Текст книги "Разгневанная земля"

Автор книги: Евгения Яхнина

Соавторы: Моисей Алейников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Глава девятая
«Время потерять – всё потерять!»

Вечером по дубовой аллее венского городского парка ехали два всадника, одетых в новое, с иголочки, обмундирование. Они прислушивались к затихающей в городе перестрелке.

На первом же перекрёстке всадники свернули, пришпорили лошадей и галопом подошли к зданию таможни, позади которого неприятель уже устанавливал орудия. Не сбавляя хода, они ступили на занятую хорватами Ландштрассе, где хорватский заслон принял их за своих разведчиков. Так беспрепятственно, минуя места скопления вражеских солдат и никем не остановленные в пути, всадники в полночь достигли центрального кладбища. Здесь впервые их окликнул конный разъезд. Не дожидаясь расспросов, улан-ординарец поторопился объяснить по-хорватски:

– Мы спешим в штаб, у нас важные сведения о намерениях противника…

– Не понимаю, – обратился к лейтенанту на немецком языке начальник отряда, подпоручик.

Вместо ответа лейтенант показал на своё забинтованное лицо.

Ординарец пояснил:

– У их благородия рассечена щека, наложены швы. Разговаривать им невозможно.

Подпоручик подозвал хорватского солдата и велел перевести речь улана. Затем, приветливо кивнув раненому лейтенанту, распорядился:

– Следуйте по назначению!

Так продвигались посланцы генерала Бема через центр расположения войск Елашича, когда, поднявшись 29 октября на холмы Леберберга, они вдруг увидели на горизонте, в долине реки Швехаты, пылающие костры. По суматохе, поднявшейся среди хорватов, и по команде, которую спешно отдавали их начальники, они поняли, что взвившимся к небу пламенем костров венгерские войска дают знать о своём приближении к Вене.

– Елашич приказал запалить деревню, чтобы не видно было венгерских костров, – услыхал Миклош разговор двух сапёров, укладывавших в повозку бочонки со смолой.

Недолго думая Миклош спешился и подошёл к сапёрам, держа лошадь на поводу.

– Дай-ка бочонок! – сказал он по-хорватски. – Командир велел скакать к Швандорфской переправе и поджечь мост. – Не дав сапёрам опомниться, Миклош извлёк из повозки бочонок. – Мешок давай, а то как я его повезу?

– Нету мешка. – Оторопевший солдат подал верёвку. – Вот возьми, привяжешь к седлу.

В эту минуту Миклош меньше всего думал о поджоге моста: бочонок со смолой послужит ему пропуском, наглядным доказательством важного поручения хорватского командования.

Счастье, казалось, сопутствовало венграм, когда 30 октября ещё до рассвета они начали штурм подступов к Швехату, и авангардные колонны быстро заняли очищенные противником Швандорф, Малый Новый Зид и Фишаменд.

Венгры были преисполнены надежд. Воодушевление войск росло, и для полной победы недоставало только энергичной вылазки защитников Вены.

Однако на рассвете обнаружилось, что от Вены к Швехату форсированным маршем идут огромные силы… неприятеля.

Стало ясно: Вена капитулировала. Пока генерал Мога колебался, Виндишгрец успел перебросить к Вене освободившиеся в Чехии войска. Объединив австрийские и хорватские войска, Виндишгрец бросил теперь на венгров все свои силы.

На левом фланге он начал окружение венгерских войск.

Около двухсот орудий, с неожиданной быстротой выросших перед Швехатом, обрушили огонь на венгров и заставили умолкнуть их артиллерию.

Пехотинцы, занимавшие центр венгерских колонн и впервые испытавшие на себе столь могучую силу артиллерийского огня, в паническом страхе стали пятиться назад, ломая все планы отступления.

Для того чтобы приостановить панику, Гёргей послал вперёд гусарские эскадроны и, показывая пример бесстрашия, появлялся в самых опасных местах. Вовремя приостановив панику, Гёргей дал возможность частям регулярной армии поддерживать порядок при общем отступлении.

Кошут, прибывший на фронт к началу сражения, был потрясён таким поворотом событий: он сел в экипаж и велел кучеру гнать лошадей наперерез бегущим.

