Текст книги "Разгневанная земля"
Автор книги: Евгения Яхнина
Соавторы: Моисей Алейников
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
Глава шестнадцатая
Поворотный день революции
«Дорогая Като! Сейчас полночь. Только шаги да перекличка часовых нарушают тишину. Генерал Гёргей отдал приказ, и с рассветом возобновится наконец наступление.
По правде говоря, я уже пятьдесят дней не участвую в военных действиях. Хозяйственные обязанности младшего адъютанта во время осады Буды я никак не могу назвать участием в боях. Да и после занятия нами Буды прошло тоже почти два месяца, и за это время вплоть до сегодняшнего дня шла лишь подготовка к дальнейшему продвижению к Прессбургу.
Гёргей появляется всюду бодрый, полный энергии и внушил всем уверенность, что не пройдёт и пяти дней, как мы разместимся на ночлег в домах австрийской столицы, если неприятель ещё раньше не запросит мира.
Твой талисман всегда со мной… Но не думай, Като, я не забыл, что, кроме бусинки, ты дала мне ещё и пистолет господина Калиша. Свою клятву я помню…
Среди солдат только и разговора, что о Вене. Мне становится досадно, как подумаю, что тебя не будет в Вене, когда я войду туда с гонведами. Да, да! Войду непременно. Буду я бродить по улицам, гадать, не здесь ли поблизости дом, в котором ты жила…
Теперь все успокоились, а то ходили злые и раздражённые. Мудрено ли: мы уже вот-вот должны были вступить в Прессбург, откуда рукой подать до Вены, – и вдруг такая длительная задержка. Сегодня перед выстроившимися войсками проехал в коляске Кошут, а за ним на коне следовал Гёргей в обычном военном мундире. Президент произнёс короткую речь. Солдаты слушали её затаив дыхание. Потом президент устроил обед для офицеров. Свой тост за успех дела, которое нас всех объединило, Гёргей закончил словами: “Мы заставим австрийское правительство заключить мир со свободной Венгрией раньше, чем русские солдаты придут ему на помощь!”
Като! Я должен прервать письмо: командующий вызывает меня к себе… Като, дорогая! Из следующего письма, которое я напишу из Прессбурга или – кто знает! – может быть, – уже из Вены, ты узнаешь все подробности нашего замечательного похода! Целую тебя!.. Твой Янош. Соммерейн, близ Коморома, 7 июня 1849 года».
Янош запечатал конверт, опустил его в почтовый мешок: мешок утром пойдёт в Пешт, а там письма рассортируют и отошлют дальше адресатам.
Выпрямившись и поправив кобуру, в которой хранился пистолет, подаренный Каталиной, лейтенант Мартош направился к командующему.
Ещё до рассвета артиллерия стала громить неприятельские укрепления и очень скоро вывела из строя несколько мощных вражеских батарей. С рассветом двинулись гонведы и кавалерия. Сразу же завязались ожесточённые бои: венгерские войска выбили неприятеля из его позиций и заставили отойти. Лишь когда спустилась тьма, венгры остановились. Селение Перед было теперь снова в руках венгров.
Армия с нетерпением ждала утра, чтобы продолжать наступление. Корпусные командиры, доложившие Гёргею о боевом духе войск, услышали в ответ:
– Завтра, ровно в два часа пополуночи, едва покажутся первые лучи солнца, мы возобновим наступление. Все батальоны должны быть к этому времени в полной боевой готовности.
Утомлённые двенадцатичасовым непрерывным сражением, солдаты уснули крепким сном.
Не спали только дозорные на аванпостах, всматриваясь в таинственную глубину ночной тьмы. Караульные, сменявшиеся каждые два часа, шагали в полном молчании.
Незадолго до смены они услыхали невдалеке слова, произнесённые по-немецки:
– Не стреляйте – парламентёр к генералу Гёргею.
Подошёл австрийский офицер:
– Доложите генералу Гёргею: я по поручению главнокомандующего австрийскими войсками генерала Гайнау.
