Текст книги "Калейдоскоп вечности (СИ)"

Автор книги: Евгения Кострова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Ну, что малыш, держи, – говорил мужчина, протягивая небольшую корзинку с поджаренными каштанами мальчику, стоящему с друзьями возле палатки кондитера, наблюдающими за девушкой, которая укладывала сладкие пирожные в золотые сундучки или посыпала сахарной пудрой и шоколадной глазурью медовые палочки. Ребенок весело улыбнулся, и ребята мгновенно пристроились на скамье, очищая скорлупа и быстро засовывая в рот горячие и сладкие орехи. Вкус напоминал сладкую картошку с корицей, которая таяла во рту.

– Вот это да! – мгновенно вскочил на ноги один из мальчиков, показывая пальцем в небеса, откуда на землю спускался феникс, полыхающий ярким пламенем, но когда перья его опускались к радостным лицам, то те не обжигали, а мягко растворялись в золотистых искрах. – Голограммные созвездия, птица вечности, вы видели! – не унимался малыш.

– Успокойся, сегодня же последний день перед официальной церемонией, – покачивая ножками, сказала девочка, несмело пробуя на вкус сладкие орехи. – Ничего удивительно, что в администрации во всю готовятся к торжеству. Мне повезет, если я во второй раз в своей жизни смогу увидеть такой наплыв торговцев и такое великолепие на улицах за один день. Все только начинается, нужно дождаться кульминационного момента в полночь, наверняка будут салюты и фейерверки, а еще будут разносить карамельные цветы.

– Интересно, а мы сможем увидеть кого-нибудь из участников? – взволнованно шептал про себя другой мальчик, нацепив себе на глаза диковинную мраморную белую маску, на которой расходился крест из четырех крупных рубинов, дабы скрыться от посторонних глаз. Он смущался под случайно брошенными взорами в его сторону и неловко косился на порванные штаны на коленках, прислушивался к гомону дорог и треску деревянных повозок, перевозивших цветы и декорации для театральных постановок, которые будут ставиться на главной площади до самого рассвета, куда он не сможет попасть из-за наплыва гостей столицы. Ему повезет, если он сможет мельком взглянуть на великолепный костюм актрисы, что будет исполнять роль османской принцессы, полюбившей человека из вражеского лагеря – в народе говорили, что для создания праздничного наряда съехались тысячи лучших ткачих, которые вышивали на ткани золотыми нитями азалии и чудотворных существ. Эту легенду столько раз рассказывали, что она стала одной из самых любимых и узнаваемых в его краях. Огненные перья феникса сыпались на землю, застилая карминовым оттенком голубое сияние неба. Маленькие пальчики осторожно подхватили перо, стремительно растворяющееся в воздухе, оставляя после себя приторный аромат розы.