– Задержите неприятеля во что бы то ни стало! – сказал он Гёргею. – Я же остановлю беглецов и верну их сюда!

– Не трудитесь, господин председатель, – хладнокровно ответил майор. – Если ваши намерения осуществятся, произойдёт неминуемое несчастье. Когда эти скоты, дезертиры, вернутся, они помешают нам увести отсюда целыми настоящих солдат – золотое ядро будущей армии. Впрочем, никакая сила, разве что картечь в спину, не в состоянии остановить этих трусов… Поезжайте, если вы всё ещё полагаетесь на силу ваших пламенных речей…

– Я верну их, вы увидите!

Кошут был так взволнован, что не почувствовал иронии в тоне майора. В экипаже, запряжённом тройкой лошадей, он помчался вдогонку за убегающими ополченцами.

Однако все его усилия были тщетны. Если ему и удавалось остановить толпу дезертиров, побросавших ружья и патронташи, – не успевал он произнести последнее слово, как дезертиры бежали вновь.

Вернувшись на поле сражения, Кошут увидел, что Гёргей уже восстановил развалившийся было строй колонн, и венгры под прикрытием четырёх эскадронов конницы завершили отступление в полном порядке.

Заняв позицию на правом берегу реки Фиш, артиллерия сдерживала неприятеля и, как только венгерские части переходили через реку, уничтожала переправы.

Неприятель бросил сюда несколько эскадронов конницы, стремясь отрезать венграм путь назад.

Полсотни вражеских уланов охраняли Швандорфский мост, когда к нему приблизился посланный Гёргеем отряд Ханкиша.

Гусары, не решаясь вступить с врагом в лобовую стычку, залегли в рощице и дожидались удобного случая, чтобы поджечь мост.

Темнело.

Хорваты разожгли костры, беспечно готовились к ужину, но вдруг насторожились, услыхав у себя в тылу конский топот.

Подъехали галопом два всадника: лейтенант с забинтованной головой и его ординарец-улан.

Осадив лошадь, Миклош обратился к хорватскому офицеру, в третий раз за время пути повторил придуманную им басню о ранении лейтенанта и доложил:

– Сюда движется бригада полковника Нордека. Нас послали разведать, где лагерь противника. Что вам известно об этом?

Офицер ответил, что его отряду поручена лишь охрана моста и в разведку он никого не отправлял.

– Тогда мы сделаем это сами, – сказал Миклош и вопросительно взглянул на своего командира.

Игнац утвердительно кивнул головой.

– На том берегу неприятельский разъезд, – предупредил офицер.

– Велик ли? – поинтересовался улан.

– Да небольшой, коней пятнадцать. И едва ли увеличился – не заметно было никакого движения. Пытались поджечь мост.

– Сейчас мы проверим, много ли их. Дайте нам по факелу.

С зажжёнными факелами в руках Миклош и Игнац медленно поехали по мосту.

С обоих берегов настороженно следили за каждым движением всадников.

Ференц на правом берегу приготовил отряд к бою, но строго запретил открывать стрельбу без приказа.

Достигнув середины моста, Миклош и Игнац остановились. Улан передал свой факел лейтенанту, спешился, отвязал бочонок, разбил его. Густая чёрная масса медленно поползла по деревянным доскам. Игнац погрузил факел в смолу, и мост запылал.

Опомнившиеся хорваты начали палить из ружей, но было поздно. Пламя охватило середину моста, а мнимые разведчики с факелами в руках подвигались вперёд. Пламя следовало за ними по пятам.

Одна из вражеских пуль настигла Игнаца, пронзила кисть его руки. Он уронил факел.

– Вперёд, парень! Держись крепче! Дело сделано, вперёд!

Увлекая за собой юного гвардейца, Миклош помчался к венграм.

Радостно встретили их венгры. Сквозь толпу солдат протиснулся Янош Мартош:

– Земляк! Друг!

Миклош и Янош горячо обнялись. О многом хотелось поговорить, расспросить, узнать… И Янош увлёк Миклоша в сторону.

– Вот как всё обернулось, Миклош! Как же ты попал к нам?

