледность, морщинки у рта и меж бровей не портят строгой красоты точёного лица. – Лэй, чай стынет.

– При чём тут «грозит»? Детям после захода спать положено.

– Кем положено?

Что ответить, собеседница не нашлась – но, опуская чашку, досадливо стукнула донышком о столешницу, качнув настольный светильник: шарик ровного золотистого света в медной резной оправе.

– И вообще рано ей на коня, – помолчав, снова заворчала Лэй. – Ладно, пони купила. Приспичило, чтоб дочурка лихой наездницей была, – так и быть. Но в девять на льфэльского жеребца пересаживать…

– Таша берёт барьеры в полтора аршина, а выше пони прыгнуть трудно. – Свой чай Мариэль пригубила, словно вино вековой выдержки. – Если в настоящих условиях ты не можешь добиться большего, значит, настала пора двигаться вперёд.

Лэй только хмыкнула, прежде чем сменить тему:

– Как младшенькая?

– Спит.

– А вообще как?

– Прекрасно, – в голосе Мариэль слышалась прохладца осеннего утра. – Таша, всё, домой!

Девочка не стала возражать: ловко соскользнула с седла и повела жеребца в конюшню.

– Сама рассёдлывает?

– И чистит, и кормит. – Мариэль всматривалась в белоцветную яблоневую даль: отсюда границ сада было не разглядеть. – Хорошее нынче лето. Думаю, урожай выйдет неплохой.

– Да что им будет, альвийским яблоням-то? У Фаргори и в скверные лета дивные яблоки вызревали. И сидр лучший во всём Аллигране. – Лэй вздохнула. – Недаром ведь к королевскому двору везут.

Мариэль промолчала.

Лишь морщинки у сжатых губ вдруг проступили отчётливее.

– И чего ты наше величество так не любишь? Славный король. – От Лэй не укрылась ненависть, звеневшая в этом молчании. – Всё злишься, что теперь не благородная лэн*, какой при Бьорках была?

(*прим.: уважительное обращение к незамужней девушке (алл.)

– Я уже говорила, – спокойно произнесла Мариэль. – В моём отношении к Его Величеству нет ничего личного.

– Тебе бы век Богиню благодарить, что тебя тогда Альмон подобрал и Фаргори приютили. Жива, доченек родила, мужа отхватила – всем на зависть! Ещё и дело Фаргори твоё. А что память потеряла – нужна она больно, память эта… В Кровеснежную ночь столько благородных из столицы бежало, вон как ты, а выжило много, думаешь?

– Думаю, нет, – тихо ответила хозяйка дома. – Лэй, у меня есть право не любить людей, которые прошли к трону… таким образом.

– Да слышала, слышала. Устала уже слышать. Узурпатор он, незаконный, резню во дворце устроил… По мне, на ком корона, тот и законный. И Бьоркам с их прихвостнями по заслугам воздали. К тебе не относится, – снисходительно добавила Лэй. – Тоже мне, короли, избранники Богини! Народ пытали, денежки наши на празднества безумные просаживали, пока простой люд вымирал. Ещё и порождение Мирк на престол посадить хотели. А теперь мы и голода не знаем, и налоги мизерные, и…

– Не лучшая тема для разговора за вечерним чаем, – мягко произнесла Мариэль. – Пушок нашёлся?

– Пушок? Да придёт, куда денется! Он у нас по весне загульный, сама знаешь. Не впервой. А не вернётся – другого возьмем, вон у Онванов кошка скоро окотится. Дети только выть будут, но ничего, переживут. – Залпом опорожнив свою чашку, Лэй поднялась из-за стола. – Ладно, пойду я. Ещё домой топать от ваших садов…

– Не так и далеко. – Мариэль пожала плечами. – Увидимся.

– И тебе не хворать.

Под весом Лэй крылечко жалобно скрипнуло, – но, ступив на мощёную камнем дорожку, женщина обернулась.

– Ты Таше про отца так и не сказала, да?

Лицо Мариэль почти не изменилось.

– Нет.

– А что скажешь?

Соседка смотрела на Мариэль неожиданно цепко, однако взгляд хозяйки дома остался бесстрастным. Свет не отражался в затенённых ресницами глазах, терялся в чёрной глуби с едва заметным вишнёвым оттенком.

– Скажу, что нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём только лучше, да к тому же… – Мариэль осеклась. То ли вспомнив о чём-то, то ли заметив вытянувшееся лицо Лэй. – Имеешь что-то против?

Её собеседница опустила взгляд, разглядывая свои потрёпанные башмаки.

– Ну… это… жестоко.

– Зато плакать долго не будет. – Мариэль улыбнулась дочери, уже бежавшей к крыльцу. – Хорошо покаталась, малыш?