По двухструнной эрху проходил золоченый смычок с рукояткой в виде свиристели, отчего отрывистый этюд наполнился звуками капель дождя, и многие действительно поднимали головы к небу, прикрываясь рукой от яркого света, ожидая почувствовать на лице леденящие крупицы слез небосвода. Дворянские кортежи длинной в несколько сотен метров проходили в сопровождении крупных белоснежных тигров, в серебристо-синих глазах проходила узкая черная расщелина, и любой, кто осмеливался заглянуть в лицо смертоносному хищнику, был одарен пугающей разинутой пастью. Дети знатных родов скромно и уверенно сидели на атласных перинах, не оглядываясь по сторонам, и не выказывали неуважение к более бедным слоям населения. Многие привозили с собой целые караваны с провизией: чистой водой и хлебом, фруктами и дичью, в настоящее время больше всего ценилась пища. Темные создания, наславшие на человечество свои гнев и злобу, показав истинное значение жажды и голода, сделали невозможным продолжение стабильного получения урожая, и многие посевы и поля с пшеницей уходили к особым районам, выстраивавшим вокруг себя защитные стены, но и те порой не спасали от набегов существ сумрака. Одни были как люди, и даже оставались жить на многие столетия в отдаленных от столиц империй поселениях, как знахари или предсказатели, требуя взамен соответствующую плату, и люди были готовы получить желаемое бессмертие и мечту, лишаясь жизни и прощаясь с воспоминаниями и эмоциями. Другие были сотканы из человеческих снов и кошмаров, принимая различные формы и внешность, обладая каждый своей уникальной опасной способностью. Со временем человечество научилось бороться с неизвестными, рожденными под покровом ночи и лазурным светом лунного диска, но они все еще бродили и оставались жить в тени среди людей, и беда всегда приходила неожиданно. И в этот день, знать жертвовала народу большую часть сбережений, отдавая дань и благодарность за дарованную и сохраненную жизнь их предкам Великими Судьями. Наследники благородных фамилий никогда не боялись марать свои красивые одежды, подходя к порогу бедного крестьянина, склоняя перед ним свою голову, увенчанную тиарой или небольшой подвеской на лбу, принося с собой чистую одежду и мишки с рисом, которых хватило бы на неурожайный год, чтобы прокормиться семье из пяти человек, обещая предоставить достойное образование его несовершеннолетним детям. Флейтисты, скрипачи и барабанщики в красных мантиях с золотою вышивкой играли на лучших инструментах, и солнце никогда еще не казалось таким теплым и нежным, ласковым, касаясь людей своим светом, как влюбленный проводивший кончиками пальцев по алым губам своей единственной возлюбленной при долгожданной встрече.