Миклош помрачнел, но ненадолго. Беспечность и жизнерадостность – основные свойства его характера – взяли верх.

Он улыбнулся. Недолог был его рассказ. Он закончил его словами:

– Чуяла моя душа, что это Иштван. И хоть не знал наверняка, но после встречи с ним я покой потерял. Стал доискиваться, на чьей стороне правда, и хоть и не сразу, да понял наконец, что не там она, где Елашич и его солдаты… Ну, что было, то было! Нам ведь есть что вспомнить, кроме дубинки твоего отца. Глянь-ка!

Миклош отстегнул от пояса пёструю узорную чутору, что когда-то на сеновале вырезал для него и раскрасил Янош.

Янош зарделся от удовольствия.

В это время Ханкиш занялся раненым «лейтенантом», хотя тот и уверял, что «рана пустяковая», и ни за что не позволял снять с себя мундир.

– В нём зашито письмо генерала Бема к Кошуту. Ему в руки и отдам.

Ференц отрезал рукав Игнаца до локтя и туго затянул повязку вокруг раны.

Миклош хотел помочь своему товарищу разбинтовать лицо.

– Снимай маскарад, теперь обманывать некого!

Но и к этой операции Игнац никого не допустил.

– Сам справлюсь! Без нянек обойдусь!

Столпившиеся вокруг Миклоша солдаты восхищённо слушали его рассказ о пережитых приключениях.

– По коням! – раздалась команда Ференца.

Игнац не без усилий взобрался на коня.

– Ты, может, со мной сядешь, приятель? – спросил Миклош, заметив, что спутник побледнел.

– Ещё чего придумал!

– И то дело! На войне нежиться не приходится! А всё же выпей глоток – сразу сил прибавится! – И Миклош поднёс к губам Игнаца чутору, наполненную крепким маслянистым вином.

Игнац взглянул на чутору и улыбнулся. Отпил глоток, а затем легонько отодвинул её рукой:

– Спасибо! Хватит!

Тронулись в путь. Миклош предусмотрительно держался ближе к раненому. Рядом, с другого бока, пристроился Янош.

– Постой, Янош, – вдруг вспомнил Миклош, – ты ведь земляком Игнацу приходишься. Как же вы не признали друг друга?

Низко надвинутая на лоб офицерская шляпа, воротник мундира, туго подпиравший подбородок, скрывали лицо Игнаца.

– Не припомню что-то, – неуверенно сказал Янош.

– Я-то тебя видел, каким ты на барской охоте был… я в саду у барина работал, – пояснил Игнац.

– Много воды с тех пор утекло.

– Не одна вода текла, много и крови пролито, – с болью произнёс гвардеец и отвернулся.

Как и предсказывал Гёргей, злосчастный поход закончился бесславно. Потеря в людях была невелика, но поражение угнетающе подействовало на войско.

Кошут открыто обвинял в этой катастрофе Мога.

– Подумать только, – сказал Кошут, с укором глядя на генерала, – три недели спорили – наступать или не наступать… Наконец, двадцать четвёртого октября решение было принято, но лишь пять дней спустя мы тронулись к Швехату! Не будь Гёргея, нам не удалось бы собрать воедино остатки войска. Только его мужеству, хладнокровию и распорядительности обязана нация тем, что сохранила лучшее ядро своей армии!

Мога подал в отставку.

Вызвав к себе майора Гёргея, Кошут сказал ему:

– В боях под Швехатом Мога не оправдал нашего доверия. Я хотел бы видеть вас командующим Верхнедунайской армией…

– Но как бы такое назначение не вызвало справедливое недовольство опытных командиров, с более высоким чином, – ответил Гёргей. – Офицерам это покажется по меньшей мере странным и непонятным.

– Вы примете армию в чине генерал-адъютанта.

– Господин председатель, я не уверен, что вы сделали лучший выбор. Однако, если вы и Государственное собрание решите, что именно я должен стать во главе Верхнедунайской армии, которая встретит первые удары неприятеля, я готов принять на себя эту громадную ответственность.

Кошут крепко пожал руку Гёргею.

