Текст книги "Разгневанная земля"

Автор книги: Евгения Яхнина

Соавторы: Моисей Алейников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Глава пятая
Разрыв

Граф Баттиани был одним из самых богатых и почтенных венгерских магнатов. Он придерживался умеренно-либеральных взглядов, и после 15 марта австрийское правительство увидело в нём человека, способного стать миротворцем-посредником между венским двором и той частью пештского дворянства, которая находилась под сильным влиянием сторонника радикальных реформ Кошута.

Баттиани верил в добрые намерения монарха, в святость королевских обещаний. То, что эти обещания оставались на бумаге и не воплощались в жизнь, он объяснял происками влиятельных аристократов и чиновников, не понимая, что нити этих интриг ведут к придворной камарилье[49]49
  Камари́лья – при монархическом строе группа придворных, управляющая делами государства.


[Закрыть].

Кошут это хорошо понимал, но до поры до времени избегал открытого разрыва с монархией.

Расхождение в политических программах не мешало дружбе и взаимному уважению этих двух выдающихся людей эпохи.

Кошут ценил в Баттиани его популярность среди высших слоёв дворянства, где, таким образом, идея венгерской независимости получала более широкое распространение.

Со своей стороны, Баттиани опирался на острое перо Кошута, на его ораторский и публицистический талант, неистощимую энергию и настойчивость в достижении цели. Обоих государственных деятелей объединяла любовь к отчизне.

Баттиани верил, что предстоящие переговоры с Елашичем приведут к прекращению вражды между славянами и венграми.

Встреча была назначена в Вене, в помещении венгерского министерства иностранных дел. Министр иностранных дел граф Эстергази находился сейчас в Инсбруке при дворе австрийского императора, и в канцелярии министерства работал Даниэль Гуваш.

В ожидании Баттиани Гуваш просматривал газеты. Из Парижа приходили тревожные известия. Во всей Европе реакция подняла голову. Радикальные французские газеты с возмущением описывали картины жесточайшей расправы с инсургентами[50]50
  Инсурге́нты – участники вооружённого восстания, повстанцы.


[Закрыть] в дни июньской трагедии[51]51
  Июньское восстание парижских рабочих 1848 года было подавлено правительственными войсками, во главе которых стоял генерал Кавенья́к, прославившийся своей жестокостью. Разгром июньского восстания сопровождался неслыханным террором.


[Закрыть], которая впоследствии вошла в историю Парижа самой кровавой страницей. Победители добивали раненых, забавлялись стрельбой в женщин и детей, охотились за каждым прохожим в рабочей блузе. Пленных бросали в Сену с завязанными руками и ногами, посылали им вдогонку град пуль.

Гуваш проверил часы. До встречи, которая, возможно, станет исторической, оставалось полчаса. К какому решению она приведёт?

Знакомые лёгкие шаги премьер-министра прервали раздумья Гуваша. Государственный секретарь поднялся ему навстречу.

Баттиани выглядел угрюмым.

– Вам придётся присутствовать на нашем совещании, – сказал он. – Елашич заявил, что с ним приедет в качестве советника Метал Озегович. Со своей стороны, я предупредил, что представителем министерства иностранных дел будете вы.

Хорваты не заставили себя ждать.

Елашич в парадном военном мундире переступил порог, на мгновение задержался и молча, с подчёркнутой холодностью поклонился.

Баттиани пригласил гостей занять места за овальным столом.

Елашич выглядел моложе своих пятидесяти лет. Продолговатая лысая голова была прикрыта у висков хотя и редкими, но всё ещё тёмными волосами. Пышные усы с закрученными кверху кончиками, резко раздвоенный подбородок, небольшие круглые, как у совы, глаза – такова была наружность человека, выбранного австрийским двором для ведения сложной игры с венграми.

Сидевший напротив него граф Баттиани был совершенно другого склада. В неправильных, но тонких чертах его лица, в выражении тёмных задумчивых глаз сквозило душевное благородство. Окладистая тёмно-русая, слегка кудрявившаяся борода придавала какую-то мягкость всему его облику.