– Здорово, мам! – девочка птичкой порхнула по ступенькам: кудряшки светлым шлейфом летят следом, серые глаза сияют серебром. – Принц меня почти слушается!

– Не сомневалась, что вы поладите.

Махнув рукой соседке – в решительном прощании, – Мариэль кончиками пальцев коснулась медной оправы светильника, и, когда Лэй удалилась по направлению к калитке, шар золотистого света погас, погружая террасу во тьму.

– Теперь мыться, пить чай и спать.

– А я хотела на ночь краеведение поучить. – Таша молитвенно сложила тонкие ладошки. – Мам, можно я карту расстелю, можно?

К тяжести вздоха Мариэль явно примешалось удовлетворение.

– Можно.

– Ура! – с воинственным воплем девочка упрыгала в дом. – Сегодня у меня эти цверги* своё получат!

(*прим.: цверги – немецкое именование гномов)

Яблони что-то шептали в спину Мариэль, когда она перешагнула порог следом за дочерью. Шептали, пока щелчок двери не сменил скрежет засова.

А потом сад остался наедине с лунным светом, лившим серебро на беспокойную листву и звёздочки яблоневых цветов.

***

Когда Таша открыла глаза, небо было выкрашено блеклыми красками предрассветья.

Спросонья она не сразу поняла, что делает на заднем дворе. Без одежды? И почему ладони стёрты в кровь? Почему…

А потом – вспомнила.

Лёжа на земле, она сжалась в комок и заплакала снова. Боль была почти физической, ноющей в сердце, рвущей его глухой безысходностью.

Боль – и вина.

Если бы только она вчера не ушла, если бы только вернулась раньше, если бы…

…и вдруг поняла нечто очень важное. То, о чём напрочь забыла в безумии отчаяния.

Непозволительно. Непростительно.

Таша резко распахнула глаза.

Они увезли Лив.

И, вскочив, опрометью метнулась в дом.

В детскую она ворвалась, почти задыхаясь. Жадно втянула носом воздух. Кровь, пот, промасленная кожа… табак, хмель, лошади – самую капельку…

А ещё…

Таша рухнула на колени. Сунула руку под тумбочку рядом с кроватью сестры.

И вытянула оттуда золотой круг на длинной цепочке.

Сначала она решила, что это часы. Потом откинула блестящую крышку, но вместо циферблата увидела отражение своих испуганных глаз. Значит, зеркальце-кулон: в закрытом виде легко умещается на ладони, на серебристом стекле ни царапины, крышка испещрена рунной филигранью.

Откуда оно у наёмников? Такие зеркала… хотя ладно, об этом можно подумать позже; а сейчас, стиснув зеркальце в ладонях, невзирая на боль, Таша невидящим взглядом уставилась в стену.

Лошади. Они прибыли на лошадях. Даже если б это не подсказали запахи, это было логично. А дождя не было давно, и что вчера, что сегодня сухо, пыльно…

Таша кинулась из комнаты. Через террасу в сад, бегом до калитки – и точно: земля на дороге истоптана копытами.

Тройной цепочкой следов, уходившей в сторону тракта.

Сборы не заняли много времени. Наспех перевязать руки, смазав ладони целебной мазью. Надеть первое, что попадётся в шкафу. Выгрести из тайника под каминной полкой кошель с деньгами и украшениями. Покидать в сумку всю снедь, что найдётся на кухне.

А потом, навесив на входную дверь тяжёлый замок, со всех ног рвануть к конюшне.

Она найдёт сестру. Неважно, как, неважно, где, неважно, кто её украл. Найдёт, и точка. А мама просто уехала, безумно далеко; уехала, только и всего. Поэтому и не может помочь – не в этот раз. И могила на заднем дворе не имеет к ней никакого отношения.

Да. Так и надо думать.

Потому что теперь Таша не имела права плакать.

Оседлав и выведя за калитку сонного Принца, она вспрыгнула на коня. Хорошо, что старенького пони мама давно отпустила на вольный выпас, и нет у них ни коров, ни кур, ни иной живности – вполне могут себе позволить покупать еду у соседей. Если б сейчас ещё о них думать пришлось…

Таша окинула взглядом море листвы, сердечки незрелых яблок, прячущиеся в зелёных волнах, и тихий светлый дом. Дом, в котором она выросла.

Дом, который видела, возможно, в последний раз.

Но об этом думать как раз не надо, – потому что бояться Таша теперь тоже не имела права; и, рывком отвернувшись, она хлопнула Принца по боку, чтобы конь покорно зашагал вперёд.