В штабе шло заседание военного совета. Присутствовали командиры всех частей Верхнедунайской армий. Они были свидетелями поведения Гёргея во время возникшей паники и восторженно встретили назначение его командующим армией.

– От Бема прибыли два посланца, – доложил вошедший в комнату адъютант.

– Из Вены?! – переспросил Кошут. – Пусть войдут!

У входа произошло замешательство. Миклош подтолкнул Игнаца вперёд, а сам остался за дверью.

Стараясь сохранить военную выправку, вошёл Игнац, сжимая в руках пакет. Впервые попав в столь многочисленное собрание офицеров, он опешил и остановился, не зная, как отличить среди них Кошута. Да и присутствовал ли здесь Кошут – штатский Кошут, каким его знали в народе?

– Входите, входите! – услышал он тёплый, поощряющий голос.

Из-за стола поднялся человек в военной форме, с синими глазами, взгляд которых сейчас был полон мягкости и доброты.

Приняв письмо, Кошут пригласил Игнаца сесть на стоявший у двери диван. Внимательно читая послание Бема, он дошёл до конца, потом поднял голову и обвёл взглядом всех присутствующих.

– Сейчас я вам прочту, господа, – сказал он, – только одну строчку из письма генерала Бема: «Время потерять – всё потерять!» Это написано двадцать седьмого октября, когда Бем был готов к вылазке, ожидая только первого выстрела с наших батарей. Если бы мы подошли к Швехату на день раньше, противник подвергся бы нападению с двух сторон, и не нам, а ему пришлось бы спасаться бегством… На один только день, господа!..

Кошут стал ходить из угла в угол. Его шаги гулко отдавались в гнетущей тишине, воцарившейся в комнате. Дверь открылась, на пороге показался Гуваш.

Кошут остановился, взглянул на него, спросил:

– Есть новости?

– Страшные известия! Виндишгрец начал кровавую расправу в Вене. Расстреляны Видович, Мессенгаузер….

– А генерал Бем?! – вскричал лейтенант. Он поднялся бледный, уцепился за спинку дивана.

– Бем жив! Он в Прессбурге!.. – Гуваш не успел договорить – лейтенант упал без сознания.

– Воды! – крикнул Кошут.

Гуваш склонился над упавшим: офицерская шапка свалилась с головы гвардейца, и длинные чёрные волосы веером рассыпались вокруг побледневшего девичьего лица.

– Каталина Нереи! – воскликнул с изумлением Гуваш.

Девушка вздрогнула, открыла глаза.

Взволнованный Кошут подошёл к Каталине:

– Скажи, генерал Бем знал, что под одеждой гвардейца скрывается женщина?

– Никто не знал.

Кошут повернулся к Гёргею:

– С таким народом отступать? Нет! Если мы не сокрушим имперские войска на Лейте, то разгромим их на Рыбнице; если не на Рыбнице, то разобьём их у Пешта; если не у Пешта, то на Тиссе, – так или иначе, мы их разгромим! Помешать нам может только измена!

В Пеште Кошут обратился к Государственному собранию с просьбой отнестись к генералу Гёргею с таким же доверием, какое оно выказывало ему самому. Он дал яркую характеристику полководческих и гражданских качеств генерала, закончив свою речь словами:

– Гёргей безоговорочно отдал себя родине и сделает всё, что потребует от него патриотический долг. Я уверен: как бы ни сложились в будущем обстоятельства, он всегда останется верным слугой нации.

Депутаты единогласно выразили доверие Артуру Гёргею, подтвердив тем самым безграничную преданность Кошуту.

Глава десятая
Наконец встретились

Янош не мог прийти в себя: значит, это была Каталина! Как же он не узнал её в форме лейтенанта? Они ехали конь о конь, и ничто не подсказало Яношу, что земляк – это дорогой ему человек.

Все в отряде восхищались отважным поступком Каталины и много о ней говорили. Миклош разболтал, что она односельчанка его и Яноша. К Яношу стали обращаться с расспросами. Но он краснел, конфузился при одном упоминании имени Каталины и предпочитал отмалчиваться, когда разговор заходил о девушке-воине.