Баттиани начал беседу с короткого вступления:

– Сегодняшняя встреча должна многое решить. Я даже полагаю, что перед нами последняя возможность избежать раздора, который неминуемо приведёт к катастрофе. Венгерское правительство искренне стремится жить в братстве с другими народами Венгрии и помочь им прийти к процветанию. Я прошу вас изложить открыто, без всяких недомолвок, чего добиваются хорваты.

– Венгерское правительство притязает на собственное военное министерство и самостоятельный бюджет, – заговорил Елашич холодно и безучастно. – Хорваты возражают против этих домогательств, ибо это нарушит целостность и могущество священной Австрийской империи. Это первое. Второе требование хорватов также имеет в виду целостность и мощь империи и заключается в том, что венгерское правительство должно послать венгерских солдат в Италию, где ещё не подавлено восстание. – Помолчав немного, Елашич добавил – Я считаю, что надо прежде всего договориться по этим основным вопросам общегосударственной важности, после чего легко уладить разногласия, касающиеся одной только Хорватии.

Баттиани понял, что этот человек, который якобы выражает волю хорватского народа, печётся не о его интересах, а об интересах австрийского двора.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы ознакомиться с личными взглядами Баттиани или Елашича, узнать их политические убеждения или склонности, – заговорил премьер-министр. – Мы должны выяснить общие интересы наших народов, объединённых в одном государстве, и понять, где кроются недоразумения, могущие помешать этому единству. Однако то, что я услышал от вашего превосходительства, совсем не касается интересов хорватского народа и его взаимоотношений с венграми.

В глазах Елашича, казавшихся до сих пор безразличными, вспыхнули злые огоньки.

– Я выразил здесь волю всего хорватского народа, когда сказал, что высшее его стремление – восстановить мощь и славу австрийской монархии. Хорватский народ не может хладнокровно и безучастно наблюдать, как Венгрия разрушает единство империи. Я считаю, что венгры стали на путь мятежа…

– Таких слов, таких обвинений я не слышал даже из уст императора или его министров, – прервал бана возмущённый Баттиани. – Венгрия действует на основании законов, утверждённых самим императором. Поэтому ваша попытка принудить нас отказаться от самостоятельного бюджета и своей армии неуместна. Именно это означало бы бунт против воли монарха. Я могу обсуждать с вами только те вопросы, в коих Хорватия заинтересована непосредственно.

Елашич ответил не сразу. Помолчав, он резко отчеканил:

– До тех пор пока венгры не откажутся от самостоятельных вооружённых сил и самостоятельного финансового бюджета, между хорватами и венграми мира не будет!

Баттиани встал.

– В таком случае, – решительно сказал он, – до встречи на… Драве![52]52
  Река Драва – граница Хорватии.


[Закрыть] – и направился к выходу.

– На Дунае![53]53
  Имеется в виду Пешт, столица тогдашней Венгрии, расположенный на берегу Дуная.


[Закрыть] – воскликнул Елашич, поднявшись и подтянув саблю.

Когда Баттиани скрылся, бан вдруг как-то сник и, обращаясь к Гувашу, заговорил с нескрываемым раздражением:

– И графу и вам вся эта игра в конечном счёте не страшна: если венгерское правительство будет низвергнуто, вы вернётесь к своим угодьям. Я же – слуга государя и солдат. Тем, что я есть, и всем, что имею, я обязан моему императору. Он меня создал: даже сюртук, который я ношу, принадлежит ему. И, что бы ни произошло, я должен охранять моего императора! – С этими словами Елашич удалился.

Гуваш и Озегович сидели подавленные.

Наконец поднялся и советник бана. Прощаясь, он подал руку Гувашу.

Гуваш встал и, отвечая на рукопожатие, сказал с грустью:

– Комедиант! Пошлый комедиант! И он ещё выдаёт себя за носителя великой идеи славянизма! Ничтожная личность! Жалкое орудие в руках венской камарильи!