И посреди буйства красок и лаконичных торжественных празднований, веселья и долгожданного спокойствия, возбужденного восторга и пересечения дорог, сплетенных из человеческих судеб, шел юноша. Волосы цвета пепельного сумрака касались ворота черного безрукавного пальто, оголявшего восхитительного медного оттенка кожу, и по рукам его, плелись тесьмой тонкие золотые браслеты в виде стеблей и ростков цветка. Он был самым счастливым человеком, свободно гуляя по улицам и впитывая в себя запахи мирской суеты, и когда он делал новый шаг, внутри него словно распахивались крылья свободы, готовые унести его в бескрайний простор. Но когда он проходил мимо людей, одни почтительно склоняли головы, другие настороженно старались избегать, а третьи безмолвно провожали тем взглядом, с каким могли бы сопровождать хвалебную благодарность за спасение и защиту солдату, идущему на смертный бой. И доказательством тому служили два высоких черных копья за его спиной, находящихся в кожаных ремнях. Они были изготовлены из темного металла и, если обычный человек пытался прикоснуться к ним, то он в секунду лишился бы руки, таково было свойство его орудия – отвергать чуждое инородное тело. Эти два оружия одинаковы, как зеркальные братья, являющиеся продолжением сущности одной единственной личности на всем свете, преданные и неизменные в верности своему властелину, как само время, ни на секунду не прекращающее свой бег. Глаза его были, словно голубые топазы или осколки неба отраженные в крохотных озерах на замысловатых брусчатках дорог после долгого ливня. Рубиновая серьга отбрасывала розоватый свет, и когда он проходил через каменный западный мост с виртуозными боковыми арками и спиралевидными столбами, которые обхватывали толстые кольца небесных драконов из голубого стекла, он остановился возле одного из пролетов, где играли дети, весело хохоча во все горло. Те прыгали в кристально-прозрачную воду и плавали вместе с цветными мелкими рыбешками, болтая ногами, как бы уподобляясь им, их голоса звенели, словно игра бубенцов и струны сетара, наполняя живительным благом. На мраморные ладьи заходили сотни жителей и приезжих, чтобы со стороны реки полюбоваться на раскинувшийся белоснежный город, издалека прячущийся за сизой дымкой, и выбрать место для ночлега из живописных старинных домиков с протекающими по переулкам мелкими водными каналами. Со стен здания Правительства летели зеркальные струи искусственного водопада, и в ночи он напоминал млечный путь, падающий с небесных высот, затмевающий великолепие звездных огней. Шхуны из ливанского кедра проплывали под мостом, доверху забитые спелыми и сушеными фруктами, бочками с рябиновым и каштановым медом, сладкими винами, как нектар, и сотни гребцов напрягали мускулы на руках, поднимая весла высотой в несколько десятков метров. Фраус облокотился на широкие перилла, задумчиво смотря за шаловливой ребятней, совершающей изощренные сальто, вставая один другому на плечи, и с силой отталкиваясь ногами, совершая немыслимый переворот. И такой неописуемой и ни с чем несравнимый радостный крик вырывался из них, что в юноше на секунду закралось чувство зависти, которое так же быстро улетучилось, как и появилось. Он задавался вопросом, почему остановился и бездумно тратил свое отведенное для поисков попутчицы время понапрасну? С раннего утра, он расталкивал Дею, что спросонья протирала заспанные глаза и неловко приглаживала, вставшие пшеничными колосьями волосы, приводить себя в порядок и скорее просыпаться. Он не желал тратить ни единого мгновения, скорее рассмотреть все дороги и каждый уличный пролет, но если быть откровенным и покаяться, то ему невыносимо хотелось, чтобы она проснулась. Открыла свои чудесные глаза, которые сияли в сумраке ночи, когда она укладывалась в постель, сворачиваясь калачиком и плотнее кутаясь в широкие простыни и ворох одеял, исчезая из его видения на долгое время сна. Люди не могут без сна, как не могут без пищи и воды, солнца и воздуха, поэтому он шел на компромисс, и усаживался на подоконнике, откуда всепроникающий свет полного новолуния, освещал ее лицо и овевал, словно ласковый морской бриз. Иногда юноша даже не моргал, чтобы ни на долю секунды не упускать ее из вида и гадать, от чего под веками так бегают глаза и что ей снится. Ведь там, в долине забытья ей видеться что-то невероятное и фантастическое, вот бы попасть к ней в сновидение и разговаривать всю ночь, чтобы наутро вместе открыть глаза и вместе вступить в новый день. И время тянулось долго и мучительно, оно проходило столь скоро, когда она бодрствовала, и наступало столь долго, когда почивала. И вот уже когда нарастающее волнение города было непереносимо слуху, Фраус вскакивал с насиженного места, вскидывая вверх одеяла и шерстяные шали, которыми Дея обвязывала всю себя, словно боясь замерзнуть от холода, он начинал улыбаться, потому что всего через мгновение она распахнет свои глаза, что предстанут миру и его бытию. Он еще долго будет ждать, пока она соберется, заплетет длинные темные волосы в косички и уложит в элегантные колечки по бокам, прикрыв их золотым платком; немного покапризничает, рассуждая о приготовленной для нее им одеждой, а потом промолвит с невероятно нежной улыбкой, которую он жаждал увидеть с самого ее пробуждения: "С добрым утром!". Ослепленный счастьем, он был слишком самонадеян, отпустив ее в торговые ряды. Эта девушка со своей нарочитой любознательностью убежала вперед, оставив его в убогой и ничтожной роли беспризорника. Дея напоминала птицу, что дай ей волю, для которой по доброте сердечной распахиваешь клетку, улетит прочь, позабыв навсегда о своем хозяине. Мгновение назад, он еле касался ее пальцев, боясь приблизиться и стиснуть в ладонях хрупкую кисть, а теперь бродит по бесконечным как пространство и вечным как время улицам огромного города. Но правда была и в том, что ему нравилось находиться в состоянии поиска, и новая встреча при долгой разлуки придавала его жизни больше значимых, бесценных моментов.