Теперь, когда она была здесь, так близко, чувство Яноша вспыхнуло с новой силой. Его охватило одно желание: скорей, скорей увидеть Каталину!

Каталина в госпитале, туда час езды, а не сегодня-завтра их полк уйдёт в поход. Янош отправился к Ференцу Ханкишу просить отпуска.

Ханкиш выслушал Яноша и сказал с еле приметной улыбкой:

– Теперь мне всё понятно! А я-то удивлялся: проезжаем через деревни, на парня все девушки засматриваются, а он хоть бы на кого взглянул!

Янош стоял пунцовый, дожидаясь решения начальника.

– Сегодня тебе отлучиться нельзя. А вот завтра отпущу тебя до обеда. Съездишь, повидаешь да и попрощаешься… до новой встречи, – добавил Ханкиш.

За те короткие часы, что отделяли Яноша от встречи с Каталиной, он вёл с ней нескончаемые мысленные беседы, рассказывая ей о своей жизни с того дня, как они расстались в «Журавлиных полях»… О Франце Калише он не вспоминал, как если бы его и вовсе не существовало. Теперь, казалось Яношу, настало наконец время сказать Каталине, что он её любит и всегда любил. Ведь ни разу не сказал он ей об этом по-настоящему, как полагается взрослому мужчине. И он повторял: «Като! Я люблю тебя, Като!» Там, на сеновале, она отшутилась, когда он просил её ждать… Что услышит он теперь в ответ?

Он представлял себе, как они встретятся. То ему казалось, что Каталина отнесётся к нему немного свысока – шутка ли, она отважный воин, показавший себя не на словах, а на деле, Янош ведь ещё ничем не отличился; то думалось ему: она сразу поймёт, что Янош уже не тот, каким был в «Журавлиных полях», когда спрашивал у неё во всём совета…

А вдруг Каталину зачислят к ним в полк? Разве откажется Ханкиш иметь у себя такого славного солдата!

И Янош уже видел, как вместе с Каталиной делит трудности походной жизни и, жертвуя собой, спасает её от врагов. Впрочем, девушке трудна военная жизнь. Хорошо, если бы её подольше продержали в госпитале, а там, может, и недалека победа!

Янош еле дождался утра и вздохнул свободно, лишь когда узнал, что полк отправляется в поход только через день. Отсрочка на двадцать четыре часа! Как нужна она была сейчас Яношу! Будь что будет потом, а сейчас – к Каталине.

Он явился к Ханкишу за отпускной запиской, и здесь его ждала новость: приказ Кошута, отмечающий подвиг Каталины.

– Отвези приказ Каталине Нереи, – сказал, улыбаясь, Ханкиш. – Другого подарка ты, верно, не успел ей припасти.

Янош несколько раз прочёл приказ, сунул его в карман и, пришпорив коня, помчался во весь опор.

Госпиталь, куда поместили Каталину, был оборудован на средства госпожи Эржебетт Барабош. Она и её муж, аптекарь, не могли не откликнуться на призыв Кошута «Отечество в опасности!», не могли остаться в стороне, когда от всех граждан потоком текли пожертвования на оборону и защиту Венгрии. В замках у аристократов считалось теперь хорошим тоном пользоваться деревянными или медными ложками. Отсутствие за столом фамильного серебра означало, что оно отправлено Кошуту для нужд государства.

И Эржебетт тоже не захотела отстать от других, когда и крестьянки и горожанки несли в дар отечеству кто что имел, вплоть до обручальных колец. Она отправилась к нотариусу и передала ему золотой крестик и массивную цепь, составлявшие часть её приданого. Ей было жаль расставаться с тяжёлой тёмно-золотой цепью, которая красовалась ещё на шее её покойной матери, но зато она была вознаграждена, когда нотариус, регистрировавший пожертвования, сказал ей: «Вы настоящая патриотка, Эржебетт Барабош!»

Пробегая ежедневно в «Пештской газете» длинные списки «Поступивших на сегодняшний день пожертвований», аптекарь Барабош тоже задавал себе вопрос: «А не мало ли сделал я для своей родины? Ведь то, что родине нужно, она не должна просить Христа ради, она вправе требовать от своих граждан. Буду ли я ждать, чтобы мне напомнили о моём долге?»