Озегович ничего не сказал в ответ.

На следующий день в честь венгерского премьер-министра, отбывавшего в Пешт, венгерские солдаты – гвардейцы и гусары, – расквартированные в Вене, устроили торжественное факельное шествие, к которому присоединились толпы гражданского населения Вены.

Баттиани покидал австрийскую столицу с тяжёлым предчувствием неизбежной катастрофы. Он поступил, как велел ему патриотический долг. Но всё ли он сделал, чтобы предотвратить разрыв со славянами и тем самым избежать кровопролития?

Часть вторая
Глава первая
Народ поднимается

Пасмурным сентябрьским утром по узкой речной долине медленно ехал верхом на осле человек. Голову его прикрывала широкополая войлочная шляпа, белый плащ был накинут на казавшиеся очень широкими плечи. Просторные шаровары, сапоги с длинными изогнутыми шпорами, посох с медным набалдашником, лежавший поперёк седла, свидетельствовали о профессии седока. Это был овечий пастух, югаш.

Пастух нетерпеливо понукал животное, отпуская вслух сдавленным, охрипшим голосом нелестные замечания по поводу ослиного упрямства. Можно было подумать, что закутавшийся в плащ человек – ворчливый старик. Но вот в небе показался треугольник летящих журавлей, ездок откинул назад голову, и из-под сдвинувшейся на затылок шляпы выглянуло совсем юное лицо. Нетрудно было догадаться, что пышная пастушеская одежда досталась её нынешнему владельцу с чужого плеча.

Андрашу, сыну Мирци, убитого стражниками, должно было скоро исполниться двенадцать лет. Но он мог с полным правом считаться опытным пастухом, так как пас отару с тех пор, как ему минуло девять.

Проводив журавлей долгим взглядом, Андраш снова заторопил осла, но животное не желало менять привычный аллюр. Пастуху пришлось пустить в ход острые шпоры. В конце концов осёл уступил, прибавил шагу, даже перешёл на рысь и скоро доставил югаша в деревню Селиш, неподалёку от острова Чепель.

Сюда из «Журавлиных полей» перекочевали вдова и сын Мирци Холлоша. Трудно им пришлось без собственного земельного надела, а полоса Марики Мартош из-за неурожая не могла обеспечить трём едокам даже полуголодное существование. Притом все они находились в опале у графа Фении и не могли получить работу на царских полях: Марике не забыли «оскорбления, нанесённого его сиятельству мужиком Иштваном Мартошем», семье убитого Мирци не простили его «бунта». Но однажды в избу Пирошки зашёл управляющий Риварди и сообщил, что для неё и для Андраша есть работа в другом имении графа. Предложение было таким неожиданным, Риварди говорил так участливо, что Пирошка расплакалась и чуть не бросилась целовать руки «благодетелю»…

Услышав возню у крылечка, навстречу сыну вышла Пирошка, худощавая, не старая ещё женщина с преждевременно увядшим лицом. Гладко зачёсанные назад тёмные волосы не были ничем прикрыты. Передник, скрывавший старенькое платье, засученные до локтей рукава и необычно румяные щёки без слов говорили о том, что Пирошка только что стояла у очага.

Взяв из рук сына суму и беспокойно глядя ему в глаза, мать спросила:

– Почему в неурочный час? Уж не беда ли приключилась со стадом?

– Со стадом? Нет, ничего. Там Бела, он и без меня справится.

Избегая взгляда матери, Андраш скинул плащ, перед ней предстал узкокостный, худощавый подросток.

– Вот и хорошо, что пришёл, – говорила Пирошка, а глаза пытливо искали другого ответа в глазах сына.

Андраш знал, что он единственная опора матери, а меж тем…

– Мама, я ухожу к гонведам!

– Сынок! – вскричала Пирошка и судорожно обхватила Андраша обеими руками, прижала к своей груди, словно защищая от тех, кто хотел отнять у неё сына.