Войдя в квартиру Гёргея, парламентёр отрапортовал:
– Как стало известно австрийскому командованию, вы, генерал, являетесь сторонником мирной ликвидации конфликта, стоившего больших жертв обеим сторонам. Последние бои превзошли своей жестокостью всё, что было до сих пор. Австрийское командование предлагает кратковременное перемирие, в течение которого стороны могли бы установить условия прекращения губительной войны.
– Что вы разумеете под понятием «кратковременное»? – спросил Гёргей.
– Ну, хотя бы на двадцать четыре часа.
– Это неприемлемо. Сообщите вашему главнокомандующему, что я задержу наступление не позднее чем до пяти часов утра, и за это время никакого перемещения войск в вашем лагере не должно происходить. Но для прекращения войны необходимо заявление австрийского правительства о согласии на полную автономию Венгрии.
Парламентёр удалился.
Солнце показалось на горизонте, а Гёргей оставался в своей квартире, задерживая войска. Корпусные генералы, смущённые поведением командующего, напомнили ему, что солдаты рвутся в бой, что пора наступать.
– Позже! – последовал загадочный ответ.
К пяти часам явился парламентёр, доложивший ответ австрийцев:
«Фельдмаршал Гайнау уважает в генерале Гёргее отважного патриота и солдата. Австрийское правительство видит, что венгерские офицеры и солдаты обмануты и вовлечены в войну кучкой интриганов и анархистов, которыми руководит Кошут. Этим господам не будет пощады. Но, если генерал Гёргей прекратит сопротивление без дальнейшего кровопролития, ему и его офицерам австрийское правительство может гарантировать свободный выезд за границу. Пусть Гёргей трезво оценит положение. Гёргей опытный полководец и, конечно, понимает, что Венгрии не устоять против объединённых австро-русских войск».
– Передайте Гайнау, что его предложение – наглость, которую можно объяснить только отчаянием. Вот мой ответ!
После ухода парламентёра Гёргей приказал всем уйти и остался один.
Всего мог он ждать от ненавистных австрийских вояк, но эта дерзость превзошла его ожидания. Он за неё отомстит.
Удар был тем чувствительнее, что враг, видимо, понимал, в каком душевном разладе находится сейчас Гёргей… Гайнау знает, что между верховным командующим и президентом нет единодушия!
Корпусные генералы явились, чтобы выяснить причины, вынудившие Гёргея задержать наступление. Войска нетерпеливо ожидают его приказа…
– Знаю! – услышали они краткий ответ.
Солнце поднялось уже высоко, стрелка показывала восемь, когда был подан сигнал штурмовать неприятельские позиции… На шесть часов позднее, чем было намечено накануне! Шесть часов в сравнении с упущенными двумя месяцами – срок казался небольшим.
– Вперёд, друзья! Смелее! Сегодня вражеская пуля ищет только меня одного! – Одетый в ярко-красный, шитый золотом генеральский мундир и короткий белый плащ, развевавшийся при каждом его движении, Гёргей с силой вонзил шпоры в бока коня и помчался впереди своих бесстрашных гусар навстречу королевским уланам.
– Ура генералу! – восторженно кричали гусары.
В эти минуты никто из них не думал об опасности и не замечал свистевшей над головами картечи.
Послушный конь нёс седока навстречу смерти. Высоко вскинув саблю для удара, генерал мчался прямо к линии вражеских войск и вызывающе кричал:
– Это я – Гёргей!
Мартош не отставал от генерала.
Эскадрон следовал за ними, сохраняя строй.
И тут случилось то, что вошло в историю легендой. Разряженные, как на параде, вражеские уланы, устремившиеся навстречу гусарам, вдруг нарушили свой боевой порядок, которого до сих пор строго держались, и за несколько секунд до неизбежного столкновения повернули коней назад.
Мчавшийся во главе кавалерии австрийский полковник решил спасти положение личным примером. С криком: «За мной, славные уланы!» – он вырвался вперёд навстречу Гёргею. Две сабли звякнули, скрестились: ударом одной Гёргей был ранен в голову, удар другой свалил австрийца с коня.