Барабош придумал, как выйти из положения. В то время многие патриоты становились во главе добровольческих отрядов, содержание которых они принимали на свой счёт. Один из таких отрядов составил майор Фельдвари. Он был небогат, и его солдаты получали весьма скудное вознаграждение. Через газету Барабош сообщил, что берёт на себя доплату к жалованью добровольцев из отряда Фельдвари.

И, наконец, оба супруга на свои средства соорудили госпиталь. В это время уже по всей стране возникали госпитали, создаваемые на средства частных лиц.

Госпиталь Барабошей был небольшой, но в нём находились и тяжелораненые и больные.

Ранение Каталины оказалось серьёзнее, чем думали. Задета была кость, и рана, наскоро перевязанная Ференцем в полевых условиях, нагноилась.

Каталина была единственной здесь женщиной-солдаткой, и ей предоставили отдельное помещение – бывшую кладовую. В маленькой комнатке пахло свежевыглаженным бельём, и это напоминало девушке её родной дом.

Сидя у окна, Каталина глядела через стекло на заснеженные дорожки, разросшиеся плодовые деревья и вспоминала те, что вырастила в своём саду.

С тех пор как она оказалась здесь, без дела и без забот, предоставленная своим думам, она старательно отгоняла все тяжёлые мысли, назойливо лезшие ей в голову. «О Франце, об отце не надо, – приказывала она самой себе. – А Янош? Что Янош! Даже не узнал меня! И сердце ничего ему не подсказало. Но неужели он не придёт и теперь, когда ему объяснили, кто скрывался в лейтенантской форме?»

Она услышала, как скрипнула садовая калитка, и тотчас увидела, как на дорожке показался Янош, стройный, в гусарском мундире. Таким увидела она его несколько дней назад. Сейчас он не шёл, он бежал, торопясь к ней.

Она поднялась ему навстречу, открыла дверь здоровой рукой.

– Като!

Как будто кто подтолкнул их: они бросились друг другу в объятия. Это был уже не тот второй поцелуй, о котором мечтал Янош. Была в их встрече и радость двух друзей, близких с раннего детства и не видавшихся много времени, и боль от всего пережитого каждым из них и того, что встретились они в тот момент, когда, казалось, дрожит под ними земля родной разгневанной Венгрии.

Каталина уже думала, что выплакала втихомолку все слёзы с тех пор, как узнала о смерти отца и Франца. Но теперь они текли по её щекам, и, хоть горек ещё был их вкус, они несли ей облегчение.

– Като! Като!.. – бормотал Янош.

Сколько надо сказать! Но где взять нужные слова?!

И почему-то вместо важного и нужного разговора он только повторял: «Като! Като!»

Может быть, это было потому, что он представлял себе Каталину иной. Но она была красивей, гораздо красивей, чем дома, в «Журавлиных полях», и какой рисовалась в мечтах Яноша.

– Почему ты не сказала мне сразу, что это ты?

– А зачем? – Она улыбнулась. – Ведь ты меня не признал. Забыл, значит, как я выгляжу.

– Сам не пойму, как это случилось…

И Янош принялся рассказывать, как тщетно пытался писать ей в Вену и ждал ответа, как скучал без неё, горевал, узнав о смерти кузнеца… Он спешил поделиться с ней всем, что было пережито, рассказал о казни графа Фении, сыпал именами Гёргея, Ханкиша, разных боевых товарищей. Но как не похожи были эти бессвязные слова на речи, которые он мысленно произносил наедине с самим собой!

А Каталина обмолвилась лишь несколькими скупыми словами о своей жизни в Вене.