– Мама, мама! Не говори, я всё знаю! Да как же быть-то? Нынче все поднялись на защиту родной земли. Будь жив отец, он сам пошёл бы и меня взял с собой!

Пирошка вся как-то обмякла, разжала объятия. Мальчик прильнул к матери, сразу словно постаревшей на много лет, и обвил руками её шею.

– Матушка, ты отпустишь меня, не могу я уйти без твоего благословения! – И Андраш упал перед ней на колени.

Пирошка овладела собой.

– Хоть бы тебе один годок ещё прибавился, всё не так страшилась бы я тебя отпускать!

Ещё с большей настойчивостью Андраш повторил:

– Благослови меня, матушка!

Пирошка развела руками:

– Если и впрямь иначе нельзя… благословляю тебя, сынок, и отец твой, Мирци Холлош, упокой господи его душу, благословляет тебя…

Андраш бурно обнял мать.

– Постой, соберу тебя в дорогу… Лепёшек я только вот напекла… сыра кружок…

– Ладно!

Сборы были недолгие. Мешок за плечи, в руку – посох. Попрощались без лишних слов, без напутствий. Пирошка не вытирала слёз, и они текли по её щекам.

– Дружок! Куда? Назад!

Овчарка Холлошей, махая хвостом, бежала сбоку, поглядывая на Андраша.

– Дружок, назад! – приказал Андраш.

Но верный пёс, чуя, что хозяин собрался в дальний путь, невзирая на его окрики и призывы Пирошки, впервые не послушался хозяев.

Андраш медленно удалялся, мать стояла неподвижно… Да минует его опасность! Кто спасёт, убережёт его? И Пирошка отчаянно крикнула вслед сыну:

– И я приду к вам… дай только управиться!

Слыхал ли её слова Андраш? Он не обернулся. Но она ещё долго провожала его глазами. Рядом с ним по пыльной дороге, то забегая вперёд, то отставая, бежал Дружок. Фигурка мальчика становилась всё меньше, меньше и наконец совсем исчезла из виду.

… На самом краю деревни Шег на правом берегу острова Чепель, около церквушки, скрытой густой листвой, расположился вербовочный пункт.

Среди усыпанных тяжёлыми плодами сливовых и яблоневых деревьев у небольшого стола сидел Михай Танчич.

Гроза нависла над Венгрией. Елашич вёл свои войска на Пешт. Австрийское правительство тайно снабжало его деньгами, а официально утверждало, будто хорваты вышли из повиновения и начали войну без согласия императора.

Венгерское правительство тотчас обратилось к народу с воззванием:

«Пусть каждый, кто пользуется уважением в своё селе, возьмёт в руки знамя и пойдёт вперёд. Десятки сотни, тысячи мужчин и женщин двинутся за ним.

Разрушайте дороги и мосты, чтобы по ним не мог пройти неприятель. Бросайтесь на него с флангов и с тыла, поджигайте дома, в которых он засел! Причиняйте врагу как можно больше ущерба!

Годится любое оружие! Если у вас нет ружья, берите вилы, топоры, косы! Пусть, куда бы ни пошёл враг направо ли, налево, вперёд или назад, пусть всюду увидит он ваши грозные силы!

Но не забывайте, что вы люди, а не разбойники. Не обижайте безоружных! Вредите только врагам!»

Михай Танчич читал это обращение Лайоша Кошута к народу. Время пришло вербовать крестьян в армию, и место редактора «Рабочей газеты» теперь было здесь, в деревне.

Перебирая привычным жестом свою шелковистую бороду, Танчич смотрел на лица людей, в глубоком молчании столпившихся вокруг. Взгляд задержался на высоком старике в бунде, с косой через плечо. Крестьянин протиснулся вперёд и сказал:

– Пиши: Дьюла Вереш… Никто меня не звал, не уговаривал… Это дело такое – здесь вербовщик не нужен. Как узнал я, что хорваты пошли на нас войной, – прямёхонько сюда.