Лишь один улан откликнулся на призыв полковника и повернул назад. Он нацелил свою смертоносную пику прямо в спину Гёргея, прикрывшего рану на голове полой плаща. Но чья-то пуля свалила улана наземь: в какую-то долю секунды Мартош сообразил, как спасти командующего. Он вытащил пистолет Франца из кобуры и выстрелил в улана.
Всё это продолжалось две-три секунды, и Гёргей даже не сразу понял, что произошло у него за спиной. Он одобрительно кивнул Яношу и, взмахнув плащом, подал знак эскадрону продолжать преследование неприятеля. Сам же помчался к пехотным полкам, которые полегли, не выдержав истребительного огня неприятельской артиллерии. Остался на ногах один только капрал-знаменосец, беспомощно взывавший к товарищам. Когда генерал был уже в каких-нибудь ста шагах, под ним убили лошадь. Он высвободил ноги из стремян, бросился к знаменосцу, вырвал у него знамя, пробежал с ним несколько шагов и, воткнув древко в землю, крикнул солдатам:
– Гонведы! Здесь ваша земля – защищайте её! За мной, гонведы! – и бросился вперёд.
Как один, поднялись все ряды и устремились за ним. Натиск был так стремителен, что неприятельская артиллерия снялась с места, отступила, и австрийский корпус был отброшен.
Полная победа, казалось, была обеспечена, когда неожиданно на левом фланге, невзирая на огонь венгерской артиллерии, показались крупные массы австрийских и русских пехотинцев, в строгом порядке надвигавшиеся на позиции венгров.
19 июня венгерская армия впервые встретилась с объединёнными австро-русскими силами и потерпела крупное поражение – первое после своего почти трёхмесячного триумфа.
Венграм пришлось оставить село Перед, занятое накануне. Потери были значительны. Это произвело тяжёлое впечатление на солдат.
В бою под Передом гонведы бились с обычной для них отвагой, Гёргея и его адъютантов видели в самых опасных местах, командиры были, как всегда, впереди. Но внезапное появление русских сразу изменило ход сражения. Теперь все понимали, что беда произошла не столько из-за перевеса сил противника, сколько из-за неповоротливости разведчиков.
Полной неожиданностью прозвучало теперь их запоздавшее донесение:
«Свежие силы русских численностью около двадцати тысяч солдат прибыли в Прессбург в распоряжение генерала Гайнау».
С особой остротой почувствовал Гёргей, чего стоили отечеству те шесть часов, в течение которых он держал в бездействии свои корпуса, стремившиеся скорее схватиться с врагом… «Так вот в чём скрывался коварный замысел Гайнау, приславшего парламентёра! – думал Гёргей. – Ему нужно было выиграть несколько часов, чтобы успели подойти царские войска… Эта бестия знает, что такое солдатский порыв, подъём после выигранного сражения».
Офицеры избегали обсуждать создавшееся положение. Никто не произнёс слово «поворот», но многие в душе опасались, что 19 июня стало поворотным днём революции.
Глава семнадцатая
Человек без сердца
Рана Гёргея была неопасная, но требовала нескольких дней покоя. На время его болезни командование принял генерал Клапка. Гёргей лежал с забинтованной головой, никому не разрешая докучать ему делами, и допускал одного только Ференца Ханкиша. На ночь адъютант расположился на походной кровати в комнате больного. Гёргей долго ворочался на постели и не засыпал.
Не смыкал глаз и Ханкиш. Он не мог разобраться в том, что произошло. Перед ним стоял образ командующего на коне, в красном мундире и белом развевающемся плаще. Для чего понадобился ему этот яркий наряд, которого он доселе ни разу не надевал? И как мог он, первоклассный военачальник, не предусмотреть гибельных последствий того, что выступление откладывается с часу на час?