– Постой, ты мне расскажи, как ты-то у Бема оказалась? Ума не приложу…

– У Бема?.. – Она помолчала. – После гибели отца стало мне трудно, ох, как трудно! Когда Вена оказалась в тисках, я уж и вовсе не могла на фабрике оставаться. Никому не сказала я – ни Берте, ни Карлу Мюллеру о своём решении. А надумала я пойти к Бему. Но солдаты не пускали к нему в Бельведер, где он жил. Тогда я пошла прямо в Аулу… – Увидев недоумение на лице Яноша, Каталина разъяснила: – Ах, ты ведь не знаешь, что это такое… Аула – это большущий зал в университете, а по нему и весь университет Аулой прозвали. Так вот, там всякой амуниции было навалено много, без счёта, и никем она не охранялась. Бери что хочешь. Я и выбрала для себя то, что мне пришлось по размеру… Ну, а уж в солдатской-то одежде и вестовым стать было нетрудно.

Каталина умолчала, что в Аулу ей было легко проникнуть потому, что её хорошо знали товарищи Калиша. Но она избегала разговора о Франце и поспешила переменить тему.

– Скажи мне, почему венгры не пришли вовремя, не поддержали нас? – В голосе девушки слышался укор.

Янош про себя отметил, что она говорит «нас», упоминая о венцах.

– Мы опоздали, – с горечью согласился Янош. – Опоздали, Като!.. По вине генерала Мога… Теперь главнокомандующим Верхнедунайской армией назначили Гёргея. И всё пойдёт по-иному. Да что же я, в самом деле!.. – Он вытащил из кармана приказ Кошута и протянул его девушке.

– «Каждый день приносит новые свидетельства того, как преданы своему отечеству мадьяры, – читала Каталина. – Не одни мужчины, но и женщины, плечом к плечу с мужьями, братьями и отцами, совершают беспримерные подвиги. Только что дочь кузнеца Каталина Нереи, переодевшись в военное платье, прошла через хорватские заслоны и доставила в штаб президента срочное донесение…»

Каталина и Янош взглянули друг на друга. Бледные щёки девушки покрылись пятнами румянца.

– Не одна ведь я… с Миклошем, – только и нашла что сказать смутившаяся Каталина.

«… Но в нашей стране достаточно мужчин для совершения военных подвигов… Воины уверенней идут в бой, если у них много вооружения, если они одеты тепло, если они не разуты. А на фабриках не хватает рабочих. Пусть женщины идут в госпитали, ухаживают за ранеными и больными, поступают на фабрики, готовят обмундирование и снаряжение для своих мужей, братьев и отцов!»

Глаза Каталины на мгновение зажглись радостью и снова погасли.

– Значит, мне на фабрику, – помолчав немного, произнесла Каталина, и в голосе её прозвучало некоторое разочарование. – Так велит Кошут! Поеду дом… – Каталина оборвала на полуслове. Хотела сказать «домой» и вспомнила, что дома уже нет. – Поеду на фабрику к Гувашу! – поправилась она. – Ну, а у тебя, Яношек, дорога ясная. Ты идёшь сражаться…. Да хранит бог тебя… и Венгрию!

Она подошла к окошку. Здесь на сундучке лежало аккуратно сложенное военное обмундирование, в котором она прибыла сюда вместе с Миклошем. Приподняв мундир, Каталина достала из-под него пистолет.

– Это пистолет Франца Калиша. Мне он не пригодился, но с честью служил Францу!

Каталина изменилась в лице, упомянув имя Франца. И Янош мгновенно всё понял. Сердце заколотилось часто-часто, и ему казалось, что Каталина слышит, как оно стучит, и от этого оно билось ещё сильнее.

– Убили господина Франца? – только и спросил он.

Каталина наклонила голову в ответ.

– Возьми пистолет Франца! Носи и ты его с честью!

Протягивая руку, чтобы взять оружие, Янош неотрывно глядел на Каталину. В её взгляде не было сейчас той лукавинки, которая прежде так сердила и восхищала, обезоруживала и пленяла его. На него смотрели глубокие, грустные глаза.

И вдруг все обиды, надежды, разочарования отступили для Яноша на задний план. Образ Франца, представлявшегося в его ревнивом воображении человеком, отнявшим у него мысли и внимание Каталины, расплылся, исчез. Теперь Франц был только собратом по оружию в обшей борьбе, австрийским солдатом, который протягивал, руку из далёкой Вены братьям-венграм.

Янош взял пистолет из рук Каталины.

Каталина не услышала, но прочла по губам Яноша: «Клянусь!»