– Да тебе, дед, на покой пора, а ты за оружие!..

– Э, – хитро улыбаясь, сказал старик, – это дело, такое. Знаешь поговорку: «Старость может у коня ноги отнять, но ржать он всё равно не перестанет». Так ли, иначе, а я ещё пригожусь!

И первым в регистрационном листе было записано имя Дьюлы Вереша.

Вслед за Дьюлой вразвалку подошёл парень. Сонные глаза на добродушном лице, обрамлённом светлыми, взлохмаченными волосами, смотрели доверчиво.

– А меня жена разбудила: «Слышь, хорваты Драву перешли, идут на Пешт». Я давай её расспрашивать, а она как распалится: «Не мужчина ты, а курица мокрая! Чего лясы точишь! Время зря проводишь! Вот бери, говорит, отцовскую саблю, иди, не раздумывай!» – «Да как же ты, говорю, останешься?..» Ребёночек у нас только родился, – как бы извиняясь, конфузливо добавил парень. – А она своё: «В дом не пушу, так и знай». И саблю сама со стены сняла, собрала меня в дорогу и вон вытолкала! Я и пришёл… Ференц Тамаши зовут меня.

Дружный смех встретил откровенное признание парня и разрядил напряжённую атмосферу.

– Да ты и впрямь мокрая курица! Сам, вишь, не догадался, жене понадобилось тебя из дому выгнать! Хороший из тебя получится воин! – послышались голоса.

– Это как сказать, – отозвался Танчич. – Посмотрим ещё, кто и как себя покажет в деле!

Стоявший близко от Танчича широкоплечий, коренастый мужчина лет пятидесяти поднял седую голову и сказал:

– Пиши и меня. Иштван Петрович.

– Отец Петёфи? – удивился Танчич.

– Да, так назвал себя мой сын Шандор.

– А где сейчас ваш сын?

– В чине капитана двадцать восьмого гонведского батальона сражается с бандами Елашича, – гордо ответил Петровичу приосанившись.

– Не только вы гордитесь своим сыном – весь народ гордится им! – в тон Петровичу откликнулся Танчич.

Один за другим подходили к столу добровольцы и записывались в отряды.

Шагнул вперёд и Андраш.

Танчич кинул на него пытливый взгляд. Лучи заходящего солнца падали на светлые волосы мальчика, выделяя на худом лице мелкие рыжеватые веснушки.

– Ты ещё слишком мал, дружок.

– Не сомневайтесь! Не подведу! – И Андраш бессознательно поднялся на цыпочки.

– Как увидит неприятеля, так сразу и вырастет! – поддержал мальчика Петрович.

Танчич улыбнулся.

– Верю, что не подведёшь! Только вражеская пуля ведь не разбирает. Она одинаково безжалостна что к старому, что к молодому.

– Ну и что ж! Не боюсь я! – воскликнул Андраш. – У меня стражники отца убили, когда крестьяне свои луга вернуть хотели!

Глаза Танчича потеплели.

– А мать твоя что скажет? Знает она?

– Как же! Мать меня благословила, – с гордостью произнёс Андраш. – Да она и сама к вам придёт, дайте только с кукурузой управиться.

Танчич встал, крепко обнял мальчика.

– Глядите на этого паренька. Пока в Венгрии будут такие дети, никакой враг нам не страшен! Как звать тебя?

– Андраш Холлош.

– Найдём для тебя дело, Андраш!

Когда мальчик отошёл в сторонку, уступая место другим, Танчич окликнул его, подозвал поближе, наклонился к нему и с притворной суровостью тихо спросил:

– А медовые пряники любишь?

Опешивший было Андраш вдруг уловил в шутке Танчича отцовскую ласку. Опустив голову, ответил:

– Люблю!

– И я тоже!

Танчич направил Андраша к партизанам, собравшимся в деревне Паренде. Около колокольни, высившейся над ветхими избушками, Андраш увидел несколько мужчин и женщин, занятых починкой старого оружия.