Сомнения мучили Ханкиша. Он обрадовался, когда Гёргей вдруг позвал его:
– Ты не спишь, Ференц?.. Что пишет тебе отец? Как его здоровье?
Ханкиш вздрогнул от такого неожиданного вопроса. После долгого времени, когда их разговоры ограничивались военными темами, Гёргей вдруг заговорил с ним, как в былые годы. И это насторожило Ханкиша.
– Пишет, что здоров. К подагре, которая накрепко привязала его к креслу, он так привык, что уже не считает её болезнью и относится к ней философски. – Ханкиш про себя улыбнулся. – Читает «Жизнеописания» Плутарха[73]73
Плута́рх (ок. 46-126 годов н. э.) – греческий писатель.
[Закрыть]. Находит в них вечный источник мудрости и делится со мной их откровениями… – В тоне Ханкиша звучала необычайная нежность, как всегда, когда он заговаривал об отце.
– Вот когда кончится война, я вернусь к своей химии и не премину приобщиться и к этим философским «Жизнеописаниям», – слегка иронически, но мягко заметил Гёргей.
Ханкиш не понял, какой смысл был скрыт в этом неожиданном замечании, но промолчал.
Вскоре Гёргей снова окликнул Ханкиша. На этот раз в его голосе не было так подкупившей адъютанта теплоты, и вопрос прозвучал почти сурово:
– Что говорят о вчерашнем сражении?
Адъютант ответил не сразу. Он встал и подошёл ближе к Гёргею.
– Разговоры самые разноречивые. Все, конечно, удручены потерей Переда. Но есть и такие, кто восхищается твоей храбростью, как восхищаются подвигами старых римских республиканцев.
– Смешно! Будь я в самом деле великим человеком, каким меня пытаются изобразить, я должен был бы пустить себе пулю в лоб, ибо знай – Венгрия погибла!
Потрясённый Ханкиш глядел на Гёргея. Вот она, разгадка вчерашней игры со смертью! Страшное признание сделано Гёргеем не в состоянии возбуждения. Как не похож этот человек с погасшим взором на вчерашнего полководца, воодушевлявшего солдат на отважные подвиги!..
– Это что же, вчерашнее сражение навело тебя на столь мрачные мысли? – произнёс он раздумчиво.
– Да, Ференц! Нам не справиться с царскими ещё совсем свежими войсками. Это Кошуту мы обязаны их появлением. Я не сомневался, что именно так ответит царь на поспешный акт – провозглашение независимости Венгрии. Безудержное стремление Кошута к государственной самостоятельности завело нас в тупик. Пойми, остался только один шанс избежать позорной гибели Венгрии. Шанс этот в том, чтобы наша армия встретилась непосредственно с главными силами русских, и тогда можно будет вступить с ними в переговоры. Мы предложили бы им тогда создать автономную Венгрию во главе с русским королём… Конечно, Кошут против этого, и я сделал непростительную ошибку, не потребовав открыто его отставки в тот день, когда он пытался украсить мою грудь фельдмаршальскими знаками. Тогда почти вся моя армия была расположена вокруг Буды и Пешта, и Кошут не решился бы мне противиться…
– Артур! Опомнись, как ты говоришь о Кошуте! – гневно вскричал Ханкиш. – Его любит вся страна, верит ему, а он… беспредельно верит в тебя. – Сдержав волнение, Ханкиш добавил: – Только ты и Кошут вдвоём можете спасти Венгрию!.. Умоляю тебя, поезжай в Пешт и чистосердечно объяснись с ним.
– В Пешт я не поеду, мне там делать нечего, да в правительство должно спешно перебраться в более безопасное место. Оно должно перенести свою резиденцию, фабрику банкнот и всё самое нужное в Комором, где будет под защитой гарнизона. Я не могу обеспечить безопасность столицы больше чем на трое суток. С сего дня я отказываюсь повиноваться посторонним приказам и буду маневрировать своей армией, руководясь исключительно собственными соображениями.