Поравнявшись с домом тёти Лэй, Таша направила Принца к самой калитке и – мяукнула. Призывно, прочувствованно, до дрожи правдоподобно. Какое-то время во дворе было пусто, затем из-под поленницы вылез косматый рыжий кот, уставившись на незваных гостей фонарями янтарных глаз.

Вытащив из сумки тонкий кусок солонины, Таша мяукнула вновь.

Задумчиво почесавшись, Пушок изволил приблизиться.

Была у него одна занятная причуда: каждую ночь, охотясь, кот доходил до Долгого тракта – и там залегал в траве на обочине, наблюдая за путниками, возвращаясь домой лишь ближе к рассвету. Пару раз Таша даже прогуливалась с ним, хоть в человеческом облике это было довольно неудобно. Просто в кошачьем обличье рядом с любвеобильным Пушком лучше было не находиться, оборачиваться птицей Таша по понятным причинам не рисковала, а третья ипостась у неё ещё не пробудилась.

Но чтобы общаться со зверьми, оборотням не требовалось перекидываться.

Глядя в блюдца кошачьих глаз, Таша сосредоточилась и представила…

…чёрные кони мчатся в ночи, тёмные плащи вьются за спинами всадников, в руках одного безвольной куклой обмякла Лив…

По крайней мере, именно эту картинку ей подбросило воображение.

Пушок лениво моргнул – а затем окрестности поблекли, и Таша увидела…

…ветер несёт стук копыт…

…трое коней несутся мимо…

…силуэты исчезают в сумеречной дымке…

Когда Таша вновь увидела соседский двор, окрашенный алым светом восходящего солнца, она благодарно мяукнула. Кинула Пушку честно заработанное мясо. Израненными руками перехватив поводья, направила Принца на тропинку меж лугов.

Теперь зная, куда повернули похитители.

Равнинная провинция. Они скачут в сторону Равнинной провинции. Остаётся их нагнать… и молиться, чтоб они не свернули с тракта.

О том, что будет дальше, Таша пока не задумывалась, но почему-то была уверена, что выход найдётся. В конце концов, у неё нет иного выхода, кроме как его найти.

Ей хотелось попросить помощи. Хотелось рассказать всё соседям, деревенскому старосте или пастырю, передать слова прощания единственному другу… но слишком долгими выйдут прощания и объяснения. Слишком изворотливыми. Слишком опасными. И пусть эти объяснения всё равно предстоят, если она вернётся – нет, когда она вернётся, – думать об этом безнадёжно рано.

А пока Таша старалась гнать мысль, что эта погоня – глупость и на самом деле выследить похитителей почти невозможно.

Хотя…

Когда Принц рысью выбежал на тракт, он явно не обрадовался тому, что увидел. Во всяком случае, встал конь так резко, что Таша едва не вылетела из седла.

– Ничего не поделаешь, Принц. – Она склонилась вперёд, прижавшись к белой шёлковой гриве. – Надо. Во весь дух.

Конь покосился на неё. Посмотрел вперёд: на ленту дороги, вьющуюся за горизонт средь туманных лугов с редкими перелесками и пятнами мелких озёр.

Мужественно фыркнул.

И когда он всё же припустил по тракту – ровной, мягкой иноходью, которой славились льфэльские жеребцы, – Таша попыталась удобнее устроиться в седле.

Так вот… выследить похитителей почти невозможно; но Таша предпочла склониться к выводу, что не стоит видеть проблемы в своих задачах. Лучше видеть задачи в своих проблемах. Потому что там, где есть задача, поблизости обязано обитать решение.

Всё будет хорошо. И пусть пока непонятно, как, но так оно и будет.

Обязательно.

***

– …Джеми!

Опознав своё имя, он неохотно вынырнул в окружающую действительность из манящей реальности книжных страниц.

– Да?

Серебристые альвийские искры блеснули в зрачках Герланда призраками далёких звёзд:

– Я понимаю, что сказочные небеса предпочтительнее, однако порой полезно спускаться на нашу грешную землю.

Джеми непроизвольно вжал голову в плечи, и веснушки на его щеках скрыл виноватый румянец.

Пылающий камин жарко натопил маленькую гостиную – но холодок зимней ночи, сквозивший в голосе альва*, кого угодно заставил бы поёжиться.

(*прим.: альвы – по сути то же слово «эльфы», только в произношении некоторых германо-скандинавских языков)

– Особенно уместно здесь слово «наша», – скептически подметил Алексас. – Не припоминаю, чтобы альвы считали Подгорное королевство своей землёй.

Джеми удержался от ответа старшему брату, в который раз порадовавшись, что Алексаса больше никто не слышит.

– Итак, повторяю, – процедил Герланд. – Послезавтра ожидается очередной совет, и ваше с Алексасом присутствие весьма желательно.