– И ты к Аронфи? – спросила женщина средних лет с усталым лицом, изборождённым морщинами.

– К нему, – без робости ответил мальчик, угадав, что это имя начальника отряда.

– Поднимайся на самую вышку, он там.

Андраш посмотрел на овчарку, которая вслед за ним покинула стадо и теперь не отставала от своего хозяина ни на шаг. Как будто не полагается пускать собак на колокольню. Однако надо её показать начальнику – ведь с ней вместе собирается пастух идти на войну.

– Пса-то здесь оставь, – посоветовала женщина, разгадав намерения югаша.

Пришлось послушаться её совета.

Молодой партизан легко взбежал по крутым деревянным ступенькам.

Аронфи сооружал масляный светильник. Он укрепил на балясинах колокольни конец тонкой жерди; другой конец, с подвешенной к нему глиняной миской, выступал вперёд.

Партизан налил в миску масло и только тогда повернулся к Андрашу.

– Ты с вербовочного?

– Да.

– А родом откуда? – так же отрывисто спросил начальник отряда.

– Родился-то я в «Журавлиных полях», а теперь, как убили отца, мы с матерью стали батрачить в Селише!

– Есть хочешь?

– Нет, я поужинал.

– Иди в любую избу, ложись спать.

– Я не один… Со мной собака!

– Смышлёная?

– Страсть какая понятливая! Умнее иного человека!

– Такая и для дела пригодится!

Андраш хотел спросить, для какой надобности соорудил Аронфи светильник, но постеснялся… Вскоре ему довелось узнать на деле, что такое «телеграф Кошута».

Глава вторая
«Телеграф Кошута»

Андраш шёл по широкому почтовому тракту, соединяющему Веспрем с Пештом; он то и дело прикладывал ладонь козырьком ко лбу и, щурясь от яркого в этот полуденный час солнца, всматривался в даль. На нём не было сегодня пастушеского плаща, и от живописного наряда югаша остались только широкополая шляпа да насаженный на палку топорик за поясом; им овечьи пастухи отгоняют от своего стада волков и других хищников. Плетёная корзина за спиной, наполненная деревянными ложками и дудками, превратила вчерашнего югаша в ремесленника. Он спешил на базар в Веспрем. Встречных было мало, если не считать хорватских конных патрулей. Они не останавливали мальчика. Юный продавец деревянных ложек и дудок не вызывал в них ни малейшего подозрения.

Вдруг Андраш насторожился, заметив на горизонте густое облако пыли. Скоро стал слышен цокот подков, а глаз различил всадников. Ещё минута, и Андраш увидел… У него замерло сердце. Вот наконец начинаете дело, ради которого он шёл сюда всю ночь, то пробираясь тайком по тропинкам, то шагая открыто по просёлочным дорогам. Страха он не испытывал. Дух захватило не от испуга, а от радости.

– Помоги мне бог! – прошептал он и, обернувшись, громко позвал: – Ко мне!

Четвероногий спутник Андраша, скрытый всё ещё зелёным кустарником, бросился к своему хозяину. В его серой с чёрными пятнами шерсти торчало немало репьёв.

Андраш взял Дружка за ошейник, следя взглядом за всадниками, которые всё приближались. Да, да, никакого сомнения: идёт неприятельский отряд, армия! Пора! Нельзя терять ни минуты!

Югаш достал из корзинки деревянную ложку и сунул её в зубы собаке. Она заскулила от удовольствия, завиляла хвостом, предчувствуя весёлую забаву. Но мальчик тут же потребовал ложку обратно. Держа её в руке, он разочарованно смотрел вдаль – это опять всего лишь кавалерийский разъезд. Неприятельской армии ещё не видно.