Фраус очнулся от раздумий, когда в его сторону хлынула сильная волна ветра, отчего полы его плаща взметнулись вверх, а шезлонги носилок, в которых перевозили досточтимых господ оборваться, унося изящные ткани в небо, девушки, служившие в монастырях, обычно посещающие торговые лавочки целыми группами, придерживали широкие цветные шляпки и недовольно восклицали из-за связок украшений, запутавших в длинных волосах. К горлу подступил кисловатый комок, мешающий сделать полноценный глоток воздуха, словно мышцы сковал парализующий яд. Знакомое предчувствие, пугающее и будоражащее. Все было как прежде – люди, связи и отношения, но весь окружающий мир в секунду лишился глубинного содержания. Он не смел пошевелиться, силясь отыскать в разуме ответ, что заставило его так встрепенуться.

Неожиданно до его ушей донесся детский плач. Ребятня окружила мальчика, который, не переставая, продолжал кашлять громко и надрывисто, хватаясь одной рукой за плечо поддерживающего, а другой за шиворот хлопчатой голубой рубашки, комкая и разрывая удушающую материю. Из уголков глаз его текли слезы, и кожа возле век моментально приобрела болезненный темно-бардовый оттенок, а приступ кашля ни на секунду не прекращался, все усиливаясь.

– Позовите лекаря, – закричали старшие с пристани, принимая обессилившую фигурку с взволнованных рук детей, все так же преданной стайкой окружавших пострадавшего.

– В чем дело? – подбегали другие, в панике перешептываясь. Постепенно возле южной стороны моста старого города собирались жители, оставляя свои хлопоты и бросая повозки с провизией и лавочки с товаром. Мокрая от воды одежда превратилась в горячую, его тело бил озноб и лихорадка, и изо рта выхаркивалась тягучая кровь.

– Что произошло? – допрашивали взрослые. – Он ударился? Когда в последний раз проходил оздоровительный осмотр в центре? Где родители?

– Он просто наглотался сырой воды, а потом стал жаловаться на резкую боль в горле, – дрожащим голосом отвечала маленькая девочка лет шести, хватаясь за штанину самого высокого юноши, пряча покрасневшее и заплаканное лицо, который был сам белее мела и бумаги, – братик умирает, – добавила она со свойственной ребенку уверенностью в безысходности. Страдальческий тон ее голоса приводил в оцепеняющий ужас.

Все нарастал шквал криков, судорожных вздохов, а любопытное брожение среди умов разжигалось, как пламя, поедающее тонкие листы старых книг. Люди были неравнодушны к чужой беде, даже те, кто явно выдавал себя внешностью и богатством одежды не роптал и не сочувствовал с гримасой упрека и бесполезности, безучастия, а отдавал строгие приказы подручным, чтобы те поскорее доставили ребенка в ближайшие центры помощи. Всеединство и добротное отношение к нуждающимся слоям общества, потрясало Фрауса. Подобные связи, образующиеся крепкими путами между людьми, были только следствием присутствия Рефери или было что-то еще? Это походило на театральную сцену утопической саги. Места, откуда он был родом, были совершенно другими. При одном воспоминании лицо его пересекла гнетущая тень, и тело его обожгло палящее солнце – жар, испепеляющий кожу и оставляющий багряные волдыри; раскаленные цепи на запястьях рук и лодыжках ног; темнеющий мир, переходящий из одной иллюзии в другую. И его молитва, что он кричал в часы дождя, когда по лицу бежали леденящие капли, спускающиеся по плечам и пояснице, никогда не оставляла его.

– Сейчас тебе некогда наблюдать за посторонними проблемами, если у тебя, конечно же, нет ответного желания им помочь, – посторонний голос вывел его из раздумий, возвратив в реальность, и обернувшись в сторону, уносимого ветром звука, он увидел стоящего возле себя юношу четырнадцати лет с длинными волосами, затянутыми на макушке в тугой конский хвост, с которого спускались золотые цепочки с изумрудными камнями на кончиках. Глаза цвета плавящегося золота были направлены прямо на него, стойкий и непоколебимый взгляд ребенка, что душою и сердцем был гораздо старше своих лет.