– Вот до чего дошло дело! В таком случае, прошу вас, генерал, – Ханкиш перешёл на официальный тон, – принять моё заявление об отказе оставаться в Верхнедунайской армии и откомандировать меня в распоряжение правительства.
– Мне жаль отпускать вас, майор Ханкиш, но при создавшихся обстоятельствах я не считаю себя вправе вас удерживать. Что ж, отправляйтесь к Кошуту! Вы пришли ко мне добровольно, можете так же добровольно уйти…
Ханкиш удалился.
«Решено, – думал Гёргей, – австрийцам я не сдамся, а с русскими надо договориться во что бы то ни стало. Я отомстил австриякам на поле боя, теперь я нанесу им удар дипломатическим путём… Они не хотели дать Венгрии автономию под эгидой австрийского короля, так пусть же она станет автономной под эгидой царя России».
Ханкиш скрыл от товарищей причины своего неожиданного разрыва с Гёргеем. Умолчал он и об озлоблении, с каким Гёргей говорил о президенте. «Гёргей наговорил многое в раздражении и запальчивости, – думал Ференц. – Он никогда не решится привести в исполнение свои замыслы против Кошута».
С горьким чувством тронулся Ханкиш в путь. Дорога шла по нескошенному полю пшеницы. Сумеречный пейзаж усугублял его грустные думы. «Кто знает. – проносилось в голове Ференца, – суждено ли пахарям и сеятелям, своим потом полившим нашу благодатную землю, суждено ли им собрать с неё урожай».
Солнце опустилось низко, когда всадник въехал в дубовую рощу. Затихающая перекличка птиц, мерцание звёзд на потемневшем небе располагали к лирическим размышлениям.
Думать о Гёргее, о его намерениях, конфликте с ним не хотелось… Он отбросил рукой низко склонившуюся дубовую ветвь, тяжёлый жёлудь со стуком упал на землю. Это был последний звук, услышанный Ференцем. Всё снова погрузилось в тишину. Кругом никого. На память пришли стихи. «Как это говорится у Кишфалуди? Забыл… Нет, помню, помню…»
… Генерал Клапка, заменивший больного Гёргея объехал полки, выступил перед солдатами, сообщил им, что главнокомандующий ранен не опасно, через два дня снова примет командование и сам поведёт войска. Вчерашнее поражение никого не должно смущать.
Клапка говорил с солдатами вполне искренне, но какое-то беспокойство овладело им после неудавшейся попытки выяснить настроение главнокомандующего. Гёргей отмалчивался, ссылаясь на сильную головную боль.
Клапка догадывался, что внезапный отъезд Ханкиша имеет непосредственную связь с душевным кризисом Гёргея. Но что же между ними произошло? И почему Гёргей вдруг замкнулся в себе, почему не захотел обсудить план дальнейших операций, разработанный с учётом появления русских войск?.. Никогда Клапка не видел Гёргея в таком состоянии и не знал теперь, что предпринять. Не знал даже, что сказать корпусным генералам, которые ждали приказа о наступлении.
О чём будет говорить Ханкиш с президентом? Что бы майор ни сказал ему, он, Клапка, должен сообщить Кошуту, что положение здесь тревожное. И Клапка вручил Ханкишу личное письмо Кошуту. Через несколько часов оно дойдёт по назначению…
В приёмной Гёргея Клапка увидел Яноша Мартоша, который казался невесёлым и смущённым: внезапный отъезд Ханкиша, который был при прощании немногословен, озадачил лейтенанта.
Клапка, зная о дружбе Ханкиша и Мартоша, понимал причины теперешнего настроения юноши.
Да и самого генерала одолевали невесёлые мысли.
– Мартош, – обратился к Яношу генерал, – хотите составить мне компанию: на рассвете я собираюсь поохотиться на фазанов.
Янош обрадовался предложению. Провести два-три часа в обществе близкого друга главнокомандующего было как нельзя более кстати: в лесу, с охотничьим ружьем за плечом, люди бывают склонны к откровенным разговорам…
Было ровно два часа пополуночи, когда Янош подъезжал к походной палатке Клапки. Он был приятно удивлён, что генерал уже готов к выезду.