В книжках Джеми встречал выражение «мраморные черты», но лицо Герланда точили даже не из мрамора – из белого льда. В глазах альва темнел пронзительный холод сумеречного неба, чёрные кудри соткали из красок ночи.

Странная, нечеловеческая, почти пугающая красота Звёздных Людей.

Джеми гордился, что их с Алексасом воспитал один из них. В конце концов, багаж знаний и умений Герланда был воистину неисчерпаем. Но иногда…

Иногда они с братом всерьёз опасались опекуна.

И не без причин.

Джеми заложил страницу пальцем. Прикрыл книгу, дабы не было соблазна отвлечься. Оттягивая ответ, посмотрел в окно – на вечную ночь Камнестольного, великого града цвергов; сами цверги именовали свою столицу Хапстаддэрштайн, но Джеми предпочитал распространённый аллигранский перевод.

Из окон особняка открывался прекрасный вид на главную улицу «людного» округа: фонари цветного стекла на высоких ножках, светлая брусчатка, невысокие дома серого камня и пёстрые витрины лавок. Где-то над курящимися дымоходами смыкались каменные своды гигантской пещеры – так высоко, что подгорная тьма скрадывала их, маскируя под мглу ночного неба.

В этом округе Камнестольного селились все люди, по какой-то причине задержавшиеся в Подгорном королевстве, и от наземных городов его отличала разве что вечная темнота. Вот другие округа щеголяли типичной архитектурой цвергов с затейливой резьбой по стенам низких домишек… но в другие округа людям лучше было не соваться.

– Ты уже не ребёнок, – сумеречный взгляд Герланда был столь же непреклонен, сколь его голос. – Пришла пора активно участвовать в делах сообщества. Даже если ты считаешь, что не готов.

– Но я готов! – выпалил Джеми. – Готов участвовать! Правда!

И, подумав, честно добавил:

– Наверное…

День Джеми Сэмпера, колдуна-недоучки шестнадцати лет отроду, не задался с самого начала.

На утренней тренировке ему удались лишь шесть боевых каскадов из семи. И учителя могли сколько угодно уверять, что в его возрасте и это освоить – гениально, а заклятия выше пятой ступени истощат его магический резерв: Джеми подобное не утешало. Если ты за что-то взялся, ты должен сделать всё, что требуется, без всяких скидок. Не можешь сделать – не берись. И никаких отговорок в духе «не дорос», «болен» или «устал».

Джеми предпочитал брать пример с солнца. Солнце, может, тоже человек. Может, ему тоже бывает плохо. Может, ему тоже иногда не хочется вставать. Только солнце никогда и никто не спрашивал, может ли оно светить: для него не существует «хочу» или «могу», есть одно лишь «нужно».

Вот оно и светит вопреки всему…

После настало время уроков литературы и языкознания, а потом Алексасу, любимому до зубовного скрежета старшему братцу, пришла пора отправляться на тренировку по фехтованию. Джеми не оставалось ничего, кроме как два часа наблюдать за его потугами. Всё лучше, чем сидеть в темноте, где компанию составляют лишь собственные мысли.

У Алексаса дело тоже не особо спорилось. Нет, он мог побить, пожалуй, любого смертного, причём вне зависимости от возраста, умения и весовой категории противника… но сражаться с альвом – дело неблагодарное. Щадить их Герланд никогда не собирался, даром что был их опекуном; так что по завершении тренировки Алексас в который раз зализал раны с помощью баночки целительной мази, а после выразил желание прошвырнуться в город.

Джеми согласился. Он уже третий день мечтал добраться до книжной лавки: порой считал себя достойным немного отвлечься от магических трактатов за развлекательной литературой. А потому следующие полдня братья самым бесстыдным образом отдыхали, и если поход за новым томом «Правил паладина» Джорданесса занял около получаса – львиная доля оставшегося досуга была отведена общению Алексаса с премиленькой девушкой, которую он встретил по пути в таверну.

Джеми никогда не понимал, что в брате находят женщины. Казалось бы, смазливый самоуверенный щёголь, долговязый, вечно растрёпанный… ещё и веснушчатый! Но девушек отличал специфический взгляд на многие вещи. И потому прогулка с очередной красоткой завершилась сговором об очередном свидании под балконом; и на этом Алексас, весьма довольный собой, продолжил путь к кружке медовухи и приятной застольной компании, где и провёл оставшийся час до вечернего чая.

На взгляд Джеми, совершенно бездарно.

Герланд к походам мальчишек что в город, что на поверхность относился неодобрительно, но понимал: вечно держать их в четырёх стенах немилосердно и невозможно. Так что лишь регулярно проверял ментальные барьеры, защищавшие разум воспитанников, и наказывал им держать язык за зубами – по поводу и без.

А повод был, и немалый.