– Я уже приобрел все, что ты заказывал, партия новых копий прибудет в шестом часу к пагоде. Я договорился со слугами, чтобы к этому времени все посторонние покинули нашу территорию, – прокомментировал юноша, опуская подбородок на каменный мост, смотря, как гамм возле пострадавшего мальчика постепенно утихал – прибыли медики, осторожно укладывающие его на носилки. – Дети слишком долго играли в игры? – поинтересовался он у Фрауса с выражением наделанного равнодушия.

– Это неплохо, когда есть воспоминания, переполненные весельем и радостью, и я бы пожелал каждому, чтобы у того было множество ярких фрагментов, которые бы составили в совокупности идеальную жизнь. Пусть вот такую и небогатую, – ветер тронул его волосы, когда он тяжело вздохнул, чтобы окончательно успокоиться, отвернувшись от злостных и черных мыслей. – Похоже, – с легкой насмешкой бормотал он, – что не успел мой день начаться так, как я о том мечтал, как все пошло в другом направлении.

– Я думал, вы с Деей отправитесь на прогулку за покупками. Не ожидал застать тебя в таком месте, ведь торговые ряды в противоположной стороне, а ты уже решил перебраться на противоположную сторону реки.

– Противоположную сторону? – задумчиво произнес Фраус, оглядываясь на высокие белоснежные здания, похожие на мираж в пустынных долинах, настолько прекрасны были дворцовые сооружения из белого камня и мрамора с золотыми готическими украшениями, высотные башни которых были скрыты за сизо-розоватой дымкою вдали. Иной мир, невиданный и зовущий. С завтрашнего дня начнется их история, и Фраус уже будет записан в ней, навсегда. Его имя будет среди тех, кто станет до последней капли крови, не жалея жизни и совести души, сражаться за свои желания. И эти мечты воспарят над миром, как птица, летящая в проливной дождь над городом, обнесенный стенами, прочь из человеческой клетки. Внезапная догадка, просветленная мысль достигла его сердца, когда он счастливо засмеялся, легко развернувшись на каблуках сапог, и обхватил низкорослого мальчишку за плечи, бросив на него загадочный взгляд.

– Я знаю, где она, – пророчески прошептал он, не переставая улыбаться.

– Правда? – заинтересовано спросил юноша с ноткой страха в голосе, волнительно ожидая следующих действий своего компаньона. Когда дело касалось Деи, этот человек становился вольнодумствующим и порочным, его не волновала ни мораль, ни поступки, он словно терял рассудок. И мальчик все ждал, когда же колени охватит судорогой в преддверии новых беспорядков, потому что в последний раз, когда Фраус потерял в многолюдной толпе свою спутницу перед отъездом с западных границ, то своими необдуманными действиями остановил целый крейсер с несколько тысячами пассажиров. После этого инцидента, за задержку воздушного корабля им пришлось выплатить восемьсот золотых ли, и они почти остались без сбережений.

– Да, но нам нужно поторопиться, иначе эта дуреха, исчерпает лимит оставшихся нам средств, – Фраус остановился. – Ты ведь купил то, что я тебя просил?

– Не переживай, сегодня утром возничий привез пять бочонков молока и столько же буханок хлеба, поэтому на неделю хватит точно, но ты же не оставил при ней все деньги? – с надеждой вопросил мальчик, уже приготовившись к фатальному ответу, но мысленно продолжал надеяться на благоразумие Фрауса. Однако после упавшей тени на его глаза, он понял, что ничего хорошего это не предвещало.

– Да ладно? – напутствовал он Фраусу, тем самым пытаясь успокоить себя, пока они оба пробирались через улицу, где столпились люди, заинтересованные необычным происшествием, которое по их мнению явно предвещало неблагоприятные события, раз это произошло накануне священного дня. – Ну, купит она себе парочку золотых украшений, сегодня же праздник, а девушка должна делать себе подарки.