Андраш продолжал путь, по-прежнему зорко всматриваясь в даль. Теперь Веспрем был уже совсем недалеко, и всё чаще стали встречаться крестьяне, целыми семьями покидавшие его окрестности, где бесчинствовали хорватские солдаты. Проходя через венгерские селения, они чинили насилия, грабили деревни. Не успевших уйти мужчин заставляли вступать в хорватскую армию.

Дойдя до Веспрема, центра Баконской возвышенности, расположенного на пяти больших холмах, югаш взобрался на самый высокий из них – Вархедь. Отсюда город был виден как на ладони. Мальчик тотчас приметил выстроившиеся колонны хорватских солдат, готовившихся к выступлению. Он стоял в нерешительности. Можно ли уже действовать? Не произойдёт ли ошибки? Пора… Нет, надо подождать.

Андраш спустился в город, прошёл к базарной площади, разложил прямо на земле рядом с другими торговцами свои деревянные изделия и стал прислушиваться к разговорам. Неожиданно появились солдаты с военными повозками. Поднялся переполох:

– Солдаты!

– Спасайте добро!..

Торговцы стали поспешно укладывать в тележки свои товары, надеясь спасти их от реквизиции.

Старая женщина схватила корзинку с яйцами, хотела её укрыть, но какой-то парень, пустившийся наутёк, толкнул её, и яйца покатились по земле.

Старуха завопила:

– Душегубы! Грабители!

– Не кричи, тётка, – добродушно сказал один из солдат. – Мы разве для себя? Мы для армии, и не грабим, а реквизируем!

Хотя изделиями югаша никто не интересовался, он всё же не остался на базаре, а, воспользовавшись суматохой, пошёл по кривым улочкам. Он хорошо помнил наказ Аронфи: «Если приметишь где неприятельские войска, разузнай, лучше всего от таких же, как ты, подростков, много ли солдат и где помещается штаб…»

Завязывать беседу было легко: этому немало помогал Дружок. Его забавные проделки неизменно вызывали интерес у сверстников Андраша. И ему скоро удалось узнать, что в Веспрем прибыл «сам» бан Елашич и что живёт он на горе, в замке графа Фении.

Разведчик решил отправиться к графскому замку, чтобы самолично убедиться, там ли в самом деле находится хорватский полководец. Но тут затрещали барабаны, а вслед за ними военный оркестр заиграл походный марш. Ребята восторженно закричали: «Солдаты идут!» И Андраш заторопился. Настало время действовать. Он спустился в долину, поманил неотступно следовавшего за ним Дружка, снова сунул ему в пасть ложку и свистнул. Пёс стремглав пустился к реке. Бросился в воду, поплыл и вскоре исчез из виду.

Выбравшись на другой берег, Дружок отряхнулся и помчался дальше.

Заслышав знакомый лай, из крайней хаты у леса вышла женщина, отобрала у Дружка ложку и дала ему кусок хлеба. Потом, вернувшись в избу, взяла огниво и поспешила в поле. Подойдя к куче хвороста, она разворошила его и подожгла. Сухие прутья вспыхнули, взвился столб дыма. Убедившись, что дым густой и поднялся достаточно высоко, женщина погасила костёр, забросала; огонь землёй. Но, лишь только дым рассеялся, она вторично зажгла костёр и точно так же, как и в первый раз, потушила его. Проделав всё это, женщина стала выжидательно всматриваться в даль, в сторону Веленце. И, только когда увидела в отдалении такой же столб дыма от костра, с облегчением вздохнула. А вскоре на горизонте замерцал огонёк масляного фонаря, зажжённого на шпиле веленцской колокольни. Сигнал был принят.

Так безотказно, непрерывно действовал «телеграф Кошута». Мальчик с корзиной, собака, переплывающая реку с деревянной ложкой в зубах, костры в поле и масляный светильник, подвешенный на колокольне, – всё это были звенья одной и той же сигнальной цепи, с успехом заменявшей телеграф, которого ещё не было тогда в Венгрии.

Весть о выступлении неприятельской армии без задержек долетела из Веспрема до Веленце, куда стягивались венгерские войска.