– Ровно два часа! – сказал Клапка. – Эх, кабы в прошлую ночь мы были так же точны, как сегодня!
Янош промолчал. «Ровно в два часа!» – с этими словами Гёргея на устах ложились спать солдаты после блестящей победы у Переда…
Генерал и лейтенант ехали рысью. Каждый про себя ещё и ещё раз пытался найти разгадку того состояния, похожего на оцепенение, в которое вдруг впал Гёргей в ту знаменательную ночь…
В дубовой роще охотники остановились, слезли с лошадей, привязали их к деревьям и пошли пешком.
Фазаньи курочки будто только их и ждали. В уборе из белых перьев с чёрными поперечными прожилками они стайкой вынырнули из кустов. Охотники взвели курки.
У Клапки ружьё дало осечку, и только одна птица осталась лежать в кустах.
– Вот не повезло! – с досадой сказал генерал. – Мы их только спугнули.
Янош подобрал фазана и пошёл по дороге. Он сделал шагов тридцать, когда услышал где-то впереди тревожное конское ржанье. Ускорил шаг и увидел знакомую лошадь Ференца Ханкиша. Рванулся вперёд… На земле лежал, не шевелясь, окровавленный майор.
Янош опустился на колени, приподнял запрокинувшуюся голову Ханкиша. Майор открыл глаза. Узнал Яноша и с трудом выговорил:
– В кармане два письма… Передай их Клапке… Пусть бережёт президента…
– Сейчас… сейчас… Клапка здесь, я позову его!
Янош заметался. Если оставить раненого вот так хоть на секунду, он может умереть… Нельзя уходить. Янош выстрелил в воздух. Прошла бесконечно долгая минута, пока появился Клапка. Он опустился на землю, прильнул ухом к груди майора… Сердце не билось.
Янош передал Клапке последние слова майора.
На спине убитого зияли две револьверные раны. В карманах нашли только одно письмо – к отцу:
«Дорогой батюшка, за меня не тревожьтесь. В наших победных боях потери невелики. К тому же я всегда нахожусь при главнокомандующем и рискую меньше других. Он очень меня бережёт и вчера осведомлялся о вашем здоровье. Но моя жизнь ничто в сравнении с жизнью отчизны. Отчизна! Не вы ли с детства учили меня, что она – самое дорогое, что есть у человека. И вот я вижу сейчас, как над ней сгущаются тучи, грозные тучи… Бедная наша родина!.. Но я верю, хочу верить и надеяться, что тучи рассеются… Да хранит бог нашу родину! Вас же я прошу строго придерживаться предписаний, рекомендованных вам доктором Фельдьяшем, хоть вы и жалуетесь, что он выписывает вам слишком много микстур. Прошу вас неукоснительно их пить. Страницы “Жизнеописания” Плутарха, отмеченные вами, я непременно прочту, когда это для меня станет возможным. Да хранит вас бог в добром здравии. Любящий и почитающий вас сын Ференц».
Показалось ли Яношу или так оно и было – Клапка смахнул рукой непрошеную слезу. Он сказал:
– Я отошлю это письмо вместе с сообщением о смерти Ференца. Разумеется, старик не должен знать, что сын его погиб не на поле брани, а от предательской руки.
В этот же час при свете восковой свечи Гёргей читал другое письмо:
«Дорогой Лайош! Разрыв Ханкиша с Гёргеем не следует считать симптоматичным. Артур в высшей степени возбуждён после поражения, для всех нас совершенно неожиданного, и мог в состоянии запальчивости наговорить бог весть что! Однако в последние два дня он неузнаваем. Мы все были озадачены его появлением на поле боя в яркой одежде: как будто он и впрямь решился на самоубийство… Твоё длительное пребывание при штабе Верхнедунайской армии стало совершенно необходимым. Приезжай немедленно. Кое-какие свои наблюдения сообщу при встрече.
Твой Георг Клапка».