– Если бы проблема была только в этом. Зная это несмышленое дитя, она не будет стоять перед зеркалом на рынке, примеряя шелковые платья или часами выбирать фарфоровые шкатулки с жидкими помадами и пудрой. Скорее пойдет в захламленный пылью и паутиной магазин с реликвиями и книгами, и будет рассматривать пожелтевшие страницы томиков, даже если не знает языка, на котором они написаны.

– Значит, мы идем в книжную лавку, – взбодрился он, представляя себе многоэтажное здание доверху забитое картами и стеллажи с поэтическими сонатами в драгоценных переплетах и кожаной обшивкой, но его мечты были тотчас разрушены.

– Нет, – ответил Фраус, смотря, как в небе плывут фантастические существа фиолетовых и неоновых свечений, огибающих своими телами дома и растворявшихся в искрах, которые на лету превращались в крохотные мертвенно-красные лепестки, – отправимся к торговцам певчих хранителей неба.

– Думаешь, она на птичьем рынке? – поинтересовался он.

– Дея сама как птица, разве я никогда тебе об этом не говорил? – улыбаясь, спрашивал Фраус, думая о той, что одним своим существованием заставляет его сердце трепетать, а затем его лицо меняется, становясь каменной и бездушной маской, когда он задумывается о событиях, очевидцем которых он стал на пристани. – Этот инцидент с детьми возле пристани для людей многое означает. Мне сложно представить в кого они верят, да и верят ли вообще в богов, пускай у них различные тотемы на каждом углу и храмы для поклонения, все равно кроме Судий, которых они встречают раз в столетие, если тем повезет, они ни о чем больше не задумываются. Уверен, новость о том, что у мальчика случился приступ посреди праздничного дня, разнесется пламенем по округе.

Было ли это единственным, что беспокоило его? Что-то колыхалось в завесе подсознания, и нужные воспоминания не всплывали наружу.

– Говоришь, что они ни во что не верят, тогда как они превыше всего ставят случайности и суеверные знаки.

Фраус на это лишь пожимает плечами, и это чуть заметно движение его тела напоминает ироническую улыбку:

– Мой добрый друг, именно случайности и создают нашу судьбу. Любое действие или бездействие человека, так или иначе, приведет к последствиям, все в этом обществе взаимосвязано, как наша встреча с тобой на мосту или мое расставание с Деей сегодня утром.

– Ты невероятный фаталист, так послушаешь, в дрожь бросает, – пробурчал мальчик себе под нос, чуть вздрагивая, будто от холода, коснувшийся его сильных плеч. Они проходили мимо танцовщиц, кружащихся в шелковых одеждах и спиралью подбрасывающих раскрытые красные зонты под музыку широкого каягыма, на котором играло десять музыкантов. Натянутые струны рассыпали звуки в пространстве, будто застывшие капли ледяных ручьев стекали с возвышающихся башен и отскакивали от идеальных ровных мощеных плит разноцветными стеклянными шариками. В этом мире до сих пор ценились традиции, и он бросил взгляд на руки одного из музыкантов, что блаженно улыбался, словно видел самый из чудесных снов и никак не мог поверить в его реальность, проводя руками по изгибам и отверстиям, загогулинкам и верхам, прожженным рисункам, и каждый символизировал определенное состояние вещей в мире – солнце и луну, образующие вместе космос.

Фраус всматривался в сотни лиц, мелькающих перед глазами, как все та же лавина крупиц дождя, неотличимых друг от друга. Он искал знакомый золотой платок, что так часто держал в руках, теребил и прикладывал к лицу, пока девушка мирно спала; проскальзывал взглядом по подолам многих прекрасных женщин, ища на платьях цветочную вышивку гортензий и белых ирисов; прислушивался к топоту многих сапог, голосов и шорохов, чтобы различить нежный тембр одного и единственного для него значимого звука, и все мелодии мира не представляли собой никакой ценности. Его сердце стучало в его ушах, ему казалось, что оно стучит так громко, так невыносимо громко в своем отчаянном ритме, что его барабанный стук может услышать каждый на огромной площади. Его губы чуть приоткрывались, и он проводил по линии сухого рта языком, чтобы успокоиться, сделать неровный вдох и чуть выдохнуть и перейти к следующим рядам пробегая глазами по целым отсекам с многочисленными товарами, поражающими своим разнообразием, красками, и эта пестрота ослепляла, давила на рассудок, которого он боялся лишиться. Он мчался и прорывался сквозь скопище фигур и лиц, в одно краткое мгновение ему хотелось, чтобы все это растворилось и исчезло, открыло путь к богине, которую он так яростно пытался отыскать. И в голове все билась безутешная фраза: "Где ты?". Она повторялась сотни и тысячи раз. Он должен найти ее и отвести в безопасное место, или прикрыть собой, чтобы никто другой не посмел коснуться ее или увидеть, забрать из его объятий, выкрасть у мира и оставить сокровище одному себе, поступая как последний трус и эгоист. Самуэль не успевал за ним, он терялся в толпе, выкрикивая его имя, но Фраусу было все равно. Его охватывала паника в те минуты и часы, когда он не мог находиться подле своей богини. Это похоже на отношение потрепанного пса к своей хозяйке, что не ел и не пил многие дни, убогий и грязный, волочащий жалкое и безвестное существование, но вечно жаждущий ласки и одобрения. В голове билась неустанная мысль – найти ее, увидеть хотя бы на мгновение, мимолетную секунду, мираж и иллюзию, мечту и сон воплоти.

Перед глазами мелькнул взмах крыльев маленькой птицы, взмывающий в небо, но это хрупкое создание, которое ничего не стоило раздавить силой его ладоней, было самой прекрасной из всех, что ему довелось увидеть за свою жизнь. Она была так прекрасна, так невероятно прекрасна, что хотелось проливать слезы и умирать от испытанного счастья, от увиденного пейзажа. Какой восторг, какой щедрый подарок положили к его ногам небеса. Он стоял, боясь отвернуться, сделать лишнее и неверное движение, потому что если он позволит себе это, ее образ может улетучиться и расплыться, как предрассветный туман в гуще леса. Его грудная клетка резко вздымалась и опускалась, словно он только что поднялся на одну из вершин тех занесенных снегом гор, что разъединяли Империи друг от друга. На лбу проступала влага, а тело заходилось в жарком и неистовом пламени. Но он никак не мог перестать улыбаться. Его птица, вечно изменяющая и втаптывающая его гордыню, достоинство и мужество в землю. Она улыбалась, и его мир расцветал. Фраус делал неторопливые шаги в ее сторону, неуверенные и пропитанные сомнением, вдруг все не более чем сладостное видение. Ее руки принимают увесистую клетку, сделанную полностью из зеленного малахита, покрытую золотой огранкой с цветочными сплетениями по решеткам, а внутри изящной тюрьмы с одной качели на другую перескакивал певец, истинный поэт природы, с любопытством рассматривающий свою деву, начинал петь для нее, варьируя звук и меняя мелодию. Птица умоляла показать улыбку, и Фраус хотел, чтобы Дея всегда могла улыбнуться подобным образом, когда ямочки появлялись на румяных щеках, а глаза блестели наивностью и ностальгией детских дней. Нечасто он увидел на ее лице такие искренние и непритворные эмоции. Маску фальши она умела одевать лучше, чем любой из вельмож императорской фамилии, и за привычной и однообразной улыбкой прячутся истинные чувства, уничтоженные, сломленные и разрушенные. В клетке был соловей, его оперение цвета топленого молока или полуденного неба в жаркий солнечный день полностью отличалось от тех диковинных и завораживающих созданий, что можно было повстречать в этом месте с удлиненными и пышными хвостами и шапочками. И Фраус решил, что скорее дело было в клетке. Дея любила роскошь и великолепие, но в особенности ценила мастерство и приложенные труды к вещи, которую выставляли на прилавках, и готова была приобрести ценность, показавшуюся ей достойной ее за любые деньги. И он вспомнил, когда однажды ночью, девушка призналась, что было бы чудесно слушать по вечерам колыбельные песни от лучшего из певцов на планете, чтобы слова, произнесенные его устами, забирали в далекие и чудесные сны, унося по течению, заволакивая в облачные потоки.

Ее веки щурились от яркого солнца, и она заметила его, стоящего в неподвижности вблизи себя, и с лица мгновенно исчезла радость, сменившись нежностью с привкусом раскаяния. Но ему нравился этот милый и трогательный взгляд, который удостаивался только его одного. Она словно пыталась извиниться за свой неудавшийся побег. Дея поправляла тяжелые сумки на плечах, когда Фраус забрал из ее рук клетку с некоторым недоверием смотря на создание, порхающие за каменными прутьями. Ему не нравилось, что теперь ее вниманием завладеет кто-то еще кроме него. Кто-то, на кого будут смотреть ее глаза, и кто будет подле нее в ночные часы.

– И как это понимать? – строго спросил Фраус, пробегая оценивающим взглядом по винтажной темнице, стараясь не выдавать своего беспокойства и мальчишеской ревности, сдерживая рвущуюся наружу печаль, что эти крошечные черные бездонные глаза будут приковывать к себе излишнее внимание. Его брови насупились, словно у ребенка, с которыми перестали проводить свободное время родители. А Дея ведь и заменяла ему всю семью, которой он был лишен с самого детства. Она была его первым воспоминанием, его первым открытием, его первой каплей дождя и глотком свежего воздуха, пропитанного запахом омелы. Девушка улыбалась, роясь в сумке, пока не достала пиалу из цветного стекла, переливающуюся множеством тонов и оттенков голубого, плотно закрытую праздничной бумагой с красным кожаным шнурком. Ее пальцы быстро развязали веревку и развернули содержимое. Внутри были крупные грецкие орехи и изюм, политые медом, а по краям застывали лепестки жасмина и зеленой свежей мяты. Дея подцепила деревянной палочкой сладкое угощение и протяженно произнесла, веселясь все больше с каждой проходящей секундой:

– Попробуй скорей.

Фраус послушно повиновался просьбе, и почувствовал на языке вкус лета, отчего он смущенно потупился, подумав, что, прежде ничего подобного не пробовал. Янтарно-изумрудный мед был теплым, будто его только что вынесли из улья, а орехи хрустящие, и от неожиданно приятного впечатления по телу пробежалась сладостная и расслабляющая дрожь. Былые страхи развеялись, словно все было кошмаром или их и вовсе не было.

– Может, перестанешь строить из себя невесть что и смело признаешься, – не сводя с нее глаз, спросил Фраус, хотя голос стал его менее жестким, но от этого не менее серьезным.

– Признаю что? – как ни в чем ни бывало, спрашивала девушка, не встречаясь с ним взглядом, а вместо этого присела на корточки, давая птице пощипать себя за нежную кожу на пальце.

– Дея, сколько это стоит? На слове "это", он сделал особое ударение. Клетка была тяжелой, ни вооруженным глазом было видно, что цена за такое великолепие явно превышала сотню золотых. Он так и знал, что этим закончится и отчего-то опять дал себя провести, а злиться не было сил. Просто единственным способом заставить эту несносную девчонку подняться с постели, было предложение оставить кошелек при ней. Вот и ответ на вопрос, почему она была так нетерпелива и поспешна, после того, как они оказались на главной площади, в которой она изловчилась умыкнуть из-под его пристального наблюдения и тотального присмотра. Дея неоднократно жаловалась ему, что он порой ведет себя как солдат, которому было приказано сопровождать опасную заключенную в качестве эскорта. Но отступать он не собирался. Фраус поставил птичью клетку на плиты под ногами, и устало потер переносицу.